В поисках минимализма. Стремление к меньшему в живописи, архитектуре и музыке

I-7

На знаменитой фотографии, снятой в 1982 году (будущие историки наверняка станут изучать ее как символ последних десятилетий ХХ века), Стив Джобс сидит на полу в своей гостиной. В то время ему было под 30, а прибыль компании Apple незадолго до этого достигла миллиарда долларов в год. Джобс только что купил большой дом в Лос-Гатос, в Калифорнии, рядом со штаб-квартирой Apple и местом, где жили его родители. Несмотря на то, что Стив уже переехал туда, дом оставался абсолютно пустым. На этой фотографии, сделанной Дианой Уокер, Джобс в своей знаменитой «униформе» – темном джемпере и джинсах, скрестив ноги, сидит на маленьком квадратном коврике с кружкой в руке. Чуть позади него – торшер, который освещает часть комнаты, но даже полумрак не скрывает пустоты: на непокрытом полу комнаты больше ничего нет. «Это было очень характерно для того времени, – вспоминал позже Джобс. – Все, что мне было нужно тогда, – чашка чая, лампа и магнитофон. И это у меня имелось».

Джобс, наверное, самый знаменитый сторонник практического минимализма. Его манера одеваться вдохновила бесконечное количество блогеров. В своих постах они объясняли идею этого стиля одежды, и некоторые полагали, что черная водолазка поможет всем, кто ее носит, проявить гениальные предпринимательские способности. Джобс был известен своим аскетизмом еще до того, как добился успеха. Он периодически соблюдал строгую диету, в 1970-е годы бродил босиком по Индии, а вернувшись затем в Калифорнию, занимался дзен-медитацией. На фотографии 1982 года мы видим, что он полон спокойной уверенности в себе, на лице – легкая улыбка: Джобсу хорошо, он абсолютно доволен тем, что у него есть, хотя мог бы позволить себе намного больше. Ему не нужно демонстрировать свое богатство и статус, как это обычно делают добившиеся успеха люди. К тому времени художники и архитекторы уже знали, что такое мечта о простоте, но именно инженер и бизнесмен Джобс сделал этот стиль широким культурным достоянием.

И все же созданный на фотографии образ простоты обманчив. Дом, купленный Джобсом, был слишком большим для молодого холостяка: Стиву нечем было заполнить гигантское пространство. Позже журнал Wired выяснил, что одна лишь стереосистема, которая видна на фотографии за спиной Джобса, стоила примерно 8200 долларов, а торшер справа от него был сделан Луисом Тиффани. Это не утилитарная вещь, а антиквариат и дорогое произведение искусства.

Американский архитектор Луис Салливан в 1896 году в своем эссе «Взгляд на высокое офисное здание с художественной точки зрения» впервые сформулировал свой знаменитый принцип: «Форма всегда следует за функцией». Тем самым он заложил основание для развития архитектуры и дизайна в следующем столетии. Салливан считал, что внешний вид предмета или здания должен отражать то, каким образом этот предмет или постройка работают и как они сконструированы. Салливановский эффективный функционализм часто путают со специально созданным минималистским видом вещи. Но на самом деле между ними – большая разница, это видно на примере дома Джобса или дизайна новейшего айфона. Пустая гостиная не слишком хорошо выполняет свои функции. Джобс не считал, что «форма следует за функцией». Он, по сути, действовал согласно рекламному слогану из Сохо: «Меньше, но лучше». Покупать следует лишь лучшие вещи, если, конечно, вы можете себе это позволить. Разумным будет вообще обойтись без кушетки, чем купить ту, что недостаточно совершенна. Сохранять такую преданность изысканному вкусу нелегко, и вряд ли семья Джобса радовалась тому, что им не на чем было сидеть.

Если потребность в простоте довести до логического конца, то можно полностью уничтожить идею функциональности вещей. Дизайн новой штаб-квартиры Apple Джобс разработал вместе с архитектором Норманом Фостером. Здание представляет собой колоссальное кольцо, многие из его внутренних перегородок сделаны из стекла, чтобы создать ощущение нематериальности окружающего пространства. Но сотрудники Apple постоянно налетали на эти стекла и расшибали себе головы, пока не додумались прилепить стикеры.

В 1992 году в Apple пришел дизайнер Джони Айв, и компания начала выпускать все более и более минималистскую продукцию. Macintosh 128K был простой белой коробкой, в которую встроили девятидюймовый экран. Рядом с ним установили вентиляционные отверстия, напоминавшие жабры. Элегантности в этом было мало, но вид компьютера демонстрировал его рабочее предназначение, форма соответствовала содержанию. Салливан похвалил бы такой дизайн. iMac 1998 года Айв сделал округлым. Эта форма была оптимальной, а под экраном дизайнер установил маленькие окошки из цветного пластика: так компьютер стал похож скорее на живой организм, а не на машину. К 2002 году iMac уже представлял собой тонкий плоский экран на подставке, присоединенной к округлой базе, напоминавшей бугор. А в 2010 году экран стал еще более плоским, база вообще исчезла и остались только две пересекающиеся плоскости: прямоугольная подставка и вертикаль экрана.

Можно еще вспомнить первый iPod – массивный гаджет, которым надо было управлять с помощью крутившегося колесика. Интересно проследить, как он постепенно эволюционировал в iPhone, каждая следующая версия которого становится все более тонкой, легкой, обтекаемой, со все меньшим количеством деталей на безупречном корпусе. Иногда кажется, что наши девайсы постепенно превращаются в максимально тонкие и бесконечно широкие экраны и мы в конце концов начнем управлять ими с помощью мысли, потому что прикосновение будет считаться слишком грязным, слишком аналоговым.

Говорит ли все это о новой простоте? Немецкий промышленный дизайнер Дитер Рамс, чье творчество, в частности, повлияло на стиль Айва, считал так: «Хороший дизайн – это минимум дизайна». В каком-то смысле Apple придерживается правила: у гаджета должно быть как можно меньше отличительных черт. Но это тоже иллюзия. Компании приходится выпускать собственные, очень плоские аккумуляторы и всюду, где это только возможно, убирать порты – например, разъемы для наушников. Айфон функционирует, опираясь на огромную сложную суперструктуру космических спутников и подводных кабелей, которые, безусловно, не отличаются выверенностью форм. Минималистский дизайн заставляет нас забыть о том, что стоит за созданием гаджета, и нам начинает казаться, что интернет существует только за счет тщательно сконструированных стеклянных и стальных деталей.

Контраст между простой формой и сложными последствиями ее использования напоминает мне то, что британская писательница Дейзи Хилдьярд называет «вторым телом» в своей вышедшей в 2017 году одноименной книге (The Second Body). Этим выражением Дейзи описывает состояние отчужденного присутствия, которое мы испытываем, когда осознаем, с одной стороны, собственное физическое тело, а с другой – вред, который коллективно наносим окружающей среде. Мы спокойно идем по тротуару, смотрим фильм, заходим в магазин – и при этом порождаем мусор, плавающий в Тихом океане, или цунами, которое обрушивается на Индонезию. «Второе тело» становится источником смутной тревоги: мы, безусловно, виноваты в возникновении этих проблем, но нам кажется, что с ними ничего нельзя поделать просто потому, что наши возможности и масштабы проблем абсолютно несопоставимы.

Точно так же, когда мы держим в руках айфон, стоит вспомнить о далекоидущих последствиях этого факта. Серверы концентрируют огромное количество электричества, на китайских фабриках рабочие совершают самоубийства, на ужасных рудниках люди лишаются здоровья, добывая олово… Легко ощущать себя минималистом, заказывая еду, вызывая машину или снимая комнату с помощью небольшого кусочка стали и кремния. Но на самом деле все обстоит не так. Если предмет выглядит очень просто, не всегда он является таковым на самом деле. Эстетика простоты скрывает искусственность, а подчас и вредные излишества.

Гладкие поверхности – маркетинговый прием минимализма. Как показало исследование, проведенное журналом под названием Minimalissimo, сегодня можно купить минималистские кофейные столики, графины для воды, наушники, кроссовки, наручные часы, колонки, ножницы, подставки для книг, и все они будут выполнены в том одноцветном строгом стиле, который так хорошо знаком нам по Instagram. Существуют «минималистские» косметические процедуры и наборы для макияжа: простота делает естественной даже искусственность косметики. Большинство из этих средств стоит сотни, а то и тысячи долларов, и каждое из них позиционируется как самое правильное: купив эту совершенную вещь, нам уже не придется приобретать другие. Возможно, так и будет – до того момента, пока старую вещь не обновят и не будет достигнут новый уровень совершенства.

Изобилие товаров под брендом минимализма производят с целью, которую идеально сформулировали Чарльз и Рэй Имз, наверное, самые знаменитые дизайнеры американского модернизма: «Мы хотим делать лучшее для как можно большего количества людей с как можно меньшими затратами». Братья Имз восхваляли чувство, которое они называли «так-и-должно-бытностью», как будто возвращаясь к салливановской «форме, следующей за функцией» – ненавязчивой эффективности вещи, делающей как раз то, что она и должна делать.

Впрочем, обычно под действием минималистского маркетинга люди поступают двумя способами. Первый из них можно назвать «простота как роскошь»: это покупка чего-то вроде айфона за 1000 долларов или знаменитого дизайнерского кресла братьев Имз – их Eames lounge chair. Оно было сделано из трех кусков изогнутой фанеры, покрытых пухлыми кожаными подушками, – и превратилось в икону стиля. Эту вещь постоянно используют в модных фотосессиях. Оригинальное кресло Чарльза и Рэя Имз стоит от 4000 долларов, так что это не совсем «как можно меньшие затраты» для «как можно большего количества людей». Второй способ – это покупка в ИКЕА, где любой выпускник колледжа может приобрести, например, прикроватную тумбочку, сделанную из дешевых материалов, явное подражание модернистскому стилю. Тумбочка отправится на помойку, как только ее хозяин получит возможность купить что-то получше. Такой вариант дает надежду на постоянство, но на самом деле оказывается эфемерным.

Сегодня создатели минималистских вещей или построек стремятся (обычно безуспешно) к тому, что архитектор Кристофер Александер назвал в 1979 году «безымянное качество». Это туманное, чуть ли не мистическое понятие, суть которого состоит в том, что правильные формы предметов в стиле братьев Имз органично создаются с помощью естественных природных линий – таким образом рождаются собственные структуры. «Мы острее всего ощущаем себя живыми, – писал Александер, – когда стремимся к таким моментам». Безымянное качество – это «огонь, который сам себя поддерживает, важнейший критерий человеческой жизни и духа». Позже Александер решил, что все это можно назвать одним словом: «целостность».

Если рассматривать этот вопрос в глобальном смысле, то мы увидим не только форму, следующую за содержанием, не только неразрывность причины и следствия, замысла и цели. Все приноравливается к человеческим размерам, все части соединяются в единую, легко воспринимаемую систему. По словам Александера, качество «возникнет само по себе, если мы предоставим ему такую возможность». В гостиной Стива Джобса не было и намека на органичность. Монашеский вид делал ее пустой и неуютной, чрезмерная скромность скорее была хвастовством, и Джобс во время фотосессии прекрасно это понимал. Думаю, что «безымянное качество» скорее можно обнаружить в доме, построенном Чарльзом и Рэем Имз в 1949 году в Лос-Анджелесе. Братья создавали его для себя и прожили в нем большую часть своей жизни. Теперь там музей. Здание представляет собой пару прямоугольных блоков, покрытых разноцветными панелями, в которых установлены широкие стеклянные окна, напоминающие картины Пита Мондриана. Гостиная здесь двухэтажная, в ней много естественного света и воздуха. Чарльз Имз писал в 1945 году, что это помещение было задумано как «просторное нерасчлененное единство, дающее возможность получить незамутненное наслаждение пространством, куда можно то помещать предметы, то уносить их оттуда, – это могут быть коряги, скульптуры, подвижные композиции, растения, конструкции и так далее».

Обстановка в доме Джобса скудна и элитарна, а жилье Имз оформлено по случайному принципу. Отдельные детали не сочетаются друг с другом, но вместе они почему-то сливаются в единое целое. Здесь висят фонарики из рисовой бумаги разных форм и размеров, рядом – безделушки вроде этнических кукол и статуэток, изображающих птиц, а к потолку прикреплены картины, написанные базовыми цветами. Есть здесь и одно из знаменитых кожаных кресел. Перед нами – эклектичная симфония достопримечательностей и ассоциаций, совершенное несовершенство, в котором так много человечности. И, если оно заполнено, это не значит, что его нельзя считать минималистским.

Я не хочу дальше заниматься поверхностным анализом минимализма, тщательно продуманной пустоты различных дизайнерских изделий. Мне хочется найти то фундаментальное, важнейшее качество, которое позволит оценивать вещи ради них самих, доходить до их сути. Чарльз Имз назвал их с братом дом «раскованным» – то, чего точно невозможно сказать об Apple Store. Что касается Джобса, то он, как законченный перфекционист, постоянно переезжал из дома в дом. Под конец своей жизни он снес старинный особняк, чтобы построить на его месте новый дом поменьше.

I-8

Из всех людей, практикующих минимализм, меня больше всего интересуют те, кто изо всех сил сражается против ортодоксии, против чьих-то попыток установить жесткие правила и пытается проложить собственный путь, каким бы извилистым он ни был. Они не пытаются объяснять другим людям, как следует жить, и не делятся с ними правилами рационального размещения вещей в шкафу. Вообще, минималисты, о которых я веду речь, чаще всего выглядят неряшливыми и беспокойными, поскольку все время вынуждены сражаться с предъявляемыми им ожиданиями. Они не ищут простых ответов, наоборот, они постоянно решают встающие перед ними экзистенциальные вопросы о том, как жить в современном мире. Идеалы и противоречия минимализма могут быть воплощены в изобразительном искусстве, музыке и философских воззрениях, и за этим далеко не всегда следует легкое разрешение всех проблем.

Я выяснил, что принципы минимализма не сводятся к списку правил и тезисов. Эти принципы можно понять, взглянув на жизнь моих героев в целом, а не только на проделанную ими работу, ведь эти люди обретали свою идентичность с помощью учебы, путешествий, литературной работы и даже ведения домашнего хозяйства. Такой «биографический» подход оправдал себя, когда я собирал материал об одной интересной личности. Дело было в октябре 2016 года, незадолго до президентских выборов, расколовших Америку сильнее, чем когда-либо на моей памяти. Половина людей считала, что все идет неправильно, а другая – радовалась. Тогда же в Музее Гуггенхайма на Манхэттене открылась ретроспектива художницы Агнес Мартин. Искусствоведы связывают ее творчество прежде всего с минимализмом, и Агнес можно назвать самой знаменитой женщиной этого художественного направления, хотя она и не любила, когда на нее навешивали ярлыки.

Мартин начала писать картины в начале 1960-х годов и занималась этим до самой смерти в 2004 году в возрасте 92 лет. Ее зрелое творчество кажется воплощением тех визуальных образов, которые мы связываем с минимализмом. Большие двухметровые квадратные картины Агнес Мартин, наверное, самые простые и нежные произведения искусства на свете. Каждый холст покрыт повторяющимися узорами, написанными в мягких пастельных тонах. На некоторых из них с помощью карандаша и линейки изображена сетка, на других – вертикальные или горизонтальные полосы краски. Эти картины вызывают у зрителя задумчивость, они мерцают и колышутся, даже если просто спокойно стоять перед ними, а затем на плоских холстах вдруг возникает глубокая перспектива. Их простая конструкция становится туманной и неустойчивой, как городской горизонт или возвышающийся вдалеке горный хребет. Сравнения с пейзажем здесь вполне уместны, ведь сама Мартин называла свои линии «множество горизонтов».

Десятки картин висели вдоль поднимавшегося по спирали пандуса музея. Они сливались в единое монохромное целое с белыми стенами здания, построенного Фрэнком Ллойдом Райтом, и узорным, отражающим свет полом. Спираль демонстрировала и хронологию жизни Мартин, пройденный ею путь от фигуративной живописи через абстрактный экспрессионизм середины века до последнего ее художественного периода, когда она создавала ни на что не похожие картины, вдохновляясь при этом и философией дзен-буддизма, и наследием западного искусства. Мартин хотела, чтобы ее картины отражали, с одной стороны, всем близкие и понятные, а с другой – утопические ценности: надежду, невинность, любовь. Они могут показаться чем-то отвлеченным, но ведь это составная часть человеческих взаимоотношений и то, что сильнее всего волнует людей.

Может быть, именно поэтому ретроспектива Мартин в Музее Гуггенхайма той бесконечной и болезненной осенью, а потом и зимой, с постоянным мерцанием теленовостей, со снегом и холодом, стала для меня сакральным событием. Каждый раз, когда я плелся в музей по Верхнему Ист-Сайду, а все СМИ, особенно нью-йоркские, обсуждали, что же произошло во время ноябрьских выборов и почему кандидат, в чью победу многие верили, так и не смогла победить, я как будто совершал паломничество в поисках умиротворения. Наш печально известный земляк, президент Трамп, падкий на излишества в духе золотого века, казался мне совершенно чужеродным порождением города, гордившегося своей открытостью и доступностью высокой культуры.

Мои друзья размещали в Instagram фотографии с выставки Мартин, и я видел в этом бунтарский жест, мне казалось, они хотели задокументировать свое пребывание в оазисе спокойствия. Стиль Мартин прекрасно подходит для социальных сетей, которым близок формат квадратных картин на пустом белом фоне. А еще многие постили на удивление жизнерадостные селфи на выходе из музея, и это демонстрировало целительную силу выставки: в те тяжелые дни оказалось, что картины Мартин обладают терапевтическим воздействием. Я ощутил это на себе, когда пришел на выставку как раз перед ее закрытием в январе 2017 года. Мое погружение в мир художницы было похоже на восстанавливающую процедуру в визуальном спа.

Но коммерческий минимализм проник и сюда. Ретроспективу Мартин спонсировал шведский бренд одежды COS, принадлежащий фаст-фэшн магазину H&M. COS выпустил линию одноцветных рубашек и брюк, покрытых сетчатым узором. Они успешно продавались в сувенирном магазине музея: пожалуйста, вот вам высокое искусство, готовое к употреблению. Вещи представляли как одежду, на создание которой дизайнеров вдохновили модные предпочтения художницы. Как бы в подтверждение этому тут же можно было увидеть черно-белые фотографии комплекта грубых рубашек Мартин и ее забрызганных краской курток для работы в студии. История художницы отвечает образу одинокой женщины, поглощенной своей работой, а ее морщины и устремленный вдаль взгляд говорят об осознанном дистанцировании от остального мира.

Мартин – довольно необычная икона стиля. Ее художественную манеру используют в оформлении блогов и мудбордов, ею вдохновляются все – от создателей линии дорогостоящих джинсовых курток, которые выпускают в Сан-Франциско, до участников проектов DIY^[12] – «создай собственную Мартин», с помощью холста и акриловой краски. Когда-то картины лже-Мартин украшали аутлеты J.Crew. Непростой творческий путь художницы в XX веке был полон многих тревожных проблем, которые характерны и для века XXI: осмысление ценностей связей и разъединения, определение понятия порядка и беспорядка, вопрос о том, можно ли найти свое «я» в результате взаимодействия с людьми или же эти поиски должны происходить в одиночестве.

Мартин была скрытным человеком: художественным критикам и кураторам нелегко было ее разговорить. Не любила она и жесткие ограничения. Первые годы своей жизни Агнес провела в пустынной канадской провинции Саскачеван, в сельской местности, на фронтире. Зимой пейзаж представлял собой красно-желтые горизонтальные полосы фермерских полей, пронзенных вертикальными осями силосных башен. Девочку растила строгая мать и скупой на чувства замкнутый дед. Ее отец умер при невыясненных обстоятельствах. Из Саскачевана Мартин переехала в штат Вашингтон, решив, что в США она сможет получить лучшее образование. Затем какое-то время пожила в Нью-Мексико, где начала серьезно изучать искусство, а в 1957 году перебралась в Нью-Йорк.

Ради увлекательности повествования всегда хочется связать биографию художника с его работой, чтобы они выглядели как стебель и цветок. Можно представить себе, как поля Саскачевана и пустыни Юго-Запада вдохновили Мартин на создание минималистских картин. Можно решить, будто душевное спокойствие художницы помогло ей создавать творения, которые так часто называют умиротворенными. На самом же деле в этой женщине совершенно не было умиротворения, она была сложным и противоречивым человеком. Только разменяв пятый десяток, она решила сохранять, а не выбрасывать свои картины.

Просветление снизошло на нее, когда она обосновалась в общине художников на Кунтис-Слип, на берегу Манхэттена. Это было довольно далеко от района Сохо, который в те времена так любили художники. В Кунтис жили и работали Эльсуорт Келли, Роберт Раушенберг и Ленор Тоуни, а Мартин, самая старшая из них, стала кем-то вроде всеобщей мамаши и пекла для общины маффины в своей чугунной печке. У Мартин был длинный открытый лофт, настолько ветхий, что сквозь образовавшиеся в стене дыры можно было увидеть реку. В Кунтис Агнес начала писать расчерченные сетками картины, отказавшись от эгоистической энергии абстрактного экспрессионизма – в основном мужского направления, к которому принадлежали Джексон Поллак и Виллем де Кунинг. Когда ей хотелось отдохнуть от живописи, она ходила по Бруклинскому мосту, – единственному месту в городе, где горизонт был таким же широким, как в Саскачеване.

Но в Нью-Йорке она всегда чувствовала себя неуютно. Ей нужно было много времени и пространства. Мартин избавилась от всех привязанностей – она отказалась от домашних животных и разорвала многолетние отношения с близкими людьми. Она боролась со своей шизофренией и страдала от психиатрических припадков: после них Агнес иногда находили в ее лофте в состоянии кататонии. То, что походило на ее монашеский аскетизм, было еще и способом борьбы с неотделимой от ее творчества душевной болезнью. Мартин говорила, что будущие картины являлись ей в видениях, источник которых находился где-то вовне. Те же голоса, которые рассказывали ей о картинах, приказывали придерживаться суровых диет или отказываться от материальных благ.

В 1967 году, когда ее любимый лофт должны были снести, а ее отношения с греческой художницей Криссой вконец испортились, Мартин получила грант, купила на эти деньги дом на колесах и покинула город. Она ездила по разным штатам, время от времени разбивая лагерь, чтобы погулять по окрестностям. Так продолжалось до тех пор, пока ее не посетило видение кирпичного домика. Он должен был находиться в Нью-Мексико, поэтому художница обосновалась в деревушке Куба посреди пустыни.

Целых шесть лет она не занималась искусством и свое следующее произведение создала только в 1973 году. Это была серия квадратных изображений, выполненных с помощью трафаретной печати, покрытых расплывчатыми сетками и тончайшими горизонтальными линиями – настолько тонкими, что они казались неземными. Назывался этот цикл «Ясным днем». В 1977 году Мартин переехала в другую деревню – Галистео. Там она и прожила остаток своей долгой жизни: построила домик и мастерскую из саманного кирпича, иногда отправлялась путешествовать, а порой давала приют различным посетителям, совершавшим паломничество к ее уединенному жилью. Но все же ее жизнь не была такой тяжелой, как можно было бы подумать. Она слушала на максимальной громкости музыку Бетховена, гоняла со страшной скоростью на белом мерседесе, ее время от времени видели в городе, где она ночи напролет пьянствовала и танцевала.

В основе искусства Мартин лежало то, что она называла «вдохновение». В своих интервью Агнес произносила это слово с молитвенной торжественностью, как будто распевала его. Она постоянно возвращалась к этому понятию в своих сочинениях, которые можно назвать скорее стихотворениями в прозе, а не эссе или манифестами. Мартин писала туманные, но пророческие тексты – в основном это были серии головоломок, где слова не совсем правильно сочетались друг с другом. Когда их читаешь, то кажется, что, как во всех духовных текстах, смысл находится где-то за пределами слов – в том месте, на которое язык может только намекнуть. Вдохновение – это то, «что захватывает нас неожиданно – моменты счастья», писала она. Это «просто то, что ведет нас к новым вещам», «Красота вездесуща, вдохновение вездесуще», «Хоть мы и в темноте, но знаем, куда идти. Нас ведет вдохновение». Ее целью было найти вдохновение и следовать за ним.

Снятый в 2002 году документальный фильм, который очень тяжело смотреть, показывает старую Мартин. Она работает в своей мастерской: окунает кисть в баночку с синей краской и проводит ей по карандашному наброску так, что получается расплывчатая полоса. Женщина с трудом дышит и посредине работы останавливается, чтобы сесть и перевести дух. Затем она возвращается к холсту и заканчивает линию. Эта сцена производит сильное впечатление – из-за абсолютной уверенности Мартин в том, что все ее знания о мире заключены в этой линии, которую она проводит снова и снова. Эта линия – ничто, но в ней заключено всё. Мартин не стремилась к просветлению, ее больше волновал процесс поиска этого состояния и стремление сохранить его хотя бы частично. «Надеюсь, я ясно сформулировала, что цель работы – совершенство, такое, каким мы представляем его в своем внутреннем мире. Но картины очень далеки от совершенства – как и мы сами», – писала она.

Ретроспектива Мартин показала нам: не надо сосредотачиваться на причинно-следственной связи между детством художницы и ее холстами. Ключ к более глубокому пониманию работы художника или дизайнера часто можно найти в их повседневных привычках, а также в людях и предметах, которыми они окружают себя. Это применимо и к Мартин, и к братьям Имз, и к тем домам, которые Филип Джонсон и Дональд Джадд создавали для себя (мы поговорим о них в следующей главе). Изучение образа жизни этих людей в контексте минимализма учит нас, как можно использовать свои эстетические представления и идеи для выработки собственного отношения к миру и не прибегать при этом к примитивным шаблонным поучениям. Минимализм – не единичное действие и не один образ, это практика, реализующаяся с течением времени. Минимализм делает простые вещи более сложными, а не наоборот.

Последней на ретроспективной выставке Мартин в Музее Гуггенхайма была представлена картина, завершенная в начале 2000-х годов. На ней – две белые полосы поверх сияющей фигуры серо-синего цвета. На холсте – широкие мазки и тонкие слои краски: видно, как создавалась картина. Дойдя до вершины музейного пандуса, я замер перед этим произведением. На первый взгляд, изображение было очень простым, казалось, что такую картину написать легко. Но затем я увидел результат всей жизни художницы, полной экзистенциальной дисциплины и десятилетий, проведенных в борьбе за возможность сделать хоть что-то. Труд Мартин был невидим, но здесь угадывались поиски вдохновения, ее противостояние с кураторами и дилерами, и все картины, которые она уничтожила после того, как решила, что они написаны неправильно, – просто разрезала бесценные холсты ножницами и ножом.

В этих полосах было то, что Мартин чувствовала, когда живопись призывала ее выразить суть бытия в единственно верной форме. Казалось бы, это невозможно. «Мы находимся посреди реальной жизни и отвечаем на нее радостью, – писала она. – Это приносит невероятное удовлетворение, но оно постоянно ускользает от нас».