Свет тысячи звёзд

Глава 14
Эштон

Я до смерти устал. Работа в качестве помощника режиссера на самой традиционной, но и самой скучной утренней программе Мизулы, хоть и оплачивает большую часть моих счетов, но привычный режим работы и всегда одни и те же посредственные темы для передачи изводят меня. Я должен быть рад, что вообще получил работу. Обычно руководители предпочитают иметь дела только с ассистентами, у которых есть диплом, а не студентами факультетов кинематографии университета Монтаны.

Лиам, для которого я раньше готовил кофе в Лос-Анджелесе, а потом выполнял все более сложные задачи, замолвил за меня словечко. Благодаря ему я вообще поднял свою задницу и осуществил мечту о киностудии. Он видел во мне что-то и уволил меня именно из-за этого. Он хотел помешать мне следующие двадцать лет быть его помощником и жить в фургоне на пляже Лос-Анджелеса.

Единственным аргументом против этого были расходы на университет, которые я не мог себе позволить. Даже учитывая, сколько я сэкономил за два года, проведенных в Лос-Анджелесе. После нескольких звонков он дал мне работу в NBC Монтана. С тех пор я таскаюсь в студию три раза в неделю к четырем утра и получаю за это чуть больше, чем парень, который в это время моет коридоры. Но этого достаточно, чтобы держать меня на плаву со второй работой в кинотеатре и финансовыми сбережениями. В эти дни я так рано приезжаю в университет, что мне не нужно делить ни кабинет для монтажа, ни аудиотехнику с кем-либо, и я могу спокойно работать над своим кинопроектом для премии «Молодой кинематографист университета Монтаны».

Однако сегодня я не использую эту роскошь, а сижу совсем рядом со входом в здание факультета кинематографии, под ивой, которая выглядит такой же корявой, как Гремучая из фильмов о Гарри Поттере. Мне срочно нужно позаниматься медиаправом. Бекка и громкая музыка не помогут, даже если это идеальный рецепт для раздражающих учебных сессий. Но медиаправо имеет потенциал поставить меня на колени и, к сожалению, не дается мне и вполовину так же легко, как остальная часть учебы. Профессор Шогрун безжалостен. Никто, действительно никто из профессоров не ожидает столько от студентов, как он, и уж точно не в первые недели семестра. А Шогрун уже в первый день объявил, что будет периодически давать тесты, и любой, кто наберет недостаточно баллов, вылетит с его курса. Получить сорок баллов по медиаправу для меня очень сложно. Без этого зачета мне не видать диплома. Так что, возможно, мне придется что-то сделать для этого.

Первые лучи солнца показываются из-за гор, возвышающихся за университетом, и превращают небо над кампусом в дикое пересечение оранжевых, синих и красных тонов. Словно художественная академия экспериментировала с цветами.

Медиаправо. Черт. Я отрываю глаза от неба и погружаюсь в пыльный фолиант передо мной. Думаю, этот курс нужен только для того, чтобы свести студентов-кинематографистов с ума, задушив их творчество текстами законов. Шогрун утверждает, что правовая основа индустрии имеет важное значение для успеха кинематографа. Я в этом не уверен.

– Привет, – неуверенный голос рядом со мной обрывает мою и без того слабую концентрацию. Возможно, это просто потому, что я сразу понимаю, кому принадлежит голос, и медиаправо тут же покидает мои мысли.

– Харпер, – я закрываю учебник и кладу его названием вниз. Не знаю почему, но мне не хочется, чтобы она считала меня ботаником. В большинстве случаев меня не волнует, что обо мне думают другие.

– Ты занимаешься? – она смахивает с лица спутанную прядь волос.

Я качаю головой.

– Это просто комикс, не беспокойся, – она выглядит откровенно обеспокоенной. – Я маскирую свою одержимость супергероями фальшивой обложкой книги, чтобы профессор Шогрун думал, будто я серьезно отношусь к его предмету.

Она смеется, и, боже мой, против этого смеха небо совсем ничто.

– DC или Марвел? – она приподнимает бровь, словно правильный ответ – код, чтобы стать членом особого клуба. Клуба, в котором я бы ее никогда не заподозрил.

– Если сомневаешься, всегда Марвел, – говорю я. – Такие старые, как Железный человек, Сорвиголова и Каратель. У них действительно хорошая предыстория.

Эмма и я прочитали всю папину коллекцию вдоль и поперек. У нас было целое десятилетие. Десять лет борьбы, которые Эмма чаще всего проводила в постели. Десять лет борьбы только для того, чтобы в итоге проиграть. «Неправильное настроение. Харпер стоит перед тобой, идиот. Худшее время для того, чтобы погрузиться в темные воспоминания». – Ты разбираешься в комиксах? – я задаю не слишком умный вопрос.

Она пожимает плечами, но не отвечает. Тень скользит по ее лицу. Я хотел бы спросить, что ее гложет, но вместо этого я делаю неопределенное движение рукой, обводя пустой кампус.

– Ты рано.

Занятия у первого курса начнутся только через час. На самом деле, я говорю это только для того, чтобы нарушить тишину, в которой все больше растет желание прикоснуться к ней. В этом случае она, вероятно, влепит пощечину, и дело закончится до того, как началось. Это вряд ли соответствует плану Бекки.

– Я часто прихожу раньше. Но, да, так рано, как сегодня, я здесь не появляюсь, – она указывает на библиотеку позади меня. – В библиотеке учиться легче, чем дома. Я думала, что ты в это время лежишь в постели с похмельем, – она пожимает плечами в извиняющемся жесте.

Картина, которую она себе представляет, поистине бесподобна. Очень лестно.

– Ты не знаешь меня, – тихо отвечаю я.

– Да, я не знаю, – она закусывает нижнюю губу. – Извини. Это было не особенно приятно. Я должна… – она замолкает и делает рассеянное движение рукой в сторону здания.

– Еще рано, – я убираю учебник по медиаправу в рюкзак и закрываю его. – Почти для всего, библиотека откроется только через полчаса. – Это узнаешь, когда приходится три дня в неделю посреди ночи ходить на работу. И это открывает совершенно новые возможности. – Ты все еще должна мне свидание, – напоминаю я ей. – И, как я вижу, сейчас нет никаких оправданий – ни встреч, ни занятий, ни автобуса, на которые ты должна успеть.

Она молчит, только переминается с ноги на ногу, словно спорит сама с собой, должна ли она отказать или согласиться.

– Все закрыто. Ты сам это сказал, – прищуривается она и пожимает плечами. Словно это причина отказаться.

Я достаю из кармана штанов связку ключей.

– Хочешь приключений?

Она заявляет, что не авантюристка, но ее глаза говорят о чем-то совсем другом. Мне нравится будить в ней эту сторону.

Харпер смеется, качает головой и кусает нижнюю губу. Я даю ей время, хотя и не люблю ждать.

– Занятия начинаются в девять, – кивая, говорит она, на что я отвечаю таким же кивком, пока адреналин бушует по моим венам.

Я делаю знак рукой, показывая ей, в какую сторону нужно направляться, и позволяю ей идти вперед. Когда мы подходим к парковке, она останавливается в нерешительности. Кроме старого «Шевроле» и моего «Триумфа TR5» на парковке больше ничего нет. Я прохожу мимо нее и снимаю шлем с сиденья мотоцикла.

– Ну что, ты идешь?

Недоверчивый смех вырывается из нее.

– Это может сработать с девушками, на которых ты хочешь произвести впечатление, но я не залезу на эту адскую машину.

– На самом деле девушки не сталкиваются с мотоциклом лицом к лицу, – я провожу рукой по волосам и подмигиваю ей. – Я никого не беру с собой кроме Бекки и Уилла, – расстегиваю запасной шлем, прикрепленный замком к заднему сиденью, и протягиваю его ей.

– Я должна чувствовать себя польщенной? – она скептически смотрит и на мотоцикл, и на меня. Харпер игнорирует шлем, который я протягиваю ей.

– Ты можешь, но не должна, – шучу я и затем становлюсь серьезным. – Я поеду аккуратно, обещаю.

– Это такая машина самоубийства Джеймса Дина? – хмурится она. – Знаешь, я привязана к своей жизни.

Я же впечатлен, что она вообще знает, что это за мотоцикл. Харпер знает больше, чем тот парень, у которого я купил его за несколько сотен долларов. Гаражная находка, с которой я не знал сначала, что вообще делать. С тех пор я вожусь с мотоциклом, и, по крайней мере визуально, он снова безупречен.

– Мистер Дин – не самоубийца, – говорю я. – Кроме того, он умер на «Порше», а не «Триумфе». И у меня нет склонности к саморазрушению, – я делаю шаг к ней. – Я хочу пойти на свидание с тобой. Живой. Так что шансы на то, что ты выдержишь поездку, весьма высоки, – я снова протягиваю ей шлем, и на этот раз она принимает его. Покачивая головой, Харпер распускает волосы. Меня поражает аромат свежего цветочного облака, который исходит от еще влажных локонов. Неожиданный. Как ураган. Черт возьми, я хочу притянуть ее к себе и поцеловать. Но в этот момент она надевает шлем, не позволяя мне принять такое необдуманное решение.

– Медленно. Обещаешь?

Я киваю, делаю шаг к ней и аккуратно опускаю щиток.

Наши взгляды встречаются, и мне нужны суперспособности всех героев Марвел, чтобы оторваться от нее и, наконец, надеть свой собственный шлем.

Затем я сажусь на мотоцикл и жду, когда Харпер устроится позади меня. Ее тело чертовски близко к моему. И она тут же прижимается еще ближе. Я немного поворачиваюсь к ней и кричу через шум включенного двигателя, чтобы она держалась за меня.

Однако я не был готов, когда ее руки оказались у меня на талии.

– Готова? – спрашиваю я хриплым голосом. Чувствую спиной ее кивок и едва заметно ускоряюсь, как и обещал. Как правило, я предпочитаю ездить быстро. Пейзаж, проносящийся мимо, и встречный ветер на коже дарят мне чувство свободы. Но сегодня я не жалею об отсутствии этого ощущения ни на секунду.

Глава 15
Харпер

Не понимаю, зачем я залезла на этот мотоцикл. Все противоречило этому поступку. Все, кроме чистого желания сделать это. Вибрация мотоцикла пронизывает мое тело, возбуждая противоречивые чувства. Это запретное ощущение счастья, потому что я плотно прижимаюсь к телу Эштона, пока мы едем мимо центра Мизулы. Руки сцеплены на его талии. И чувство свободы, которое заставляет неистовый крик щекотать мое горло. Но на грани этих ощущений есть и крошечная часть чувства вины. Потому что я далеко не свободна. Я бросила маму и Бена. Я проживаю этот момент только потому, что оставила маму наедине с братом, несмотря на ее усталость. Но вместо того чтобы вернуться домой и помочь ей, я думаю только о себе. И Эштоне.

Я все больше сомневаюсь в своем решении. Что бы здесь ни случилось, это может сломать мне шею. Так и произойдет. И что я абсолютно точно не могу переносить, так это нестабильность. Бену нужна уверенность, которую могу дать только я, когда все идет как надо. Сидеть на мотоцикле с таким парнем, как Эштон, – это совсем не то, что мне нужно. Мы можем попасть в аварию. Или, что еще хуже, Эштон может разбить мое сердце.

Я достаточно слышала о нем, чтобы понять, что такой вариант вполне возможен. Он – прожигатель жизни. Наверное, на этом свидании он хочет не больше, чем просто отвлечься от фолианта по медиаправу, который читал сегодня утром. Возможность расслабиться. Не больше.

Я другая. Даже если моя жизнь не оставляет мне возможности расслабиться, я все равно хочу этого. Хочу влюбиться и потерять голову от этой любви. Однако если рядом со мной будет Эштон, может случиться так, что в конце концов мне придется соскабливать свое сердце с пола кампуса в университете. Так почему же я все-таки согласилась? Почему я еду с ним по Мизуле?

Ответ прост: я хотела этого. Я хотела разделить этот момент с Эштоном. Так сильно, как никогда и ничего прежде. Это тревожное чувство, которое парализует все сомнения и делает мой мозг иррациональным. С ним я чувствую себя опьяняюще живой. Словно стала другим человеком. В другом мире. В котором все просто. В котором есть только он. И я. После такого катастрофического начала дня это именно то, чего я хочу. Я отодвигаю мысли о завтрашнем дне, о последствиях своих действий в сторону, и встречный ветер заставляет меня закричать.

Я чувствую, как Эштон смеется. Он прибавляет газа, а затем тоже издает задорный крик. Он кладет свою руку поверх моей. Она большая, сильная и теплая. Как и то чувство, которое охватывает меня и которое я прячу глубоко внутри, чтобы не оставить ему всего пространства.

Через десять минут Эштон сворачивает за уродливый сине-бежевый гипермаркет «Уолмарт» на северо-западной окраине города, к стоянке старого кинотеатра Мизулы. Традиционная архитектура здания с тщательно разработанным фасадом, витражами и заостренной неоновой вывеской над входом, которая характеризует его как классическое место Мизулы. Афиша по-прежнему помещается здесь, как и в шестидесятые годы, отдельными буквами, сделанными вручную. Я никогда не была внутри, хоть и хотелось. Но Лиза всегда настаивала на том, чтобы идти в новомодный кинотеатр на юге города, когда у нас получалось куда-то выбраться. А с тех пор как она уехала, я вообще нигде не бывала.

Эштон ждет, пока я слезу с мотоцикла, и затем тоже опускается на землю. Он небрежно проводит рукой по растрепанным волосам и берет мой шлем. Я, наверное, выгляжу такой же растрепанной, и ситуация не улучшится, если я один раз проведу рукой по волосам. Из-за отсутствия альтернатив я собираю волосы в пучок.

Эштон устремляет свой взгляд на меня, и я неуверенно улыбаюсь, пока завязываю резинку. Он делает шаг ко мне и нежно убирает за ухо выпавшую прядь волос, прежде чем снова опускает руку на бедро. Затем с улыбкой убирает шлемы и протягивает руку мне. Я несколько секунд просто смотрю на нее как на НЛО, парящее передо мной в свете утреннего солнца. Но потом берусь за нее и ощущаю покалывание, когда Эштон переплетает свои пальцы с моими и тянет за собой ко входу в кинотеатр.

– В это время он должен быть закрыт, – сообщаю я. Внутри темно, неоновая вывеска тоже выключена.

– Я знаю, – все, что говорит он, огибая здание, проходя мимо входной двери слева. Он останавливается и выпускает мою руку, чтобы открыть боковую дверь.

– Откуда у тебя ключ от кинотеатра?

Он подталкивает меня в прохладный полумрак коридора, оставляя за тяжелой дверью солнечный свет. Эш так близко ко мне, что я чувствую его дыхание на своем лице.

– Потому что я должен оплачивать счета, – смеется он. – И мне нравятся старые каменные стены, – он стучит по голой кирпичной стене, которая находится у меня за спиной. – Работать здесь очень классно, поверь мне.

Он снова берет меня за руку, и я иду за ним через темный кинотеатр. Эштон точно знает, где находятся препятствия на нашем пути, и проводит меня до крошечной комнаты над одним из кинозалов. Он нажимает на выключатель, и зал оживает. Тусклые огни на краю рядов сидений под нами включаются, отдавая как раз столько света, что я могу рассмотреть тяжелый кинопроектор, стоящий по центру комнаты. Эштон ласково кладет руку на внешнюю часть прибора.

– Гражданин Кейн? – Он поднимает катушку пленки и вопросительно поднимает брови. – Один из лучших фильмов всех времен. Только инновационные углы съемки, не хронологическая структура повествования и основательно изменившая киноискусство техника монтажа, – он проводит по волосам. – Извини, я не хотел докучать тебе своим занудством. Это просто хороший фильм. Хочешь посмотреть?

Я киваю. Он не докучает мне. Напротив. Мне нравится видеть кусочек мира Эштона. Познакомиться с ним в этом месте. С тем, что проливает свет на его увлечения.

Мама и папа раньше часто смотрели классические фильмы, когда я и Бен лежали в кровати. Это было их совместным досугом. И с царапающим звуком старых саундтреков и матовыми цветами целлулоидных пленок я ассоциирую чувство обманчивой безопасности и защищенности. Даже если Эштон и не знал об этом, это лучшее место для свидания, которое он мог бы выбрать.

Он вынимает из банки бобину с пленкой и почти благоговейно подносит к аппарату, куда осторожно ее вставляет. Он сосредоточенно нажимает на кнопки и переключатели, пока вращающийся глобус с радиомачтой не проецирует на большой экран логотип RKO Radio Pictures.

Довольная усмешка появляется на его лице, когда он снова поворачивается ко мне.

– Идем. Надо спуститься, – Эштон уже повернулся к двери, когда я хватаю его за руку.

– Мы можем остаться здесь? – я пожимаю плечами. – Я часто ходила в кино. Но еще никогда не была в проекторной.

– Хорошо. Я просто подумал, что внизу тебе было бы удобнее, но мы можем остаться. Мне нравится здесь наверху, – он указывает на одиноко стоящий стул, слишком маленький для нас обоих. Комната настолько крошечная, что места совсем нет. – Обычно никто не разделяет мое предпочтение к этой обувной коробке. Нам лучше сесть на стол, – говорит Эштон, указывая на занимающее почти всю комнату огромное чудовище, на котором стоит проектор. Эштон садится на край, перебирает ногами и скользит так до самого окошка, открывающего вид на кинозал. Затем он помогает мне устроиться рядом с ним. Достаточно близко, чтобы ощутить его запах. Я смотрю на Эштона и пытаюсь сопоставить образ, который был у него в библиотеке Мэнсфилда и аудитории, с тем, что сейчас передо мной.

– Что такое? – весело спрашивает он, указывая на то место над моим носом, где образуются маленькие морщинки, когда я отчаянно пытаюсь что-то понять. – Ты смотришь на меня так, будто у меня неоново-зеленые волосы.

Я качаю головой и заставляю себя посмотреть на свои ноги.

– Просто пытаюсь понять, – я указываю на него и на проектор. – Ты оплачиваешь этим свою учебу?

– Этим и временной работой в NBC, – он пожимает плечами, как будто это неважно.

Я киваю и закусываю нижнюю губу.

– Обучение стоит баснословных денег, – причина, по которой я стремлюсь как можно скорее закончить учебу и не сидеть на маминой шее дольше, чем это необходимо. Немного денег, которые я зарабатываю на репетиторстве онлайн, – это всего лишь капля в море. Вот почему я так маниакально дисциплинирована. Эштон, напротив, большую часть времени вел себя так, словно вовсе не воспринимает учебу всерьез. Он рискнул быть отчисленным, чтобы получить мой номер телефона. И все же много работает ради университета. Одно не вяжется с другим.

– Верно, – сжимает кулаки он.

Я хочу, чтобы он снова переплел свои пальцы с моими, тем самым сократив дистанцию, которая возникла из-за моего вопроса.

– Поэтому работы, – спокойно произносит он и смотрит на меня. Заглавные титры фильма сверкают на экране, и наш разговор сопровождается мрачной музыкой. – Это нормально для меня. Я бы сказал половина студентов должны пахать для достижения своих академических амбиций.

– Да, – медлю я. – Чаще всего очень легко понять, кто серьезно относится к учебе, а кто нет.

– И ты думаешь, что я скорее произвожу впечатление того, кто выкидывает деньги своих родителей на шумных вечеринках?

Я сглатываю. Я действительно считала, что он – идиот-тусовщик. Но это было до того, как мы поговорили – и чуть не поцеловались. Я качаю головой, чтобы прогнать воспоминание о моменте на стадионе. Тем не менее, мое сердце на мгновение сбивается с ритма.

– Просто кажется, что учеба не так уж важна для тебя, – смягчаю я свое заявление и пожимаю плечами.

– Она важна, – его голос низкий, хриплый и подразумевает, что есть еще что-то важное.

Эштон заставляет меня чувствовать, что я нахожусь среди этого что-то. Он вздыхает.

– Но время от времени нужно побыть немного Гэтсби, – он усмехается и тут же снова становится серьезным. – Я не хочу проучиться пять лет, не испытав ничего за это время. Для этого жизнь слишком коротка. Никто не знает, что будет завтра, не так ли?

Похоже, Эштон хотел сказать что-то еще, но потом замолчал. Но как раз то, чего он не произносит, что прячется в его взгляде, задевает нечто, спрятанное в глубине моей души. При этом Эштон ничего не должен волновать во мне. И уж точно ничего в глубине души.

Он проводит рукой по волосам и выдыхает.

– Так что, да. Я хожу на вечеринки. Я играю в футбол. Я тусуюсь со своими друзьями и развлекаюсь. Но я серьезно отношусь к учебе. Даже очень серьезно.

С каждым его словом я слышу, как это важно для него, и мне захотелось узнать, почему он изучает именно кино. Что стало причиной его интереса. Почему его голос стал вязким, как кленовый сироп, когда он говорил о том, что жизнь слишком коротка. Мне хочется знать, чем он занимался до учебы. Если бы он сразу после окончания школы начал учиться в университете, то сейчас бы уже закончил его. Но Дженна сказала, что он выпускается только в этом году.

– Как давно ты здесь работаешь? – я задаю наименее интимный вопрос, который появляется у меня в голове.

Эштон пожимает плечами.

– Около трех лет. С тех пор как переехал из Лос-Анджелеса. – Он задевает своей ногой мою, так что они качаются вместе. – Ты всегда здесь жила? – это больше констатация, чем вопрос. Но я все же киваю. Некоторое время я смотрю на экран, прежде чем добавить.

– Во Френчтауне. Я работаю репетитором онлайн и немного зарабатываю на этом, но на самом деле моя мама дает мне возможность учиться, – потому что я ей нужна. Потому что я нужна Бену. Кроме него и моей учебы времени хватает только на несколько часов онлайн-занятий. Работа, которая к тому же еще и низко оплачивается. В принципе, помимо моих обязательств, у меня больше нет времени ни на что другое. Особенно на подобные вещи.

– Это мило с ее стороны. Таким образом, ты можешь сосредоточиться на главном, – усмехается он, давая тем самым понять, что считает себя значительной частью этого главного. Он понятия не имеет.

Тем не менее я смеюсь и легонько хлопаю его по плечу.

– А что с твоими родителями?

Теперь именно он использует экран как предлог, чтобы не ответить сразу.

– Они перестали иметь значение, – наконец тихо произносит Эштон. И когда я уже думаю, что дальнейшего объяснения не последует, он приглушенно продолжает. – Не смирились с тем, что я ухожу из дома, что занимаюсь творчеством и пытаюсь осуществить свои мечты. Но я все равно сделал это. И теперь я здесь. Посреди прекрасной Мизулы. В кузнице талантов киноиндустрии, – кривит лицо он. – Я пытался устроиться в Лос-Анджелесе, но жизнь там безумно дорогая. А плата за обучение астрономическая. Я два года был мальчиком на побегушках, пробивался в самые разные студии, и мне разрешили вдохнуть немного киновоздуха. Но заниматься этим всю жизнь я не хотел. Без образования я не мог делать больше, чем просто варить кофе. Поэтому я искал приемлемый по цене университет, где хорошо обучают искусству кино. Выбор пал на Мизулу. К тому же Бекка поступила сюда по окончании школы. Я прилип к ней как репей.

– Вы очень близки?

– Да, – Эштон сдувает со лба прядку волос. – Она моя семья. Часть, которую я выбрал сам, – он широко ухмыляется. – Не та, с кем ты случайно делишь одни и те же гены и кто считает эти отношения улицей с односторонним движением. Быть в родстве не всегда означает, что ты чего-то стоишь для этих людей, не говоря уже о том, чтобы получать поддержку. Бекка делает именно это. Всегда.

Как будто только сейчас осознав, что я все еще сижу рядом с ним, Эштон прерывается и говорит:

– Извини, боюсь, мое отношение к проблеме семьи раздвоилось.

Инстинктивно я задаюсь вопросом, как он отреагирует на мою, которая является примерно самой ассимилированной семьей на всей планете.

Закончил бы он наше свидание прямо сейчас, если бы знал, что я ежедневно возвращаюсь к Бену, хотя каждая эмоция в наших отношениях – улица с односторонним движением.

– Все хорошо, – прочистив горло, произношу я. Какое-то время мы смотрим фильм, хотя мне трудно следить за сюжетом, когда Эштон сидит так близко.

– Почему социальная педагогика? – спрашивает он в короткой тишине между двумя кадрами фильма.

– Откуда ты знаешь, какой курс я выбрала? – вероятно, из того же источника, который сообщил ему, что я сидела на лекции Гейла по психологии. Встречный вопрос все же лучше, чем попытки объяснить, что мой брат и семейные обстоятельства причины этого выбора и что я, в отличие от него, ради своей семьи отказалась от мечты изучать искусство.

Эштон не смотрит на меня, а делает вид, что его полностью поглотил фильм.

– Я слежу за тобой, – наконец спокойно говорит он, и когда я в шоке смотрю на него, он смеется бархатисто и заразительно. Эш опускает руку мне на плечо, и я не могу сопротивляться.

Через несколько секунд мы успокаиваемся, и в перерывах между смешными фразами я хватаю воздух ртом и замечаю, как близко мы находимся друг к другу. Руки Эштона все еще касаются меня. Его лицо всего в нескольких сантиметрах от моего. Пульс и дыхание учащаются, когда покалывание проносится по моим венам.

Эштон тоже ловит ртом воздух. Но я не могу понять, виноват ли в этом приступ смеха или поцелуй, который многообещающе парит между нами. Свет проектора согревает наши лица и рисует истории на нашей коже, когда наши губы почти касаются друг друга. Руки Эштона скользят вверх по моей шее, пока он не обхватывает мое лицо ладонями. На мгновение сердцебиение определяет ритм комнаты. Наш ритм. Я хочу, чтобы он поцеловал меня. Больше, чем когда-либо хотела чего-то. Каким бы опасным ни было это желание.