Loe raamatut: «Книга странствий»

От автора

В суматохе, сумбуре, быстроте нашего времени чтение совершенно необходимо. Я не говорю о социальных сетях, где человек не читает, а, скорее, бездумно перепрыгивает с информации на информацию, не в состоянии задержать внимание более чем на пяти строчках. Быстрее, быстрее, до конца, без конца…

Я говорю о КНИГЕ – «единственной хранительнице человеческой мысли и передатчице ее из века в век, из поколения в поколение». И неважно, бумажная она или электронная. Именно книга может помочь в трудную минуту, отвлечь, увлечь, поставить некий заслон между болью и раненым сердцем, скрасить печальные дни.

В данном случае я говорю о книгах легкого жанра, способных дать отдых утомленному уму, измученной душе. Люди напряженного умственного труда с упоением читали и читают детективы и приключения: стресс, необходимо снять стресс. И легкий жанр в этом бывает совсем неплохим помощником.

Читатель, книга, которую ты открыл, – приключения. Мне хотелось погрузиться в вымышленный, но и реальный, вернее, возможный мир, создать ярких, великодушных, благородных героев, как во времена Жюля Верна и Роберта Льюиса Стивенсона, вырваться из рутины повседневности.

«Книга странствий» – книга для тех, кто любит приключения, неожиданные повороты судьбы, интересуется историей и благосклонно относится к научной фантастике. Она адресована всем тем, кто романтичен и обладает возвышенной душой, кто мечтает о путешествиях и неизведанных землях, всем тем, для кого слова «дружба», «любовь», «преданность» – не пустой звук.

Часть первая
Стоит лишь выйти из дома…

Глава первая,
в которой читатель впервые знакомится с некоторыми героями книги и узнает, к чему иной раз приводит своеволие

Шерсть верблюда была волнистой и мягкой. Она пахла дымом родных костров и степной пылью. Девочка теснее прижалась к теплой шее животного, за которым пряталась. Лежащий на коленях верблюд с высоты своей величественно поднятой головы чуть скосил на ребенка глаза и продолжил равнодушно жевать жвачку, равномерно двигая желтыми зубами.

– Где же мальчишки?

Не обладая в свои шесть лет умением выжидать, необходимым для игры в прятки, девочка приподняла голову так немного, чтобы лишь увидеть, где те, от кого она прячется. Сначала над темно-бурым телом верблюда приподнялась головка в вышитой шапочке, потом – смуглый гладкий лоб и, наконец, – блестящие черные глаза. Этого было достаточно, чтобы себя выдать. И хотя она тут же юркнула вниз, за спину верблюда, цепкий взгляд Джамиля ее заметил.

– Выходи, Гюллер, я нашел тебя! – весело прокричал он. Скорчив недовольную мину на хорошеньком круглом личике, Гюллер вышла из своего укрытия и, намеренно волоча ноги в красных сапожках, медленно пошла к стене юрты. Эти мальчишки сейчас спрячутся, разве она их найдет?

Мальчиков было двое. Быстрый, ловкий, решительный Джамиль, который, даже сидя на войлоке в юрте отца, казался сжатой пружиной. Мгновение – и сорванец вскочит, побежит. Его худое лицо с удлиненными правильными чертами и чуть выступающими высокими скулами сразу привлекало к себе внимание, выдавая нрав независимый и сильный. Горделиво приподнятая голова была красивой формы, а серые, прозрачные, как воды холодного горного ручья, глаза, столь неожиданные у мальчика-степняка при его темной коже и черных волосах, делали его умное лицо еще более запоминающимся. Одет Джамиль был небогато, но аккуратно. Синий чекмень¹ подпоясан желтым поясом. Ноги ловко обхватывали потертые сапожки, стриженую голову прикрывала невысокая войлочная шапка с острым верхом.

Внешность второго мальчика, Малика, была совершенно иной. Невысокого роста, стройный и смуглый, он обладал утонченной внешностью будущего поэта и красотой сказочного принца. Его большие черные мечтательные глаза под ровными тонкими бровями часто задумчиво смотрели куда-то в лишь ему одному понятную даль, чем несказанно удивляли всех взрослых стойбища и более всего отца мальчика – Джуму.

– О, Аллах! – восклицал он. – За что ты покарал меня, послав такого сына?

Кажется, ни одной черты ни внешнего облика, ни характера Джумы не передалось Малику. Джума был мужчиной плотным, коренастым, мешковатым, с кривыми ногами кочевника, с необузданным, жестоким нравом. А мальчик был похож на свою мать, красавицу Бегюль, и это почему-то не добавляло любви к сыну со стороны Джумы.

Но вернемся к мальчикам. Они были ровесниками, и им пошла одиннадцатая весна.

Подойдя к стене юрты, Гюллер прислонилась лбом к серому войлоку. Звякнуло монисто из серебряных монет. Войлок пах почти как бок верблюда – пыльной шерстью и дымом. За спиной девочки раздался приглушенный топот быстрых ног, и наступила тишина. Выждав несколько минут, Гюллер повернулась и начала не спеша, не отходя от юрты, осматривать окрестности.

В образованной песчаными холмами небольшой долине стояло больше десятка юрт – черных, серых и даже одна белая. Перед юртами, присев на корточки у костров, готовили еду женщины. Довольные солнечным днем, неподвижно лежали огромные лохматые псы. Положив широкие лобастые головы на передние лапы, они наблюдали за порядком сквозь сонно прикрытые веки, готовые при любой опасности моментально вскочить и поднять лай. Дальше в весенней степи живописно и привольно разбрелись верблюды.

Гюллер сделала несколько шагов вправо. Мальчиков не было видно. Тогда она пошла в противоположную сторону. Никого. Завернула за юрту. Раздался топот, смех, и, промчавшись мимо девочки, сорванцы прижались к стене юрты.

– Все, я не играю! – выкрикнула девочка и, обиженно сев на землю, обхватила колени, натянув на них подол своего свободного красного платья.

– Почему? – удивился Джамиль. – Ведь все было честно.

– Честно?! – тряхнула головой Гюллер, и ее серебряные серьги задрожали. – Я маленькая, а вы большие. У вас вон какие ноги – длинные, как у верблюдов.

– Ладно, поиграем во что-нибудь другое, – примирительно сказал Джамиль.

– Лучше пойдемте в степь. Там сейчас красиво. Тюльпанов нарвем, – предложил Малик.

Обрадованная Гюллер тут же вскочила на ноги, но, вспомнив, что мать запретила ей уходить далеко от юрты, нерешительно затопталась на месте.

Весенняя степь манила. После долгой, холодной зимы, проведенной в полумраке юрт, детям хотелось побегать среди широкого простора, полного свежего ветра, будоражащих запахов цветущих трав. Видя нерешительность девочки, Джамиль скомандовал:

– Далеко не пойдем. Сразу как позовут, вернемся.

Похвальное решение не отходить далеко вскоре было забыто. Небо, тщательно вымытое зимней непогодой, было ярко-синим, без единого пятнышка. В его бездонной глубине плавно парили орлы, зоркими глазами высматривая добычу. Тюльпаны, послушные легкому ветру, приветливо покачивали своими небольшими красными головками. Симпатичные суслики при приближении детей застывали желтыми столбиками и, издав пронзительный свист, кубарем исчезали в норах. Тушканчики легко взлетали на крутые барханы, используя как руль свои длинные хвосты с черно-белой кисточкой на конце.

Дети бегали за порхающими бабочками, пытались ловить быстрых крапчатых ящерок, щекотали палочками ушастого азиатского ежа, недовольно шипящего на них и не желающего сворачиваться в клубок.

Гюллер утомилась первой. Она присела на пригорок, покрытый травой, и стала плести венки. Медленно и задумчиво бродил Малик. И лишь неутомимый Джамиль бегал кругами, подражая молодому жеребцу.

Внезапно неясная тревога заставила мальчика резко остановиться. Его смутило лицо Гюллер. Девочка продолжала сидеть на пригорке, но руки ее не двигались, незаконченный венок лежал на коленях. Подвижное лицо шалуньи заметно побледнело и застыло. Глаза расширились, округлились и, не отрываясь, смотрели на куст, растущий перед ней.

– Эй, Гюллер, что с тобой? – крикнул Джамиль. Девочка не ответила, не повернула головы. Не отрывая взгляда от лица девочки, Джамиль стремительно пошел к ней. Его ноги мягко шуршали в траве. За спиной слышались шаги Малика.

Небольшая фигурка девочки каменной неподвижностью напоминала статую. Лишь черные, до краев наполненные ужасом, глаза и голубая жилка, бешено пульсирующая на виске, говорили о том, что она жива. Куст перед девочкой скрывал причину ее страха. Джамиль сделал несколько шагов в сторону и увидел, наконец, то, что напугало Гюллер.

С корявых веток куста в сторону девочки медленно сползала крупная, не менее полутора метров в длину, змея. У нее была притупленная голова с резко выступающими височными углами, что делало ее похожей на заржавленный наконечник копья, и сероватое мускулистое тело с вытянутыми оранжевыми пятнами.

У Джамиля не было никаких сомнений – гюрза, самая страшная, самая ядовитая азиатская змея. Видимо, она выбралась из норы, голодная после зимовки, и затаилась на ветке, поджидая птиц. Потревоженная присутствием девочки, змея сползла с куста и медленно сворачивалась в кольца в такой близости от Гюллер, что у Джамиля похолодело сердце. Гюрза могла ударить в любую секунду. От ее укуса человек умирал в жутких мучениях.

Малик рванулся к Гюллер. Джамиль едва успел ухватить его за край чекменя:

– Стой на месте! Не шевелись! Любое неосторожное движение – и змея укусит Гюллер.

– Может, подкрасться и схватить ее за голову, как змеелов Хасан? – нерешительно проговорил Малик.

– Не хватит сил удержать, – покачал головой Джамиль, стараясь унять гулко стучащее сердце. – Змея все равно сможет укусить, прокусив при этом собственную нижнюю губу.

– Что же делать? Как же нам спасти Гюллер?

Время словно остановилось. Жизнь Гюллер повисла на волоске. Девочка смотрела на затаившуюся смерть и, казалось, даже не решалась дышать. Не шевелились и мальчики. Обманчиво неподвижным было и пестрое тело гюрзы. С плоской, словно придавленной головы, не мигая, смотрели на Гюллер стылые, оловянные глаза. И лишь степной весенний ветер был безрассудно смел. Налетая внезапно, он раскачивал траву, среди которой лежала змея, бесстрашно скользил по ее скользкой коже, бесцеремонно шевелил волосы девочки, навевая их на бледное лицо, холодил вспотевшие от страха черные стриженые головы мальчиков.

– Стой здесь, – сиплым шепотом приказал Джамиль и решительно пошел к гюрзе. Свернувшаяся кольцами змея при его приближении повернула голову. Ее холодные глаза разглядывали врага. Джамиль глубоко вдохнул, осторожно сделал еще один шаг и резко взмахнул рукой в сторону змеи. Издав громкое угрожающее шипение, гюрза, как развернувшаяся пружина, сделала молниеносный бросок на всю длину своего тела. Джамиль едва успел отскочить в сторону, чудом избежав укуса. Голова змеи находилась теперь на том месте, где за долю секунды до этого была нога мальчика. Этим прыжком она отдалилась от Гюллер, но была недостаточно далеко, и, если девочка шевельнется, гюрза может сделать прыжок в ту сторону и ударить ее. Значит, опасность не миновала.

Облизав внезапно пересохшие губы, Джамиль еще раз раздражающе махнул рукой перед змеей, заставив ее совершить новый прыжок. Третий раз дразнить змею он не решился, да в этом и не было необходимости. Малик, подскочив к застывшей девочке, схватил ее за руку и потянул за собой.

Перепуганные дети понеслись, не разбирая дороги. Когда, отбежав подальше от опасности, они, наконец, остановились, то почувствовали, что степь утратила для них всю свою привлекательность. К тому же оказалось, что они незаметно для себя так далеко ушли от стойбища, что теперь не могли сразу решить, в какую сторону надо идти, чтобы вернуться.

– Хочу к мамочке! – громко заплакала Гюллер, и крупные слезы потекли по ее круглому личику Равнодушно перелетали с цветка на цветок яркие бабочки, равнодушно посвистывали суслики, равнодушно продолжали парить в синем небе орлы. Никому не было дела до испуганных детей.

В это время Балджа, мать Гюллер, окончив готовить еду, позвала дочь. Та не ответила. В поисках дочери Балджа, невысокая полная женщина с коротковатыми ногами, обошла все маленькое селение. Девочки нигде не было. Гюллер была единственной и горячо любимой дочерью. Балджа подняла тревогу. Обыскав селение, все поняли, что пропала не только Гюллер, но и Джамиль с Маликом.

Прошел полдень. День повернул к вечеру. Из пустыни подул холодный ветер. Обеспокоенные мужчины собирались разъехаться по степи в поисках пропавших и уже седлали лошадей, когда на вершине холма появились дети. Они постояли, разглядывая селение, собравшихся жителей и начали спускаться.

В первое мгновение у Балджи оборвалось сердце – ей показалось, что детей только двое. Она в испуге поднесла руку ко рту, готовая закричать, и тут ее глаза нашли дочь.

Девочку нес на спине Джамиль. Измученная и заплаканная Гюллер обхватила руками шею мальчика и положила голову на его плечо. На шаг позади Джамиля плелся Малик. Он словно не торопился, вполне справедливо решив, что получить наказание никогда не поздно. Обрадованная Балджа поспешила навстречу детям, схватила на руки дочь, громко запричитала, целуя замурзанное личико малышки:

– Цветочек мой ненаглядный, звездочка моя ясная, жеребеночек мой быстрый! Зачем ты пошла с этими озорниками и неслухами? Чему хорошему ты можешь у них научиться?

Отдав девочку, Джамиль устало остался стоять на месте, ожидая, что скажут насупленные мужчины.

– Кто придумал пойти гулять в степь? – грозно спросил Саламгулы, отец Гюллер.

Саламгулы был самым богатым в стойбище. Табуны его коней ходили в округе, овцам его не было числа. Юрта его была белой, большой и нарядной.

– Я, – быстро ответил Малик, опустив голову и глядя исподлобья: видимо, он готовился к этому ответу всю дорогу. – Я всех сманил, и я виноват.

– Никто меня не сманивал, – гордо сказал Джамиль, вскинув голову и сделав шаг вперед, – это ишака манят, и он идет. А я сам решил, сам пошел, сам отвечать буду.

По худому, умному лицу Расула, отца Джамиля, пробежала довольная улыбка: сын горд и независим. Это хорошо.

– Не надо их наказывать – они спасли меня от гюрзы! – закричала Гюллер и быстро поведала о встрече со змеей, думая, что теперь, после ее рассказа, мальчики будут выглядеть как богатыри, совершившие подвиг.

Но ее рассказ лишь испугал взрослых. Балджа, все также причитая, потащила дочь в юрту. Следом за хозяйкой, вторя ей и испуганно подвывая в ожидании наказания за недосмотр, поплелись две худые рабыни. Саламгулы похлопал плеткой по голенищу своего сапога, рассматривая стоящих перед ним мальчиков, но, ничего не сказав, отправился ужинать.

Джума же в первую минуту похолодел при мысли о том, что по вине Малика могла погибнуть дочь Саламгулы. Затем кровь бросилась ему в голову, сделав постоянно красное лицо бордовым. Желтые глаза недобро вспыхнули. Оскалив крупные зубы, Джума взмахнул камчой². Малик отшатнулся, попятился и, повернувшись, поспешил к своей юрте. За сыном понуро пошла Бегюль с грудным младенцем на руках и в окружении трех маленьких девочек разного возраста, цепляющихся за ее широкое платье.

Не так и давно, каких-нибудь десять лет назад, слава о красавице Бегюль разносилась по всей бескрайней степи, передаваясь от селения к селению. Как быстро исчезли красота, девичье радостное ожидание, молодая безудержна я смешливость! Жизнь со вспыльчивым, недобрым Джумой, ежегодные роды, забота о большой семье преждевременно состарили женщину: Бегюль стала тихой, замученной, забитой. И лишь имя ее – Бегюль, что значит «роза», напоминало о былом.

Женщина знала – ничто не остановит взрыв бешеной свирепости мужа. Ударами гибкой, сплетенной из кожаных полос камчи будет наказан не только сын, но и она.

Вслед за ними к юрте Джумы поспешила галдящая ватага детей. У юрты был приподнят и подвернут край войлока, чтобы сквозь деревянную решетку весенний ветер свободно обдувал помещение, а хозяева могли обозревать окрестности.

Ребятня радостно и по-детски бездумно облепила решетку, словно предполагаемое зрелище было не наказанием, а театральным представлением. Черные глазенки блестели, покрасневшие на ветру носы с шумом втягивали текущие сопли, а те, что не хотели втягиваться, просто слизывались языком, потому как грязные руки, в царапинах и цыпках, были заняты – они держались за дерево решетки.

– Пошли вон! – рассерженно закричал Джамиль, оскорбленный этим вниманием, бросаясь разгонять любопытных. Он хотел вбежать в юрту и встать рядом с Маликом.

– Остановись, Джамиль! – приказал Расул. – Ты не можешь мешать отцу воспитывать сына.

– Но за что?!

– Каждого из нас испугал рассказ Гюллер. Но все разные. Балджа будет весь вечер держать Гюллер в юрте. Джума накажет Малика и так выплеснет свой страх.

– Он не имеет права.

– Имеет. Разве домулла в мактаби³ не дает вам подзатыльники, не учит палками по подошвам ног?

– Но ведь Вы, отец, никогда меня не наказывали.

– Это правда. Я считаю, чтобы вырастить мужчину, не надо ранить его гордость и унижать побоями.

Джамиль несколько секунд смотрел в строгое лицо отца, обдумывая услышанное. Потом шагнул к нему, на мгновение прижался лбом к его высокой, сухощавой, подтянутой фигуре и тут же отступил назад, боясь показаться отцу слабым. Но голос его был полон восхищения и любви, когда он сказал:

– Вы самый лучший отец.

Расул приподнял руку и ободряюще похлопал сына по плечу.

…Солнце опустилось за горизонт. За простой черной юртой Расула на подсохшей земле сидели Джамиль и Малик.

– Больно? – спросил Джамиль, глядя на плечи Малика. В этом месте чекмень был, словно бритвой, буквально пропорот резкими ударами плетки.

– Нет, – угрюмо ответил Малик. Он все время ежился, видимо, стараясь, чтобы одежда как можно меньше касалась избитых частей тела.

– Тетушку Бегюль тоже бил? – спросил Джамиль.

Малик кивнул.

– Ее-то за что? – возмутился Джамиль.

– Говорит, одних девчонок рожать умеешь, – нехотя объяснил Малик.

– Девочки – это хорошо, – неуверенно сказал Джамиль и, отвечая на недоуменный взгляд Малика, добавил: – Ну, за девочек калым дадут. Разбогатеет.

Сидя плечом к плечу, два друга замолчали, обдумывая своеобразный склад ума кочевников. Почему если девочки приносят в семью богатство, все радуются рождению мальчика, для будущей женитьбы которого иная семья с трудом десятилетиями собирает деньги на калым?

Гасла заря, окрашивая последними розовыми лучами сизый небосклон. В густой синеве постепенно темнеющего неба засветились звезды. Долгий день весны 1090 года неспешно заканчивался.

Глава вторая,
в которой читатель отправляется на север Франции и знакомится еще с одним героем книги

Тусклый свет проник в комнату сквозь небольшое окно, заклеенное промасленной бумагой, и осветил ее более чем скромную обстановку. Стены, выстроенные частично из глины, частично из мелких камней и укрепленные бревнами, были темного цвета. Причиной этому было время, но в еще большей степени – очаг в углу комнаты, грубо сложенный из камней. Когда в очаге горел огонь, то предполагалось, что дым будет выходить в небольшое отверстие, проделанное в крыше. Но часто порывы резкого ветра мешали правильному устремлению дыма в небо, и тогда он серыми клубами просто расходился по комнате и покрывал все предметы слоем сажи. В вечернее время и в непогоду комната освещалась красноватым светом еловых лучин, также добавлявших свою долю копоти в черноту стен и низко нависшего потолка.

С двух сторон очага, придвинутые к стене, стояли деревянные скамьи с низкими спинками и неказистыми, но толстыми устойчивыми ножками. Обстановку довершала столешница, два табурета из обрубков дерева и небольшая полка для оловянной посуды, прибитая рядом с очагом. Земляной пол жилища, политый водой и чисто выметенный, все же был весь в неровностях и мелких ямках, оставленных копытцами козы с козленком, живших в зимние холода вместе с людьми.

В глубине комнаты, прижатая боком к стене, находилась лестница, по которой можно было подняться на второй этаж в еще одну комнату дома. Поднимаясь по крутым ступеням из необструганного дерева, вы видели сквозь них стоящий под лестницей большой деревянный сундук, для прочности обитый по углам полосами железа. На чуть выпуклой крышке сундука лежал плоский матрас, набитый соломой, и покрывало из желтоватых кусочков бараньих шкур, сшитых веревками, распространявшее кисловатый запах необработанной кожи.

Обладатель этого «роскошного» ложа находился тут же, в комнате. Это был высокий, статный мужчина лет двадцати. Его симпатичное лицо с крупными чертами в обрамлении густых русых волос привлекало своей непритворной искренностью. В голубых ясных глазах светился ум, говорящий о глубине его внутреннего мира и философском складе характера.

Юноша сидел возле окна и сосредоточенно работал. И хотя его сильные, ловкие руки двигались умело, быстро и, главное, привычно, постороннему взгляду показалось бы удивительным, что человек с внешностью героя рыцарских баллад выполняет не соответствующую такой внешности работу.

Дело в том, что Андрэ – так звали молодого человека – мирно ткал. Но при этом лицо его не было спокойным или сонно задумчивым, как можно было ожидать при такой работе. Напротив, глаза его были печальны, а симпатичное, хотя и бледное лицо полно уныния, совсем не вязавшегося с его добротой и открытостью.

Андрэ напряженно раздумывал о своей судьбе, и она ему виделась незавидной.

Оставшись сиротой в раннем возрасте, Андрэ был лишен и материнской ласки, и отцовской заботы. Матери он не помнил и остро переживал ее отсутствие в своей памяти. Лишь иногда в его снах появлялась женщина, лица которой он не мог различить, но которая, приблизившись, ласково гладила мальчика по голове. Он ясно ощущал прикосновение легкой руки и был полон уверенности, что это рука его матери. В этот момент Андрэ испытывал необыкновенное, неземное блаженство, и, боясь вновь остаться в одиночестве, он начинал молить женщину не уходить, не покидать его, до боли в груди всматривался в неясное лицо. Казалось, еще мгновение этой муки напряженного всматривания – и мутный туман, загораживающий, стирающий черты, рассеется: он, наконец, увидит лицо своей матери, обязательно сказочно прекрасное. Но это мгновение никогда не наступало: женщина молча проскальзывала сквозь пытающиеся схватить ее руки мальчика, уплывала вдаль и исчезала. Ее образ так никогда и не прояснился. Андрэ просыпался с мокрым от слез лицом и недетской тоской в сердце.

Единственный родной человек, который был по-своему к нему привязан и который хоть как-то о нем заботился, был его старший брат Бастиан. Когда Андрэ исполнилось восемь лет, Бастиан отдал его монахам в монастырь. Три года провел мальчик в монастырской школе. Монахи научили его читать по-латыни, письму, счету, церковному пению. Предполагалось, что Андрэ станет монахом, но неожиданно Бастиан забрал его.

С той поры прошло много лет. Бастиан женился, у него появились дети. Но Андрэ продолжал жить в семье брата, хотя с некоторых пор опека старшего брата, становясь день ото дня все навязчивей и тягостней, стала вызывать в юноше неясную тревогу. Казалось, старший брат старался оградить младшего от всего, особенно от друзей, которые, по словам Бастиана, полны пороков и если чему и могут научить, так только бездельничать, праздно шататься и пьянствовать, и от девушек, у которых лишь одна цель – соблазнить юношу, а затем женить его на себе.

Рассуждая таким образом, Бастиан делал вывод, что избежать людских пороков и опасных связей можно лишь дома, за ткацким станком. Именно здесь ничто не угрожает неопытной душе. И Андрэ был вынужден работать, не разгибая спины, задыхаясь в душной атмосфере жилища. В его голове беспрестанно роились смутные, еще не оформившиеся мысли. Они тревожили его днем, не давали уснуть ночью. Андрэ страстно хотел поменять свою однообразную, унылую жизнь, но пока он не знал, как это сделать, а потому не находил в себе необходимой для этого решимости.

Шум на улице вернул Андрэ из грустных раздумий к действительности. Он слегка мотнул головой, отгоняя непрошеные мысли, встал, едва не задев головой деревянный потолок, потянулся, разминая затекшие суставы, и только сделал шаг в направлении двери, как та открылась, и в дом вошло несколько человек.

Первой легко и быстро вошла худенькая, хрупкая женщина, Сесиль – жена Бастиана. Ее продолговатое миловидное лицо освещалось чуть виноватой, застенчивой улыбкой. На бледном лице голубели глаза в окружении пушистых светлых ресниц. Кусок полотна закрывал лоб, обхватывал щеки, проходил под подбородком и, завязанный на макушке, полностью скрывал волосы женщины.

Следом за матерью вбежали племянники – семилетний Жюль и пятилетняя Адель, оба светловолосые и светлоглазые.

Войдя в дом, Сесиль вытащила озябшие ладони из боковых пройм сюрко⁴, куда она их спрятала от прохладного ветра на улице, развела руки в сторону, как делает человек, когда удивляется, и проговорила мягким, певучим голосом:

– Что же ты сидишь, Андрэ? Выйди, посмотри, что творится на улицах.

И действительно, ранней весной 1096 года тихий городок Н. шумел, как потревоженный улей. Владелец замка Филипп Девусьон объявил о помолвке своей дочери, красавицы Изабеллы, с бароном Теодором де Морель. По случаю столь важного события устраивался рыцарский турнир, призванный украсить и сделать надолго запомнившимся семейное торжество. Десятки рыцарей в окружении оруженосцев, пажей, слуг заполнили город: ведь чем больше свита, тем важнее феодал.

Вскоре и в замке, и в городе не осталось места для всех желающих. Ряды разноцветных шатров и палаток выросли даже за городскими стенами. А в город вслед за великолепными сеньорами нахлынули торговцы, менялы, бродячие актеры. Звуки труб и рогов, звон церковных колоколов, бряцание оружия, стук копыт, гомон толпы разогнали сонную одурь маленького городка. Всех охватило радостное возбуждение.

– Пойдем, пойдем смотреть жонглеров! – запрыгал Жюль вокруг Андрэ, дергая того за руку.

Андрэ вновь шагнул к двери, и вновь ему помешали, на этот раз окончательно. Дверь открылась и впустила еще одного обитателя дома – Бастиана. Это был крепкий, несколько полноватый мужчина среднего роста, с крупным, гладко выбритым лицом.

На первый взгляд, братья были похожи: та же светлая кожа, те же русые волосы и голубые глаза. Но главным в лице Андрэ была доброта, а в лице Бастиана – привычное и плохо скрываемое раздражение. Сразу с порога, голосом, не допускающим возражений, мужчина объявил:

– Незачем бесцельно бродить по улицам. Завтра успеем все и всех рассмотреть. А сегодня надо работать.

Андрэ очень хотелось пройти по улицам, потолкаться возле выставленных в окнах домов щитов участников завтрашнего ристалища, внимательно разглядеть доспехи, мечи, длинные копья, обсудить шансы на победу каждого из рыцарей, да и просто послоняться среди горожан, которые на радостях, в ожидании турнира, побросали все свои дела и веселыми толпами бродили по узким, грязным, но оживленным улицам, запруженным повозками, лотками, крикливыми торговцами, выхваляющими свой товар.

Но спорить Андрэ не стал. Он, впрочем, как и всегда, повиновался старшему брату. В ответ на разочарованный взгляд Жюля Андрэ чуть виновато пожал плечами, погладил мальчика по белокурой головке и вернулся к своему месту за станком, поставил ноги на подножки, взял в правую руку челнок с утком. Быстро задвигались ремизки⁵, застучал батан⁶. Полотно начало наматываться на валик.

Бастиан обвел торжествующим взглядом жену и детей. Беспрекословное повиновение младшего брата льстило его самолюбию. К тому же Андрэ работал исключительно быстро. И хотя вслух Бастиан никогда этого не говорил, он прекрасно понимал, что доходы от работы Андрэ составляют большую часть семейного бюджета. Это была главная причина, по которой Бастиан считал своим долгом держать младшего брата в строгости и не позволять ему никаких вольностей.

Сесиль растерянно потопталась на месте, не одобряя ни слов мужа, ни его поведения, и жалея расстроенного сына, но ничего не сказала. Женщина подтянула спереди подол своего платья так, что стали видны полосатые чулки, и начала разводить огонь в очаге.

Сесиль коробило неуместное торжество мужа, его несправедливость в отношении Андрэ. Несколько раз она пыталась поговорить с Бастианом, объяснить ему, что его давление на брата чрезмерно, но муж был слишком самоуверен. Он считал невозможным для себя прислушиваться к словам женщины. Человек своего времени, Бастиан утверждал, что физическая слабость женщин прямо сказывается на их умственных способностях. К тому же каждая женщина была великой грешницей и коварной искусительницей. Разве, послушав ее однажды, мужчина в лице Адама не был изгнан из Рая?

– Именно ты соблазнила того, кого не сумел соблазнить дьявол, – восклицал Бастиан, повторяя слова Тертуллиана⁷, этого средневекового женоненавистника. – Исправление твоей вины стоило жизни Сыну Божьему.

Такими словами и обвинениями встречал Бастиан все робкие попытки Сесиль вступиться за Андрэ. Его голос при этом гремел, рокотал, сотрясал атмосферу дома, и тихая женщина, пугаясь, замолкала.