Дом грозы

Я буду скучать

Нимея Нока

Фандер не выглядел как человек, вернувшийся с того света, но справедливости ради он и не умирал. Пришлось потратить немало времени, чтобы понять, как устроена магия Омалы Хардин, и разработать план. На глазах у Нимеи Омала вернула к жизни высохшую розу, от ее прикосновения листики цветка стали зелеными, а лепестки обрели цвет. Вообще-то любой маг земли умел что-то подобное.

Только маг земли призвал бы силу и освежил помятую розу, вернув ей изначальный вид. Омала же отмотала время вспять, сделав из цветка крошечный слабый росток, а потом и вовсе семечко. Голое и беззащитное.

– То же самое я могла бы сделать с человеком. Только это сложнее… Время – самая могущественная вещь на свете. Оно отнимает у колдующего жизнь, приближая его смерть. А еще течение времени зависит от веры.

– Почему? – Нимея не была романтичной барышней и не любила философствовать про такие эфемерные штуки, как время. Слова Омалы вызывали в ней приступы скепсиса.

– Ты когда-нибудь замечала, что время всегда бежит по-разному? Ты забываешь про него, и оно несется как сумасшедшее. А если помнишь, то еле тащится. Оно закручивается в спираль, обернешься – а уже прошел год, и его не вернуть. Это самое страшное, что можно представить. Время безвозвратно. И единственное, что от него спасает и идет ему в противовес, – вера. Она бесконечна и милосердна, как ничто другое. Пока веришь, можно исправить все, даже этот потерянный год. Ты знаешь, что, если женщина верит, что красива, даже будучи древней старухой, другие тоже в это верят? Не смейся, это сейчас, пока ты молода и прекрасна, думаешь, что мои слова – ерунда. Время и вера для таких магов, как я, – понятия неразделимые. Они сталкиваются в нас с невероятной силой и вызывают на полотне магии вспышки, подобные молнии.

Дальше Нимея ни черта не поняла и даже не смогла бы просто повторить. Омала, которая казалась ей глупенькой, была теперь похожа еще и на фанатичку, но все же вызывала непроизвольное восхищение.

Омала верила, что может залечить порез на руке старухи Мейв, своей единственной горничной, и легко его залечивала. Омала верила, что поднимет на ноги больного сына, и он поднимался.

Она обладала захватывающей дух магией, и Нимею страшно пугало могущество Омалы.

– В неправильных руках такая сила попросту опасна, – вздыхала Омала, глядя на очередную ожившую розу или залеченную рану. – Поэтому я никогда не афишировала… Во всем мире магам времени не принято вот так расхаживать по улицам и передавать свой ген детям, это… несколько безответственно с моей стороны. Маги времени испокон веков жили закрытой общиной в крошечной резервации Имбарг.

– Почему вы уехали оттуда?

– Я никогда там и не была. Моя мать – траминерка, отец приехал в Траминер по каким-то делам – и все, появилась я, а мать быстро вышла замуж за другого. Обычное дело. Она с самого детства скрывала, кто я, и меняла цвет моих глаз всеми возможными способами, но… Ее зелья не были похожи на токсин, который пили мальчики, поэтому с моей силой ее средства не могли совладать. Я всегда знала правду и всегда умела с этим жить. Мой отец приезжал тайком, – усмехнулась Омала. – Я не помню, что он говорил, ничего не помню, но откуда-то я умела управлять своей силой.

– Вы не передали знания сыновьям?

– Я боялась. – В голосе Омалы слышались слезы. – Мой муж был не самым приятным человеком, представь себе. И мне не хватало знаний, я думала… ну что такого, если я скрываю какую-то там магию. Я завралась. И это моя вина. Есть старинный учебник, ты тоже по такому училась, там дают описание всех рас, и в том числе моей. В нем какой-то идиот написал, что мага времени пробудит только знание и вера, а если он о своей силе не узнает, то кровь будет спать. Всякий раз, когда по ночам я просыпалась в поту от кошмаров и мне казалось, что мои мальчики в опасности, я бралась за эту книгу и убеждала себя, что так оно и есть, что их спасет незнание. Я думаю, мистер Хардин меня бы убил, если бы узнал, кто я… – Она отмахнулась от ужасных слов, что только что произнесла, и улыбнулась почти счастливой улыбкой. – А теперь давай придумаем, как убить моего сына.

Нимея прокручивала в голове эти минуты откровений бесконечное количество раз, и сердце сжималось от жалости к Омале. Земля просто не носила на себе человека, который бы сильнее, чем она, себя винил в чем-либо. Она убивала своих сыновей, год за годом оставляя их в неведении, – что может быть страшнее этого? И вот Фандер жив и здоров, стоит напротив, и в его глазах полыхает ярость.

Вообще-то Нимея думала, что ей придется его выхаживать после пары дней, проведенных на том свете, но сейчас он ровно такой, каким был, когда терроризировал Бовале вместе со своей шайкой головорезов, разве что исхудавший и вид не особенно цветущий после тюрьмы. Но при этом даже не выглядит сонным, а Нимея валится с ног.

– Если что, еды нет, – улыбается она, прикинув, что он, должно быть, очень голоден.

– Не отвлекайся. У меня пара вопросов. – Фандер улыбается, обнажив ровный ряд белых зубов, и это самая лживая улыбка, какую Нимея видела в своей жизни.

– М-м, хорошо, но тогда у меня пара минут. Точнее, ровно две. Время пошло.

– Зачем тебе это? Он мой брат, а тебе…

– Он мой друг, следующий вопрос.

– Вы с ним вместе?

– Не твое собачье дело.

– Кто бы говорил.

– Минус десять секунд за расизм. Следующий вопрос.

– Зачем тебе я?

– Чтобы попасть в резервацию Имбарг, нужно быть кровным магом времени.

– Зачем нам в резервацию?

– Там находится Дом грозы, в нем Источник веры. Один флакон, содержащий Источник веры, решит нашу проблему. Эта жижа просто избавит Энга от крови твоей матери.

– Что будет со мной? Когда я почувствую кровь матери?

– Понятия не имею.

– Мне нужен маршрут.

– Обойдешься.

– Зачем мне в дороге… ты?

– Потому что ты не знаешь маршрут. – Нимея сглатывает и смотрит на Фандера строгим прямым взглядом, от которого любой бы испуганно отпрянул, но Хардин не отвернулся.

– Я куплю карту.

– Имбарга нет на карте.

– Откуда ты знаешь дорогу?

– Твоя мать подсказала.

– Я ее спрошу.

– Она не скажет.

– Почему?

– Мы тебе не доверяем.

– Ложь. Я не желал брату смерти. Никогда.

Он замолкает и распрямляется.

Они ему не доверяют. Они боятся, что он бросит Энграма в беде. Как будто нахождение в тюрьме сделало его еще большим подонком, чем он был прежде.

– Дело не только в этом, – холодно отвечает Нимея, пока Фандер ничего себе не надумал. – Это место меняет таких, как ты. А я буду в безопасности, я не маг времени и, если что, шарахну тебя по башке, чтобы пришел в себя.

– Как ты попадешь туда?

– Пусть это будет для тебя сюрпризом.

Она видит, как Фандер растерян, и ей почти его жалко. Заключение явно оставило на нем след: взгляд стал пустым и обреченным, будто этот человек поставил на себе крест. Нимея могла бы его подбодрить, но совсем не хочет. Они друг другу чужие. Фандер Хардин – это человек из прошлой жизни, в которой он не был светлым пятном. Нимея никогда не боялась его, ведь всегда считала себя ловче, сильнее, но самое главное – хладнокровнее. Хардины состоят из эмоций и самомнения, в отличие от нее.

Сейчас, когда напротив нее стоит жалкое подобие прежнего Фандера, человек со старческими глазами, смешно вспоминать, что Хардин когда-то был мальчишкой, а потом заносчивым студентом, источающим яд.

– Ты можешь пару часов поспать или привести себя в порядок. Этот похоронный костюм слишком приметен.

– У тебя завалялась мужская одежда?

– Я взяла из дома твоей матери одежду Энга. Твою старуха Мейв вышвырнула, решив, что за Энгом и Омалой тоже придут, если их с тобой хоть что-то будет связывать. Переоденься и прими душ. Умыть лицо недостаточно, чтобы стать человеком. И ты все еще воняешь.

– Слишком много претензий, – цедит он.

– Уж прости, но мне с тобой минимум неделю таскаться, не хочу потом отмываться всю жизнь. Ты же аристократ, как-никак, держи лицо.

– Звучит как вызов. На меня не налезут эти тряпки. – Он хмуро рассматривает одежду Энграма.

Нимея окидывает его оценивающим взглядом и пожимает плечами.

– Ты преувеличиваешь свои достоинства. Я на полтора часа выйду, раздобуду какой-нибудь еды и транспорт. Развлекайся.

* * *

Новый Траминер Нимее нравится еще меньше, чем Старый. В Старом были чистые улицы и грязные окраины, куда стекались все бедняки, а теперь грязно было везде.

Простые люди потеряли работу, спекулянты поднялись и набивали карманы. Культурная жизнь Бовале сошла на нет. Кому нужны театры, если можно посмотреть, как шпана вынесла пару серебряных подсвечников и удирает от охранника?

Все нечистокровные используют магию к месту и не к месту, лишь бы ткнуть носом истинных, продемонстрировать способности, которыми те не обладают. Теперь вместо того, чтобы носить сумки, люди левитируют их по воздуху, что приводит к столкновениям пешеходов. Поэтому на земле валяются рассыпанные яблоки и побитые яйца, выпавшие из продуктовых корзин. В воздухе стоит смрад из-за высокой влажности в городе и слишком большого объема работ для дворников.

Теперь оборотни предпочитают передвигаться по городу в своем животном обличье, поэтому улицы похожи на один большой зоопарк. Остальные маги шугаются распоясавшихся фольетинцев и жалуются на них друг другу, ведь раньше такое поведение считалось выходящим за общепринятые нормы и даже опасным для общества. Простой человек не поймет, волк идет навстречу или девчонка, и угодит в беду, слишком поздно обнаружив дикого зверя. Оборотень же может сотворить зло, будучи животным, сбежать в лес и выйти оттуда человеком, оставшись безнаказанным.

Бовале поглотила анархия. Нимея вернулась сюда, как только заболел Энграм, и с первого же дня прибытия мечтала о его выздоровлении, чтобы покинуть это уже гиблое место. Она бы забрала Хардинов с собой, но Омала не желала покидать свой дом и бросать сидящего в тюрьме старшего сына.

Все закончится, и я их увезу. Энграма и Омалу.

Это все, о чем думала Нимея, морщась от жалкого вида разбитой и разоренной улицы Реббе, пересекающейся с такой же неприглядной центральной улицей Авильо.

Когда-то перекресток был главной площадью, но два с половиной года назад истинные, шутки ради, вырастили прямо под асфальтом маленькую милую рощицу, за одну ночь лишив половину города водоснабжения. Ремонтные работы идут до сих пор: площадь разрыта, организованы переходы, закрытые черепичной крышей, на домах поблизости видны строительные леса. Удивительно, как быстро люди привыкли к плачевному состоянию площади и просто забросили ее восстановление. В переходах появились ларьки, под строительными лесами начали ночевать бездомные.

Нока ныряет под обветшалый козырек лавки, где когда-то работала семья ее подруги, Лю Пьюран, и идет через разгромленное помещение к черному выходу. Так делают все, из разрушенного здания сделали короткий путь к рынку, чтобы не обходить всю центральную площадь.

Когда-то тут были чистые стеллажи, по которым мама Лю раскладывала свертки с дорогими тканями, а мистер Пьюран сидел в бархатном кресле у высокого окна и читал газету. В лавке всегда пахло чистотой: стиральным порошком и тем отчетливым ароматом глаженых вещей, что всегда делает атмосферу невероятно уютной. Сейчас кто-то растащил доски, в углу валяются никому не нужные тонкие прозрачные ткани – красота теперь не в моде, в моде тепло. Пахнет пылью и старьем. На Нимею от этой картины уже даже перестала накатывать тоска, настолько привычны стали такие виды когда-то роскошного города.

Она выходит с обратной стороны торговых рядов в еще более грязную часть Бовале, где людно и шумно, пахнет уличной едой, свежей рыбой и сырым мясом.

– Нока, ты ко мне? – крякает огромный толстяк, стоящий у своей бакалеи, подпирая спиной косяк.

– Да, нужна еда с собой.

– Похлебка? Каша?

– Неважно, главное, что-то съедобное.

– Иди-ка лучше к Мару за булочками, она только что свежих напекла.

– Вот так просто упускаешь постоянного клиента?

– Хреновый ты клиент, с дырами в карманах, – смеется он, и Нимея не может не улыбнуться в ответ.

Клиф – неплохой человек, и Нимея предпочитает работать с ним по бартеру. Он поставляет ей еду трижды в день, а она толкает для него на черном рынке всякие драгоценности, которые стали для людей чем-то вроде новой валюты. Сложно сказать, получили ли они законно все эти браслеты и колье. С одной стороны, аристократам больше нечем платить своим слугам, у многих арестовали счета, поэтому в ход идет все, что в доме есть ценного, с другой – слуги и сами не гнушались наложить лапы на хозяйское добро. Клифу плевать, откуда покупатель взял рубиновое колье или золотой браслетик, Нимее – тем более.

Оборотни вроде нее крайне полезны в торговле на черном рынке. Нимее легче сбежать в случае облавы, к тому же она остра на язык и абсолютно бесстрашна. Клиф это ценит.

Но если сейчас он посылает ее к конкурентам, значит, ему нечего предложить ей в качестве работы. Она это понимает. Никто не станет кормить другого просто так.

Она кивает старому знакомому, проскальзывает мимо спешащих куда-то людей – в новом Траминере теперь все спешат – и идет к булочной, где за стойкой считает деньги вечно всем недовольная Мару. Поговаривают, что у нее добрая душа и щедрое сердце, и Нимея даже готова этому верить, но не хочет проверять.

– Есть еда?

– Как всегда, в долг? – вздыхает Мару, даже не взглянув на того, кто подошел.

– Бартер. Долги мне не нужны. Ну так есть или я пошла дальше?

Нимея предпочитает не тратить на еду деньги, если может чем-то помочь лавочнику. Этим ребятам жить труднее многих, их вечно грабят, обманывают, закидывают угрозами. А ей, в свою очередь, деньги нужны на жилье и крепкие ботинки, а еда – это продукт первой необходимости. На еду можно спускать бесконечно много и все равно оставаться голодным к следующему утру, что угнетает.

– Без гроша в кармане тебе никто ничего не даст, – так же под нос бормочет пекарша и отрывает-таки взгляд от денег. Нимея такой суммы давно не видела, а от запаха мучного кружится голова.

Кажется, Мару о Нимее не слышала и уверена, что перед ней просто попрошайка.

– Тебя кто ко мне послал? Опять пройдоха Клиф?

– Да, он.

– Подлец. – Мару закатывает глаза и пихает бедром кассу. Последняя с громким щелчком закрывается, на пол падает серебряная монета и катится к ногам Нимеи, миновав стойку без передней перегородки.

Мару будто бы ждет от Нимеи наглого воровства. В ее глазах читаются обреченность и смирение, потому что, если Нимея захочет схватить монету и дать деру, хозяйке булочной ни за что не угнаться. Она потеряет время, только закрывая лавку; на оставленные без присмотра товары прибежит толпа желающих поживиться чужим добром. А серебряная монета – это много. Очень много в мире, где бумажные деньги то и дело обесцениваются, а железки всегда в цене.

Нимея спокойно наклоняется, берет монету, пока хозяйка смотрит на нее, затаив дыхание от страха.

– Ты обронила, – улыбается Нимея и протягивает деньги хозяйке, на лице которой написан ужас, но секунду спустя серебряная монетка летит в кассу, и вот Мару уже снова бойкая продавщица, будто этой сцены и не было.

– Так что, есть еда по бартеру?

– А что ты можешь предложить?

– Честное слово – все, что могут предложить те, у кого нет денег.

Честное слово.

Мару молчит, у Нимеи сжимается сердце.

– Любая работенка, на меня можно положиться.

Вообще-то ей неплохо удается добывать себе еду, но это всякий раз лотерея, и порой, когда ее услуги никому не нужны, а в кармане ни гроша, приходится обходиться простым кофе.

– Твое честное слово, – качает головой Мару, – стоит пары булочек.

Волна облегчения затапливает Нимею. Пара булочек – уже хорошо.

– Отлично. И что нужно сделать? Что-то продать? Ювелирка? Предметы искусства, одежда? Выбить из кого-то долги?

Мару смотрит на Нимею испытующе, а потом начинает кидать в бумажный пакет пирожки с мясом, сладкие булки с шоколадом и пару посыпанных сахаром плюшек.

– Обалдеть, – усмехается Нимея. – А вы добрая.

– Удивлена?

– Такое нечасто встретишь… Что с меня?

– Ничего.

– Так не пойдет. Вы же впервые меня видите!

– Но много о тебе слышала. Только никому про меня не говори. Моя репутация мне дорога, чтобы такие пройдохи, как ты, не ходили за бесплатными булочками.

Нимея сжимает горячий пакет в руке, грея о него пальцы. Такие подарки судьбы редко случаются.

– Давайте я все-таки…

– Проваливай.

Мару вытирает прилавок, потом высыпает на него мешочек серебряных и начинает считать, глядя на свои монеты с тоской.

Нимея не отняла ту серебряную, хотя могла. Только что с ней расплатились едой за банальную честность – настолько этот мир прогнил. Горло сковывает от несчастий всех этих людей.

Нимея шарит в кармане и пытается незаметно подложить такую же монетку, как та, что упала к ее ногам, под поднос с булками. Нока может поклясться, что Мару это видит, но молчит.

Это, кажется, первый раз, когда Нимея заплатила за еду, что несет в руках.

* * *

– Омала? – Нока заходит в полуопустевший дом.

Никто не отвечает, но слышно, как кто-то играет на фортепиано в дальней чайной комнате. Эти аристократы остаются собой, даже когда рушится цивилизация. Нимея идет через опустевшие комнаты, потерявшие прежний лоск после того, как в доме осталась лишь одна горничная.

– Омала?

Нока останавливается в дверях чайной гостиной и смотрит на женщину, которая медленно давит на клавиши, явно играя в неправильном ритме.

Омала сидит, закрыв глаза и подставив лицо падающим из распахнутого окна лучам солнца.

– Тише, Нимея, дай доиграю…

Она ускоряется, пальцы порхают по клавишам, извлекая из инструмента тоскливую мелодию. Вероятно, из-за нее у Омалы бегут слезы по лицу.

Женщина доигрывает и сидит какое-то время, не убирая рук с клавиш, потом шмыгает носом, совсем как девочка, и даже улыбается.

Кладет руку на крышку фортепиано, и Нимея закатывает глаза от этого фокусничества – музыкальный инструмент начинает играть все ту же композицию, только задом наперед, Омала так все время делает. Музыка становится другой, вывернутой наизнанку, но звучит не менее гармонично. Только теперь вместо тоски в ней чувствуется задор.

– Вы готовы ехать? Как себя чувствует Фандер? – обеспокоенно интересуется она.

Мысль о смерти старшего сына вызывала в ней приступы истерики весь прошедший месяц. Тот факт, что ради младшего сына нужно послать куда-то старшего, не зная, чем это обернется для последнего, до ужаса ее пугает. Пока Фандер находился в тюрьме под подавляющими магию артефактами и веществами, он был в безопасности от собственной крови. Зато теперь ее сын свободен. Конечно, они с Нимеей не раз обсуждали, что нужно будет набрать флакон из источника и для Фандера. Но все-таки, когда старший сын вполне себе здоров – по крайней мере пока, – невозможно не думать в первую очередь об умирающем младшем.

Преступления Фандера не были вопиющими и ужасными. Он, как и все молодые люди из Ордена, участвовал когда-то в «охоте» – рейдах после наступления комендантского часа, во время которых любой иной, высунувший на улицу нос, подвергался нападению, сдавался в участок или просто преследовался, пока не найдет укрытие или не выдохнется, угодив в лапы охотнику.

Также, когда началась революция, все друзья Фандера перешли на сторону Сопротивления; он же этого не сделал. Единственный из всех остался верен отцу, и никто не понимал почему. Вся эта возня длилась год. Целый год стороны терроризировали друг друга, пока все не закончилось для участников Ордена тюрьмой.

Энграм вопил, что его брат – чертов расист, что все уже давно поняли, иные – это нормально, быть иным – это просто быть человеком с другой магией, иные не опасны, они не несут зла: они только люди.

Всего этого не понимали участники Ордена и как будто бы не понимал Фандер, слепо следуя за отцом. У Нимеи была мысль, что она может не знать всей ситуации, но она уж точно не собиралась спасать ничьи души и соваться к врагу, чтобы уточнить, а точно ли он хочет быть врагом?

– Превосходно. Он у меня дома, приводит себя в порядок.

– Ох… надеюсь, его не поймают. Какой ужас! Я все думаю: может, стоило оставить Энграма с тобой, а самой поехать с Фаном. Но я не умею водить… Мой водитель и так возмущен, что я отдаю тебе одну из лучших машин…

– Он может быть спокоен, верну в целости и сохранности. – На самом деле Нимее не терпится оказаться за рулем, и за это она готова пообещать что угодно.

Автомобили в Траминере появились относительно недавно. Не то чтобы здесь передвигались на лошадях, как в Средневековье, но больше предпочитали нанимать старые классические кабриолеты, неудобные и пыльные. Только десять или пятнадцать лет назад, когда миграция иных в Траминер достигла пика, стали появляться современные транспортные средства. В гараже Хардинов, к большой удаче Нимеи, имелась парочка личных машин, правда, она видела лишь ту, что принадлежит Омале, и сильно надеялась, что другие получше. Кабриолет Омалы ничем не отличался от тех, что до сих пор можно было увидеть на улице: не желая пересаживаться в более современный «ФастерМаркос» своего мужа, женщина упорно отдавала дань традициям.

– Я, правда, не представляю, как машину заправлять и обслуживать, но Фандер наверняка знает… Хотя она старая, как и все в Траминере, – роняет Омала как бы между прочим, но в словах сквозит недовольство. Эти люди и правда возмущены отсутствием комфорта и винят в этом исключительно судьбу, вынуждающую их продолжать тут жить. – Ну так как…

– Разумеется, мы… с Фандером. – Нимея морщится от этого «мы с Фандером». – Во всем разберемся. Это не должно быть сложно.

Несмотря на неприятного напарника, она испытывает облегчение. В рюкзаке за ее спиной еда, Фандер Хардин на свободе, Энграм жив, и у нее есть машина.

– Что еще я могу вынести из вашего дома? – улыбается она, а Омала предсказуемо не понимает шутки.

– О, все что нужно… Х-хочешь наряды? Вам же может пригодиться одежда? Я думала об этом и… Мейв, прошу тебя, принеси тот чемодан, что я собрала. И… я нашла немного наличных. Мой муж любил припрятать пару золотых под матрасом. Они… вот тут. – Она протягивает Нимее кошелек, туго набитый деньгами.

Нимея рада, что теперь не придется разорять свои запасы.

– И пальто, хочешь? Себе и Фандеру. В Имбарге, скорее всего, очень жарко, но по пути… мало ли что. О, может, палатку? У моего мужа, кажется, была какая-то палатка для пикников. Мы никогда не ездили на них, но она точно была, я уверена.

Нимее кажется, что Омала сейчас вынесет весь дом и снарядит в дорогу караван.

– А вот еды нет… Мейв, есть у нас еда?

– Нет, мэм. Еды нет. Я едва ли накормлю вас и вашего сына, – ворчит Мейв. Она довольно-таки злая женщина и в Нимею вселяет настоящий ужас – старушка с бельмом на глазу и жидкими седыми волосами.

– Как Энграм? – спрашивает Нока.

– Все так же. Я вчера вечером немного вернула его во времени, но после воскрешения Фандера у меня недостаточно сил. Не думаю, что Энгу это сильно поможет. Попью травок Мейв, они отлично восстанавливают энергию, и завтра снова его полечу.

– Я постараюсь вернуться как можно скорее.

– Вот, – появляется Мейв, как всегда, будто из-под земли, и пихает Нимее прямо в живот жестяную коробку с крекерами.

– Э-э… спасибо, Мейв.

– Не стоит, – ворчит женщина, а потом идет к парадной лестнице, бормоча что-то под нос.

Омала вздыхает, глядя на служанку, и морщится, будто и тут что-то сделали не по ее желанию, а возразить категорически нечего. Нимея обожает наблюдать за тем, как то и дело вытягивается в недовольстве лицо миссис Хардин, и еле сдерживает смех. Омала и Нимея – странный тандем.

От поведения матери Энграма у Ноки изжога: у женщины нрав капризного, требовательного, высокомерного существа, которое не умеет жить в мире нищего Нового Траминера. Помощь Нимеи ей необходима. Ей нужен тот, кто скажет, как быть дальше, и позаботится о ней, если будет нужно. Когда-то об Омале заботился мистер Хардин, видимо принимая как должное ее беспомощность; теперь место мужа в ее жизни заняла девчонка-соседка. Кто бы мог подумать.

– Я… буду ждать, – вздыхает Омала. – Столько, сколько нужно. Я надеюсь, ты запомнила дорогу?

– Запомнила.

– И Дом грозы, объясни Фандеру, как его найти.

– Да-да, я помню.

– Надеюсь, он тоже решит выпить…

– А если он справится с силой? Ну… вдруг он сможет ее принять.

– Я не ничего об этом не знаю, пойми. Я с детства была просто странной девочкой, умеющей оживлять цветы в саду, которой это запрещали.

Нимея слышала эту историю уже раз двадцать. Омала из тех, кто любит рассказывать одно и то же снова и снова с одинаково интригующим выражением лица.

– Так, ладно, по ходу дела разберемся. Я пойду попрощаюсь с Энгом, хорошо?– Нока старается перевести тему.

– А я пока соберу вещи.

– Времени мало, минут десять, не больше. И не занимайте в машине все место, пожалуйста. Туда еще мы должны влезть.

– Я поняла. – Омала активно кивает, а Нимее хочется обнять эту женщину, настолько потерянной она кажется.

* * *

В комнате Энга очень тихо, прохладно, открыты окна и пахнет осенью. А еще шуршит бумага, когда переворачиваются страницы книги, которую Энг читает. Он расслабленно сидит на диванчике, будто бы совсем не болеет: на его лице нет следов недомогания, слишком яркий румянец покрывает щеки, объемная одежда прячет слишком худое тело. Энг вечно щеголял с таким цветущим видом. Многие девчонки считали это милым.

Энграм – красавчик, похожий на хорошенькую фарфоровую куколку. Большие изумрудно-зеленые глаза, сейчас то и дело темнеющие из-за магии матери, черные кудри. Черты его лица тонкие и аристократические, на губах всегда какая-то порочная ухмылка, но чертовски добрый взгляд, подсказывающий, что Энграма Хардина не стоит бояться. Сердце не может не дрогнуть, потому что рядом с ним одновременно безопасно и интригующе.

Мальчишка-сосед, которого четырехлетняя Нимея пророчила себе в мужья, вырос и ничуть ее не разочаровал.

Все девчонки в академии засматривались на него; он мог бы получить любую. И Нимее нравилось – она могла это признать совершенно честно, – что с кем бы он ни встречался, с кем бы ни флиртовал, всегда находил ее взгляд в толпе и совершенно обезоруживающе подмигивал.

– Я еще жив, хватит прятаться, – вздыхает Энг, не отрываясь от книги. Потом медленно, будто это причиняет боль, закрывает ее и откладывает в сторону. – Привет. – Его тихий голос и добрая улыбка кажутся ненастоящими, будто Энграм уже умер и напротив сидит его призрак.

Сердце Нимеи радостно подскакивает и начинает биться намного быстрее.

– Энг! – Она в два шага пересекает комнату и оказывается рядом с ним на диване.

Ее руки обвивают его шею, притягивают к себе исхудавшее тело. Он такой тонкий. Его руки когда-то обнимали до хруста костей так, что становилось нечем дышать, сейчас же только мягко прижимают к тощей груди.

– Ты чего? – тихо смеется он ей в волосы.

– Ты в сознании…

– Да, странное дело. Эй… – Он не пытается ее отстранить, скорее хочет заглянуть в глаза, а для этого нужно отлипнуть друг от друга.

На губах Энга расцветает улыбка, его чуть подрагивающие пальцы касаются скулы Нимеи, а взгляд становится теплее, будто это вообще возможно.

– Спасибо, что пришла.

– Что ты помнишь?

– Как всегда: каша в голове…

Она кивает и не говорит ни слова. До сих пор непонятно, как именно работает сила Омалы, но иногда после того, как она проделывает «это» с Энграмом, он забывает, как жил последние дни.

Наверное, не стоит рассказывать о смерти, похоронах, а потом воскрешении Фандера, так что Нимея прикусывает язык и молча ждет, когда Энг сам заговорит.

– Ты как? – Он прижимается своим лбом к ее будто для поиска равновесия, Нимея улыбается:

– В норме, развлекаюсь. Дождешься меня?

– Конечно, куда я денусь. – Он смеется, трется о ее нос своим, как маленький, и отстраняется.

Теперь Энграм может рассматривать Нимею, изучать каждую черточку ее лица, его губы то и дело дергаются от мимолетной улыбки.

– Ты уставшая.

– Не спала.

– От тебя пахнет булочками… как всегда.

– В сумке мой обед, не смей претендовать, я голодная.

Он не отшучивается, молча кивает:

– Ты уезжаешь?

– Да. Сейчас.

– Я буду скучать.

– Я тоже. – Голос опускается до шепота, и в груди давит.

– А ты скоро?

– Скоро…

Главное не начать глотать слезы.

– Ты очень нравишься моей маме, – смеется Энграм, откидываясь на спинку дивана. Ему явно тяжело находиться в вертикальном положении, но как только он удобнее устраивается на подушках, тянет Нимею за собой, чтобы она легла рядом.

– Так, я полежу с тобой, но недолго, три минуты.

– Ага… Так вот, она шагу не ступает, не вспомнив тебя.

– Угу… – Нимея держится, чтобы не всхлипнуть, потому что Энг звучит совсем как раньше. Сжимает ее плечо ослабевшими пальцами, как раньше. Пахнет почти как раньше, только теперь остро-мятный запах одного из его лекарств въелся в кожу и футболка пропахла антисептиком. На теле Энга то и дело появляются язвы, которые Омала обрабатывает противной зеленой жижей, пока это возможно. Потом отматывает время вспять, пока кожа не станет снова гладкой. Она говорит, что внутри него такие же язвы. Органы, кости, кровеносная система – все поражено отравленной токсичной кровью.

– Все время тараторит: так сказала Нимея, Нимея сказала тут покупать, придет Нимея, и спросим. Смешно… Вспомни, как было раньше. Она на дух тебя не переносила и в жизни бы не пошла тропинкой, которой ходишь ты.

Он замолкает, будто в ожидании ответа, но Нимее нечего ему сказать, и, когда молчание затянулось, она, подняв голову, обнаруживает, что Энг спит. Вот так, посреди разговора.

– Скоро буду, – шепчет она на прощание.

Он ворочается, устраиваясь удобнее.

– Нимея? – тихо говорит он.

– Что?

– Спасибо, что пришла…

– Ты уже говорил.

– Как всегда, каша в голове.

Если она захочет, их разговор может начаться заново, и так по кругу. Беседы с Энгом совсем как настоящие, только вот он мало что запоминает.

Можно продлить агонию и еще немного посидеть рядом, а можно уйти. И Нимея из тех, кто уходит.

Внизу полным ходом идут сборы. Багажник уже забили одеждой на двоих. Нашлась еще одна банка крекеров, но Мейв, очевидно, против того, чтобы ее отдавать, и посматривает на хозяйку недовольно. Омала уже готова картины снимать со стен и упаковывать с собой, так что Нимея торопливо сбегает по ступенькам, чтобы остановить безумие.

– Так, нам не нужно все это. Все-все-все, достаточно. – Она забирает у Омалы стопку любовных романов, а та лопочет, что вечерами может стать скучно. – Я готова к дороге, все хорошо, нам всего достаточно, позаботьтесь лучше о себе.

Если говорить очень быстро, образ Энга сотрется в голове и непременно пропадет ком в горле. Нимея не плакса, но даже у нее его вид вызывает истерику.