Пациент #666

– Мне так говорили много раз, – ответила она, заставляя себя улыбнуться.

– Вы не понимаете, – бессильно дёргая руками, сказал Лукас. – Все трудности, что вы пережили, не сравнятся с тем, что вас ждёт, если вы попытаетесь меня спасти. Прошу, доктор, не делайте этого. Мой отец уничтожит вас. И всех, кто вам дорог. Он запер собственного сына в психбольнице, чтобы из него сделали овощ. Я жив только потому, что, к сожалению, он не может полностью стереть из чужой памяти тот факт, что у него вообще был сын. Я буду вечно гнить тут. Если бы было иначе, меня бы уже убили. И вы думаете, что он не убьёт вас, или ваших детей, вашего мужа? Вы для него – никто, доктор!.. – он понял, что повысил голос, и замер, прислушиваясь, будто боясь, что сейчас за это последует наказание. – И он убьёт вас, не задумываясь, если я сделаю хотя бы шаг в сторону выхода.

– Лукас…

– Нет, – он покачал головой, – прошу, доктор. Не называйте меня так. В этих стенах я должен отзываться только на свой номер. Никто не должен знать, что вы узнали правду, иначе у вас могут быть проблемы… и у меня тоже. Зовите меня по номеру, или хотя бы тем именем, что я назвал сегодня.

– Но Сэм Эллис – не твоё имя, – возразила Хлоя. – И я вижу, как тебе не нравится лгать. Ты ломаешь себя этим. Даже если ты пока не можешь отсюда выбраться, ты можешь сохранить свою личность – это твоя главная задача. Зачем мучить себя ложью?

– Моё старое имя причиняет мне боль, – глухо сказал он. Харрис закусила губу, пытаясь что-нибудь придумать. – Его дал мне отец. И он… отказался от меня. Он отнял у меня жизнь.

– Но любое имя означает любовь родителей к тебе, – попыталась сказать Хлоя. Лукас опять покачал головой. – Послушай, он… Он всё же сохранил твою жизнь, он попытался…

– Хотите оправдать монстра, доктор? Он отправил меня в этот ад, запер тут навечно, лишил нормального существования, – Эосфор нервно, почти злобно дёрнул связанными руками, заставив Харрис вздрогнуть от неожиданности, – и не позволяет мне самому сделать то, что ему делать нельзя! – губы у него задрожали, порыв бессильной злости сошёл на нет. – Что подумают люди, если сын Годфри Эосфора покончит с собой в психбольнице? Что будет, если кто-то станет копать, как вы? Я здесь на привязи, как собака. У меня нет свободы воли. Есть личная ванная комната, – он дёрнул головой, указывая на маленькую серую дверцу, ведущую, видимо, как раз в ванную, – но я не хожу туда один. Даже туда, доктор! Это уже давно не похоже на жизнь, понимаете? – больше всего Хлою пугали даже не слова Лукаса, а то, как он продолжал говорить вполголоса, стараясь не изменять интонаций. В глазах у него блестели капли слёз, но он не проливал их. Он всё ещё был достаточно сильным, чтобы бороться. И Харрис была просто обязана помочь ему. Но как?..

– Хорошо, – согласилась Хлоя, стараясь выиграть время и заодно – наладить отношения со своим подопечным. – Хорошо. Я понимаю. Значит, у тебя есть другое имя, которое тебе нравится? Ты ведь не можешь быть безымянным, – губы парня впервые скривились в каком-то подобии усмешки, но совсем не весёлой. Харрис же ободряюще улыбнулась. – Какое оно? Скажи мне.

– Вы посчитаете меня сумасшедшим, – он сделал паузу, дёрнув плечом, – впрочем, я и так сумасшедший, верно?

– Ты не сумасшедший, – успокоила его Хлоя. – Так как мне тебя называть?

Эосфор помедлил. Помолчал, облизнул губы, а потом сказал:

– Самаэль, – и неуверенно посмотрел на девушку. Харрис чуть прищурилась, обдумывая его ответ. – Что? Типичный случай шизы, да? – невесело хмыкнул он. Хлоя покачала головой, снова приподнимая уголки губ. Самаэль, помимо прочих вариантов – одно из имён Дьявола. Когда-то давно, когда отчим по настоянию своей матери водил её в воскресную школу, Харрис интересовалась этой темой. Не Библией в целом, а историей падения красивейшего ангела, любимого сына Бога. Прошло много лет, но она хорошо её помнила – недаром потратила столько времени, изучая разные источники. Ей вспомнился и перевод этого имени – «яд Бога». Лукас действительно отравлял отцу существование, пусть тот был далеко не небожителем. Сравнение было точным, и на самом деле, это слово не так уж сильно отличалось по звучанию от его второго имени – Сэмюэль.

– Нет, – наконец, ответила Хлоя. Мне нравится твоя метафора. Ты и правда похож на Самаэля, – она осторожно прикоснулась к его волосам, медленно погладила его по голове. – Не ты сам, а твоя история. Это даже… поэтично.

Эосфор недоверчиво прищурился.

– Вы и правда будете так меня называть?

– А что? – пожала плечами Харрис. – Что тебе терять? Сегодня я беседовала с Александром Македонским и Чарли Чаплином. У тебя самый тяжёлый случай изо всех описанных, – Хлоя заметила, как губы его неуверенно дрогнули, словно он хотел улыбнуться, но пока не смог, – почему бы тебе не назвать себя Дьяволом? К тому же, через эти метафоры мы сможем говорить о твоих настоящих проблемах. И сумеем сохранить твой рассудок, пока я не придумаю, как тебе помочь. Тебе ведь не с кем было разговаривать весь этот год, верно?

– Да…

– Только не привыкай ко всемогуществу, – усмехнулась Харрис. – Помни, это просто имя. С ним у тебя будут связаны более хорошие воспоминания, договорились?

– Хорошо…

Дверь в палату открылась.

– Мы ещё не закончили! – сказала Хлоя, бросая взгляд на наручные часы. Ещё оставалось несколько минут, да и ей не хотелось бы, чтобы кто-то, кроме сторожа знал, где она была – но вошедший на её слова не отреагировал. Харрис рывком обернулась, собираясь снова отдать распоряжение наглым охранникам, видимо, как-то пронюхавшим, где она находится. Но встретилась взглядом с обычной санитаркой – улыбчивой полноватой женщиной с бэйджиком на груди.

– Добрый вечер, доктор, – бодро поздоровалась она. Потом перевела взгляд на Лукаса. – Время пить лекарства!

– Извините, я ещё не написала заключение после нового осмотра, – услышав тихий вздох Эосфора у себя за спиной, попыталась заступиться за него Хлоя. – Разве возможно давать пациенту лекарства без заключения лечащего врача?

– О, доктор, я понимаю, – сочувственно закивала женщина, – у вас первый рабочий день. Я обязательно последую всем вашим последующим указаниям, когда вы напишете заключение. Но сегодня мы пока следуем старому рецепту предыдущего лечащего врача.

Харрис закрыла рот, понимая, что ей нечего возразить.

– Прости, – одними губами шепнула она, поднимаясь со стула и позволяя санитарке подойти ближе. Женщина привычным движением освободила одну руку Лукаса, позволяя ему приподняться и сесть, и вручила ему стаканчик с таблетками. Он покорно высыпал в рот все пилюли, и тогда ему дали стакан с водой. Придерживая его руку, санитарка помогла ему запить, а потом забрала ёмкость и выжидающе посмотрела на Эосфора. Тот открыл рот, доказывая, что проглотил всё, что ему дали.

– Умница, – похвалила его женщина. Лукас медленно, стараясь не делать резких движений, вытер губы. – А теперь – давай сюда ручку, – ласково сказала она, вынимая из кармана халата заранее заготовленный шприц. Движением фокусника сняла с него защитный колпачок, и потянулась за рукой Эосфора. Хлоя увидела, как его глаза наполняются ужасом.

– Не надо… – прошептал он, – пожалуйста…

– Зайка, ты же у нас не боишься уколов, я ведь знаю, – начала уговаривать его санитарка, ловко перехватывая руку, которую Лукас пытался спрятать, и насильно вытягивая её вперёд.

– Умоляю, не надо!.. Прошу!.. Нет!.. – будь он один, то наверняка бы просто начал вырываться, но сейчас Эосфор в отчаянии поднял взгляд на Хлою, боясь попросить её вслух. Харрис сообразила – вероятно, в шприце находился мощный психотропный препарат, который ему кололи раз в неделю – конечно, если верить медкарте. Успокаивая буйных сумасшедших, этот препарат превращал здорового человека в растение – постепенно, не сразу. После него можно было прийти в себя, но с каждым разом на это требовалось всё больше и больше времени, и в конце концов личность должна была полностью стереться.

– Зайка, потерпи, – сочувственно уговаривала Лукаса санитарка, приближая шприц к его руке. Эосфор в ужасе зажмурился, отвернулся, ожидая укола, но Хлоя в последний момент окликнула женщину:

– Подождите.

– Мэм?

– Это слишком мощный препарат. После укола я не смогу начать новый курс медикаментозного лечения, пока он не оправится. Я категорически против того, чтобы вы делали ему эту инъекцию, – твёрдо сказала девушка. Санитарка, помедлив, убрала шприц.

– Вы уверены, что ему не требуется этот укол? – уточнила она. Харрис взглянула на Эосфора – тот смотрел на неё, дрожа, и едва ли не глотая слёзы, всем своим видом умоляя её помочь.

– Да, я уверена, – подтвердила девушка. Санитарка радушно улыбнулась.

– Ладно, – легко согласилась она. – Доктору виднее.

– Да, конечно. Доброго вечера, – кивнула Хлоя, пряча вздох облегчения.

– Погодите пока прощаться, – улыбнулась женщина и потянулась к ремням, чтобы снова закрепить их на руках Лукаса. Тот опустился на кровать, тоже тихо выдыхая. Эосфор и не думал сопротивляться – Харрис уже сделала шаг вперёд, чтобы сесть на место, когда вдруг заметила, как санитарка осторожно протирает ремни. Прищурившись, Хлоя поняла, что женщина убирала кровь – запястья Лукаса были стёрты оковами, это она видела ещё сегодня утром. Сама того от себя не ожидая, Хлоя сказала:

– Не нужно.

– Что? – удивилась санитарка. Зря, Харрис, очень зря – но отступать было уже поздно. Ладно.

– Не нужно. Судя по записям предыдущего врача, он давно не проявлял признаков агрессии. Я считаю, что сегодня ему можно провести ночь без… этих мер предосторожности.

– Вы уверены?..

– Более чем, – перебила женщину Хлоя. – Я проведу последний тест. Если он проявит малейшую агрессию, я сама надену на него ремни.

Санитарка, пожав плечами, удалилась.

– Вас точно послали мне откуда-то сверху, доктор, – всё ещё чуть дрожа и не открывая глаз, сказал Эосфор. Наконец, поднял веки, когда она прикоснулась к его руке. – Я не знаю, как вас благодарить…

– Ты не должен меня благодарить за это. Ты заслуживаешь того, чтобы к тебе относились по-человечески. Если не в моих силах вытащить тебя, то я хотя бы не дам сделать из тебя вещь. Хотя, – Хлоя чуть запнулась, останавливаясь на ремне, что ещё крепко стягивал вторую руку Лукаса, – ты мог бы кое-что для меня сделать.

– Чего вы желаете, доктор? – поторопил он её, окрылённый возможностью провести целую ночь без оков.

– Я хочу, – медленно сказала Хлоя, – чтобы ты позволил мне осмотреть тебя. Хотя бы верхнюю часть тела.

Эосфор слегка помрачнел.

– Почему бы вам не сделать это, пока я связан? Вы можете осмотреть меня насильно, при помощи охраны или санитаров, – тут у него чуть надломился голос.

Девушка качнула головой:

– Конечно, я могу это сделать. Но я хочу, чтобы ты разрешил мне тебя осмотреть. Ты можешь распоряжаться своим телом, никто не имеет права вынуждать тебя показывать его, если ты не хочешь, – Харрис медлила освобождать его, несмотря на свои слова. Побоявшись, что доктор передумает снимать ремни, Лукас заставил себя кивнуть.

– Хорошо. Всё, что хотите.

Хлоя сняла ремни с его второй руки и помогла сесть. Эосфор глубоко вздохнул, и потянул края серой футболки наверх. Его одежда отличалась от одежды других пациентов, она скорее была похожа на простую пижаму, без каких-либо карманов, пуговиц или петель. Руки плохо слушались хозяина, и Харрис осторожно помогла ему, потянув ткань наверх. Медленно, чтобы не напугать своей настойчивостью. Лукас затих, позволяя ей окинуть взглядом его тело.

Зрелище было не из приятных. На шее у Эосфора были шрамы – не только от импровизированной петли, но и другие, тонкие, явно от чего-то острого. Хлоя читала, что до попытки повешения Лукас пытался вскрыть себе вены и горло, и дважды – наглотаться таблеток, которые каким-то образом исхитрялся достать в больнице. Во второй раз он их не успел даже выпить, но… но всё остальное…

– Боже мой, – выдохнула она, проводя кончиками пальцев по рубцам на чужой коже. Эосфор вздрогнул от прикосновений, но не стал отстраняться, позволяя Хлое делать всё, что она захочет. – Больно? Прости… – девушка чуть отодвинулась. Окинула взглядом его грудь, заметила слева под ключицей тёмное родимое пятно, смутно похожее на расплывшееся сердечко. Эта деталь почему-то задела её – милое пятнышко делало его будто бы ещё более уязвимым.

Хлоя осторожно притронулась к плечам, безмолвно прося его повернуться – Эосфор подчинился. Харрис с трудом сдержала возглас, когда увидела его спину – и это на ней ему приходилось лежать всю ночь?

Она была вся иссечена чем-то. Старые и новые шрамы сливались в длинные и широкие рубцы, проходящие через всю спину. Сделать это самостоятельно Лукас вряд ли мог, так что это явно не было связано с его попытками самоубийства.

– Кто это с тобой сделал? – не в силах говорить громче, чем шёпотом, спросила Хлоя.

– Это мой отец, – едва ли громче ответил Эосфор. – И сестра, – он медленно потянул к себе футболку, желая прикрыться, но Харрис удержала его руки, смаргивая горячие слёзы. Осторожно притронулась к повреждённой коже – и Лукас тихо застонал от боли, закрывая глаза.

– Он истязал тебя?

– Да. Я… первое время провёл дома, он запирал меня в подвале и… Доктор, я не хочу это вспоминать, – он покачал головой. – Пожалуйста…

– Конечно, – Хлоя отодвинулась, и сама помогла Лукасу надеть футболку обратно. Осторожно опустила руку ему на плечо. – Послушай, – сказала она. – Эти шрамы не делают тебя… Я… – она с трудом сглотнула, прикасаясь к слегка заросшей щеке Эосфора, – я восхищаюсь тобой, Самаэль. Я много чего видела в своей жизни, но это… Я клянусь, – глядя прямо в тёмные глаза напротив, прибавила Харрис, – что постараюсь сделать всё, чтобы облегчить тебе жизнь. Чтобы… это стало хотя бы похоже на жизнь, – Лукас попытался отвести взгляд. Хлоя настойчиво сжала его руку. – И я хочу, чтобы ты пообещал мне, что больше ничего с собой не сделаешь. Я сняла с тебя ремни, и хочу завтра увидеть тебя живым. Ты не должен убивать себя, слышишь? Твоя жизнь гораздо ценнее, чем ты думаешь. И в мире есть место справедливости и закону. Я постараюсь… Но ты тоже должен мне помочь, – Эосфор молчал, изучая её лицо. Губы у него снова чуть дрогнули, но так и не сложились даже в слабое подобие улыбки.

– Вы не сможете совершить чудо, доктор, – сказал он.

– Это не чудо. Прошу, Самаэль, пообещай мне, что не станешь убивать себя, пока мы хотя бы не попытаемся.

– Ладно.

– Дай слово, – чуть надавила Харрис. На лице её подопечного появилось уже знакомое выражение болезненной лжи.

– Даю, – преодолев его, сказал он. Хлоя, глубоко вздохнув, собралась с силами и решила довериться ему.

– Хорошо. Увидимся завтра, – заставив себя улыбнуться, сказала она, отстраняясь. – Доброй ночи, Самаэль, – и девушка направилась к выходу. Уже у самой двери она услышала:

– Вам не место в этой больнице, Хлоя, – Харрис не пожалела, что обернулась – увидеть улыбку Лукаса, наверное, первую за полтора года, было просто бесценно. – Вы – хороший человек, – прибавил он.

– Спасибо, – ответила она, даря ему улыбку в ответ – Эосфор тоже вряд ли видел много чужой радости за последнее время.

– Доброй вам ночи, – запоздалым эхом сказал Лукас. Хлоя покинула палату, закрывая за собой дверь, и Эосфор уже в пустоту и мрак помещения договорил, прежде чем включились камеры: – Прощайте, доктор.

Этого она уже не услышала.

Харрис было сложно выкинуть из головы произошедшее даже когда она покинула стены больницы и отправилась домой. Может, кто-то другой сказал бы ей, что она уж слишком смягчилась за последние пару месяцев, что провела дома. Ведь правда, Хлоя успела повидать за время службы всякое: измождённых заложников, которым не позволяли даже спать, изуродованные после взрывов тела людей, которых не удавалось спасти – такие всегда были. Ей приходилось утешать собственных сослуживцев с оторванными конечностями. Лукас не был у неё первым замученным пленником, но именно его история не давала ей сейчас покоя.

На войне видеть ужасы было чем-то привычным, почти нормальным. Да, порой человеческая жестокость поражала воображение, но это, как бы страшно ни звучало, было почти уместно. Никто из сослуживцев Харрис не был повергнут в шок, когда ему говорили, что где-то неподалёку захватили и заминировали здание начальной школы. Все понимали, что это ужасно, и что они должны сделать всё необходимое, чтобы помочь детям и учителям, но никто картинно не замирал с открытым ртом и не бросал вещи на пол. Нет, всё было очевидно: это – горячая точка. Терроризм и теракты здесь – обычное явление. С этим нужно бороться, это нужно победить и искоренить, и, если уж так хочется – можно рухнуть на колени перед безжизненным телом невинного ребёнка, пострадавшего по вине бездушного боевика. Но всё это имело оттенок очевидности – война, как причина всего кошмарного вокруг, была веским поводом для того, чтобы не расслабляться морально.

И вот – снова пленник. Хлоя общалась с такими людьми во время службы, в этом, в общем-то, и заключалась её основная работа. Но опять же – она видела, как этих людей вырывали из рук убийц, как выкапывали из-под очередной груды обломков, что некогда была жилым домом или больницей. А у Лукаса не было такой предыстории, не было такой масштабной причины страданий – как, например, война, что была общим горем, – и от этого становилось лишь страшнее то, что ему пришлось пережить.

Его собственный отец лишил его свободы. Судя по всему, он пытал его на протяжении шести месяцев, желая узнать, где сын спрятал собранный на него компромат. Лукас, похоже, не сломался – иначе его бы не травили в больнице столь мощными препаратами. А может быть, Годфри просто не знал, что теперь с ним делать – он не верил, что сын не пойдёт против него снова, даже если нашёл и уничтожил всё, что было на него собрано. Убивать Лукаса было для него как-то слишком, дать ему самому убить себя – тем более. В любом случае оставался лишь один вариант – запереть сына в психбольнице и никогда не позволить ему оттуда выбраться.

Может, у Эосфора-младшего все конечности были на месте, но жестокость его отца поразила Хлою именно тем, что она была проявлена не на войне. В мирное время, «добрым» политиком, который взирал на неё, шагающую в сторону своего дома, с рекламного баннера.

В ту минуту, когда девушку посетила эта мысль, вдруг сильнее подул ветер. Харрис остановилась, глубоко вздохнула, чуть опуская веки. Она могла наслаждаться этим почти каждую минуту, в любой момент была вольна выйти на улицу из дома или открыть окно… а сколько Лукас не видел солнца и не чувствовал дуновения ветра на своей коже? Если его постоянно держали на привязи – едва ли он часто покидал здание психбольницы, вряд ли даже выходил во внутренний дворик на прогулку. Может, это случалось раз в несколько дней – если вообще случалось. Наверное, два огромных охранника выводили Эосфора во дворик тогда, когда там никого больше не было. Его выгуливали несколько минут, как собаку – на привязи, позволяли вспомнить, каково это – дышать свежим воздухом, и… снова всё это отнимали.

А может, отняли давным-давно – настолько он был бледным.

Ледяными иголочками, несмотря на типичную для Лос-Анджелеса жару, по позвоночнику Хлои прошла волна страха. Быть обездвиженным, получать наказания за лишнее слово, сутками лежать на ноющей искалеченной спине – и всё это продолжается вот уже полтора года. Харрис не сомневалась, что допросы Годфри проводил с пристрастием – раз уж Лукас даже побоялся рассказать ей, что с ним делали.

И вот эта иррациональность, с её довольно чёрно-белой точки зрения, как раз и выводила Хлою из равновесия. Она думала, что идёт в новый мир, совершенно другой – может, встретит пару человек, которые не справились именно с ужасами войны. Но даже для таких были отдельные центры психологической помощи. И Харрис туда не пошла; она отправилась именно в обычную гражданскую больницу, чтобы сознательно наполнить свою жизнь в ближайшее время историями о неверных жёнах и глубоких депрессиях. Что в итоге? Получила подпольные игры и настрадавшегося человека, который боялся лишний раз не так вдохнуть и отчаянно желал закончить свои мучения любым доступным образом – будь то побег или даже смерть. Это было ненормально для «гражданки», такое должно было остаться где-то там, в Сирии, Йемене, Афганистане – или ещё где-то, где Хлоя никогда не была.

Харрис моргнула. Поняла, что сама не заметила, как добралась до дома, и что на неё странно поглядывает из окна пожилая соседка – Хлоя вот уже пару минут стояла на крыльце, пытаясь воткнуть ключ в замочную скважину. Когда, наконец, она отвлеклась от бесконечных размышлений об Эосфоре и своей неожиданной реакции на его историю, то помахала соседке, как можно приветливее улыбаясь. Потом, когда женщина успокоилась и отвела от неё взгляд, Харрис быстро открыла дверь и поспешила скрыться за ней.

Ей было нужно ещё многое обдумать.

Ещё несколько часов до отбоя Лукас просто лежал в постели, переворачиваясь с бока на бок. Было приятно дать отдых измученной спине, на которой время от времени появлялись новые шрамы и синяки от санитаров и охранников. Наконец, раздался знакомый шум – проходила смена охраны. Быстро, не обращая внимания на боль во всём теле, Эосфор подорвался с постели и проскочил в ванную комнату. В последние месяцы он всё время проводил либо под присмотром, либо связанным, так что для удобства санитаров, которые время от времени соглашались побрить его, в ванной оставили бритву. Хлоя, разумеется, об этом не знала, как и другой персонал – парень-санитар обычно прятал лезвия, чтобы Лукас не видел, где они хранятся, но однажды он умудрился подсмотреть в зеркало.

Так что найти лезвие не оказалось сложной задачей. Эосфор прислушался – у него было ещё несколько минут, пока охранники сменяли друг друга.

Знакомый страх овладел его телом. Он пытался сделать это уже в пятый раз – и ему всё равно было страшно. Если психбольница чему его и научила, так это бояться боли – даже не смерти. Лукас не хотел больше боли, даже если бы она вела к освобождению из унизительного плена.

И к тому же, его начинало грызть чувство вины. Руки, наконец-то беспрепятственно «дышащие», дрожали, плохо слушались – и они бы скоро вообще прекратили ему подчиняться, если бы не доброта этой нового доктора. Именно она освободила его, дала ему возможность отдохнуть. Она хочет помочь ему сделать главное – защитить его собственную личность. Даже если у неё не получится его вытащить, он сумеет сохранить рассудок, и может быть, когда отец умрёт… Может, кто-то из братьев постарается его забрать. Отец давно боролся со своими болячками – возможно, свобода была не таким уж и недостижимым чудом.

Хлоя… единственный человек, что не побоялся вступиться за Лукаса. Он мог бы сейчас лежать, капая слюной на подушку, обдолбанный этим проклятым лекарством – и вот, стоит сейчас в ванной, свободный от оков и способный позаботиться о себе без лишних глаз. Она вернула ему достоинство, какое-то право на личную жизнь, которым пренебрегали вот уже почти год.

И в конце концов, ему просто не хотелось умирать. Лукас всё ещё помнил жизнь до психиатрической больницы. Она и раньше казалась ему прекрасной, а теперь, недосягаемая, была просто мечтой. Он скучал по музыке, скучал по своим друзьям, даже по дому, в котором провёл детство. По своим братьям и сёстрам, по нормальной еде, солнцу, свежему воздуху, своему клубу…

Эосфор зажмурился изо всех сил, стараясь отогнать видения. Новый доктор подарила ему, помимо условной свободы, ещё и надежду. Было гораздо проще сунуть голову в петлю, когда он не видел шанса вернуться к нормальной жизни. А теперь… Ну нет, что может сделать бывший военный врач против его отца? Он практически всемогущ. Не убьёт Харрис и всю её семью – так превратит её жизнь в ад. Саму запрёт в палату рядом с ним, и тоже посадит на цепь. Лукас вздрогнул, представив такие же жуткие шрамы, какие были у него, на нежной коже девушки, и распахнул глаза. Такого он допустить не может.

Следующая мысль заставила его опустить лезвие. А что будет с ней, если он умрёт сейчас? Разве Годфри демонстративно не посадит в тюрьму доктора, который отвечал за его сына? Как будет лучше для Хлои? Жить ему или нет? Подвести её или нет? От какого его решения у неё будет меньше проблем? Живым он вынуждает её помогать, мёртвым – вероятно, сажает в тюрьму.

А ещё… Он ей, вроде бы, даже понравился… кажется. Может, Лукасу просто отчаянно хотелось кому-то нравиться настолько, что о нём начали бы заботиться, пока он столь беспомощен. Но, наверное, Хлоя просто была таким человеком – всем хотела помочь. Справедливо, иначе она бы не стала хорошим врачом, верно?

В чувство его привели шаги возле двери. Пересменка заканчивалась, вот-вот должны были проверить все видеокамеры и палаты.

Эосфор, сдавленно всхлипнув, сжал в руке лезвие. Он решился.

Тёмные капли крови закапали на серое дно ванны, в которую медленно начала набираться тёплая вода.