Loe raamatut: «Двойное кольцо»

Font:

Тиатарские радости

Когда мне становится тяжко и муторно, я стараюсь вспомнить картину, которая сразу погружает меня в состояние тихого счастья. Мысленно проскальзываю внутрь своей памяти и остаюсь там, как в надежном прибежище, пока не вернется душевное равновесие. Иногда хотелось бы переместиться туда насовсем, но в воспоминаниях жить нельзя. К тому же в моем восприятии запечатлено не одно внезапно выхваченное мгновение, а множество сходных срезов реальности, почти тождественных, как взаимное отражение вереницы зеркал или череда параллельных вселенных. В них действуют те же лица, и происходит всё в том же месте, и даже слова подчас произносятся те же самые, но каждый раз всё немного иначе.

Тиатара. Планета в системе Айни. Тиастелла, самый крупный здесь город. В городе – старинный аристократический дом, извне – изысканно ассиметричный, состоящий из закругленных волнообразных линий, внутри – похожий на раковину или орбитальную станцию с несколькими отсеками. Впрочем, многое для уроженцев Земли здесь интуитивно понятно. И я уж буду называть помещения, как нам привычно.

Маленькая гостиная, примыкающая к овальному залу. Юноша учит девушку обращаться со скрипкой. Он – человек, она – нет. Его зовут Карл-Макс. Ее – Иссоа. Он – барон, она – принцесса императорской крови, ее предки – с погибшей планеты Уйлоа. Я сижу рядом и временами перевожу их реплики. Они общаются на космолингве, искусственном межгалактическом языке, который Карлу-Максу кажется мертвым и невыразительным. С экспрессивной идиоматикой там действительно швах, и никакое «доннер-веттер» на космолингве ввернуть невозможно. Но уйлоанского он еще не освоил, а Иссоа не говорит ни по-немецки, ни по-английски. Упрощенному английскому, правда, ее обучали в школе, но больших успехов она не достигла.

Большинство понятий, касающихся человеческой музыки, и особенно скрипки, ее устройства и приемов игры на ней, отсутствуют в космолингве, а в уйлоанском тем более. Зато есть слова итальянские. Поскольку я космолингвист, мне приходится быстро подыскивать нужные термины, изобретать аналоги или объяснять, что Карл-Макс имеет в виду.

За нашими музыкально-словесными упражнениями с нескрываемым удовольствием наблюдают старший брат Иссоа – мой опекун и учитель, магистр Джеджидд, он же принц Ульвен Киофар, – и отец Карла-Макса, барон Максимилиан Александр Ризеншнайдер цу Нойбург фон Волькенштайн, знаменитый исследователь цивилизаций дальнего Космоса. Оба они иногда вступают в беседу, потому что магистр – выдающийся переводчик (его псевдоним, «Джеджидд», означает на тагманском «Толмач»), а Максимилиан Александр – не только космоплаватель, но и музыкант, хотя его инструмент не скрипка, а клавишный синтезатор. На Земле это, вероятно, был бы скорее рояль, однако в Космос рояль не затащишь. Впрочем, из синтезатора можно извлекать куда более разнообразные звуки, чем из рояля, изображая и орган, и оркестр, и любые другие натуральные и электронные инструменты. На Арпадане, где мы раньше жили, отец и сын часто играли дуэтом. Они любят старинную музыку, и мне теперь тоже придется ее полюбить.

Карл-Макс – мой жених. Я – будущая баронесса. И я нисколько его не ревную к уйлоанской сирене. На взгляд обычного человека, она может, как все уйлоанцы, показаться каким-то чудовищем. Три глаза, зеленоватая кожа с еле видимыми чешуйками, вместо волос – гибкий панцирь темного цвета, пальчики с перепонками. Но Иссоа обворожительна. В ее глазах – бирюза океана. Ободки вокруг глаз – золотистые. Голос… С ним не сравнится вообще ничто.

Поначалу Карл-Макс обозвал ее между нами «Царевной-Лягушкой» (Froschprinzessin), однако, познакомившись с нею поближе и услышав, как она поет и играет на своем уйлоанском стеклянном органчике, мийон эреллай, тотчас переменил ее прозвище на «Лорелею». Оно только для нас двоих, она об этом не знает.

Полагаю, что люди для уйлоанцев тоже выглядят как минимум странно или даже уродливо, и я теряюсь в догадках, насколько Иссоа находит моего Карла-Макса красивым (кстати, она зовет его «Каарол»). Впрочем, сейчас он не такой покоритель девичьих душ, каким был в нашей школе на Арпадане. Сердце ринулось в пятки, когда я его впервые увидела! Ангел космоса. Греческий бог. Златокудрый, синеглазый, высокий, стройный, облаченный в комбинезон, мягко переливавшийся радужными оттенками. Я влюбилась и страшно переживала за собственную нескладность и отсутствие светских манер. Мне казалось, он смотрел на меня свысока. Ишь, барон-вундеркинд, такой-этакий… А сейчас он всё еще слаб, тощ и бледен после всего пережитого. Но теперь я люблю его не с девчоночьим придыханием «ах, какой парень!», а гораздо сильнее и глубже.

Мне приятно, что он улыбается и снова видит смысл в своей жизни, пусть даже смысл не слишком значительный для бывшего космоплавателя: научить уйлоанскую девушку обращаться со скрипкой. Задача, кстати, совсем не простая. Иссоа, при всей своей музыкальности, не может ни расположить инструмент на плече, прижав подбородком (анатомия уйлоанцев отлична от нашей), ни управляться с обычным смычком – он ей тяжел, громоздок и неудобен. Ну, ладно, пускай она держит скрипку вертикально, упирая не в пол, а в колено. И смычок для нее заказали другой, полегче и поизящнее. На Тиатаре никто никогда не изготавливал скрипичных смычков. Карл-Макс и его отец долго мучились с чертежами, искали нужные материалы, выбирали, к кому обратиться… Пока что Карл-Макс осваивает с Иссоа прием пиццикато – то есть игры на струнах щипком. Это тоже не очень легко для девушки-уйлоанки, пальчики у нее нежные, а подушки на них чуть пупырчатые. Но она старается. Она просто влюбилась в это инопланетное «виолино», как она зовет скрипку. Наверное, магистру Джеджидду придется где-то добыть для сестры такой раритет. Или… Карл-Макс втайне намерен подарить ей своё сокровище?.. Скрипка стоит почти как новенький космолет. Она сделана в восемнадцатом веке в Германии. На Земле таких осталось немного, а в Космосе, кроме нее – ни одной. Конечно, можно попробовать изготовить точную копию. Однако это будет уже не то. На Тиатаре не растут ни ели, ни горные клёны. И никто не умеет варить тот особенный лак, который придает инструменту медовую мягкость звучания.

Карл боится, и не без оснований, что больше не сможет играть, как раньше. Восстановление его организма после катастрофы при приземлении тактайского космолета происходит медленнее, чем хотелось бы всем, и неизвестно, будет ли полным. Карла собрали фактически заново, применив небывалые методы – сочетание бионики с регенерацией – это само по себе настоящее чудо. Он ходит, он старательно разрабатывает все суставы и мышцы, особенно кисть правой руки, которая была раздроблена вдребезги. «Но, Юльхен, на скрипке нужно каждый день упражняться. Хоть понемногу. Иначе быстро утратишь все навыки. А у меня рука как пришитая»…

И всё-таки уроки с Иссоа не проходят бесследно. Увлекшись, он сам берет у нее инструмент и пытается показывать технические приемы. Потом извиняется, что получается плохо. Но Иссоа перенимает самую суть. Она необычайно талантлива. И так жаль, что обычаи не позволяют принцессе стать музыкантшей. Играть и петь ей дозволено только дома, при родственниках и при нас. Мы считаемся близкими друзьями Ульвена, а его слово здесь закон даже для госпожи Файоллы Киофар. Она – мать семейства, но он – глава рода и хранитель традиций династии.

Всё происходящее здесь необычно для Колледжа космолингвистики. Никто из преподавателей не приглашает студентов, и тем более одиноких студенток, делить стол и кров. Мой случай – редчайшее исключение, ибо сама ситуация оказалась из ряда вон выходящей. Магистр Джеджидд пока еще мой опекун. И я не живу в его доме, а лишь встречаюсь там с моим женихом Карлом-Максом, который является в гости с отцом и никогда не остается наедине ни со мной, ни с Иссоа. Таков этикет. И обычно в доме также находится госпожа Файолла, а порой заглядывает и племянница Ульвена, Маилла, моя подруга, которая тоже учится в Колледже. Я бываю здесь только по выходным. И если вдруг по каким-то причинам госпожа Файолла отсутствует, ночевать меня не оставят. Это в Колледже молодежь с разных планет вольна устраивать личную жизнь как угодно, хоть вдвоем, хоть втроем, хоть компаниями, но в Тиастелле, да еще в столь высокородном семействе, все приличия неукоснительно соблюдаются. Магистр Джеджидд вовсе не чопорный сноб, даже если порой таким кажется, однако он полагает, что в этикете есть нравственный смысл, и в стенах его дома все, включая инопланетян, должны подчиняться старинным уйлоанским порядкам. Разумеется, никаких простецких походных штанов и тем более соблазнительных шортиков на благородных девицах, – исключительно длинные платья!.. Барон Максимилиан Александр совершенно согласен с его высочеством принцем насчет этикета, хотя, насколько я знаю, к дамским брюкам давно привык – у космолетчиков принят стиль унисекс.

После такого вступления можно подумать, будто я всю жизнь мечтала стать баронессой и безумно горжусь тем, что вращаюсь в кругу высшей знати. Да ничуть! Я обычная девушка, хотя, как магистр охотно напоминает, «из почтенной семьи». У меня, правда, причудливо длинное имя, русско-испанское: Юлия Лаура (или Юлия Антоновна) Цветанова-Флорес. Но оно не аристократическое. У нас не было в роду ни бояр, ни дворян, ни идальго. И если другие девочки в детстве воображают себя королевами и принцессами, меня эти сказки не увлекали. Я росла в городках при земных космодромах, и мне нравились космические корабли, межпланетные путешествия и иностранные – иногда совсем странные – языки. Прежде, чем всерьез заняться космолингвистикой, я сделалась полиглотом, причем самоучкой, без чьей-либо помощи. А уж когда дорвалась до контактов с инопланетными собратьями по интеллекту, то никакие дворцы, короны, кареты и прочие финтифанты не могли бы меня соблазнить. Космос стал моим домом, разлуку с Землей я перенесла без душевных терзаний, завидное здоровье позволило мне легко приспосабливаться к жизни почти где угодно – на орбитальной космической станции близ Энцелада, в исследовательском поселении на Арпадане, или здесь, на Тиатаре, где можно нормально дышать без купола и скафандра.

Папа, Антон Васильевич, и мама, Лаура, остались на Арпадане; они там работают. Папа – консул Земли, мама – заведующая детским садиком для маленьких разнопланетных детишек. Она сама его организовала, когда у них родился мой младший братик Виктор. Виктора я никогда не видела, только на файлах, которые мне изредка присылают сюда с Арпадана. Мои родители вместе с Виктором собираются посетить Тиатару, и я с нетерпением их жду. После десятилетней службы папа и мама имеют право выйти в отставку и выбрать, куда отправиться дальше. Перелет семьи в одну сторону, даже длинный и сложный, будет оплачен за счет Межгалактического альянса. Правда, если потом они всё-таки захотят вернуться на Землю, то это будет уже за их собственный счет. Но они рассудили, что мы непременно должны увидеться в этой жизни еще раз. Их предполагаемый прилет будет приурочен либо к защите моей магистерской, либо к нашей с Карлом свадьбе. А может быть, удастся как-нибудь совместить два этих события.

В общем, наши собрания в доме семьи Киофар столь же благопристойны, сколь полны чистой радости и взаимной приязни. Никто не ощущает себя скованным, все непринужденно общаются, шутят, иногда немного дурачатся, особенно молодёжь: мы с Карлом, Иссоа и Маилла. Ульвен старается, чтобы его остроты не звучали язвительно. Всю убойную мощь своей мрачной иронии он копит для занятий в колледже. Вот там я могу получить от него по заслугам, невзирая на наши, как сказал один мой приятель, виссеванец Фаррануихх, «неформальные отношения». Знал бы кто, насколько они в самом деле необычайны…

Впрочем, госпожа Файолла давно обо всем догадалась, только я оставалась в неведении, пока однажды невольно не подслушала разговор Ульвена с матерью, и с леденящим ужасом поняла, героиней какой немыслимой драмы я стала.

Написать истертую фразу «он любит меня» – значит, вообще ничего не сказать. О пошлом романчике между учителем и ученицей тут и речи быть не могло, особенно если учесть, что он принц, а я – инопланетянка.

Разговор велся на уйлоанском, а там есть особое образное выражение – «сюон-вэй-сюон», – которое трудно передать на каком-то другом языке. Ближе будет, наверное, «не чаять души» или жить «душа в душу», но это тоже не то. Обе эти идиомы вполне обиходные, а «сюон-вэй-сюон» – из сакрального лексикона. Уйлоанское «сюон» – не просто «душа», это сущность разумного существа, имеющая, по их представлениям, форму светящегося кольца. А удвоенное «сюон» графически выглядит как математический знак бесконечности. Сцепка душ, которую нельзя разорвать. Ульвен тогда поручился госпоже Файолле, что я никогда не узнаю об этом. А я ненароком узнала. И, мне кажется, он это чувствует. Но нигде, ни разу, ни в какой ситуации он ни словом, ни жестом не выдал истинного ко мне отношения. Я могла судить о всей силе его привязанности лишь по скрытым и косвенным признакам.

Сначала он, вероятно, пытался избавиться от этой болезненной для него взаимозависимости, преднамеренно допустив грубый выпад в адрес землян – я тогда совершенно терялась в догадках, с чего бы он за семейным обедом вдруг вспомнил о свойственном нам первобытном каннибализме. Если б я взвилась и вскипела, это бы подтвердило нелестное мнение о землянах как существах агрессивных и все еще диких. Но я не скатилась до ссоры, хоть не стала скрывать обиды. Тот экзамен я выдержала. Он дважды передо мной извинился в присутствии всех очевидцев. Кстати, меня восхищает его привычка просить прощения, если он понимает, что неправ, ошибся или некстати вспылил. По-моему, это признак не только изысканной вежливости, но и великодушия.

Потом, когда та же злосчастная тема возникла в моем конфликте с преподавателем истории цивилизации, профессором Уиссхаиньщщем с планеты Аис, магистр накричал на меня у себя в кабинете и затем, как мне представлялось, целый день нещадно третировал. На самом деле, как намекнула мне потом Маилла, он страшно боялся, что, если вопрос поставят ребром – профессор Уиссхаиньщщ или я – то из Колледжа вылечу я. И больше мы никогда не увидимся, потому что меня депортируют к родителям на Арпадан. К счастью, а может, и благодаря каким-то закулисным усилиям опекуна, тот конфликт завершился почетным для всех компромиссом. Меня не выгнали, а с профессором Уиссхаиньщщем мы кое-как помирились. Не думаю, что отношение Уиссхаиньщща к уроженцам Земли теперь резко улучшилось, но он согласился внести в читаемый им лекционный курс коррективы, чтобы наша история не казалась такой омерзительной. Аисянам чужды наши эмоции, однако им свойственна определенная справедливость, иначе столь темный субъект, как профессор Уиссхаиньщщ, не получил бы должность куратора Тиатары от Межгалактического альянса. Впрочем, об этом тоже публично нельзя говорить, и магистр открыл мне столь важный секрет, посчитав меня достойной доверия.

И последнее: возвращение Карла-Макса к теперешней почти обыденной жизни не могло бы произойти без магистра. Иначе мой жених остался бы обездвиженным инвалидом, да еще без правой руки. Карл-Макс предпочел бы самоубийство, чем это жалкое существование. Я бы не удержала его, если бы дело дошло до катания в инвалидной коляске и кормления с ложечки. Он не хотел, чтобы я, его Юльхен, задорная и веселая девушка, какой он знал меня на Арпадане, превратилась в измотанную сиделку. А я ни за что не хотела его отпустить.

Видя, как мне дорог мой Карл и как я бьюсь за него, Ульвен взбудоражил полмира. Без него никто бы не вызвал сюда две команды врачей с двух далеких планет, и никто бы не смог убедить в срочной необходимости столь затратного подвига существо, абсолютно чуждое всяких чувств – куратора Уиссхаиньщща. Я не знаю, чем Ульвен это аргументировал. Вряд ли он рассказывал аисянину о любви двух подростков, почти по Шекспиру. И уже тем более магистр не мог никому поведать про двойное «сюон», которым мы связаны с ним. Но он сумел отыскать и слова, и, главное, средства. По законам Межгалактического альянса, за всё нужно платить. И Ульвен расплатился. Он безотлагательно продал свою долю в здешнем главном предприятии по производству лингвочипов, концерне «Тиалингво». И опустошил основную часть своих личных счетов, поэтому вынужден теперь жить на жалованье магистра и гонорары за разовые консультации. Доход у него не маленький, но с прежним его состоянием не сравнится. Об этом мне тоже втихомолку нашептала Маилла, объясняя, почему госпожа Файолла встречает меня учтиво, но подчеркнуто холодно. Я ее понимаю. С точки зрения матери, Ульвен поступил совершенно неосмотрительно. Недаром он запретил где-либо об этом упоминать. По официальной версии, он лишь координировал поступление помощи, и она предназначалась для всего медицинского центра. И лишь случайно так получилось, что первым успешно прооперированным и полностью восстановленным пациентом оказался мой жених.

Между нами сплошные запреты. Этикет, этикет и еще раз этикет. Нельзя произносить слова благодарности, кроме самых необходимых. Нельзя прекословить, когда он чего-то не просит, а требует. Нельзя преступать предписанные границы. Никогда никакой фамильярности. Всегда учтивое «вы». Безусловно нельзя прикасаться друг к другу. Очень многое нельзя говорить. Он мне может делать подарки в честь важных событий в моей жизни, а я ему нет. Потому что он мой опекун, а я подопечная. Я – студентка, он – принц.

При этом дома магистр со мною любезен и мил. И ласково предупредителен с Карлом. Похоже, наши мимолетные нежности, все эти словечки, взгляды и касания рук, нисколько его не коробят и не раздражают. Излечился?.. Однако я стала достаточно взрослой, чтобы понять: от двойного «сюон» нет лекарств. Это чувство – вовсе не вожделение. Но с ним ничего поделать нельзя. Оно есть, и оно всегда будет с нами.

Да, он может меня отчитать как девчонку за плохо сделанное задание, да, я буду стоять и кивать – «извините, магистр», «больше не повторится, магистр». В колледже мы – лишь учитель и ученица, и поскольку он мой будущий научный руководитель, то ко мне еще больше придирок, чем ко всем остальным.

Но когда в очередной раз понадобится, чтобы кто-нибудь меня вытащил из какой-нибудь черной дыры, я уверена, мне не придется об этом просить. Он узнает и придумает способ спасти меня. Если это вообще в чьих-то силах.

Совершеннолетие

Третий мой день рождения на Тиатаре. Восемнадцать лет. По земным законам я становлюсь юридически самостоятельной.

Шестнадцатилетие я весело и беззаботно отмечала в Миарре, в гостях у тагманца Маттэ, который позвал к себе нашу компанию – моего тогдашнего поклонника драконоида Рэо, нашу однокурсницу, похожую на чертенка Эйджонг с ее котообразным другом Ксюмо, и нашу соседку Саттун, – она кремниевый гуманоид тактаи.

Следующий день рождения я не праздновала – тогда случилась беда с Карлом-Максом. И лишь неожиданный подарок от магистра Джеджидда немного скрасил мне эти страшные дни. Подарком стал невероятно продвинутый, стильный и при этом удобный девайс-трансформер с искусственным интеллектом, который я назвала «Алуэссой». По дизайну сразу стало понятно, что вещица – женственная, хотя вроде бы какой может быть гендер у техники? Но прежний мой планшетик звался Бобиком (от фирмы Brilliant Brain), и я относилась к нему как к собачке. У техники, я уверена, тоже есть «сюон», но попроще, чем у разумных существ. Космолетчики это знают, и недаром имя для корабля выбирают весьма придирчиво.

Бывший корабль барона Максимилиана Александра, который он продал ради спасения сына, носил имя «Гране». Когда я впервые услышала это название, я даже приняла его за слегка искаженное Granny – «Бабушка». Осознав ошибку, подумала, что корабль назван в честь какого-то родственника или, может быть, места.

Оказалось, всё куда интереснее! «Гране» – небесный конь, на котором передвигалась героиня оперной эпопеи композитора Вагнера. Девушку звали Брюнхильдой, сама она была бессмертной валькирией, ставшей ради любви человеческой женщиной, а потом скакнувшей вместе с конем в погребальный костер любимого Зигфрида, чтобы пламя того костра дотла спалило Валгаллу – обитель богов. То есть «Гране» – умный преданный конь, готовый нести своего обладателя хоть куда, даже в смертоносное пекло. Имя для космолета придумала покойная баронесса Гизела Валерия Элеонора Кримхильда, мама Карла. Она увлекалась Вагнером.

Алуэсса – тоже мифическое существо, уйлоанская океанида. Для изящного девичьего девайса, по-моему, имя вполне подходит. Ульвену понравилось, а Иссоа пришла в восторг.

И вот мне уже восемнадцать.

Теперь можно праздновать! Друзья по колледжу понимали, что я захочу отметить совершеннолетие с женихом и его отцом. А значит, я улечу в Тиастеллу, и мы опять соберемся у магистра Джеджидда. Я обещала, что вечеринку для нашей компании мы устроим по возвращении.

В этом году седьмое июля оказалось будним днем накануне двух выходных. С утра я пошла на занятия, иначе бы схлопотала очередной нагоняй от магистра. Он начал вести на нашем потоке спецкурс «Поэтический перевод», и тут вперед неожиданно вырвался Рэо, который просто фонтанировал рифмами и купался в аллитерациях и метафорах. Слушать их диалоги на семинарах было очень забавно. Мои успехи скромней, мне привычнее проза.

Потом в расписании стоит другой спецкурс, «Языки подводных существ», его читает приглашенная из Института космолингвистики госпожа профессор Лусс Блумп, с которой я когда-то виделась в Витанове. Не знаю, зачем я сюда записалась, но придется посетить хотя бы начальные лекции, сдать зачет по ним, а в практических занятиях не участвовать – там придется бубукать и булькать в воде. Это водоплавающим легко, но я-то не наммуанка, не ундина и не алуэсса. Кстати, на занятиях я неожиданно выяснила видовую принадлежность ученой дамы Лусс Блумп – «сирена двоякохвостая», sirena bicaudata. С точки зрения аисян это, вероятно, такой же тупик эволюции, как и племя бесхвостых приматов, от которых пошли гомо сапиенс.

Только после утренних занятий меня вызвали вместе с магистром в зал собраний, который во время перерыва пустовал. Мне предстояло пройти церемонию обретения гражданского полноправия, а магистру – сложить с себя опекунство.

Собралась коллегия – три декана, секретарь и зачем-то профессор Уиссхаиньщщ. Неужели куратору Тиатары больше нечем заняться, чем терроризировать восемнадцатилетнюю девочку?.. Или он обязан присутствовать? Я всё-таки с очень далекой планеты, а колледж – межгалактический.

Магистр Джеджидд представил свой опекунский отчет за три года.

Документы высвечивались на экране, все их видели.

Он суммировал свои выводы устно.

Успехи: заметно выше средних, много оценок «отлично». По баллам – в первом десятке студентов. Могла быть в первой пятерке, если бы не запустила занятия в прошлом году из-за личных переживаний. Опекун следил, чтобы я не скатилась ниже отметок «весьма удовлетворительно» и не накопила задолженностей. Перечень дополнительных индивидуальных занятий прилагается.

Практики: полный набор, даже с некоторым превышением. Синхронный перевод на конгрессе Межгалактического научного совета, отладка программ лингвочипов, перевод межпланетных контрактов, перевод медицинской документации, составление раравийско–алечуанского разговорника, экскурсии по Витанове и Тиастелле на немецком и виссеванском (последний в вербальной форме, без цветосветового сопровождения). Рекомендации всюду отличные, без замечаний.

Репутация и поведение…

Приступая к этому пункту, мой опекун покосился на профессора Уиссхаиньша. Тот хранил полнейшую непроницаемость.

Итак. Репутация у студентки Цветановой-Флорес весьма положительная. Дружелюбна, коммуникабельна, любознательна, трудолюбива, сокурсники ее ценят за жизнерадостность, толерантность и неконфликтность. Поведение в целом корректное, за исключением пары досадных эксцессов. Однако расширенный курс этикета, успешно пройденный ею под руководством опекуна, позволяет надеяться, что во взрослой жизни она станет сдержаннее. За высокую нравственность подопечной магистр Джеджидд готов поручиться своим добрым именем. Никаких «соммэ» (то есть беспорядочных связей). Он за этим строго следил.

Наконец, финансовая сторона.

На экране высветились очередные таблицы. Изучая их, я с удивлением обнаружила, что у меня, оказывается, накопился кое-какой капитал. Небольшой, но вполне позволяющий начать самостоятельную жизнь. Капитал сложился их сэкономленных остатков стипендии (мои траты были всегда скромными, я покупала лишь самое необходимое), из начислений за оплачиваемые практики (в том числе переводы на конгрессе и в медицинском центре), из поощрительных призов за оценки «отлично» и из сумм, присылаемых раз в год родителями. Магистр подчеркнул, что проявленная мной бережливость еще раз доказывает мое право распоряжаться счетами по собственному разумению.

Отчет магистра приняли и одобрили.

Меня попросили встать и сообщить свое мнение об опекуне. Нет ли к магистру Джеджидду каких-то моральных или денежных претензий. Своевременно ли он помогал советами, не испытывала ли я каких-либо затруднений в общении с ним. Это нужно на будущее, если вдруг у него появятся другие подопечные, и встанет вопрос, можно ли ему доверять воспитание инопланетных существ.

Я чинно сказала, что о лучшем опекуне я бы даже мечтать не могла. И я бесконечно признательна глубокоуважаемому магистру Джеджидду за поддержку и помощь в улаживании разных проблем, от учебных до личных.

Какой смысл в действительности заключала в себе последняя фраза, понял, наверное, только профессор Уиссхаиньщщ. Он слегка заискрился внутри своей оболочки и произнес на мертвенной космолингве: «Знали бы вы, молодая особа, что он сделал для вас»…

– Это был мой собственный выбор, – немедленно возразил магистр Джеджидд.

Их взгляды скрестились. Если бы я оказалась в точке пересечения, меня бы, видимо, испепелило.

– Ну, теперь-то вы, магистр, займетесь своей диссертацией? – спросил мастер Дьян.

– Может быть, и займусь, – бесстрастно ответил магистр Джеджидд.

Мне выдали настоящее удостоверение личности. Жест скорей символический, потому что во всех компьютерах всех разумных миров я с этого дня уже значилась как самостоятельная единица, белковое существо типа гомо сапиенс, без примечания «состоит под опекой». Но пока еще без указания квалификации «космолингвист». И всё-таки было приятно получить эту титановую бляшку с чипом. Носить ее всюду с собой ни к чему, но в экспедициях она может потребоваться. Космолингвисты порой тоже гибнут, и тогда порой лишь по этой красивой штучке можно установить чье-то имя.

Все участники заседания покинули зал, поздравив нас с магистром Джеджиддом – кто сердечно, кто суховато.

Мы вышли с ним вместе, как прежде. Нелепо ведь притворяться, будто мы сразу стали друг другу чужими.

– Вы рады? – спросил он меня.

– Не знаю, – честно ответила я. – Всё так прозаично.

– В отчете не место поэзии.

– Как и радости на публичном допросе.

– Ну, здесь же не вечеринка.

– И опять этот Уиссхаиньщщ…

– Моя Юлия, это политика. Вам известно, кто он. Вы ввязались в серьезные игры.

– Только не говорите, что я даже не представляю себе, какие.

– Я сам не вполне представляю. События развиваются быстро.

– О чем вы, магистр?

– Всё меняется. Мы не знаем, кому и какая предназначена роль.

– Вы опять говорите загадками, дорогой опекун.

– Больше не опекун. Просто друг. Пойдемте, я должен передать вам цифровые ключи от ваших счетов и научить получать к ним доступ с любого устройства.

В его кабинете мы немного повозились с моей бухгалтерией. И отправились праздновать в Тиастеллу, к нему домой.

Гости уже собрались. Кроме Карла с отцом, нас ждали Маилла со своим женихом, астрономом Ассеном, и, естественно, Иссоа и госпожа Файолла Киофар. Чтобы обслуживать столь блестящее общество, недостаточно было обычной приходящей служанки, Танджи, помогать ей вызвалась мать, Ваканда, которую я попыталась назвать «госпожой», но она сказала, что это лишнее. Просто Танджи и просто Ваканда. Наверное, нет надобности объяснять, что обе они тагманки. Это другой народ, населяющий Тиатару. Не нужно думать, будто к тагманцам относятся здесь свысока, хотя они вправду редко занимаются сугубо интеллектуальным трудом. Но в доме принца не может быть слуг-уйлоанцев. Да и Танджи скорее помощница по хозяйству, чем просто служанка. Для грязной работы есть кухонные машины и всякие роботы.

После первых приветствий я поднялась в свою комнату переодеться. И выбрала то самое вечернее синее платье с сияющими созвездиями, которое Карл-Макс называл «космическим», а Ассен сравнивал с картой Вселенной. В груди оно уже немножечко тесновато, мои округлости стали заметнее. Но выглядит это еще пристойно. В качестве украшения я повесила на шею не медальон с эмблемой колледжа, а новую цацку с удостоверением личности. Да, ее можно носить на себе, там есть отверстие для цепочки или шнурка.

Когда я спустилась в гостиную и насладилась цветистыми, хотя совершенно искренними, комплиментами, Карл-Макс попросил меня перекинуться парой слов в стороне от других.

Ну просто театр, словно мы на доброй древней Земле. Сцена давно приготовлена, действие предстоит разыграть, как по нотам. Все знали, все ждали, все предвкушали то, что должно было произойти.

Мы вышли в сад и уселись возле бассейна. Нас, конечно же, видели через раскрытую дверь и через окна гостиной. Но нас не слышали, нам не мешали, а, напротив, создавали предельно допускаемую здешним этикетом интимность.

– Юльхен, – волнуясь, сказал Карл. – Ты сногсшибательна. Я тебя недостоин. Королева. Принцесса.

– Заткнись, барон. Я люблю тебя. Никогда в этом не сомневайся.

– Я тоже тебя люблю.

– Наконец-то!

– Что?..

– Ты ни разу такого мне еще не говорил.

– А когда бы я мог? Там, в госпитале? Где я валялся без рук и без ног? Или здесь, под строгим присмотром? В разговоре по видеофону? Всё не то…

– Ну, скажи еще раз. Мне так нравится это слышать.

– Я люблю тебя, Юльхен. И прошу тебя обручиться со мной.

– Карл, конечно! Давай, пока не передумал!

– Ишь, какая! А вдруг передумаю?

– Фигушки! Больше не отпущу!