Loe raamatut: «Занимательное любвоведение. Повести и рассказы»

© Леонид Канашин, 2024

ISBN 978-5-4485-6521-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

История Кавалерова Грини и Мани Лесковой

Я возвращался в Санкт-Петербург после новогодних каникул, проведённых в Москве. До отхода поезда оставалось минут пятнадцать, когда позвонила мама. Мы с ней сегодня уже говорили несколько раз, и вот она снова звонит.

«Да, мама… Да, всё хорошо!.. Нет, я не опоздал, я уже сижу в вагоне!.. Нет, ничего не забыл!.. Я вообще не буду окно открывать, не беспокойся, пожалуйста!.. Да, да, я позвоню обязательно!.. Спасибо!.. Папе привет!.. Ну, всё, мам, всё…»

Уф-ф!.. Через полгода я получу диплом юриста, а она опекает меня, будто я в детсадовской группе…

Я достал из сумки томик Прево, купленный на вокзале, и прикинул количество страниц – до Питера должно хватить. Хотя ехать предстояло ночью, в поезде мой организм спать упорно отказывался.

За окном было сумрачно и мело. Пассажиры, спасаясь от ветра и мороза, спешили пройти в вагоны. И только два человека, занятые беседой, казалось, не замечали стужу. Один из них, высокий, сутуловатый мужчина лет тридцати, не имел при себе никакой поклажи и являлся, судя по этому, провожающим. Другой, ниже ростом и моложе, держал в ногах брезентовый рюкзак. Его лицо показалось мне знакомым. Я вгляделся: неужели Гриня Кавалеров?..

С Григорием Кавалеровым мы учились в одном классе Академической гимназии при Санкт-Петербургском университете. В гимназию тогда принимали только лучших школьников Питера и Ленинградской области, но Григорий (мы его звали Гриней) всё равно выделялся среди нас своими знаниями и способностями. Директор гимназии и все преподы не могли на него нарадоваться, а училки, слушая его ответы, натурально плавились от умиления – ко всему прочему он обладал завидной, просто ангельской какой-то красотой.

Обычно пацаны таких не любят, но к Грине это не относилось. Он был свой парень. Жил он, как и все иногородние, в интернате при гимназии, а по воскресеньям отец забирал его домой в Гатчину. Гринин отец владел там нехилым бизнесом – сетью продовольственных магазинов и салонов связи. Мать Грини, как я знал, умерла, когда он ещё не учился в гимназии.

Гриня окончил гимназию с золотой медалью, что означало практически автоматическое зачисление на любой факультет университета, но осенью мы не нашли Кавалерова в списке студентов. Слухи по этому поводу ходили самые разные. Большинство считали, что отец отправил его учиться в Англию, то ли в Кембридж, то ли в Оксфорд. Были и такие, что говорили, будто он связался с лимоновцами и участвовал в нападении на приемную Государственной думы, после чего его, якобы, осудили и сослали на Колыму.

Послышался гудок, Гриня (я уже не сомневался, что это он) обнялся с провожающим, затем тот перекрестил его троекратно. Кавалеров закинул рюкзак на плечо и направился в вагон. Я вышел из купе. Через минуту Гриня показался в конце коридора. «Не беспокойтесь, я сама вам всё принесу и сама всё сделаю…» – нежно пела ему вслед пожилая проводница, и я понял, что прошедшие годы не отняли у Грини его природного обаяния.

Переходя взглядом от таблички к табличке, он добрался до моего купе и тут только обратил на меня внимание и сразу узнал.

«Лёшка, ты?!»

«Здорово, Гриня!»

Мы пожали друг другу руки.

«Ты в этом купе?» – спросил Гриня.

«Да! Ты тоже?.. Вот замечательно!..»

Кавалеров прошёл в купе. В это время поезд тронулся. Гриня приблизился к окну и помахал рукой.

«Друг меня провожал, – пояснил он минуту спустя, снимая куртку и садясь напротив. – Да ты, может быть, помнишь – Тимофей?»

Я не помнил. Мы не настолько тесно дружили с Гриней в гимназии, чтобы я мог знать всех его друзей. Несколько секунд мы сидели молча. Григорий был моим ровесником, но сейчас, несомненно, он выглядел гораздо старше меня. Ангелочком его теперь никто бы не назвал. Сейчас он скорее напоминал молодого греческого бога. Широкоплечего такого, с обветренным лицом, греческого бога в джинсе и меховых унтах.

«Ну что, Гриня, отметим встречу?.. Может быть, пива?..»

«Для такой встречи можно и что-нибудь покрепче».

Через полчаса бутылка виски, купленная нами в ресторане, потеряла уже половину своего содержимого; во всем мире не было людей более близких друг другу, чем мы с Гриней, и он рассказывал мне свою необыкновенную историю.

Я перескажу её, чтобы не утомить читателя, как можно короче, стараясь в то же время не упустить в своём повествовании ничего действительно важного.

***

Свой рассказ Гриня повёл с того дня и часа, когда мы с ним виделись в последний раз. Это было утро после выпускного вечера. Расставшись с нами на набережной Невы, он поехал к Тимофею в общежитие Ветеринарной академии. Тимофей был Грининым земляком, а также давним другом его старшего брата. Тимофей и Гринин брат учились в Гатчине в одной школе и вместе поступили в Санкт-Петербургский университет. Учеба в университете у Тимофея не заладилась, и перед второй сессией он по поддельной справке взял академический отпуск. Год он проболтался, подрабатывая на рынке грузчиком, затем вернулся в университет, но споткнулся на первом же экзаменационном барьере. Его всё-таки отчислили и сразу призвали в армию. После армии он какое-то время никак не мог определиться со своей судьбой, затем его прибило к «зелёным» и он понял, что его призвание – ветеринария. В тот год, когда мы с Гриней окончили гимназию, Гринин брат, будучи дипломированным экономистом, уже помогал отцу управлять компанией, а Тимофей ещё только учился на втором курсе Ветеринарной академии. Как видно, Гриня и Тимофей были очень разными людьми, тем не менее их связывала крепкая дружба, и Тимофей на правах старшего товарища опекал Гриню.

Накануне Грине позвонил отец и сказал, что он передал ему с Тимофеем двести тысяч рублей в качестве награды за золотую медаль. Гриня, конечно, ждал от отца подарка, но эта сумма его поразила. Хватит на классный компьютер, на крутой мобильник, и ещё останется куча денег. Гриня надеялся, что Тимофей поможет ему сначала выбрать компьютер, а потом перевезти его домой в Гатчину.

Тимофей, однако, предложил перенести поход по магазинам на завтра, а отъезд в Гатчину, соответственно, на послезавтра, потому что сегодня он собирался принять участие в митинге несогласных.

Гриня сторонился подобных дел, но ему захотелось увидеть, как это происходит, и он пошел на митинг вместе с Тимофеем. Митинг проходил на Дворцовой площади. Присутствовало около тысячи человек. Кроме «зелёных» на площади собрались «правые», яблочники, лимоновцы, коммунисты и граждане неопределённой политической ориентации – просто несогласные. Площадь была оцеплена милицией. У Александровской колонны какие-то люди, сменяя друг друга, говорили по громкоговорителю. Тимофей показывал Грине: смотри, вот Немцов!.. А это Каспаров!.. После каждого выступления толпа начинала скандировать. Кричали: «Сохраним природу!», «Чиновники – уроды!», «Путина – в отставку!», «Матвиенко – в отставку с прожиточной корзиной!», «Зурабова – в тюрьму!» Несмотря на грозные призывы, в толпе стояло веселье, все улыбались. Милиция спокойно наблюдала за происходящим.

Внезапно лимоновцы развернули какие-то неправильные лозунги, и сразу же милицейское оцепление распалось, на площадь с разных сторон устремились колонны омоновцев и стали избивать митингующих резиновыми дубинками. Двое омоновцев накинулись на Тимофея, свалили его на брусчатку лицом вниз, выкручивая ему руки. Гриня подскочил к одному из них и, схватив за ворот, стал оттаскивать. И тут же страшный удар сзади по голове сбил его наземь. Когда Гриня пришёл в себя, он был уже в наручниках, и его быстро-быстро, почти бегом, куда-то тащили. За аркой стояли милицейские автобусы, в один из которых Гриню и затолкали. Тут уже набралось много людей, но поминутно подтаскивали всё новых и новых.

Обезьянник милицейского отделения, куда привезли Гриню, был забит. Некоторые из задержанных имели на лицах синяки и кровоподтёки. На них смотрели с уважением. Народ и здесь не унывал. Периодически скандировались те же самые речёвки. К ним добавилось гневное «Са-тра-пы!», обращенное к милиционерам. Сатрапы сохраняли спокойствие и в дискуссии не вступали.

Вдруг в дальнем углу обезьянника Гриня заметил заплаканную девушку такой невероятной красоты, что у него перехватило дыхание. Ни в жизни, ни в кино, ни по телевизору не видел он раньше такой красавицы. Маленькая светлолицая девушка с толстой косой русых волос, с огромными синими глазами, одетая в голубую маечку, не скрывающую тонких беззащитных плеч, – скорей всего, подумал Гриня, это школьница, случайно попавшая, как и он, на митинг. Гриня смотрел на неё не отрываясь. Она почувствовала его упорный взгляд и потянула край юбки на белые округлые колени. Жест столько же непроизвольный, сколько и безрезультатный, так как юбка была слишком коротка. Между тем, Гриня ревниво заметил, что девушка произвела впечатление не только на него: многие из несогласных, – и молодые, и совсем дряхлые, под сорок, а то и больше, – бросали в её сторону мнимо рассеянные взгляды, и даже милиционер, важно расхаживающий с дубинкой вдоль решётки, периодически всматривался в её угол, как бы проверяя, не исчезла ли она куда.

Спустя часа два, задержанных стали по одному выводить из обезьянника, проверять документы и после составления протокола отпускать. Гриня вышел из отделения в числе первых, но вместо того, чтобы идти в интернат или к Тимофею, о судьбе которого ему ничего не было известно, он занял наблюдательную позицию за столиком летнего кафе, расположенного напротив милиции, и стал ждать появления синеглазой красавицы. Он понял, что, если сейчас не познакомится с ней, будет сожалеть об этом всю жизнь.

Освобождаемые выходили из милиции поодиночке и группами, но девушка всё не появлялась. После того, как вышел последний, Гриня напрасно ожидал ещё четверть часа, а потом вернулся в отделение. Обезьянник был пуст, и Гриня решил, что каким-то образом проглядел выход девушки. На всякий случай он спросил у дежурного, где она. Дежурный ответил, что она в положенном месте. Гриня поинтересовался, почему её не отпустили вместе со всеми. Дежурный сказал, что она задержана на другом основании, и её необходимо оставить на ночь для выполнения следственных мероприятий. При этом он гнусно осклабился. Потом дежурный спросил, кто он, собственно, такой? Гриня ответил, что он друг девушки. Дежурный длинно на него посмотрел и сказал, что парень он, по всему видно, неплохой, и он, дежурный, рад бы ему помочь и выпустить девушку, но дело уже зашло далеко, составлен протокол, начальство в курсе, так просто не договоришься, требуются определённые расходы…

Гриня понял, что надо заплатить, и спросил сколько. Дежурный ответил: «Пятьсот». Гриня полез в карман и достал пятьсот рублей. Дежурный уточнил: «Зелёных…» Гриня сказал: «Подождите, я сейчас…» Он вышел в тамбур и отсчитал из пачки, спрятанной в дальнем кармане, пятнадцать косарей…

***

«Сколько ты за меня заплатил?» – спросила девушка, как только они покинули отделение.

«Неважно!» – ответил Гриня, пребывая на верху блаженства от её благодарного взгляда.

Они прошли в кафе, в котором Гриня ранее её поджидал, и заказали кофе. Девушку звали Мария, и она имела литературную фамилию Лескова. Гриня спросил, как её звали в детстве родители. Она ответила: «Маня». Гриня сказал: «А меня – Гриня», и они дружно расхохотались. Вообще трудно было представить, что ещё совсем недавно Мария плакала. Теперь она смеялась по малейшему поводу. Обхватив себя руками, словно стараясь удержать смех в своём маленьком хрупком теле, Маня, хохоча, раскачивалась и наваливалась на стол, и это было так заразительно, что Гриня не мог удержаться и тоже принимался хохотать и тоже раскачиваться, невольно ей подражая.

Год назад Маня окончила девять классов в Архангельске, а потом приехала в Питер и поступила в колледж телевидения и шоу-бизнеса. Она прекрасно училась, но недавно ушла из колледжа, так как к ней постоянно приставал один препод, он просто не давал ей проходу, а когда понял, что ничего не добьётся, создал ей невыносимые условия. Теперь она не знает, что ей делать. Домой к родителям она возвращаться не хочет – стыдно, да и делать в нищем Архангельске нечего. Отец, узнав, что она ушла из колледжа, перестал посылать ей деньги – говорит: «иди работать, семья и так едва сводит концы с концами». В Питере с девятью классами можно устроиться только дворником, а какой из неё дворник? Из общежития её выгнали, и она сейчас живет там нелегально – так тоже долго продолжаться не может. Если бы она имела немного денег, то поехала бы в Москву и поступила в театральную школу Табакова. В этой школе, она слышала, всё бесплатно – и обучение, и проживание, и еда. Вообще в Москве больше возможностей, там клёво…

Гриня слушал её и всё больше понимал, как ему сегодня необыкновенно повезло: он встретил самую лучшую в мире девушку, он вызволил её из беды и в его силах сделать её счастливой.

«У меня есть деньги, – сказал Гриня. – Поедем в Москву вместе, я тоже буду там учиться».

На следующий день они уже ехали поездом в столицу. Перед отъездом Гриня зашёл к Тимофею и сказал, чтобы он отправлялся в Гатчину без него. Тимофей был жив-здоров, если не считать ссадины на лбу. Гриня не стал ничего говорить о своём отъезде в Москву, боясь, что Тимофей начнёт его отговаривать, а то и, чего доброго, сообщит отцу. Гриня, зная крутой нрав отца, опасался решительных мер, которые тот мог предпринять.

В Москве они сняли однокомнатную квартиру в Раменках. Со школой Табакова у Мани ничего не получилось: выяснилось, что в неё принимают учеников не старше пятнадцати лет, а Мане было уже семнадцать. Маня, впрочем, не особо горевала. Гриня предоставил ей свой бумажник в полное распоряжение, она купила себе кое-что из модной одежды, сделала пирсинг пупка и отчаянно зажигала на самых крутых дискотеках и в самых популярных ночных клубах. Где бы они ни появлялись, Маня сразу оказывалась в центре внимания: мужчины смотрели на неё и переводили взгляд на Гриню, оценивая свои шансы, дамы шептались о том, как она дурно одета и вульгарно себя ведёт.

Домой они возвращались обычно под утро и покидали постель далеко уже за полдень. Гриня до встречи с Маней был девственником, и его слегка обескуражило, что он не нашел подобного качества у Мани. Она рассказала ему трогательную историю про один единственный эпизод, в котором фигурировал архангельский мальчик, призванный в армию. Они собирались пожениться после его возвращения, но мальчика убили в Чечне.

Вопреки заявленной скромности опыта, в постели Маня выказывала завидную сноровку и безудержный креатив, и первое время Гриня, не догоняя, часто терялся и конфузился, что весьма забавляло и трогало Маню.

Между тем, финансы уже готовились к исполнению романсов. Почти два месяца Гриня не сообщал о себе ничего ни отцу, ни брату, поэтому о том, чтобы просить помощи у них, нечего было и думать, и Гриня, оставив былые мысли о поступлении в МГУ, занялся поиском работы. Он просматривал объявления в газетах, звонил, ездил на собеседования, но там, куда его соглашались взять, зарплаты не хватало бы даже на оплату жилья. Маню истощение кошелька, казалось, нисколько не беспокоило. Она говорила, что, в крайнем случае, им поможет её брат, который служит офицером где-то в Подмосковье. Надо только узнать его адрес. Гриня отвечал, что он, слава Богу, не калека, чтобы быть на содержании у кого-либо.

Спустя некоторое время, Гриня стал замечать, что у Мани появились новые наряды и украшения, да и её расходы на развлечения не только не сократились, а, наоборот, увеличились. И ещё: порой при звонках на свой мобильный она стала уходить от него в ванную комнату… На его полушутливые расспросы Маня отвечала, что ничего интересного нет для него в дамских разговорах. Вероятно, решил Гриня, она всё-таки стала получать помощь от брата, но скрывает это, щадя Гринино самолюбие.

Однажды, возвращаясь с очередного собеседования, Гриня, не доходя квартал до дома, где они жили, неожиданно увидел Маню, выходящую из большого джипа с тонированными стёклами. Она послала кому-то, сидящему внутри, воздушный поцелуй и, цокая каблучками, направилась в сторону дома. Гриня остановился, как будто поражённый молнией, потом развернулся и пошёл в обратную сторону. Ноги привели его в соседний парк. Бродя потерянно по тропинкам и аллеям, он предавался самым мрачным размышлениям. Вначале он хотел с отчаяния утопиться в парковом пруду, потом решил, что лучше вернуться домой, задушить коварную изменщицу, а самому выброситься из окна… У него не укладывалось в голове, как она могла изменить ему! Ему, любящему её с такой невозможной силой, готовому за неё отдать свою жизнь… Ему, порвавшему ради неё с самым святым, что у него было – со своей семьёй… Ещё утром она так ласкала его и говорила ему о своей любви!.. О, подлая, подлая развратница и лгунья!..

Уже совсем стемнело, когда Гриня немного успокоился и думы его стали приобретать другое направление. С чего он решил, что Маня ему не верна? Может быть, в машине сидела какая-нибудь её подруга по дискотеке или фитнес-клубу? А скорей всего, это был её брат, получение денег от которого Маня так скрывает от Грини… Он тут бродит, как ненормальный, по кустам, а она сидит дома, беспокоится, что его долго нет, выглядывает в окна… Гриня решил ни о чём пока не расспрашивать Маню. Он уверил себя, что рано или поздно она сама расскажет ему обо всём.

Маня встретила его с заплаканными глазами, с упрёками за позднее возвращение, и у Грини исчезли последние сомнения в её верности. За ужином Маню не покидала печаль, и Гриня нет-нет да и ловил на себе её какой-то особенный взгляд. Гриня решил, что это проявляются остатки пережитого волнения, вызванного его долгим отсутствием.

Вдруг в дверь позвонили, и Гриня пошел открывать. При этом он заметил, что Маня поспешно вышла из-за стола и заперлась в ванной комнате. Гриня отворил дверь и увидел трех дюжих мужчин, в одном из которых он узнал охранника своего отца. Они, не говоря ни слова, оттеснили Гриню и прошли в квартиру, затем быстро нашли Гринины документы, и, не дав ему опомниться, силой вывели на улицу. В машине, стоявшей у подъезда, сидел Гринин брат.

«Извини, Гриня! – сказал он. – Так будет лучше для всех, а для тебя – в первую очередь!»

***

Утром следующего дня Гриня предстал в Гатчине перед отцом. Отца переполняли гнев и возмущение. Он яростно говорил о Гринином эгоизме и бессердечии, о том, как они с братом волновались, не имея о нём никаких известий, о том, что ради уличной девки Гриня предал интересы семьи и готов сгубить себе жизнь…

«Она не уличная девка! – крикнул Гриня. – Это моя девушка, и я её люблю так же, как ты когда-то любил мою мать!»

«Как ты смеешь ставить свою мать, эту святую женщину, рядом с этой мерзкой шлюшкой! – заорал отец. – Ты, похоже, не знаешь, что кроме тебя у неё был ещё другой ухажер, может быть, даже не один!»

«Это враньё!»

«А как же, по-твоему, я узнал ваш адрес?! Не догадываешься?.. Так знай: его мне сообщил её содержатель, очень известный и состоятельный, между прочим, человек, а она, чтобы от тебя, пацана наивного, избавиться, специально рассказала ему, как меня найти!»

«Всё равно не верю!» – сказал Гриня, дрогнувшим голосом.

«Как хочешь, – отец рубанул рукой, – только имей в виду, я не выпущу тебя за порог, пока ты не одумаешься!»

Так начался Гринин «домашний арест». Он мог находиться в любой из комнат отцовского особняка, но его попытки выйти на улицу пресекались охраной. Впрочем, Гриня и не сильно стремился покинуть дом, более того, он вообще старался без особой необходимости не выходить из своей комнаты и не общаться ни с отцом, ни с братом, ни с кем-нибудь ещё из рода человеческого. У отца была богатая библиотека. Гриня отобрал себе для чтения книги самых разных писателей, – зарубежных и отечественных, древних и современных, – и во всех этих книгах он находил великое множество примеров женского предательства и коварства…

Спустя несколько месяцев Гриню посетил Тимофей, который, как выяснилось, забрал свои документы из Ветеринарной академии и поступил в Московскую духовную семинарию. Тимофей в самых восторженных тонах рассказал об учёбе в семинарии и о новом смысле, который обрела его жизнь с тех пор, как он решил посвятить её служению Богу. Гриня ещё до приезда друга сделал вывод, что обычная жизнь среди людей никакого здравого смысла для него иметь не может, поэтому слова Тимофея легли на благодатную почву. Он обратился к отцу с просьбой отпустить его на учёбу в Московскую семинарию.

Отец после некоторых колебаний согласился. Он посчитал, что на церковном поприще у его, – не совсем, как уже стало очевидно, путёвого, – младшего сына будет больше шансов для преодоления своих дурных наклонностей. К тому же, он принял во внимание, что церковь сейчас не та, что прежде: теперь это власть, причем власть не только духовная, но и политическая, и экономическая, а раз так, то карьера церковная ничуть не хуже карьеры светской.

Гриня начал готовиться к поступлению в семинарию по книгам, которые прислал ему Тимофей.

Настало лето. Гриня приехал в Сергиев Посад и с блеском сдал вступительные экзамены, особенно поразив приёмную комиссию глубоким знанием истории Православной Церкви. Как когда-то в гимназии, Гриня и здесь, в семинарии, сразу стал одним из лучших учеников. К тому же, выяснилось, что у него очень красивый голос. Вскоре было замечено, что число прихожан в дни молебнов и песнопений, в которых в качестве послушника участвует Гриня, заметно возрастает по сравнению с другими днями. Многие люди, даже и далёкие от веры, стали специально приезжать в Троице-Сергиеву Лавру, чтобы послушать вдохновенный голос молодого обаятельного семинариста.

Подходил к концу первый учебный год. В один из вечеров, после завершения песнопений в Покровском храме, Грине передали, что у ворот Лавры его ожидает какая-то женщина. Гриня, гадая, кто бы это мог быть, направился к указанному месту. В стоящей за воротами модно одетой девушке он с замиранием сердца узнал Маню Лескову. Она стала более женственной за два года, прошедшие со дня их разлуки, и ещё более красивой. Маня молчала, глядя на него своими прекрасными глазами, и Гриня, весь трепеща, тоже не мог произнести ни слова. Наконец она заговорила. Маня сказала, что считала бы себя самым счастливым человеком в мире, если бы могла надеяться, что он когда-нибудь её простит. Без сомнения, она достойна самого глубокого презрения, но всё равно пусть он знает, что всё это время она любила только его одного и думала только о нём… Как часто вечерами она ждала, ждала как чуда, его телефонного звонка!.. Гриня слушал её, не в силах вставить хоть слово, и сердце его едва не разрывалось от нахлынувших чувств, от любви и нежности; невольные слёзы наполнили его глаза.

Усилием воли вернув себе дар речи, Гриня ответил, что он всегда был открыт перед нею и сейчас он тоже не будет скрывать, что по-прежнему любит её, любит так сильно, как ещё никто никого не любил на белом свете. Услышав эти слова, она с радостным возгласом бросилась в его объятия и стала неистово его целовать, одновременно рыдая и смеясь.

Когда шквал эмоций прошёл, Маня оторвалась от Грини и предложила ему сейчас же ехать с ней в Москву. Она сказала, что немедленно уйдёт от Ковалёва, что она теперь богата и они с Гриней будут жить не только в любви, но и в достатке. Гриня попросил подождать несколько минут, прошёл в семинарский корпус, собрал в небольшой узел самые необходимые вещи, затем снова вышел из семинарии, сказав на проходной, что через минуту вернётся…