Loe raamatut: «Позывной «Хоттабыч»#6. Аватар "Х"»

Глава 1

1944 г. СССР.

Москва.

Марьина роща

Сознание вернулось рывком, пронзив меня невыносимо-острой пульсирующей болью где-то в районе печёнки. Вдохнуть тоже нормально не удалось – легкие горели огнем от недостатка кислорода, без притока которого я вновь гарантированно погружусь в пучину очередного забвения, а то и окончательно переобуюсь в белые тапки.

В виски долбили шустрые колючие «молоточки», вторя сердцу, неистово проламывающему ребра. А в ушах набирал обороты нездоровый и мерзопакостный звон, грозящий стремительно перейти в погребальный церковный перебо̀р[1]. После которого только батюшка с кадилом и «со святыми упокой», но его молитву я уже не услышу…

Я конвульсивно задергался, мотая головой из стороны в сторону в жалкой попытке освободить органы дыхания – отчего-то руки меня совсем не слушались. Особенно левая, которую я почти и не чувствовал.

Но ничтожные усилия все-таки принесли свои плоды – с моего лица свалилось что-то большое, рыхлое и мягкое, слегка отдающее плесенью. Подушка! – Мелькнуло в мозгу узнавание, когда я сумел судорожно втянуть в себя воздух открытым ртом. Обычная подушка, набитая сырым и комковатым пером.

Размышлять над тем, как она казалась у меня на лице, не было ни времени, ни сил – боль в правом подреберье скрутила меня в штопор, выбив из головы посторонние мысли.

Я лапнул больное место правой рукой, которой, пусть и с большим трудом, но все-таки мог управлять. Горячо, липко и влажно. А ударивший в мои ноздри острый металлический запах, лишь подтвердил догадку – я ранен. И, по всей видимости, очень серьезно!

«Ножевое!» – Нащупав негнущимися пальцами небольшой порез под правым ребром, откуда толчками выплескивалась кровь, сразу определил я. Откуда у меня такие специфические знания я не представлял , да и не до того сейчас. Необходимо срочно остановить кровотечение! Хотя, если пробита печень, то все трепыхания без квалифицированной медицинской помощи – лишь мертвому припарка. Даже если удастся заткнуть дыру, все равно откинусь от внутреннего кровотечения.

Однако, я не собирался вот так просто сдаваться! Если есть хотя бы маленький шанс на спасение – я буду цепляться за него, пока не сдохну! Но я выживу! Я обязательно выживу! И тот, кто сделал это со мной, проклянет тот день, когда решил сунуть мне пику под ребро!

Я с трудом забросил на грудь дефектную левую руку и, как мог, постарался накрыть её ладонью раневой канал. Получилось хреново – даже этой «отмороженной» рукой я чувствовал, как фигачит сквозь пальцы кровь. Но, пока хоть что-то…

Правой же я судорожно шарил вокруг себя, пока не зацепил пальцами краешек какой-то тряпки. Что это было: простынь, пододеяльник, или что-то из одежды – плевать! Главное, что этой «ветошью» я смогу временно заткнуть дырку в животе. Я скомкал тряпку и подсунул её под ладонь левой руки, сильно прижав её сверху правой. Больше ничего для себя я сделать не смог. Разве что на помощь позвать…

Я попытался крикнуть, но из моей глотки донесся лишь какой-то едва-едва слышный свистящий сип вперемешку с булькающими хрипами. Такое ощущение, что у меня и с голосовыми связками тоже проблемы. Убедившись, что ничего путного я из них выдавить не смогу, попытку пришлось прекратить – силы меня стремительно покидали. Вероятно, лезвие ножа зацепило вену или артерию, питающую печень кровью. И теперь она стремительно изливается в брюшную полость.

Я попробовал хоть немного приподнять голову, чтобы осмотреться, но не смог даже оторвать её от матраса – пока я шарил вокруг рукой, сумел ощутить его грубую ткань, набитую комками ваты. Сердце уже буквально выламывалось из груди, подняв пульс до неимоверной скорости. Похоже, наступила агония… Мысли потеряли прежнюю четкость и «поплыли», кто в лес, кто по дрова…

Но я не хотел умирать, едва придя в сознание. Нет! Врешь! Не возьмешь меня в очередной раз, Старая! Мы еще повоюем! Я возненавидел свою беспомощность просто всеми фибрами души! Полыхнув лютой ненавистью, я с такой силой скрипнул зубами, что на них, похоже, даже эмаль растрескалась!

А меня вдруг окатило такой непоколебимой уверенностью, что шиш я вам вот так, ни за хер собачий сдохну! И откуда только она взялась у меня в башке? Ответа не было – может, это просто бред умирающего…

Но, нет – эта уверенность, как оказалось, совсем не была бредом! В груди заполыхало, как будто я сотку неразведенного спирта одним рывком замахнул. И тут же по моим жилам словно расплавленный свинец потек, постепенно концентрируясь в районе ножевого ранения.

В дыру как будто раскаленных углей напихали, так там припекать начало. Я еще сильнее сжал челюсти, в жалкой попытке перетерпеть уже и эту боль. Но надолго меня не хватило, и я зашелся в истошном крике. Ну, как зашелся: захрипел и забулькал едва слышно, окончательно срывая и без того отсутствующий голос.

Но одновременно с этим «криком» мне, как будто, даже и получшело. Мысли перестали «плыть» и путаться, сердце перестало агонизировать – оно выравнивало свой рваный ритм, постепенно снижая частоту сокращений. По всей видимости, кризис отступал. Рана перестала пульсировать и гореть огнем, а вскоре боль и вовсе прошла.

Я осторожно приподнял пропитавшиеся кровью тряпки, и несмело прикоснулся к ране кончиками пальцев. Что за черт? Обнаружить дыру в пузе мне не удалось. Вот не было ничего на её прежнем месте! Совсем! Только скользкая от пролитой крови кожа. Целая и невредимая! Нет, так не бывает!

Я еще раз тщательно поелозил по своему окровавленному животу пальцами, но колотая рана так и не появилась. Я бессильно распластался по кровати, и некоторое время лежал неподвижно, не в силах поверить в произошедшее чудо. Ведь не могла же она так стремительно зарасти? Или я чего-то не понимаю?

В голове царил полный сумбур, но я волевым усилием подавил мысленные разброд и шатания. Разбираться с чудесным исцелением буду позже. Теперь же мне срочно нужно было сообразить кто я, где я и что, черт возьми, со мной произошло?

Ведь глубокая колотая дыра в пузе и подушка на морде, которой мне явно заткнули рот, чтобы не орал, не от сырости же появились? Значит, кто-то очень сильно хотел меня спровадить на тот свет! Это было понятно, как ясен пень!

А вот по всем остальным вопросам никаких соображений так и не возникло. Я не смог вспомнить ничего: ни кто я – ни имени, ни фамилии, ни возраста; ни где я – ни улицы, ни города, ни даже страны; ни «когда» я – день, месяц и год – все пребывало в сплошном тумане. Ладно, успею еще разобраться. Я жив – а это уже хорошо!

Пока мысли в голове метались, как перепуганные птахи в клетке, я успел мельком осмотреться. Лежал я в каком-то маленьком темном чулане со скошенным низеньким потолком. Все пространство этой каморки папы Карло занимала моя кровать – со стандартными металлическими спинками и растянутой «панцирной» сеткой. Из остальной мебели в чулан влез лишь деревянный табурет с облупившейся краской, стоявший в изголовье кровати.

От остального помещения моя каморка была отделена цветастой ситцевой занавеской. Сквозь её тонкую ткань пробивался тусклый свет электрической лампы, подвешенной где-то под потолком. И кто-то там, за этой весьма и весьма номинальной загородкой, очень шумно возился…

А вот та возня, что происходила за занавеской, мне очень и очень не нравилась, хоть я пока ничего и не мог рассмотреть. Но уж больно характерными были те звуки, что доносились до меня…

Я аккуратно приподнялся на кровати, стараясь особо не скрипеть сеткой, благо сейчас мне это было уже по силам. Правда, левая половина моего тела все так же слушалась не в пример хуже правой. Потом, так же осторожно, я слегка отодвинул край занавески в сторону окровавленной рукой, заглядывая в комнату одним глазком.

«Ну, и кто бы сомневался?» – Мелькнувшая в голове мысль убедила, что мне не впервой наблюдать подобное непотребство. Но ничего конкретного вспомнить так и не получилось. Я принял это как данность: видел и видел. Даже то, что я собирался дальше предпринять, никакого отторжения в моей душе не вызвало. Ибо по-другому поступить я бы просто не смог!

Но и спешить, тоже не стоило! Ибо поспешишь – людей насмешишь! А я сейчас совсем не в той форме, чтобы комедию разводить. Жаль, что не могу разобраться с этим вопросом, как в сказке – лишь вырвать один волосок из бороды: трах-тибидох-тибидох…

«Тля! Да что за бредятина все время мне в башку залезает?» – Я тряхнул головой, отгоняя непонятные мысли, и всецело сосредотачиваясь на предстоящем…

За занавеской, отделяющей мой угол от небольшой комнаты, находилось четверо: трое крепких мужиков, я бы сказал, ну очень неприятной наружности, и одна хрупкая, но весьма симпатичная девчушка, лет двадцати, которую эти твари уже разложили на кровати, явно намереваясь надругаться над её честью.

Помимо воли я оценил небольшие, но крепкие и соблазнительные грудки девушки с большими розовыми сосками, выскочившие из разорванного на груди застиранного халатика и с трудом заставил себя оторвать от них взгляд. Куда больше на данный момент меня интересовали её насильники.

Кровать, на которой извивалась девушка, безуспешно пытаясь вырваться из грязных лап отморозков, стояла торцом к моему чулану, поэтому я сумел хорошо рассмотреть двоих уголовников, заломивших девушке руки, заклинив их в прутьях металлической спинки кровати.

– Ну-ка придержи ей царги[2], Гунявый! – Хрипло просипел один из них – заросший клочковатой щетиной бандит лет тридцати, с маленькими колючими глазками, постоянно бегающими из стороны в сторону.

Дождавшись, когда его подельник перехватит запястья жертвы, он принялся жестко тискать нежную грудь девушки, умышленно причиняя ей нестерпимую боль. В глаза мне бросилось обилие синих тюремных татуировок, резко контрастирующих со светлой незагорелой кожей девчушки, мгновенно покрасневшей от грубых рук уголовника.

Она вновь заполошно забилась «в тисках», замотала головой и испуганно замычала – её рот оказался заткнут какой-то неопрятной тряпицей, скрученной в тугой ролик на манер кляпа.

– Ай, какая цыпа! – Едва не роняя слюни от вожделения, выдохнул уркаган, продолжающий бесцеремонно лапать свою жертву. – Сладенькая! Нетронутая еще! – И он грубо впился зубами в её напряженный сосок.

– Балабас, я тоже её помацать хочу! – Нетерпеливо зашлепал слюнявыми губёшками Гунявый, на вид самый молодой из троицы – лет восемнадцати, продолжающий удерживать руки девушки. – Ну, дай, дай мне хоть за цыцки её подержаться!

– Сопли подбери, Гуня! – оторвавшись от груди девчонки, с вальяжной ленцой бросил ему Балабас. – Успеешь еще и басы[3] помацать и вдуть со всем прилежанием! Но только после нас с Композитором!

– Слышь, Шуберт, – окликнул Гуня еще одного отморозка из троицы, чей бритый затылок я мог наблюдать только со спины, – может, побыстрее лохматый сейф ей взломаешь? А то я пока двойной сеанс[4] пережду – так и обкончаюсь совсем!

– А ну цыть, сявка мелкокалиберная! – рявкнул на подельника Шуберт, сидящий на кровати в ногах у девушки. – Еще только не по делу вякнешь – ляжешь рядком вместе с контуженным!

– Я вот только одного не понял, бугор, – произнес Балабас, – на кой ляд ты его замочил? Он ведь и так ни петь, ни рисовать…

– Убогих на дух не переношу! – бросил сквозь зубы матерый уголовник.

Ага, вот и нашелся тот деятель, который меня на перо посадил. Похоже, что это он здесь всем калганом рулит. Значит, первым его заземлю!

Шуберт сместился слегка в сторону, и я увидел, чем он там занимался все это время – привязывал ноги девчушки обрывками простыни к железной спинке кровати.

– А ты, сучка драная, – зловеще произнес Композитор, поднимая с пола измазанную кровью финку и поднося ее к лицу жертвы, – будешь дергаться необъезженной кобылкой – всю твою смазливую мордашку под хохлому распишу[5]! Так что лежи и нишкни мне тут! – И он вновь положил финку на пол рядом с кроватью.

А вот это он зря – мне такой инструмент совсем не помешает. Я еще раз внимательно пробежался глазами по фигурам уголовников, вычленяя, кто и чем из них вооружен.

За поясом у Гунявого я рассмотрел торчащую массивную рукоять отечественного ТТ, которую он прямо-таки выставлял напоказ – типа, глядите, какой я крутой поц! У Балабаса я оружия не заметил, но это совсем не значило, что его у него не было. Думается, что за голенищем хитросморщенного в гармошку сапога, ножичек всяко имеется. Да и под полой кургузого серого пиджака в елочку пистолетик может тоже обнаружиться, если поискать с пристрастием.

А вот есть ли оружие у Шуберта я, как следует, так не смог разглядеть – сквозь щель в занавеске мне была видна только часть его по блатному ссутуленной спины. Но шея у него была будь здоров – такого бугая кулаком не перешибешь. Но я и не собрался с ним драться – таких кабанов надо валить одним точным ударом и сразу наповал.

Еще на небольшом столике, приткнувшемся у заиндевевшего окна (выходит, зима на дворе?), лежал обрез. А на толстом гвозде, забитом в дверной косяк и, видимо, заменяющим хозяевам этой квартирки вешалку, висел на растрепанном ремне ППШ с основательно потертым и пошарпанным прикладом. Только вместо привычного круглого, снабженный изогнутым коробчатым магазином.

Неожиданный треск рвущейся ткани вновь приковал мое внимание к кровати с лежащей на ней девушкой – это Шуберт одним резким движением разорвал на ней трусики, выставив на всеобщее обозрение едва поросшую светлым и легким пушком промежность.

– Куда?! – Бедняжка попыталась сжать ноги, но уголовник грубо ухватился крепкими пальцами за внутреннюю поверхность бархатистых бедер и, оставляя на них ярко красные царапины нестриженными ногтями, развел стройные ляжки девушки еще шире в стороны. – Не дергайся, лярва!

– А мазевая у нее шахна[6]! – Нервно облизнув жидкие усики, с вожделением выдохнул Гуня, исходя слюной на слегка приоткрывшиеся аккуратные губки. – Кучеряшечка моя… Ну, давай уже, пахан, – тупо заныл губошлеп, – терпеть совсем мочи нет!

Вот оно и пришло, мое время. Теперь главное не сплоховать, пока они отвлеклись! Выходить против троих убийц и отморозков в таком физическом состоянии, в каком я сейчас пребывал, было, конечно, верхом безрассудства. Левую строну тела я практически не чувствовал: рука шевелилась еле-еле, а скрюченные пальцы с трудом разжимались.

Левая нога тоже тупила, и мышцы при малейшем напряжении сводило жесткой судорогой, такой, что хоть в крик. Но по-другому поступить я не мог. Пусть сдохну, но хоть одного-то я с собой в ад уволоку! И желательно пахана… Вот только подыхать я не собирался! Если я все правильно рассчитаю, у меня появится шанс. Маленький, хилый, но на одну попытку его, надеюсь, хватит. А большего мне и не нужно!

Я попытался медленно встать с кровати, но чертова левая нога подломилась некстати, проехавшись по скользкой кровавой луже, успевшей набежать на пол с матраса.

Лять! Мне с трудом удалось без шума вернуть себя на прежнее место и не спалиться перед отморозками. Но именно эта неудача и натолкнула меня на одну дельную мысль…

Глава 2

Пока внимание бандитов было отвлечено на женские прелести, я размазывал по полу онемевшей ногой скользкие сгустки начинающей сворачиваться крови. Даже с матраса её вычерпал, чтобы на полу было погуще. Раз я не могу стремительно передвигаться из-за плохо работающей ноги, придется как-то выкручиваться.

Однако, подготавливая себе «технические условия» для неожиданного нападения на бандитов, я не переставал следить за их действиями. Ведь от того, насколько отвлечено их внимание в этот момент, будет зависеть моя жизнь и жизнь этой симпатичной девчонки. Поэтому, права на ошибку у меня не было.

– Ну же… ну… – Продолжал ныть губастый уголовник, поторапливая своего пахана.

– Не мороси под руку, плесень! – процедил сквозь зубы главарь, поднимаясь с кровати на ноги.

Когда он начал расстегивать ремень на штанах, я приготовился, крепко вбивая пятку рабочей ноги в крашеные половицы. Я стойко дожидался (хотя внутри у меня уже все трепетало от ненависти и омерзения), когда уголовник, спустив штаны, навалится на свою беспомощную жертву.

И только тогда начал стремительно действовать: резко оттолкнувшись здоровой ногой, я, упав на колени, буквально выехал в комнату по размазанным по полу кровавым сгусткам. До кровати я долетел одним махом – благо, она стояла практически рядом с моей каморкой.

Было и еще одно преимущество в таком способе передвижения: мне не нужно было наклоняться за оставленной возле кровати финкой, теряя драгоценные секунды – она сама легла мне в раскрытую ладонь правой руки. И уж поверьте, что воспользоваться эффективно я этим оружием вполне сумею. Даже не поднимаясь с колен.

Первым получил от души главарь – просквозив мимо уголовника по скользкой кровавой жиже, я технично вонзил острое лезвие его же собственной финки прямо же ему под подбородок. Он успел лишь конвульсивно дернуться, когда длинная полоса заточенного металла, пройдя сквозь ротовую и носовую полости, с хрустом пробила черепную кость, достав до самого мозга.

Я едва успел выдернуть ножик из раны, после чего уголовник обмяк и придавил своим грузным и подрагивающим телом насмерть перепуганную девчонку.

Жаль, конечно, что ублюдок так быстро сдох. Была б моя воля, я бы его для начала за яйца к люстре подвесил, а потом и вовсе кастрировал! На живую! Без всякого наркоза и обезболивания! Не должны такие твари плодиться на нашей матушке земле! Никогда! Нет у них такого права!

Но сожалеть о содеянном, было совершенно недосуг – в живых оставалось еще двое крепких и опасных противников. Настоящих отморозков-убийц. А я совсем не в форме, чтобы сойтись с ними на кулачках. Да я даже с колен сейчас не поднимусь – больную ногу вновь свело судорогой, и она превратилась в настоящую твердую деревяшку!

Не медля больше ни секунды, я резко метнул финку здоровой рукой, целя в глаз Балабасу. Именно он находился ко мне ближе всего – только кровавые брызги с лезвия разлетелись по сторонам, заляпав «красным салютом» рожу уголовника и побеленую стену за его спиной.

Конечно, я опасался промазать, ведь, лишившись единственного оружия, ничего другого противопоставить уголовнику уже не смогу. Да и со своим покалеченным телом я управлялся через пень-колоду – боец из меня сейчас, как из говна пуля!

Но сегодня судьба меня действительно хранила: урки, опешившие от моего стремительного появления и такой же скоропостижной расправы над их главарем, застыли двумя соляными столбами. И измазанная кровью финка влетела точно в глазницу отморозку, даже несмотря на то, что рука у меня основательно дрогнула.

Едва слышно хрупнула слезная кость, расположенная за выбитым глазом, и гребаный утырок рухнул ничком на пол. Застрявший в его глазу ножичек, при соприкосновении с деревянными половицами еще глубже вошел в черепушку и, пробив затылочную кость, показал острый кончик лезвия из-под копны основательно и давно не стриженых волос.

В комнате воцарилась гнетущая тишина, прерываемая только перестуком подкованных металлом сапог о железную спинку кровати бьющегося в посмертных конвульсиях Балабаса. Гуня-губошлеп, единственный оставшийся в живых из троицы бандитов, расшившимися от страха глазами наблюдал за агонией подельников. Я заметил, что его широкие серые штаны перестали топорщиться в районе ширинки, и теперь стремительно темнели, пропитываясь влагой.

Пока он «медитировал» и «давал течь», я умудрился доползти на коленках до стола и схватить обрез. Передернув затвор и убедившись, что ствол заряжен, я взял на мушку «последнего из могикан».

Металлический лязг затвора наконец-то вырвал Гуню из прострации, и он, резко отпустив заломленные руки девушки, потянул свои корявые грабки к пистолету, торчащему за поясом.

– Не-а! – сипло прокаркал я, выдавливая из чудовищно першившей глотки все, что можно, и укоризненно покачал головой. – Руки!

– А? – словно не расслышав, пискнул он давшим петуха голосом, но руки от пистолета одернул.

– Х.й на! – качнув стволом обреза, выдохнул я.

– Не убивайте, дяденька! – неожиданно завопил фальцетом уголовник, роняя крупные крокодиловы слезы. – Это все они, падлы! Заставили меня…

– Молчать! – Горло продрало словно наждаком, я даже поморщился, настолько болезненными были ощущения.

– Все-все! – Уголовник, заметив, как я демонстративно потянул пальцем спусковой крючок, вздрогнул и заткнулся.

Девчушка же, почувствовав свободу, не стала тупо ныть и бессмысленно причитать, и даже в обморок не свалилась, хотя на ней распластался дохлый уркаган. Поднатужившись, она скинула еще теплый труп на пол и выдернула кляп изо рта.

– Мамошка, живой? – Было первое, что она произнесла.

Мамошка? Это я, что ли? Но раздумывать над этим пока недосуг.

– Живой, – сипло прокаркал я. – Сама освободишься?

– Да.

Я не буду повторять тот поток ругательств, который вылился как на живого, так и на дохлых уголовников, но кое-что даже я бы с удовольствием запомнил для дальнейшего воспроизведения. Бранилась она знатно для своего «нежного» возраста.

Пока я держал Гуню на прицеле, девчушка, не переставая грязно матюкаться, раздергала ногтями тугие узлы, стягивающие изящные лодыжки. Окончательно освободившись, она вскочила с кровати намереваясь впиться обломанными когтями в рожу бандита, даже не подумав прикрыть наготу.

– Стой! – резко одернул я обнаженную и измазанную кровью фурию, пылающую праведным гневом. –Пистолет сначала у него забери!

Помимо воли я вновь залюбовался её высокой и крепкой грудью, стройными ножками и точеной талией. А струйки крови, тягуче стекающие через ложбинку её грудей по плоскому подтянутому животику, и медленно пятнающие темной краской светлый пушок лобковых волос, лишь завершали фантасмагорический образ яростной богини Смерти.

Девчонка выдернула пистолет из-за пояса бандита, а затем резким ударом колена вмазала ему с оттяжечкой по яйцам.

Ай да молодца! Ай да моя девочка! Мне показалось, что я даже услышал, как жалобно хрустнули его причиндалы. Гуня, хрюкнув нечто невразумительное, сложился пополам и принялся валиться в мою сторону. А это она удачно попала – подгадав, я добавил бандиту в челюсть прикладом, гарантированно вышибая из него остатки сознания.

Но расслабляться все еще не следовало – живые свидетели моего волшебного исцеления были нафиг не нужны. Поэтому судьба третьего отморозка уже была решена. Нужно только обставить все с умом. А с боевитой красоткой мы, думаю, договоримся к нашей обоюдной пользе.

– Помоги его до кровати дотащить! – попросил я, цепляя находящегося в полном ауте Гуню под мышки. – Потом все объясню, – заметив непонимающий взгляд девушки, просипел я.

Кое-как, но нам все-таки удалось дотащить безвольное тело уголовника до моей кровати и перевалить его тело на матрас, оставив на полу лишь ноги. После этого я, пошарив за голенищами сапог Гуни, нашел-таки припрятанный там ножичек.

Нимало не раскаиваясь в содеянном, я невозмутимо вогнал острое лезвие в шею последнего живого отморозка, недрогнувшей рукой располосовав её от уха до уха. И еще я успел заметить, каким удовлетворением блеснули глаза спасенной мной девчонки.

Да, месть – это святое детка, что бы там кто ни говорил! А такие оскорбления во все времена смывались только кровью! Все остальное – жижа и тлен!

И вот только после этого девчушка обессилено рухнула мне на грудь, обильно заливая слезами мою нательную рубаху, изгвазданную в своей и чужой крови.

– Мамошка-а-а… Родненький… Живо-о-й!!! – Нервное напряжение все-таки взяло свое, и девчушка, вцепившись в меня словно клещами, раскисла, подвывая и размазывая по лицу кровь, сопли и слюни.

– Все-все-все, родная! – мягко поглаживая по растрепанным светлым волосам, тихо шептал я, стараясь, хоть как-то, но отвлечь её от того ужаса, что пришлось пережить. – Я тебя больше никому в обиду не дам! И все у нас будет хорошо, обещаю…

– Обе-е-еща-а-а-а-а-ешь? – Девушку колотила нервная дрожь, которую она никак не могла унять.

Оно и понятно, не каждый же день с ней такая жесть происходит. Но держалась она, надо признать, молодцом. А сейчас откат словила. Ну, ничего, я её быстро «починю», благо, задатки имеются.

– А то! Железно! – пообещал я, не зная толком, кто она и кем мне приходится.

Хотя, от такой жены я бы не отказался… чисто теоретически… – Мысли вновь сквозанули по известному каждому нормальному мужику направлению. Да и близость такой красавицы, прижимающейся ко мне абсолютно обнаженным телом… Сами понимаете, спокойствия абсолютно не прибавляло… Еще и бешенный выброс адреналина подкидывал в топку… Так-то, физиология штука жесткая!

Но я спокойно держался. Ибо не тварь, и не мразь поганая, коих здесь, в комнатке, трое остывает. Да и что-то в глубине моей заблудшей души говорило, что есть у меня уже где-то настоящая любовь. Такая, что на всю жизнь…

Вот только, где она и как её зовут? Нет ответа. Мрак, тишина и пустота. Лять! Да я даже себя вспомнить не могу, куда же еще о вечном вспоминать. Будем решать проблемы по мере их возникновения!

– У тебя водка есть? – неожиданно спросил я.

– Есть спирта немножко… – Кивнула девушка, с трудом и с явной неохотой от меня отцепляясь. – Сейчас принесу…

Она стремительно метнулась к массивному допотопному кухонному серванту-этажерке, раскорячившемуся в углу и занимающем немалое пространство небольшой комнатки. Девушка открыла дверцу и взяла с полочки небольшую зеленоватую бутылочку, заполненную едва ли на треть. Но нам и этого будет вполне – мы ж не бухать, мы ж леченья для! А поправить расшалившиеся нервишки – самое оно!

На обратном пути она вдруг зарделась, неожиданно вспомнив в каком виде пребывает, и попыталась запахнуться в лоскуты старенького халатика, чудом удержавшегося после всего произошедшего на её плечах. Но это ей не очень-то удалось.

Я пошарил глазами по сторонам, стараясь найти хоть что-то не залитое кровью. Но все вокруг, от белья до одежды было залито, либо забрызгано кровью. Но над своей кроватью, на гвоздике я увидел застиранную до белизны солдатскую гимнастерку, с приколотыми к ней орденами и медалями.

Примечательно, что форма была старой, еще с петлицами РККА на воротничке вместо погон. И, судя по одному красному квадратику на малиновом поле, гимнастерка принадлежала младшему лейтенанту-пехотинцу. Только вот откуда мне все это известно?

Недолго думая, я сдернул гимнастерку с этой импровизированной вешалки и протянул весьма смутившейся девчушке. Похоже, что её и без ударной дозы спирта потихоньку отпускает, раз уж она начала меня стесняться. Но выпить по чуть-чуть все же стоило, хотя бы мне. Да и ей пару глотков не помешает, чтобы вернее прийти в себя.

Девчушка, схватив гимнастерку, отвернулась и стремительно сбросив обрывки халатика, натянула её на свое гибкое тело, закрыв от моего взгляда крепкие и соблазнительно округлые ягодицы. Так-то попка у нее тоже, что надо! Я одобрительно кивнул, когда она вновь повернулась. Пусть, моя гимнастерка была ей велика, висела мешком и доходила почти до колен, скрадывая точеную фигурку, но девушке сейчас именно это и было нужно.

Вынув из её ладони бутылку со спиртом, я выдернул пробку и сделал несколько глотков прямо из горлышка. Внутрь по пищеводу, опалив слизистую рта, рванула настоящая огненная река, разорвавшаяся в желудке натуральной ядерной бомбой. А через мгновение по моим жилам разошлось умиротворяющее тепло, постепенно смывающее незаметную на первый взгляд нервную дрожь.

– Эх! Хороша, зараза! – выдохнул я, отерев губы тыльной стороной дефектной руки. Пальцы на ней до сих пор плохо разгибались, но мне показалось, что она стала куда послушнее, чем до схватки в уголовниками. Ладно, пока не суть – время покажет. – Пей! – протянул я бутылку девчушке. – Пару глотков – не больше!

Девушка послушно кивнула, принимая отливающую зеленцой емкость, и решительно приложилась к стеклянному горлышку. После второго глотка она вдруг закашлялась, покраснела, а из её глаз брызнули слезы.

– Терпи, красавица! – Погладил я её по ладной спинке. – Сейчас полегчает! Ну, как? Отпустило мальца? – спросил я, когда она перестала кашлять и хватать воздух раскрытым ртом.

– Да, уже лучше, – благодарно кивнула она, сумев, наконец, собраться. – Мамошка, родненький, как ты же ты сумел…

– Подожди! – перебил я её, не дав закончить фразу. – Давай-ка, мы с тобой присядем…

Я отодвинул от стола старенький «венский» стул, основательно побитый жизнью. Девушка послушно опустилась на него. Я же присел на второй, поставив его напротив и, накрыв своей ладонью её руки, нервно теребившие край гимнастерки, произнес:

– Скажи мне для начала, как меня, хотя бы, зовут? И тебя?

В глазах девушки поначалу плеснулось настоящее изумление, которое вскоре, правда, сменилось пониманием

– Бедненький Мамошка! – Она порывисто наклонилась и обняла меня за плечи. – Доктор говорил, что у тебя тяжелая травма головного мозга, что ты вообще никогда не сможешь вернуться к нормальной жизни… Овощем называл… А ты… ты… вот… – И она вновь зарыдала, в очередной раз заливая меня влагой из глаз.

– Так, – просипел я, – отставить слезы, товарищ! Может, еще «лекарства»? – Я кивком головы указал на остатки спирта в бутылке.

– Нет, Мамошка, не надо! – Она мотнула головой, отстраняясь от меня и вытирая слезы дрожащей рукой. – Я в норме! Главное, что с тобой все в порядке! Я же думала, что тебя эти изверги насмерть зарезали… – И она громко шмыгнула носом.

– Зарезалки у них еще не выросли! – Презрительно бросил я. – Да и не вырастут уже никогда! Так, кто я?

– Ты действительно совсем ничего не помнишь?

– Совсем ничего, – подтвердил я. – Как меня зовут? Имя, фамилия?

– Быстровы мы, – ответила девушка. – Я – твоя родная сестра, Аленка. А ты, стало быть, мой единокровный братишка – Мамоша… Мамонт Быстров.

– Серьезно? Мамонт? – удивленно переспросил я, не ожидая подобного казуса. – Ты сейчас не шутишь? Или это прозвище у меня такое?

– Да какие шутки, Мамоша? – Аленка вскочила на ноги и, вновь метнувшись к серванту. – Вот, держи! – Вернувшись, она сунула мне в руки желтую и потрепанную «красноармейскую книжку», какую выдавали солдатам и офицерам в Великую Отечественную.

Открыв её, я погрузился в изучение собственной «потерянной» биографии, да и всей жизни в целом, которой я совсем не помнил. Сестренка не соврала – звали меня действительно Быстровым Мамонтом Ивановичем, 1919-го года рождения.

Ну, вот скажите, как моему папаше могла прийти в голову подобная идея? Надо же – Мамонт! Хотя, после революции буденовки у многих граждан молодой страны Советов основательно так подтекали. Ну чего только стоят такие имена, как Даздрасмыгда[7], Агитпроп[8], Лентробух[9] или Кукуцаполь[10]! Но Мамонт? Такое я имечко я впервые слышал, а мне с ним придется как-то дальше жить…