Tsitaadid raamatust «Герман»

- Что ты делал сегодня?

- Сегодня я много врал.

- Это не совсем хорошо. Но завтра будешь говорить правду.

- Не знаю, хватит ли у меня сил.

Выше белого халата прорезался голос:

- Как у нас дела?

- Видимо, не ахти, - прошелестел Герман и поднял глаза на маму. <...>

- А лет нам сколько?

Разговаривал доктор как-то странно, будто держал Германа за собачку-пуделя.

- Я что-то сбился со счёта, но у меня на следующий год опять будет день рождения.

- На что ты там смотришь, Герман?

- На твою голову. Почему на ней волосы не растут?

- Потому что мне помирать пора. Старость как осень. Листья опадают.

- А потом ты превратишься в зиму?

- Да. В долгую-долгую зиму.

Мама стояла рядом и улыбалась, но улыбки у нее сегодня были кривые, точно сваренные из резинок от банок для варенья.

Но Герман уже сел и залюбовался видом за окном. Белый всё-таки очень странный цвет; по сути, он и не цвет вовсе. Тем не менее Герман смог рассмотреть тонкие маленькие хлопья, они висели в воздухе; наверно, Бог загорал на облаках под синим небом и обгорел слегка, вот у него кожа на плечах и облезает.

Может, луна - единственный глаз ветра? Тогда сам ветер - одноглазый пират с черной повязкой.

Потом Герман долго думал о времени: вот ведь бедняга, то его тянут, то убивают.

Герман наконец разобрал, что там ползает по полу. Черепаха.

— Не бойся. Это Время. Стоять! — завопил Бутыля, но черепаха продолжала свой путь и уползла под комод.

Мам, а ты когда-нибудь ела листья?

— Я однажды наелась смолы. Но это давно было, еще до твоего рождения.

— Тогда прорвемся, — сказал Герман.

Герман укрылся в своей комнате. Спать лег со светом. В темноте роится слишком много мыслей; даже когда горит лампа и светится глобус, мысли все равно лезут в голову, прокладывают свои муравьиные тропы через уши и ноздри и сооружают из вопросов целые муравейники.