– Ещё каким! – но ответ был невнятен из-за шума и брызг, поднятых Ксенией, она прыгнула в бассейн и уплыла к далёкой стене, украшенной голографическими песками, ракушками и цветами в несуществующей перспективе. Развернувшись, Ксения увидела, что сливочная жена ушла.

«Приняла бы она всё! Вот и принимай всё! А я не хочу его принимать ни с тобой, ни без тебя. Улечу я отсюда. И что сделает мне Ворона? Молодость не отнимешь. А контракт я имею право расторгнуть из-за беременности».

Ксения распласталась поверх воды. Вода выталкивала её, и Ксения лежала на её поверхности, колеблясь, как зелёная морская звезда с белыми щупальцами рук и ног, накапливая в себе яд, чтобы изжалить его за всё. В отместку за краткое наслаждение, долго отдающее потом мукой в каждом её рецепторе, за все его прошлые и настоящие игры с нею, и за самую непереносимую его игру – за роль благочестивого семьянина и многодетного отца. И она засмеялась, вспомнив их игры в бассейне ночью, и от этого веселья утратила равновесие, захлебнулась, набрала полный рот воды и, зло отплевываясь, продолжала смеяться.

И всё же ей было любопытно, как смогла не самая идеально стройная женщина с наивным лицом заставить его принять на себя столь не свойственную ему роль мужа и отца. Когда-то она так мечтала о нём в этой роли, но сейчас ничего, кроме щемящей неловкости не было при касании к тем воспоминаниям. Возникали жалость к себе и стыд за себя, и ненависть к нему, превратившему её сказочную карету в глупую тыкву, а её саму в замарашку в личном плане. Уж сколько грязи пришлось ей отведать в сумрачных углах чужих душ, а ослепительный бал достался этой, за какие интересно заслуги и качества, какими не обладала бы и она?

«Я лучше, я тоньше, я изысканнее, и наконец, я теперь просто напросто красивее и моложе», – твердила она себе. И его тайные загулы тому доказательство, как он ни корчится потом, как неврастеник, перенося на неё всю ответственность за своё падение.

Мышка пытается играть с котом

Во время обеда в их столовом отсеке Ксения намеренно ухаживала за Ксеном, любя его самой высокой из всех возможных родов любви, не притворяясь в этом, любовью родственной. Она ела с ним салат из общей тарелки, давала ему самое вкусное мясо креветок, выращиваемых в подземном солёном водоеме, самые лакомые кусочки, и умильно глядела, как он жует.

Технолог по кухне Нелли, одна женщина среди мужчин – кухонных работников и заправителей их желудков, изобретающих блюда и настраивающих кухонных роботов на нужный режим работы, была специалистом по диетическому и лечебному питанию, а также и кондитером. Она была свободной лично, то есть ничьей. Её космический муж Рамон давно сгинул, и она переходила в отсек то к одному, то к другому десантнику на спутнике. Она была, как бы оправдывая своё место, пышна, но в меру, аппетитно взбита как белковый крем, белобрыса и улыбчиво-отзывчива. Она любила носить тонкие платья вкусных даже по виду расцветок, сшитых фантазией Нэи и мастерством швейных роботов совместно. Хотела подчеркнуть тонкость своего кулинарного мастерства, хотела для всех быть праздником, наряжаясь под стать своим кондитерским изделиям, благоухая ванилью, клубникой и сладким сливочным пудингом каким-нибудь. Ксении это было неприятно, она тоже любила с юности такие нежные и светлые платья, чувствуя себя в них если не Золушкой, то спящей красавицей или принцессой Грёзой как на сцене, ощущая легкость и красоту своего заметного жадным мужским взорам тела. Но эта Нелли была довольна совсем не теми высокими устремлениями, что Ксения когда-то, воображавшая, что несёт в мир счастье постижения подлинной красоты. Эта повариха могла быть похотливой и неразборчивой, а могла быть уступчивой, но холодной, как и знать. Может, она любила только погибшего Рамона, а может и всех, кто в этом нуждался. Для многих высоколобых животных она была тут столь же вкусна, как и её блюда. Сегодня она замутила виртуозные пирожные на десерт. Они были покрыты сверху розовыми нежнейшими разводами карамельного мусса и аппетитно манили бело-кремовым нежным суфле. Они напоминали по цвету жену Рудольфа в её розовом купальном костюмчике стыдливой девочки. Только девочка скрывала просторными шортиками свою давно подпорченную женскую наличность.

Ксения, вонзая десертную вилку в суфле, представляла как заправский каннибал, что пожирает эту Нэю, её воздушную плоть. И тут она увидела Рудольфа, следящего за её мысленно-жестоким пиршеством. Он сидел чуть дальше у противоположной стены, но лицом к ней. Она уловила покалывание в губах и поняла его взгляд. Она стала играть сладким и уже противно-приторным десертом. Нежно полизывала его языком, издеваясь над Рудольфом, наблюдающим её непристойную игру. Нэя, сидя рядом с ним, ничего не соображала. Игра достигла цели. Он впился в Ксению взглядом василиска, коробился от её цинизма и не умел противостоять. Она продолжала лизать десерт языком, как голодная кошка и смотрела ему в глаза, дразня тем, что облизывала при этом и свои губы красным кончиком, давая обещание такого же сладкого будущего свидания. Отлично понимая свою пошлость в данный момент, она намеренно унижала его, почти открыто глумясь над ним. Нэя ничего не видела, сидя сбоку от него, занятая едой. Низкая игра увлекала Ксению, возбуждая её злость ещё больше. Ксения уже не была вольна в том потоке, что тащил её в сторону неизвестно какого финала. Рудольф отодвинул ненавистное сладкое. И никто ничего не видел и не понимал, только они двое, переглядываясь ненавидяще-страстными взглядами. Он злился, считая своё влечение пережитком постыдной юности, но не умел отбросить его и в своей мнимой зрелости. Затем резко встал, намереваясь уйти. Ксения засмеялась, гладя рукав комбинезона Ксена, расправляя несуществующие складки, а наивная жёнушка поедала десерт как ребёнок, испачкав губы муссом.

«Ну и обжора»! – думала Ксения, – «всё вопиет в ней о недоразвитости, об отсутствии одухотворенности».

Ненависть к ней усилит ночью её наслаждение, которое даст Ксении муж пожирательницы муссов, а то, что даст, она и не сомневалась. Он прошёл мимо, ударив незримой, но жгучей молнией зажатого до времени желания. Мерцание её браслета спустя короткое время подтвердило ей это. Он прислал сообщение – вызов.

«Мурлыка мой страстный», – прошептала Ксения, тая от своих предвкушений.

– Нелли, – прощебетала сладкоежка-жёнушка, – ты волшебница. Как тебе удаётся выдумывать подобные рецепты? Это бесподобно! Такие пирожные я не ела со времён своей юности. У нас они назывались «сливочные бомбочки». Они имели такой шарообразный вид, но тоже готовились из сливок и особого растительного желе…

Технолог Нелли проплыла мимо Ксении своей пышной задницей, словно бы созданной косметическим волшебством Земли. Только формы Нелли были натуральными, раскормленными уже здесь белковыми кремами. Она, как и Ксения, цинично и умышленно покачивала своими выпуклостями – шарами перед ещё обедающими мужчинами. Только грубее были её приёмы обольщения, тупой была и сама кулинар-кондитер. Она села рядом с благодарной Нэей, сладко улыбаясь ей. На гладкой откормленной шее сияли ярко-красные кристаллы шпинели. Их отполированный маслянистый блеск был под стать улыбчивым губам Нелли, пропитанной своей карамелью и кулинарным духом. Вдруг возникшее на ней ожерелье что-то же и означало? Какой знак она являла и кому? Предвкушала близость с любимым шефом, не желающим утомлять свою хронически-беременную жену? Не случайно она сегодня настолько близко отирается вокруг него под предлогом угождения Нэе. Являет якобы всем свои полушария через тончайшую ткань, а на самом деле, чтобы напомнить ему одному о сладком уединении в управленческом отсеке, когда можно будет выкроить часик. Что-то Ксения не помнила, чтобы кулинар так откровенно выставлялась прежде. Затейливые платья у неё были всегда, она не признавала униформу, и ей это позволялось тут. Спец по рецептуре для деликатных блюд, она считала, что и обыденная еда должна быть маленьким, но каждодневным праздником для людей. Встречала всех фантазийным оформлением простых закусок, чистотой помещения и собственной нарядностью. Это было и похвально, супер как профессионально, за что её и любили тут все. Но зачем так-то уж просвечивать упругой гладкостью своих форм? Опытную Ксению она обмануть не могла, как обманула Рамона, как обманывала мужчин на спутнике, выдавая красоту тела за красоту сердца, скрывая своими подсахаренными приклеенными улыбочками презрение к ним ко всем. Ксения бы не удивилась, если бы у этой сдобной и туповатой по виду лепёшки оказался самый солидный счёт для будущей жизни на Земле. Настолько активно она заставляла космический молодняк, а также и прочих одиноких сидельцев делиться с нею своей цифирью, поставляя им ночью уже не затейливые деликатесы в тарелочках, а саму себя. Неиссякаемую в своей щедрости, безблагодатную Цереру.

– Дети тоже были так довольны сегодня, – сказала Нелли. У детей был иной распорядок, они обедали раньше взрослых.

– Я настолько благодарна тебе за твоё умение, в которое ты вкладываешь столько души, – щебетала жёнушка, – ты не просто талантливый кулинар, ты без преувеличения художник.

«И не только кулинар», – произнесла мысленно Ксения, – «а уж как был благодарен ей твой муж, когда ты носила своих детей и не могла его ублажать. То эта художница всей душой и телом тебя заменяла. Ей всё равно кого, она всех любит, всех кормит. Ей что готовить для всех, что бесстыдно оголять свою задницу – бизе, всё едино, всё в радость. Гармоническая женщина, или гастрономическая»?

Ксения ткнула вилку в остатки пирожного, представляя, что это ягодицы приторной поварихи. После чего плюнула в этот раздавленный взбитый и отвратительный сладкий ком.

– Нелли, – сказала она громко, – ты всегда и во всё вкладываешь свою душу. Это видно, это чувствуется сразу. Ты, как мать Земля, любишь всех и всех балуешь своей безразмерной добротой.

Мужики из тех, кто остались, довольно засмеялись, и Ксения встала под ненавистный и презрительный взгляд улыбающейся «матери Земли», давно уже понявшей, кто занял её место в отсеке шефа.

«Ничего, кондитерская ты задница», – злилась Ксения, – «другим больше достанется твоих десертных ласк».

Ксения давно уже её вспомнила. Тот день на пляже, когда Нелли, ещё худосочная, вихляла гладкими полусферами ягодиц, пузырясь такой же грудью, обещая всем желающим свою сладкую, да мало кого влекущую к себе, залежалую тайну в узеньких трусишках. Кроме временно одинокого и голодного Рудольфа. Да и то его лицо было весьма кислым, видимо, он к тому времени успел вкусить дешёвые изыски кулинарши и страдал от их второсортности. Вот откуда тянулась эта засаленная ниточка их взаимоотношений. А как же она раздобрела за эти годы на спутнике! Да и счёт будущих возможностей для жизни на Земле, видимо, набила под завязку. Теперь, главное, свалить домой и добраться ей туда живой. Уж там-то, на Земле, она забудет свою неприкаянную молодость одинокой и неудачливой обслуги робототехники в маленьких туристических забегаловках, забудет обиды и тяготы всеобщей жены отвязанных десантников на спутнике, гнёт и капризы их шефа, не желающего давать ей ни малейшего привилегированного положения, как ни старалась она его обслуживать. Сбросит накопленную усталость постылой работы, найдёт, наконец, молодого и ласкового мужа, каким был утраченный Рамон. Купит себе и счастливчику дом с аэролётом, переберётся в более шикарный уровень земной жизни, забыв свою прежнюю оральную и прочую открытость и доброту всем страждущим этой самой доброты. Ксения отшвырнула мысли о противной, но и жалкой бродяжке -кулинарше. Зря она и разоделась. Не нужен её прокисший вчерашний десерт – радость для нищих счастьем, баснословно богатому этим счастьем влюблённому шефу.

«Какая техническая мощь, какой рай земной способен избавить людей от этой, нас грызущей похоти»? – думала она или примерно так думала, когда покорно брела к нему после обеда. Он ждал её у входа в свой совещательный холл, взял за руку и потащил куда-то вниз, в подземелья, где не было сейчас никого, кроме жужжащих и пиликающих роботов.

«Как припекло»! – думала она зло и радостно, – «Ночи ждать невмоготу».

Додумать он ей не дал, прижал её к стене в пустом техническом помещении. Так же зло, как и она, так же радостно присосался к её рту, сжимая грудь сильно и больно, мешая сделать вдох. Потом резко сдернул комбинезон, открыв застёжку, и рывком оголил её до колен, засовывая руку в промежность, будто проверяя всё ли там на месте. Развернул к себе спиной, согнул пополам ударом в область лопаток, едва не сломал как марионетку, коленом раздвигая, и грубо! её ноги, а руками едва не раздирая её маленькие округлые ягодицы, яростно, по животному впихиваясь в неё всей своей несоразмерностью. Не дав приготовиться, не дав никакого предвкушения, больно и едва не разрывая её маленькую, самую сокровенную и чувствительную часть, всегда готовую ему открыться навстречу, но только после длительных предварительных ласк и поцелуев, игривого трения и шёпота, непозволительных при других обстоятельствах слов. Но так он ей мстил – за жёнушку, за своё низкое неудержимое притяжение без согласования с высшими отделами его личного существа. За то, что она с готовностью примчалась сюда. За то, что дразнила у всех на виду. Она сотрясалась от его рывков, а он, обхватив зажимом ручищ её всю, ещё теснее притягивал к себе, а вырваться ей было некуда. Чтобы не удариться головой, она упиралась руками в твёрдую стену, отдающую кислым запахом металла и чего-то удручающе безжизненного. Ксения ничуть бы не удивилась, если бы он при этом саданул её лбом об эту твердь. Если бы расшиб до беспамятства, содрав при этом скальп с её головы во время зверского оргазма, когда схватил за рыжую охапку волос на затылке совсем уж как подлинная, а не метафорическая скотина, содрогаясь в своём бесчинстве. Усиленный эхом пустынного ангара вскрик предельного животного экстаза ей всегда нравился, являясь показателем высокого градуса его желания, сладострастного сброса его невозможного напряжения, и помимо её воли вызвал в ней ответное содрогание даже в такую запредельно нижайшую ситуацию. Так что отделить его низость от своей собственной ей было уже затруднительно. Она соединилась с ним в одно целое и в этом, и тоже закричала, сама не зная от чего. Но уж точно не от ликования такой вот подземной любовью с сорвавшимся с цепи всяких ограничителей князем спутника. Больше от ужаса перед собственной низостью, потому что ей так нравилось тоже, и он знал это. Это она сделала его таким ещё в молодости, она, а не Ритка, позволяя ему всегда и всё, расширяя всегда область его посягательств на себя. Она была для него в их общей юности, как грядка для экспериментов для Ксена, где он мог всё, что ему вздумается. И осталась таковой.

– Сука на букву «б», – сказал он напоследок и пихнул в сторону выхода из лабиринта. – Не умеешь себя вести, так и получай. В следующий раз, если не сделаешь выводов в своей пустой башке, я просто раздеру тебя на две части и выброшу в промороженную атмосферу через секретную шахту за купол, чтобы никто тебя не сумел и зашить потом. Не зли меня больше и не играй в свои б…ские игрища, как будто ты на Земле и чего-то стоишь. Ты ничего тут не стоишь. И ты никому не нужна, кроме твоего гнома, не способного за тебя заступиться здесь, в том случае, если тебя будут драть простые десантники, если я не буду в тебе нуждаться. Ты слишком многим задираешь вверх то, чего не способна обслужить. Они могут затащить тебя туда, откуда ты не найдёшь уже выхода. Не шути тут ни с кем! И уж тем более со мной. Не ты здесь самая умная. Захочу, позову, а не захочу – нет. Здесь таких полно, на всё готовых, ты что ли одна?

– Я одна на всю Вселенную. Я не все. А тебе после такого бандитского налёта придётся обо мне забыть и вспомнить о своей жене! – из последних сил она старалась не заслезиться, кривя губы улыбкой, держа позу даже в состоянии предельного унижения.

– Таких, как ты, полно везде, а подобных моей жене нет больше нигде. Во всей Вселенной никого, кроме неё. Если дашь ей хотя бы малейший повод для понимания своего приближения, я выполню свою угрозу буквально. Ясно? Скажи, да! – и он догнал её и схватил сзади за шею.

– Да, волчара! – закричала она, путаясь в сползающем комбинезоне, – больше не приду к тебе! Бросай за купол! Никогда не приду!

– Да куда ты денешься. Ты здесь ничего уже не решаешь. Тут не Земля.

– За что ты ненавидишь меня? – Ксения залилась слезами от столь зверской грубости, от беспомощности и боли в оскорблённом теле.

Уже в первый тот день она уловила, когда он приблизился вплотную, хотя рядом и стоял Ксен, что Рудольф, – пусть Рита и гордилась его починкой, – стал только хуже. Из озорного сумасброда, весёлого всё же, он давно трансформировался в жестокого киборга, как и многие космодесантники с большим опытом работы в иноземных средах, утратившие земные моральные координаты в неземной среде. Но тогда грудь его дышала столь по-человечески взволнованно. Он её учуял. Его не обманула её новая юная маска. Она ощущала себя, своё лицо, именно маской, мало ею разношенной и от этого её сковывающей, делающей её какой-то другой. Но он знал, уже знал, – она. И прибыла ради него. Он её узнал и возликовал телесно, если и не шевельнулся своей очерствелой душой.

На что она тут надеялась? На то, что сквозь мерзлоту космического абсолюта, проросшую острыми кристаллами до самой сердцевины этого человека, проклюнется прежняя любовь их совместной молодости? Смешно. Она брела, плача, тело болело от звериного броска. Она забыла о своей юной возвращённой красоте, чувствуя себя как в том лесу, когда была обижена маленькой инопланетянкой, напомнившей ей о её увядании и жалкости, о безнадёжности её вечной любви, свалившейся на неё из неведомых космических или божественных высот, да вряд ли божественных. Если столько страданий и болезней она пережила. И эта мученическая процедура омоложения, когда она лежала, как в гробу в капсуле, приходя в себя, как после смерти и умирая вновь в бессознательном мареве тесного гробового вместилища, а могла бы и умереть по-настоящему, и были случаи, были. И похоже на то, что за внешнюю юность – обманку для глаз, она заплатила своим зрелым, нажитым в больном опыте умом, если, конечно, он у неё был, этот ум. Судя по тому, что она ему позволяет, никакого ума в ней нет. И слишком изысканным, слишком не по чести оказался дар юности не только этому недостойному бандиту с большой космической дороги, но и ей самой. И она наказана повторно за свою неспособность – сотворить себе другую судьбу.

Ксения споткнулась на ровном месте, одеревенев лёгкими ногами, и он неожиданно взял её за руку, опять прижал к стене узкого лабиринта и стал покрывать её поцелуями, умоляя о прощении, ловя слёзы губами, совершая те действия, которые и должны были предшествовать тому, что произошло. Руки, скользящие по ней, застёгивающие бережно едва не разодранный комбинезон, были руками, которые она узнавала, а те, что ломали и давили её в подземелье, принадлежали неизвестно и кому. Эти руки её любили, и она не могла им не верить, а уста были лживы и омрачены злым космическим духом, под чью власть они все подпадали, хрупкие дети возомнившей о себе слишком уж много Земли.

– Иди, иди к своей исключительной жёнушке! Не приду больше! Никогда! Зверюга подземная! Терминатор с ржавыми мозгами! – И её уста были лживы сейчас, были заморожены обидой и плохо подчинялись ей, она вскрикивала и была невнятна.

– Это была лишь разрядка, ты слишком сильно на меня действуешь, и я выхожу из берегов, – прошептал он ей в уши, примирительно ласкаясь, боясь, что она сдержит угрозу и оставит его в немилости, в окончательном одиночестве с надоевшей жёнушкой. У Ксении уже не было отца, влиятельного и сильного, это было правдой, но осталась мачеха, а с такой мачехой никто не смел её здесь тронуть. Пусть «дочка» и не любила свою мачеху, та её никогда не дала бы в обиду. Даже Рудольфу. Он облизывал её, как пёс-животина, горячил дыханием. И вызывал желание садануть его в то место, каким он и нанёс ей обиду. Она беспомощно толкала его коленями, но не дралась. На это не было сил.

– Никогда, никогда, ты слышишь, волчара, я не прикоснусь к тебе с добровольной лаской! Пусть тебя твоя кулинарша пирожными «бизе» кормит. Пусть жёнушка муссом растирает и вылизывает твою шерстяную тремингованную шкуру нечеловеческим языком.

– Ты одна такая невыносимая, но всегда прекрасная.

– Ещё бы! Особенно я была прекрасна там, в Альпах, когда ты не подошёл и на моих глазах лизался со своей инопланетной самкой.

– Ты сама не подошла, улизнула, я тебя ждал.

– Ты посчитал меня старухой…

– Ты даже не понимаешь, насколько ты была прекрасной тогда. Я, что ли, молод?

– Так ты же был с ней. Куда бы она делась?

– В то время за нею была очередь из тех, кто жаждал её любви. Сейчас, к сожалению, никого не осталось. Все жаждущие выстроились за тобой.

– И что? Расстался бы с нею ради меня? Тогда?

– Да.

– А сейчас?

– Нет.

– Почему?

– Из-за детей, дуреха. Они была мне дорога только в том Трольском мире. А на Земле что-то необратимо изменилось. Но ты почему обманула и не дождалась? Обещала на космодроме, помнишь, как кричала? Птицы и те шугались твоих воплей. А сама? Нашла этого гнома. А говорила, что я буду твоим.

– И будешь.

– Уже нет.

– Будешь.

Они вышли на поверхность. Над куполом меркло, как старый янтарь, небо Гелии.

– Будешь умницей? Тихой, пушистой киской? – Он обнял её, рискуя, что могут увидеть посторонние, – не зли меня. Мурр? Ну же, поцелуй и прости своего игривого задиру – котёнка. Не обзывай меня смрадным псом. Я могу обидеться. Скажи, мир. Ну? Мурр? Если хочешь, можешь царапнуть в отместку.

– Ты волк зубастый, а не котёнок. Слишком лестно о себе думаешь. Не будет тебе мурр. Не прощаю. – Но это были только слова. Сколько их, подобных, уже и было. Она бессильно елозила коротко остриженными ногтями по его рукам, не желая царапать, любя эти мужественные руки в их ласке, прощая их жестокость.

– Ты болен, – сказала она тихо, – наша общая мама Ритка тебя вовсе не вылечила.

Не удержалась и стала целовать его в губы, и он отвечал, захватывая её в длительный примиряющий поцелуй, а вокруг было светло, и их могли увидеть. А может и увидели. Но он всё не отрывался, придерживая её за спину. Ксении хотелось упасть, хотелось очутиться в его отсеке, чтобы получить то, чего так и не получила она в подземелье.

– Я хочу любви, а не надругательств, – прошептала она, презирая себя, давая себе совсем нелестные определения.

– Потом. Дам тебе знать, когда можно.

– Не сегодня?

– Приведи себя хотя бы в порядок, чучело рыжее, – и он ласково пригладил её кудри. Ксения сморщилась, ощущая боль в затылке, откуда он едва не выдрал ей охапку волос. «И это неземная нетленная любовь?! Мамочка моя, ласточка – страдалица! До чего же я и опустилась, твоя дочь – надёжа! Кто же, кто даст мне исцеление от этого ужаса»? Она задрала голову в гаснущее небо ада за райским куполом, не внушающим ей доверия. Вот тогда она и сказала ему, – У меня внутри идёт генеральная репетиция к самому важному акту моей жизни, к главному моему спектаклю. Выступление состоится через девять месяцев, где-то так. Точную дату установит наша Вика.

– Что? – спросил он, ничего не поняв в её бормотании.

– А ты? Что вытворяешь над будущей матерью своего ребёнка? Я уверена, что будет мальчик. Как и тогда.

Он смотрел через неё, как сквозь окно, в их далёкую молодость. Чего бы она ни отдала в качестве обмена за возврат того времени, своей и его, их подлинной молодости. Всю жизнь. И согласилась бы прожить после этого лишь несколько лет. Но чтобы всё вернуть. Быть им вместе, одним, без Нэй, без Лор, без Ксенов, разумеется. Она прижалась к его груди, спасаясь от видения окружающего, желая, чтобы оно исчезло, как нелепая декорация, как сновидение, а они проснулись в её доме. Там, где и было им лучше всего на свете, когда отца не было, когда он отсутствовал в своих бесконечных путешествиях, служебных проверках объектов, в своей другой семье, наконец. А мама разрешала Рудольфу ночевать у них, у Ксении то есть. Можно даже, чтобы это оказалось домом мамы Карин. Там тоже было им хорошо всегда. Там не было у него никаких жен, никаких ещё детей, там был он только и полностью её. Пусть это окажется так! Ксения, вечная мечтательница, Коломбина безмозглая, «графиня Косель», покинувшая свою башню, зажмурила глаза, чтобы открыть их в другом времени. Но над головой была разлита в чернильном небе всё та же зловещая яичница чужого заката, слизываемая наваливающимся чужим и прожорливым Космосом, страшным, не оставляющим никакой надежды на чудеса.

Рудольф всё понял. Но молчал. Не отталкивал, ждал, когда она отпустит его сама. И она отпустила, разжала руки, отодвинулась, всхлипнув напоследок. Отпустив из груди задавленное там рыдание, стыдясь плакать вслух в подземелье. А здесь, на поверхности, рыдание выскочило наружу задохнувшимся, угасшим. Как мышиный писк. Жалкий, смешной. И Ксения прикрыла губы рукой. Она никогда не умела театрально рыдать, она не терпела игры в жизни, поэтому возможно она и была плохой исполнительницей в студии и на сцене, самой худшей в этом смысле, в смысле фальшивой красоты поз, но зато самой красивой, самой искренней в любви подлинной. Он пощекотал её носом напоследок, пофыркал в её волосы губами так, как играли они в юности, «как целуются ёжики».

После чего ушёл. Ксения как пустая кукла, из которой вытряхнули наполнитель вместе с осипшей пищалкой, – даже не смогла произнести: «Привет»! – знакомому парню, проходящему мимо, застыла под чужими и злыми небесами.

Неудачная попытка вернуться на Землю

После этого случая Ксения решила улететь на Землю. К Рудольфу она тоже не ходила, в столовом отсеке отворачивалась, на связь с ним не выходила и вела себя так, словно они и не помирились после того поцелуя под закатными небесами. Она демонстрировала ему свой разрыв с ним, страдая без него и лишившись полноценного сна. Однажды они столкнулись почти на том же месте, где расстались после случая в подземельях. Как к мощному магниту металлическая стружка, она притянулась к нему, и они также без слов стали целоваться. По счастью была почти ночь, и их никто не видел. После поцелуя, оторвавшись, Ксения так же без единого слова убежала, а он не позвал её.

Когда прибыл звездолёт и обратно с ним улетали те, чей контракт был выполнен, или срок службы завершён, Ксения пришла к Рудольфу сама. В его холле для совещаний находился капитан звездолёта. Ксения не была связана законами военной космической структуры, она была гражданским лицом, и её контракт включал в себя тот пункт, который давал ей возможность отказа от дальнейшей работы при её личном желании.

– Я улетаю с теми, кто должен покинуть планету. Я имею на это право, – выпалила она, влетев в холл и перебив их беседу.

Холл – это громко сказано. Небольшое помещение, как и все служебные и жилые отсеки здесь. Только функциональность, без единой детали или штриха роскоши или избыточного комфорта. На взгляд Ксении уныло и удручающе убого тут было. Усиливало скуку оторванности, на склонных к депрессии людей давило вязкой тоской, но таковых сюда и не допускали. В ГРОЗ существовали жёсткие нормы отбора, и будущее появление изнеженной Ксении тут не волновало тех проектировщиков и строительных роботов, которые возводили наземные и подземные сооружения. Здесь люди работали, а релаксировать им предстояло на далёкой Земле. Тут выполняли свою служебную миссию, зарабатывали для дальнейшей жизни – кто средства, кто карьерный рост, кто научный багаж. Жёны и дети жили на спутнике, можно сказать, в особых коконах своей личной, семейной, закрытой для прочих, любви. Им разрешалось иметь и комфорт, и персональную фантазию украшательства своего бытового сектора, им никто этого не запрещал.

Как он мог, думала Ксения, выживать тут столько лет? Чем он питал свою потребность в созерцательности, если она у него была? Не одной же работой может дышать человек? Или жена в своей иллюзорной прекрасной пирамидке и была для него тем местом, где он получал свои духовные калории?

Когда-то при срочной эвакуации в одной из звёздных колоний, в стазис – капсуле во время перелёта погибли две беременные женщины, а третья, находясь на малом сроке, ребёнка потеряла. Впоследствии пытались найти способы устранить столь опасное воздействие на эмбрионы, но мало успешно. Продолжились поиски методов защиты женщины и плода во время неизбежных погружений людей в так называемый «звёздный сон». При прохождении звездолётами «нуль – пространства», скрытого в определённой точке звездной короны( а по сути, это была изнанка Вселенной), возникающие при этом чудовищные перегрузки без защитных стазис – капсул выдерживали только специальные люди. Тщательно отбираемые и обучаемые. На Земле их называли «прорывом в будущее». Их вскрытые резервы обладали колоссальным потенциалом в сравнении с прочими, но внешне они не отличались от большинства людей. Таким и был прибывший капитан звездолёта со спокойными, совсем обычными глазами, в которых не сверкали молнии, а сама голова не имела над собой нимба, скажем. Возможно, он обладал и ещё некими скрытыми качествами, не выявленными способностями. Например, читать мысли?

– Вы беременны? – спросил капитан звездолёта. То был даже не вопрос, а утверждение. – Знаете, что такое перелёт в вашем положении?

Рудольф был безмерно удивлён, но вида не подал, держал позу спокойствия и смотрел на Ксению так, словно она была зашедшим сюда без спроса расхлябанным сотрудником, а не его любовницей. То есть со скрытой угрозой в глазах. Ночной Рудольф и Рудольф дневной – это были два разных для неё человека, в чём она и убедилась в служебных подземельях базы спутника. Повторить подобное ей не хотелось никогда. И было совершенно ясно, что Рудольф не мог ничего сообщить капитану, чужому тут человеку о беременности Ксении. И никто не мог, потому что никто и не знал, кроме них двоих. Да ещё, правда, Вики. Но Вика с капитаном не разговаривала. Зачем ей это?

Капитан продолжал смотреть на неё спокойно и почти безразлично, но вдруг сказал, – Личная обида не причина отказываться от ребёнка, и это в таком возрасте, – он как-то угадал её подлинный возраст?! Может, обладал своими личными наблюдениями на этот счёт, может быть, просто знал о ней больше, чем она о нём. – Ратмир? – произнесла Ксения. – Я узнала тебя. Помнишь меня?