Loe raamatut: «Тот, кто меня разрушил»

Эта история – вымысел. Все совпадения случайны. Суждения героев не отражают мнения автора. Поступки и решения героев не являются рекомендацией или примером для подражания.

Пролог

…Медленно опускаюсь на колени, сглатываю комок ужаса. Он прилипает к горлу, как холодное масло, и я кашляю, неловко изогнувшись в сторону. Мужчина усмехается, скрещивает ноги, и я смотрю на его ботинок. Блестящий, с крохотными дырочками, явно дорогой. Хочется подползти и понюхать, настоящая ли это кожа. Уверена, что настоящая, но все равно чуть подаюсь вперед и повожу носом. Гипнотизирую ботинок, не позволяю себе думать ни о чем другом, иначе закричу в голос.

– Неужели тебе не объяснили, что соблазнять надо меня, а не мои ботинки? – грубо смеется мужчина. В его смехе презрение и непонятная злоба.

Отползаю назад, искоса смотрю на дверь. Только бы сюда никто не зашел! Я все смогу, только без свидетелей. Ведь обещала Олави, что сделаю все как надо.

– Я все сделаю как надо, – жалобно обещаю мужчине, надеясь, что он меня не ударит. Я не героиня, не воительница, а сломленное маленькое животное, обезумевшее от страха. У меня одна цель – выжить.

– Кому надо? Что надо?

Он больше не смеется. Наклоняется вперед, нависая надо мной. Два блестящих ботинка рядом на полу, и я смотрю только на них, боюсь поднять взгляд на его лицо. Черноглазое чудовище – именно так я прозвала его при встрече. Про себя, конечно, не вслух. «Не отдавай меня чудовищу!» – молча умоляла Олави. Как предчувствовала, что отдаст, видела ведь, как чудовище на меня смотрит. Исподлобья, тяжело, остро. Как будто снесет все на своем пути, схватит меня в охапку и сбежит. Больной взгляд, чтоб его! И шрам на челюсти, длинный, зигзагом, от которого кривится рот. Олави видел панику на моем лице, но все равно отдал меня чудовищу. Только что в оберточную бумагу не завернул да бантик не прицепил к причинному месту. И вот мы остались наедине. Я умираю от страха и неловко ползу вперед, стараясь выглядеть соблазнительной. А он смотрит на меня как на раздавленного муравья под ботинком.

– Вам, – отвечаю на удивление твердо. – Я сделаю все, что нужно ВАМ. – Икаю на последнем слове, и получается «ва-ам». Но он не смеется, даже не улыбается. Без предупреждения всаживает кулак в стену и снова замирает.

– Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

Мне стыдно в этом признаться. До слез. Взрослая девица – и такая дура. Меня тошнит, и я знаю, что это от стыда, а не от страха. Опускаю голову, заставляю себя втянуть воздух. Надо дышать, просто дышать.

– Откуда ты приехала?

– Издалека.

– Не ответишь?

– Нет.

– А если я заставлю?

– Тогда придется ответить. Но я уверена, что вы не заставите.

– Почему? – Он озадаченно хмурится. Полуголая измученная девица только что озадачила жестокое чудовище.

– Потому что вам на меня наплевать. Скажите, чего вы хотите, и я это сделаю.

Снова ползу, обреченно, медленно. Виляю бедрами, и юбка символической длины закатывается почти на талию. Чудовище морщится. Неужели брезгует? Нет, к сожалению, не брезгует. Вижу, как он смотрит на мои ноги, сжимает кулак и снова всаживает его в стену.

– У вас все в порядке? – доносится из-за двери.

Я вдыхаю так порывисто, что давлюсь слюной.

– Анджелина, что происходит? – На самом деле Олави интересуется не мной, а клиентом.

– Все в порядке, – жалко пищу я, глядя на чудовище, взглядом умоляя его не жаловаться. Я постараюсь, я все сделаю, чтобы остаться в живых.

– Как тебя зовут? – спрашивает чудовище, будто не заметив моего диалога с Олави.

– Вам же сказали, что Анджелина. – Морщусь, вспоминая, как Олави гордился, выбрав для меня звездное имя. Из меня Анджелина, как из… не тяну я на звезду. Только волосы длинные да губы пухлые, да и то потому, что по губам меня бьют. Часто.

– Как тебя зовут? – повторяет он.

– Анджелина.

Злится. Знает, что вру. Но для чего ему правда? Чтобы насладиться своей силой и размазать ее по моему размалеванному лицу?

– Я родился на побережье. А ты?

А я мертва.

Ползу, утыкаюсь лбом в его колено, поднимаю глаза и вижу, как топорщатся его брюки. Урод! Неужели можно хотеть меня такой? Размалеванная, одетая как проститутка. Омерзительно! И то, что сейчас произойдет, гадко и больно. Мужчина смотрит так пристально, что невозможно не отвести взгляд. Вытирает вспотевшие руки о брюки, расставляет ноги шире, и я послушно приближаюсь, глажу его бедра, напряженные, как будто он только что пробежал марафон.

Я знаю, чего он хочет, хотя и не понимаю, почему он выбрал именно меня. Что во мне такого? Размалеванная кукла, сломленная и жалкая. Другие намного аппетитнее, ко всему готовые. А я – так себе. Просто дура.

– Подними голову! – Его голос звучит так глухо, словно он проглотил язык.

Наклоняется, подхватывает меня и сажает к себе на колени. И смотрит. Бесконечно долго и пристально, причем в глаза, а не на мое выставленное напоказ тело.

Что с ним такое?

Он хмурится, сосредоточенно обводит пальцем мои губы.

– Ты меня боишься! – приподняв бровь, констатирует факт. Смотрит на задравшуюся юбку, и его кадык резко дергается.

Не стану разочаровывать, пусть думает, что я боюсь именно его. На самом деле все намного сложнее – я в ужасе от моей жизни. От себя самой. Но это временно. Мне бы только шанс, всего один, и я вернусь из мертвых. Отмоюсь. Ломая ногти, выползу из помойной ямы, в которую упала по своей же вине.

– Анджелина… – Он собирается о чем-то попросить, но спотыкается о звучное имя. Не мое, чужое, и он, безусловно, об этом знает. Его взгляд блуждает по моему лицу, теряется. Он хочет меня, только непонятно, почему злится. Его гнев горчит на языке.

Я знаю, что от меня требуется. Подаюсь ближе, к его губам, и тогда его гнев исчезает. Он целует меня, жадно, глубоко. От удивления я раскрываю рот, и его язык врывается, не дает вдохнуть. Пальцы впиваются в подбородок, его язык борется с моим. Глубоко. Это бунт, а не поцелуй. Мы восстаем друг против друга, только непонятно, против чего бунтует чудовище. Ведь он сам потребовал меня у Олави, сам исходит подо мной черной похотью. На его языке – вкус помады с моих губ, дешевой, не знаю чьей, но уж точно не моей. На мне чужая одежда и косметика, только слезы мои. Чудовище хрипит мне в рот, хватает за бедра, потом резко скидывает меня с колен, так, что я заваливаюсь на бок у его ног.

Почему? Передумал или собирается на меня наброситься?

И тогда я не выдерживаю.

– Не надо! – умоляю, выпуская наружу слабость. Ее во мне целое море, долбаный океан удушливой паники. – Помогите мне! Меня похитили!

Умоляю чудовище о пощаде, о спасении. Больше просить некого. Есть только я, но я – дура. Наивная дура. Не хочу больше быть собой.

Наклонившись, он дергает меня за ногу. Сильно. Больно. Пытается поднять меня, но я пинаюсь.

Все это время я держала себя в руках, хотя и с трудом. Если не послушаюсь, то Олави убьет и меня, и моих родных, поэтому надо терпеть. Однако силы иссякли, и я схожу с ума от страшного черного взгляда. Меня прорвало, как плотину, и я ору так, что все тело вибрирует. Умоляю чудовище о помощи, обещаю невесть что. Сбивчивые клятвы повиновения, вечной благодарности и пожизненного долга.

Шанс, что кто-то меня спасет, близок к нулю, но я вкладываю все силы в жалобный порыв. Хватаю чудовище за плечи, требуя помощи. Он шипит, пытается меня заткнуть, но я дергаюсь изо всех сил – и вот на щеке горит отпечаток его ладони. Своего рода ответ на мою мольбу.

И тут мир взрывается.

Вокруг грохот, оглушающий, страшный. Кажется, что стены смыкаются, чтобы задавить меня, навсегда запереть вместе с чудовищем. Мир крутится, чернеет, и я проваливаюсь в никуда.

Глава 1. Игорь

Святые угодники!

Мой крик безмолвен, потому что я уже сорвала голос. Пытаюсь закашляться, но горло сухое, стенки гортани сомкнулись, не пропуская хрип. Ничего страшного, ничего необычного, со мной так часто бывает.

Свешиваюсь с полки и давлюсь, выталкивая себя из сна.

Разбуженная криками, проводница стучится в дверь купе. В вагоне люкс не приветствуются пассажиры, орущие во сне. Здесь едут солидные, значимые люди, замкнутые в своих мирах. Все, кроме меня. Я замкнута в кошмаре.

– Эй, вы в порядке? – спрашивает проводница из-за двери, и я чувствую в ее голосе неуверенные нотки. Неприятности ей не нужны.

Я молчу, потому что не могу ответить, и тогда она уходит. Зачем вообще спрашивать, в порядке ли я, если не собираешься дожидаться ответа? Но я не обижаюсь и не растрачиваю себя на пустые надежды. Хватаю бутылку с остатками воды, заливаю в рот и с трудом глотаю.

Сердце выстукивает бешеный ритм, но мне уже лучше, потому что я дышу. Когда меня забрасывает в ночной кошмар, на мой личный остров паники, самое главное – дышать. Анджелины не существует, больше не существует. Я ее убила. Меня зовут Лара.

В коридоре звучит веселый голос проводницы, призывающий пассажиров притвориться, что все в порядке и мой крик им почудился.

– Следующая остановка – Ростов. Пятнадцать минут. К сожалению, поезд задерживается.

Несмотря на раннее утро, в ответ на это заявление хлопает сразу несколько дверей. Мы опаздываем, и проводница торопливо объясняет, что ночью одному из пассажиров стало плохо. Пока оказывали помощь и вызывали «Скорую», пока пропускали другие поезда, задержались. Слышу недовольное бормотание пассажиров, извинения проводницы. Надеюсь, больному не так плохо, как мне. Может, он случайно подсмотрел мои сны?

Усталый поезд рывками движется к остановке, жалуется мне сухим скрипом. Он знает, что я не спала всю ночь, слушала боль и кряхтение его старых суставов. Только к утру отключилась, но кошмар вонзился в меня, как только я заснула. А теперь очнулась в расстроенных чувствах, виски давит требовательной болью, шея занемела. Выспалась, называется! В мыслях полный раздрай, но это не отражается на моем лице. Никогда. Снаружи я идеальна. Не скажу, что красавица, но суть не в этом. Контраст с тем, что внутри, поражает. Те, у кого в сердце мертвая пустыня, должны носить на лице глубокие шрамы. Так будет лучше, честнее. Чтобы отпугивать случайных знакомых, чтобы они не ловились на высокие скулы и длинные ноги, чтобы знали, что за нежным румянцем прячется бессонная ночь в объятиях демонов прошлого.

Моя внешность лжет, как глянцевая обложка. Даже сейчас, ошпаренная кошмарными снами, я выгляжу вполне приемлемо. Как будто тело заморозилось в прошлом, там, где навсегда застряла и моя душа. Все дело в глазах, серых, огромных, с необычным рисунком радужки. Из-за них мальчишки дразнили меня инопланетянкой, а потом подросли и вдруг перестали. Вместо этого неловко приглашали в кино и ошивались рядом в надежде привлечь внимание.

Кроме глаз да длинных ног, люди не замечают ничего, как будто на портрет пролили белила. Закрою глаза – и даже знакомые меня не узнают.

Все, я успокоилась, дышу размеренно, ровно. Колеса поезда клацают, и мы останавливаемся. Каменная гармошка вокзала действует на меня успокаивающе, и я расслабляюсь, наблюдая за пассажирами, с усталой нервозностью охраняющими багаж.

Я решила назвать эту поездку смелым словом «отпуск». Порой не верится, что я решилась на такое, что сбежала, но вот она я, в поезде. Ворох надежд скручен в одну нить, которая тянет меня вперед, несмотря на жуткий страх. После восьми лет мучений я отправляюсь на поиски себя – веселой, полной надежд и радости, какой была раньше, до того, как моя жизнь необратимо слетела с рельсов. И по странной, непонятной причине этот поиск должен начаться в месте, с которым связаны самые тяжелые воспоминания. Там, где я потеряла шанс на спасение из-за чудовища по имени Максим Островский. Это – попытка найти и отпустить прошлое и привести в порядок мою жизнь.

Психолог сказал, что внутри каждого живет ребенок и он нуждается в любви и внимании. Надо полюбить маленькую Лару внутри меня, успокоить ее и научить жить. Нащупать ее страхи, посмотреть им в лицо и помочь ей с ними справиться. Медленно, постепенно.

Нащупать страхи. Как можно нащупать океан, в котором тонешь уже восемь лет?

Маленькая Лара внутри меня не хочет ничего медленного. Она требует, чтобы сразу – и навсегда. Наивная, она хочет быть счастливой.

Я должна ей помочь.

Если я снова обрету себя, то пойму, как жить дальше. Обязательно пойму. Путь к свободе начинается с первого шага.

***

Мое прошлое началось в поезде. Я снова и снова проигрываю случившееся в памяти, мучаюсь, морщусь. В прошлое надо входить осторожно, как в кишащую аллигаторами воду. Лучше вообще не входить, но раз уж без этого не обойтись…

Мы снова остановились, не знаю где. Стайка женщин, пожилых и не очень, бросилась к поезду, держа в руках кули и свертки.

– Картошечка вареная, свежая, горяченькая!

– Огурцы малосольные, домашние!

– Молодая картошка с укропом!

– Семечки! Орешки! Домашнее печенье!

Вдруг до безумия хочется есть. Не ресторанной еды, а именно такой, домашней. Просыпаются детские воспоминания, рот наполняется слюной. Горячая картошка, завернутая в газету, мятый соленый огурец, стекающий по голым коленкам рассол. Щурясь, выхожу на перрон и сталкиваюсь с соседом. Забирая у женщины бумажный сверток с едой, он улыбается и отступает в сторону. Ждет. Смотрит на меня.

Выбираю картошку погорячее, такую, чтобы обжигала, рассыпаясь на языке, и три огромных соленых огурца со впалыми боками. Сосед пытается помочь, подержать картошку, пока я расплачиваюсь, но я выставляю локоть в его сторону и отрицательно качаю головой. Не хочу помощи. Ничьей.

Забираю пакеты и захожу обратно в купе. Почти успеваю закрыть дверь, когда в щели появляется ботинок.

– Позвольте, я составлю вам компанию? Ехать еще долго, мы опаздываем на несколько часов.

Сосед улыбается, искренне, спокойно, почти без подоплеки. Другие женщины посчитают его симпатичным, но не я. Инстинкты требуют, чтобы я немедленно избавилась от его присутствия, и я им доверяю. Безоговорочно. Кладу свертки на полку, улыбаюсь и подаюсь к мужчине всем телом, будто собираюсь обнять. От удивления он отступает назад, и я тут же захлопываю дверь.

Все, с соседом покончено, можно ехать дальше. Если захочу, могу вообще не выходить из купе до самой Анапы. Протираю столик антибактериальной салфеткой и раскладываю вкусности. Смешно, да? Я мертва внутри, а микробов боюсь.

Собираю пальцами картофельный снег, смакую на языке. Вот оно, счастье, простое и терпкое, как рассол. Хрустящий огурец щиплет язык, рассол стекает по подбородку. Мне так хорошо, что я открываю окно и улыбаюсь, глядя на красные кирпичи станции. Замечательное место! Здесь были ко мне добры, подарили вкусное счастье.

Сосед идет вдоль рельсов, поддевая ботинком мелкие камешки. «Хоть бы он отвлекся и опоздал на поезд», – загадываю желание. Мне не нужны соседи и приятели, мне противен флирт. Мы с маленькой Ларой едем в отпуск, чтобы победить наше прошлое, а сосед-мужчина нам мешает.

«Маленькая Лара внутри меня». От таких слов начинаешь бояться самой себя, хотя и чувствуешь внутри раненого плачущего ребенка.

Сосед останавливается под моим окном. Зря я надеялась, что он оставит меня в покое. По лицу видно, что он настырный и терпеть не может скуки. Должен выигрывать всегда и во всем, поэтому будет вертеться вокруг меня в надежде, что я все-таки клюну на его немалые чары.

Смотрит в мое окно и поигрывает бицепсом под белой футболкой. Красуется или действительно нервничает?

– Извините, если я вас чем-то обидел! Просто хотел познакомиться, раз уж мы попутчики.

Попутчики. Придуманные биографии, узкая полка и секс без обязательств. Нет, мы не попутчики.

– Не заставляйте меня закрывать окно. Вы меня не обидели, но, пожалуйста, не настаивайте на знакомстве.

Доедаю картошку, втайне надеясь, что сосед послушается, но нет, мне не везет, он продолжает топтаться на месте.

– Вам плохо? Я слышал, как вы кричали во сне.

– Я кричала, потому что мне было хорошо.

Мужчина сначала хмурится, потом распахивает глаза и усмехается.

– Насколько хорошо?

Закрываю окно и задергиваю занавески. Зря я это сказала, уже жалею, надо было сразу отодвинуться от окна. Неуместные шутки потому и неуместны. Я не ищу приключений и осложнений.

Достаю распечатку странички из Сети, вожу пальцем по картинке. Я сняла крохотную пристройку, обвитую виноградной лозой, с видом на море. Как раз то, что мне нужно, – покой, солнце и теплая вода. Постепенно, шаг за шагом, я наберусь сил и тогда увижу мужчину, из-за которого приехала. Встречусь с ним лицом к лицу, поборю свой страх и помогу маленькой Ларе. Чтобы подготовиться к этому, нужен ритм – прилив, отлив, волны, одна за другой, закаты, восходы. Постепенно я пойму, для чего стремилась сюда и где найти мое спасение.

Я осяду в виноградном домике, войду в его летний ритм и вылечу свою душу.

***

…Люда жеманно хихикает и задирает юбку, показывая край чулка. Желтоватые зубы контрастируют с морковной помадой, но ее это не смущает. Она облизывает губы и посасывает помаду на языке.

– Эту девушку зовут Милена. Семь лет балетной школы, отменная пластика, – говорит Олави на русском, показывая на Люду.

Нам всем дали новые имена, чтобы отрезать от прошлого.

Не дожидаясь приглашения, Люда, она же Милена, соскальзывает на пол и, грациозно повернувшись, встает на мостик. Согнув локти, сворачивается в баранку и обхватывает себя за лодыжки расставленных ног. Все взгляды прикованы к трусикам, бесстыже торчащим из-под юбки.

– Милена для вас станцует, – обещает Олави. – Высший класс! Как видите, нас интересуют только первоклассные девушки. Красивые, ухоженные, талантливые. Для такого рода фильмов знание языков не обязательно, но фигура и грация очень важны. Мы надеемся, что на побережье бизнес пойдет особенно успешно.

Один из мужчин, темноглазый, суровый, со шрамом на челюсти, смотрит на меня, не отводя взгляда. «Чудовище, – звучит в моих мыслях. – Он похож на маньяка, жаждущего убийства». Я морщусь, кручу головой, пытаюсь стряхнуть его взгляд.

– Селена – победительница конкурса красоты, – объявляет Олави тоном гордого директора школы.

Не Селена, а Маша. Конкурс красоты был несколько лет назад в крохотной деревне, но не в этом суть. Девушка действительно красива, иначе ее и не выбрали бы. Миниатюрная блондинка нервно подрагивает, но не протестует. Она уже сдалась, это заметно по пустоте в ее глазах. Остальные девчонки ждут на станции, под охраной, но выбрали именно нас троих. Пригрозили смертью. Олави взял с собой шестерых охранников, чтобы защитить ценный товар.

– Встань, Селена! – рявкает Олави, но тут же вспоминает, где находится, и смягчает голос: – Покрутись!

Маша-Селена послушно встает, двигается как робот. Даже когда она начинает призывно крутить бедрами, чудовище не сводит с меня взгляда.

Я следующая. Я не спорю и не плачу. Я временно застыла, выпала из времени и жизни, потеряла контроль. Хочется закричать так громко, чтобы у собравшихся мужчин брызнула кровь из ушей. Убить их внезапной болью и выбежать на солнечную улицу.

В этой комнате нет окон, она душная и страшная. Нас везли в машине с тонированными стеклами, но я видела солнце. Оно где-то рядом, вместе с обещанием жизни и свободы.

Олави поворачивается ко мне, и чудовище привстает со стула. Нет! Что угодно, кто угодно, только не он! Смотрю на Олави, на мужчину, которого ненавижу всем сердцем, и взглядом умоляю его о защите. Ведь он обещал, что берет нас только для рекламы, что мы встретимся с местными бизнесменами. На самом деле мужчины в этой комнате – чудовища. Похитители женщин.

– Анджелина – особая девушка, – говорит Олави, и, несмотря на ужас ситуации, мне любопытно, что он имеет в виду. Почему считает меня особой? Правильнее всего сказать, что я дура. Уникальная дура, раз попалась на его грубую игру.

Чудовище не дает Олави договорить. Встает и, щелкнув пальцами, показывает на дверь в соседнюю комнату.

Я прижимаюсь к спинке стула и с мольбой смотрю на Олави. Не отдавай меня, умоляю! Ледяной пот щекочет кожу, вызывает дрожь, по коже бегут мурашки, везде, от ужаса.

На лице Олави отражается немалая внутренняя борьба. Он обещал, что нас не тронут, что это только реклама. Он обещал, обещал, обещал. Можно ли верить обещаниям? Нет. Ничьим.

Я сползаю со стула, на колени и хватаюсь за брючину Олави. Допускаю очередную ошибку – взываю к мужчине, рожденному без совести.

– Ты обещал! – плачу не я, а другая, сломленная девушка по имени Анджелина.

Пнув меня, Олави склоняется ближе.

– Завалишь эту сделку – убью. Поняла? – выплевывает на выдохе, тихо, сквозь зубы. – Как войдешь в комнату, сразу стань на колени. Соблазни его. Делай все, что он потребует, не зря же я тебя учил. ВСЕ. Иначе убью. Всех.

Надо мной нависает тень, мужское тело. Чудовище хватает меня за шкирку и тянет за собой. Открываю рот, вдыхаю, но не могу выдавить ни звука…

***

Кричу, надрываюсь. Слышу! Наконец-то я себя слышу! Голос вернулся, и теперь меня спасут. Обязательно спасут! Вырвут из лап Олави и его дружков. Я кричу, высвобождаю ненависть и страх. Это целебный крик.

Запутавшись в очередном сне, я срываю голос, умоляя о помощи.

– Что с вами! Откройте, а то я вызову полицию! – Проводница кричит, кто-то пинает дверь, стучит. За дверью купе гудят возмущенные голоса.

Я все еще в поезде и умудрилась заснуть. Горячая картошка творит чудеса, но и она не панацея. Уже несколько лет сны забрасывают меня в тот день, когда Олави отдал меня чудовищу. Один и тот же кошмар, постоянно, до крика. Почему? Именно в этом я и пытаюсь разобраться. Именно для этого еду в Анапу в надежде, что смогу избавиться от того, что меня разрушает.

С трудом удерживаясь на ногах, открываю дверь. Сознание запуталось в ночном кошмаре, где чудовище тащит меня за собой.

Вытянув шею, проводница заглядывает в купе в поисках человека, который заставил меня кричать. Рядом с ней уже знакомый сосед, видимо, это он пинал дверь. За ними горстка любопытных в тренировочных костюмах и мятых футболках. Они разочарованы, так как рассчитывали на зрелище, а тут всего лишь ночной кошмар. Днем.

Сосед вглядывается в мое лицо, ошалевшее и испуганное. После кошмара я в холодном поту, белая футболка хоть выжимай, да еще и надета на голое тело. Взгляд соседа опускается на грудь, идеально вырисовывающуюся под мокрой тканью. Он сглатывает, моргает, с трудом заставляет себя отвлечься.

– В вашем купе кто-то есть? – Голос проводницы настолько резкий, что царапает слух. Она смело шагает через порог, осматривая крохотное купе. Как будто в нем можно спрятаться! Я складываю полку и делаю приглашающий жест. Убедившись, что я не прячу бесплатного пассажира, который периодически меня душит, проводница поджимает губы и буравит меня взглядом.

– Почему вы кричите? Утром всех перепугали и теперь снова. Что происходит?

– Мне приснился кошмар. Простите, я сейчас выпью кофе, чтобы больше не спать и не беспокоить пассажиров.

Я говорю тихо, вежливо, но не заискиваю. Я поклялась себе, что больше никогда не позволю себе заискивать. Ни перед кем.

Сосед вернулся из своего купе и подал мне небольшое полотенце. Мягкое, из египетского хлопка, с приятным запахом стирального порошка. Наверное, жена собирала его в дорогу.

– Все, разошлись! Нечего на девушку смотреть! – Сжалившись надо мной, проводница разгоняет любопытных. – Я вам сейчас кофе сделаю, горяченького. Раз уж и ночью не спалось, то в самый раз будет.

– Будьте добры, сделайте кофе на двоих! – просит сосед, вызывая у проводницы понимающую улыбку.

– Оставьте меня! – устало прошу я.

– Простите, но не могу! – Сосед притворно вздыхает и разводит руками. – Совесть не позволяет. Вы ночью кричали во сне, толкались в стену и плакали. Вам плохо. Не заставляйте меня чувствовать себя последним подонком, позвольте вам помочь!

– Чем?

– Для начала надо убедиться, что вы не простудитесь.

– В поезде тридцать градусов.

– Все равно. – Расправив полотенце, он высушивает мои волосы, как заботливая мать ребенку. Потом легко щелкает меня по носу и улыбается: – Вот так-то лучше!

У него наверняка есть дети. Трое, а то и четверо.

– Сколько у вас детей?

– У меня только племяшки, – улыбается он. – Двое. Близнецы, если хотите знать, ходячие кошмарики. Теперь я выйду, а вы переоденьтесь в сухое.

Через пять минут он вернулся с чашкой кофе, стаканом горячей воды и книгой. Забравшись с ногами на полку, я смотрела на идеальную синеву за окном. Мужчина отразился в стекле на фоне деревьев, и я долго разглядывала его, пытаясь угадать характер по лицу. Отражения намного добрее и безопаснее людей.

– Значит, так: мне кофе, а вам – горячая вода. Моя бабушка говорила, что от кошмаров помогает горячее молоко. Молока у нас нет, так что попробуем воду. Выпейте и ложитесь, отдыхайте, а я вас покараулю. Если что, разбужу или просто… – он отводит взгляд, немного смущенно, – подержу за руку. Выдерну вас из кошмара.

Спаситель, чтоб его! Просто возьмет и выдернет меня из кошмара? Наивный.

– Идите к себе! – Я устало подавляю в себе неприязнь к соседу и заворачиваюсь в простыню.

– Не могу, у вас уютнее.

– У вас точно такое же купе.

– В моем купе нет вас. – Сосед глубокомысленно дергает бровями, но, увидев, что я хмурюсь, начинает смеяться. – Я шучу! Шучу! Вот, смотрите, я оставил дверь открытой. Позвольте мне хоть разок почувствовать себя джентльменом и покараулить покой дамы. Мне есть чем заняться: я решил на старости лет научиться программированию. – Хлопнув учебником по столу, он устраивается у окна и с невозмутимым видом погружается в чтение.

Глотнув кипятка, я ставлю граненый стакан на стол. Пить горячую воду в такую жару невозможно, даже в лечебных целях. Сейчас выгоню мужчину, проветрю купе и сама попробую почитать.

– Вы надолго в Анапу? – спрашивает попутчик, не поднимая глаз от книги.

Остатки сна клубятся в памяти, в нем чудовище все еще ведет меня в отдельную комнату. Олави смотрит на меня, одними губами повторяя «убью».

– Раз уж мы теперь обитаем в одном купе, хорошо бы представиться! – невозмутимо продолжает сосед, невзирая на мое молчание. – Не злитесь! Только назовите свое имя – и спите.

Вот же непонятливый!

Я прилегла, накрывшись простыней. Бояться мне нечего. Незнакомец не может причинить боль, которая мне не знакома. А знакомая боль не так страшна.

– Давайте я начну! – весело предлагает он. – Меня зовут…

– Нет. Не надо. – Закрываюсь простыней с головой и сразу засыпаю. Проваливаюсь в пустой сон, без кошмаров, без мужчины со шрамом, без Олави. Понемногу мышцы расслабляются, одна за другой, я даже храплю во сне и тогда чувствую, как меня переворачивают на бок, заботливо поправив плоскую подушку.

Я дремлю, не теряя осознанности, продолжаю ощущать присутствие соседа в купе, и это спасает меня от кошмара.

Нет, лгу. В какой-то момент я проваливаюсь совсем глубоко, настолько, что не замечаю, как над моей головой готовят еду.

– Танюш, просыпайся! – кто-то легко трясет меня за плечо. – Сейчас будет последняя нормальная остановка перед Анапой. Можно немного погулять.

Надо мной нависает безымянный сосед. Светлые пряди свешиваются на лоб, синие глаза улыбаются. Хорошо, что я сразу узнаю его, поэтому не кричу.

Заметив ужас в моих глазах, он отступает на шаг.

– Танюша, это всего лишь я! Осталось десять минут до остановки. Быстро перекуси, выпей кофе, и пойдем погуляем!

– Почему вы называете меня Танюшей? – Следует спросить, почему он мне «тыкает», но я не заморачиваюсь. И без этого проблем хватает.

– Раз ты не хочешь назвать настоящее имя, будешь Танюшей. Садись. Тебе сахар класть?

– Нет.

Я люблю сахар, вообще обожаю все сладкое, но не хочу, чтобы сосед за мной ухаживал. Не хочу, чтобы он знал мое имя и мои привычки. Пусть все делает неправильно, подпитывая мою неприязнь.

Я молча пью горькую жижу и смотрю в окно. Это не кофе, а мерзость.

– Это не кофе, а мерзость какая-то, – говорит сосед, и я вздрагиваю от совпадения мыслей.

«Убирайся из моего купе», – мысленно внушаю я, надеясь, что он услышит и эту мысль, но сосед невозмутимо продолжает есть бутерброд. Не сработало.

Назло ему, назло себе допиваю кофе. С удовольствием съедаю бутерброд. Сделано вкусно и красиво. Думаю, что он – холостяк, хотя, судя по внешнему виду, пора бы уже остепениться. Лет тридцать восемь, а то и все сорок. Ухоженный, не без денег.

– У вас домработница?

– Нет, – удивленно отвечает он, – только уборщица. А что?

– Значит, вы холостяк.

– С чего вы решили?

– Сыр и колбаса нарезаны вами, причем идеально. Да и хлеб тоже. Даже корочки срезаны.

– А вдруг мне жена сделала бутерброды?

– Нет, жены режут криво, торопливо.

– По себе судите?

Я щурюсь и отворачиваюсь, смотрю в окно на волнистые поля. Сожалею о внезапном откровении. Все мои мысли, даже самые простые, принадлежат только мне. Я никому не откроюсь и не доверюсь. Никогда!

– Я уже проснулась, так что можете идти в свое купе.

Сосед смотрит на меня долгим взглядом, потом закрывает книгу и, подхватив тарелку, уходит к себе.

– Мужчина! – зову, когда он уже в дверях. Заглядывает в купе, синие глаза холодные, как льдинки. – Спасибо!

– Пожалуйста, – смягчается он и уходит.

***

Я не разговаривала с соседом до самой Анапы. Старательно не замечала, как он гулял по перрону во время остановки. Вышагивал под моим окном и косился до тех пор, пока я не занавесила окно. Чтобы не думать о нем, открыла книгу. Смотрела на страницы, переворачивала, замечала отдельные слова. За сорок минут до прибытия я переоделась, собрала вещи и ушла в другой вагон. Намекнула проводнице про навязчивого ухажера, та запылала праведным гневом, даже чаем меня напоила. Так я и дождалась Анапы, с ее гостеприимным теплом и стеклянными квадратиками вокзала. Вышла на перрон и потерянно огляделась. Приключение с соседом отвлекло меня от страха. Страха с большой буквы, который живет во мне, злится, урчит и не любит, когда его игнорируют. Как ревнивый зверь, он требует внимания и не прощает забывчивости. Я позволила себе расслабиться, обрадовалась тому, что скрылась от соседа, возгордилась собой…

И вот меня прихватило. Не вдохнуть, как будто душат. В груди огонь, рвется наружу, опаляет кожу. Еле доволокла чемодан до конца перрона, подальше от толпы. Села на теплый асфальт и уставилась в сумеречное небо.

«Всего лишь страх, всего лишь страх, – повторяю заученно, – я в безопасности».

Вру сама себе. Какая может быть безопасность, если я толком не знаю, зачем приехала и что задумала? Мысль о встрече с Островским пугает до безумия, но вот я здесь, на вокзале. Приехала.

Мне холодно на тридцатиградусной жаре. Мурашки на коже, как холодно. Дрожащие ноги отплясывают чечетку, бутылка воды трясется в руках. Скоро стемнеет. Надо спешить, вызвать такси, прибыть на место до ночи. Я знала, что день приезда будет сложным, этого не избежать. Потом станет легче, обязательно.