Loe raamatut: «Синдбад»

Книга первая. Синдбад-мореход

Глава 1. Здравствуй, Восток!

Никто не мог сказать точно, когда в небольшом портовом городе Эль-Хайя объявился молодой светлокожий человек лет тридцати. Лицо у него было овальное, нос чуть приплюснутый, глаза зеленые и хитрые, с длинными женскими ресницами, которыми парень наивно хлопал по любому поводу. Его темные жесткие волосы кучерявились, а чуть пухлые губы виновато улыбались каждому встречному.

Парень щеголял в несуразном наряде, состоящем из необычных узких штанов синего цвета, прошитых желтыми нитками, и тонкой рубахи с нарисованной на ней страшной мордой лупоглазого джинна с треугольными волосами, торчащими во все стороны. Рубаху украшала корявая надпись на никому не известном языке. Ноги молодого человека были обуты в невиданную бело-красную обувь, завязанную веревками, продетыми в дырочки крест-накрест. Молодой человек не понимал ни слова из языка правоверных мусульман и все время бормотал непонятные слова на странном варварском наречии. А когда его спрашивали о чем-либо, он тыкал себя кулаком в грудь и выкрикивал нечто вроде «синдар бадя». Постепенно все стали называть парня Синдбадом. Новое имя молодому человеку пришлось по душе и он на него охотно откликался.

Синдбад был силен, крепок телом и широк в плечах, но его не особо тянуло к тяжелой работе. Он всегда долго, с сомнением, приглядывался и приценивался к ней, вечно привередничал и воротил нос. В общем, вел себя подобно нуворишу, хотя иной раз ему и в рот-то положить было нечего. И это несказанно удивляло окружающих. Однако если уж парень брался за что, так работа спорилась у него в руках. Купцы и бывалые грузчики только диву давались, как Синдбад, словно шутя, перетаскивал тяжеленные тюки и ворочал огромные бочки, с которыми иные справлялись разве что по двое.

Жил Синдбад в одной из подворотен близ пристани в закутке меж двух смыкающихся глинобитных стен. Там у молодого человека лежал набитый соломой джутовый мешок – что еще надо бедному чужестранцу, чтобы хорошенько выспаться или просто передохнуть.

Обедал Синдбад, как правило, в чайхане на пристани, где собирались завсегдатаи городка неспешно обсудить за пловом и горячим зеленым чаем новости и дела. Обычно молодой человек скромно сидел в уголочке и ел лепешку с чаем, а иногда, если удавалось заработать немного денег, то даже с пловом или кабобом, и прислушивался к разговорам, пытаясь вникнуть в смысл незнакомых слов.

Надо заметить, кабоб в Эль-Хайя называли исключительно жареным мясом – именно так и никак иначе! Дело в том, что эмира этого благословенного города звали Нури ибн Кабоб, и потому никто не рисковал называть мясное блюдо именем великого правителя. Откуда правителю досталось такое имечко, оставалось только догадываться.

И вот, в один из погожих дней, когда Синдбад уже доедал свой скромный обед, в чайхану вошли два расфуфыренных джентльмена, в которых Синдбад признал чопорных англичан колониальной эпохи – не узнать их было просто невозможно. Англичане смотрели на всех свысока, явно полагая себя исключительной нацией. Надменно вскидывая подбородки, они пихали плечами всех, кто, по их мнению, мешал им пройти к элитному топчану, застеленному лучшими курпачами, с квадратным резным дастарханом в центре.

Один из англичан, проходя мимо Синдбада, пихнул его локтем. Синдбад, в тот момент наполнявший пиалу горячим чаем, плеснул на себя кипяток, вскочил и зашипел от боли, что показалось англичанам крайне забавным. Они заржали, вместо того, чтобы извиниться и убраться подобру-поздорову. Но когда мания величия позволяла себе обдуманные поступки!

Синдбад от злости покраснел, словно хорошо проваренный рак, схватил наглого англичанина за жабо, притянул к себе и без особого размаха съездил здоровенным кулачищем по наглой англосакской морде. Жабо осталось в руке Синдбада, а самого англичанина снесло к противоположной стене чайханы и так припечатало к ней, что несчастный закатил глаза и неторопливо сполз на пол. Окружающие охнули, округлив глаза. Второй англичанин, изрядно побледнев, потянул из ножен шпагу. Синдбад предупредительно зыркнул на него, но англичанин, похоже, попался совершенно тупой.

Блеснула сталь клинка. Англичанин сделал выпад вперед, однако Синдбада в том месте уже не оказалось. Парень успел сместиться вбок, схватил англичанина за широкую короткую штанину и камзол, шутя поднял в воздух и, держа над собой, словно пуховую подушку, пронес к перилам на улицу. Англичанин от неожиданности выронил шпагу и заверещал, потешно болтая руками и ногами.

– И-и-эх! – ухнул Синдбад и выбросил англичанина из чайханы.

Тот покатился по хорошо утоптанной и унавоженной мостовой и плюхнулся в одну из свежих навозных куч. Чайхана огласилась здоровым хохотом. Все кинулись поздравлять Синдбада, но тот только скромно высморкался в ажурное шелковое жабо, которое все еще держал в руке, засунул его в карман штанов и вернулся к прерванному обеду. Хозяин чайханы принес в подарок Синдбаду огромную палку шашлыка, посыпанную нарезкой из лука и щавеля, еще одну лепешку и полный чайник свежезаваренного чая.

Не подумайте только, будто хозяин чайханы впал в слезливый альтруизм. Нет! Во-первых, англичане редко когда платили по счетам, и потому хозяин не особо радовался подобным гостям. А во-вторых, чайханщик сразу смекнул выгоду – да такого охранника еще поискать надо!

Синдбад же поблагодарил чайханщика скромным кивком и принялся за еду, сочтя ее вполне заслуженной.

Мимо на карачках прополз первый англичанин, отклянчив зад и бренча по полу кончиком шпаги. Вокруг его правого глаза расплывался огромный синяк. Англичанин пугливо косился на местного богатыря, но Синдбад не удостоил его вниманием, продолжая трапезу и периодически утирая рот рукавом халата. А когда Синдбад покончил с так удачно, можно сказать, за сущий пустяк привалившим шашлыком, бросил на стол пару медяков за чай и лепешку с чувотом¹ и собрался уйти, к молодому человеку подлетел хозяин чайханы и дернул за рукав халата.

Синдбад недовольно нахмурил брови, но чайханщик расплылся в заискивающей улыбке и попытался жестами объяснить, что желал бы нанять его вышибалой. Синдбад долго не мог понять, чего от него добивается пожилой пройдоха, а затем коротко кивнул, отодвинул чайханщика с прохода, вернулся на свое место и указал пальцем на пустой чайник. Чайханщик, вздохнув, поплелся за полным.

Работы у вышибалы было немного. На Востоке народ в большинстве своем добропорядочный, воспитанный и законопослушный. Тем более когда наказание за проступки весьма сурово. Но Синдбад все же оправдывал свое содержание. Периодически он вытряхивал деньги из наглецов, не желавших по тем или иным причинам платить за еду, причем, как правило, все, что были их в карманах. Никто, правда, не возмущался – слава Аллаху, живы остались! Иногда выставлял из чайханы местных мафиози в лице разбойной шайки с громким названием «Гиены пустыни», державшей в страхе торговцев – «Гиены» требовали огромную плату за «крышевание». А то и подворачивались под руку эмирские сборщики налогов. Последние были еще наглее разбойников, и с ними Синдбад вовсе не церемонился.

Сборщики налогов возмущались вовсю, брызгали слюной и грозили страшными бедствиями, на которые Синдбаду, по большому счету, было начхать. Но собственное здоровье сборщикам налогов было дороже нескольких серебряный монет, отсутствия которых пресветлый эмир даже не заметит, и Синдбаду до сих пор все сходило с рук.

Нужно сказать, в драке Синдбад был быстр, ловок, неутомим и практически неуязвим. Несколько ссадин и легких порезов не в счет. К тому же он применял никому неизвестные здесь приемы, действенные и наводящие ужас даже на бывалых громил. Так что вскоре портовая чайхана стала самым безопасным и процветающим местом в городе. Ее хозяин не мог нарадоваться на нового работника, но каждый раз принося ему плов или шашлык, он на нет изводился от жадности и весь вечер потом не находил себе места – Синдбад не только отменно исполнял свои обязанности, но и ел за троих.

За пару с небольшим месяцев Синдбад прилично выучился говорить на местном наречии и охотно сдабривал речь восточными ругательствами – как известно, именно ругательства есть то, что, как правило, в первую очередь учат все переселенцы.

– Куда прешь, грязный шакал? – отгонял Синдбад нищих попрошаек, не желавших зарабатывать честным трудом. Или подбадривал вылетающих из чайханы разбойников фразой «Будешь знать, сын облезлой верблюдицы!» Ну и тому подобное в том же духе.

А по вечерам, когда на ночном небе зажигались звезды – здесь они не такие, как у него на родине, и небо шире и бархатнее, и луна крупнее и ярче, – Синдбад лежал на топчане и вздыхал о том мире, откуда он не по своей воле был заброшен сюда, на Восток.

По настоящему Синдбада звали Синдарев Богдан, Бодя, как звала его мама, ласково улыбаясь и приглаживая сыну непослушные вихры, о которые было сломано немало гребней. Мама воспитывала сына одна, выбиваясь из сил на должности главбуха крупной фирмы. Папа исчез еще до рождения Богдана, и единственное, что мальчик знал о своем отце – тот был казахом. Ни имени, ни фамилии, ни кем он был по профессии. Просто казах – не более и не менее. Заделал матери ребенка и слинял, вероятно, устрашившись ответственности.

Мать особенно не расстроилась, хотя ночами иногда плакала в подушку, но Богдана не раз одолевали сомнения, что именно казах был причиной ее слез. Несчастной женщине вполне хватало проблем и с собственным сыном, вечно встревающим в разные истории.

Учился Богдан ни шатко ни валко, перебиваясь с четверки на тройку. Драки обходил стороной, но если уж кто его задевал по-настоящему, то остановиться уже не мог и принимался крушить все вокруг. Ссадины и шишки у его противников – только полбеды. Вылетали стекла, ломались парты, падали классные доски… Несчастная мать не успевала оплачивать ремонты, а Богдан все твердил свое: «А чего он?» – и неизменно шмыгал носом, в душе соглашаясь с матерью. И каждый раз обещал себе взнуздать свой непокорный характер.

Чтобы направить энергию сына в нужное русло, мать отдала Богдана в секцию дзюдо. Там Бодя, помимо прочего, научился держать себя в руках.

При всем при том Богдан просто бредил Востоком. Вероятно, тяга к Востоку было единственным, что ему передалось от отца. Богдан зачитывался «Тысячей и одной ночью», похождениями хитреца и заступника бедных ходжи Насреддина и с жадностью поглощал фильмы, имеющие хоть какое-то отношение к Востоку.

После школы были колледж, где Богдан выучился на повара, и армия, о службе в которой Богдан не любил вспоминать – нудное однообразие с попыткой превратить его в беспрекословно подчиняющегося робота, чего Бодя терпеть не мог. Да и оружие он не особо жаловал. А после была столь же нудная работа в ресторане, где спесивым клиентам вечно что-нибудь не нравилось. И еще неудачная любовь…

Однажды, перебирая старые вещи на пыльном чердаке своего дома, Богдан наткнулся на пыльную керосиновую лампу. Он повертел лампу в руках и, поднеся к уху, потряс – внутри плеснулся керосин. Богдан никогда не держал в руках подобных ламп, и ему стало любопытно, как она работает. Тем более в лампе сохранилось немного топлива.

Молодой человек вернулся к себе в комнату, прихватив находку, и долго вертел в руках необычный светильник. Лампа была очень старая, стекло ее покрывал толстый слой пыли, сквозь который виднелась сеточка мелких трещин. Зеркало помутнело, окислилось и ничего не отражало, а никелированное покрытие на металлическом основании кое-где вздулось пузырями и отслоилось. Из-под него проступили темные пятна ржавчины.

Богдан аккуратно, почти любовно, протер лампу тряпочкой, затем принес с кухни коробок спичек и покрутил маленькое колесико сбоку. Чиркнул спичкой.

Зажечь лампу он не успел.

– А-апчхи! – раздалось из лампы.

Лампа подпрыгнула на столе, и Богдан едва успел подхватить ее, чтобы та не грохнулась на пол. Но тут же поставил на место и отдернул руку – из лампы повалил сизый дымок.

Спичка, догорев, обожгла пальцы.

Богдан зашипел от боли, загасил спичку и отбросил ее. Обожженный палец он засунул в рот, пристально, с интересом наблюдая за дымом, продолжавшим валить из фитиля. Странное дело, но Богдану почему-то не было страшно. Сколько раз он читал о джиннах и видел их в кино, но никогда не думал, что ему выпадет удача вживую столкнуться с одним из таинственных волшебных существ Востока.

Дым между тем не рассеивался, а собирался под потолком, словно заполнял собой некую невидимую форму, по очертаниям напоминавшую грудь, плечи, руки и голову человека. Силуэт с каждым мгновением становился плотнее. Внезапно распахнулись зеленые глаза и пристально уставились на Богдана.

– Привет, – дружелюбно улыбнулся Богдан и помахал рукой.

Джинн удивленно вскинул дымные клубящиеся брови, но промолчал.

– Ты что, немой? – Богдан немного обиделся.

– Я не немой, – хрипло отозвался джинн. – Мое имя Ала-джинн. Скажи мне, о человек, который сейчас год?

Богдан проигнорировал вопрос и спросил:

– Разве джиннам не полагается сказать «слушаю и повинуюсь, о мой господин»?

– Нахальный маленький человечек! – Джинн начал грозно раздуваться. – Я могу растереть тебя в порошок, превратить в…

«Вероятно, какой-нибудь полоумный джинн, – решил Богдан. – Или у него старческий маразм и толку от него теперь никакого».

– Хорошо, можешь убираться. – Богдан внезапно утерял к джинну всякий интерес и потянулся за спичками.

– Что ты собираешься сделать? – разволновался джинн, перестал увеличиваться в размерах и даже немного опал, несколько уплотнившись.

– Хочу посмотреть, как она горит.

– Заклинаю тебя, не делай этого!

– Почему? Моя лампа! Что хочу, то и делаю.

Богдан пододвинул лампу поближе к себе. Дымный хвост джинна потянулся вслед за ней, а сам джинн, дернувшись, испуганно отстранился.

– Но где же я тогда буду жить? – воскликнул Ала-джинн.

– А мне пофигу! Найдешь другую лампу.

Богдан чиркнул спичкой, и на ее конце расцвел трепещущий огонек.

– О человек, пощади! Я перебрался в твою лампу давным-давно, спасаясь от гнева великого Сулеймана. Я марид² и не переношу огня!

– Врешь, лампе от силы лет пятьдесят.

Богдан поднес спичку к фитилю, скрытому за медной сеточкой.

– Вру, – согласился джинн. Лампа немного отодвинулась от пальцев Богдана. – Я отказался выполнить волю повелителя джиннов, и меня исторгли из моего жилища. Ах, какая была лампа, медная, удобная… Подожди, о человек!

– Ну что еще? – спросил Богдан, замерев с горящей спичкой в пальцах.

– Скажи свое сокровенное желание, и я исполню его!

– Только одно?

Богдан загасил спичку и повертел ее в пальцах.

– А разве бывает много сокровенных желаний, о мой жадный друг? – выкрутился джинн, заискивающе подплывая к молодому человеку.

– Нет, – согласился Богдан. – И я вовсе не жадный.

– Я читаю в твоем сердце…

– Лучше не надо, я сам неплохо в нем читаю, – остановил Богдан джинна.

– Но разве ты не хотел попасть на Восток? Ах, дивный, чарующий Восток. – Джинн повел рукой и слегка зацепил люстру. Та опасно закачалась, но джинн ничего не заметил, продолжая проникновенно вещать: – Мир минаретов и прекрасных гурий, заставляющих трепетать мужские сердца! Мир сказочных легенд, услаждающих слух и разум отроков, подобно кристальным водам колодца средь жгучей пустыни, дарующим наслаждение и радость усталому путнику…

– Достаточно, я понял, – оборвал Богдан. – Но все же желаний маловато.

– Хорошо, два! Только для тебя, о мой несравненный повелитель.

– Три, – продолжал торговаться Богдан.

– Ты слишком многого требуешь от меня!

– Четыре!

– Хорошо, три так три! – поспешно согласился джинн и обреченно вздохнул. – Но после обещай даровать мне свободу.

– Да на здоровье!

– О щедрейший и добрейший из повелителей! – обрадованно воскликнул джинн, сложив руки на груди. – Приказывай, и я исполню твое первое желание!

– Ты что-то там говорил про Восток, и я подумал…

– Слушаю и повинуюсь! – выпалил джинн, не дослушав, склонил голову, вытянул губы трубочкой и дунул на Богдана.

Мир вокруг закружился. Богдана подхватил воющий поток и бросил в пучину времени и пространства…

Так Бодя попал на Восток. Лампы при нем не оказалось и как теперь добраться до бессовестного джинна, облапошившего его, словно младенца, Богдан не представлял.

Восток оказался вовсе не таким сказочным местом, как то рисовали его фантазия и сладкие речи джинна – нищета, грязь, нахальные стражники, хитрые торговцы, жадные менялы, обирающие народ наравне с муллами, сборщиками налогов, бессовестными судьями и прочим влиятельным сбродом. И, главное, никаких гурий! А самое противное, нигде не продавали ни хваленой араки, ни вина на худой конец – спиртное было официально запрещено Кораном, но Синдбад не без причины подозревал, что где-то его все-таки подпольно продают. Только вот где?

…Синдбад спустил ноги с топчана и протянул руку за стоявшей у стены саблей. Саблю он не так давно отнял у одного из разбойников в качестве военного трофея. Ее легкие ножны были отделаны серебряными завитушками и полудрагоценными камнями, а удобная рукоятка оказалась богато инкрустирована крошечными рубинами. Богдан потянул саблю из ножен, отложил их и полюбовался тонким синеватым лезвием дамасской стали. Такое лезвие действительно могло рассечь тончайший шелковый платок налету. Богдан вытащил из кармана жабо англичанина и принялся любовно полировать лезвие.

На входной лестнице что-то зашуршало. Синдбад опустил саблю на колени и прислушался, вглядываясь в темноту. За углом чайханы кто-то тихонько крался. Синдбад затих, затаился – не иначе воры пожаловали!

Появившаяся из-за стены тень толстого, низенького человека остановилась на верхней ступеньке и покачалась из стороны в сторону. Человек пробормотал нечто неразборчивое и крепче прижал руками халат на груди, словно сильно замерз. Синдбада он не заметил. Молодой человек медленно поднялся с топчана, прокрался вдоль стены и схватил за грудки неизвестного.

– Ага-а, попался, гнусный воришка! Ух ты, шайтаново отродье!

– Ай! – Неизвестный подпрыгнул от неожиданности. – Синдбад, это же я!

– Хозяин? – Синдбад разжал пальцы и принюхался.

От Махмуда – так звали чайханщика – разило винным духом.

– Ты не спишь? – заплетающимся языком проговорил Махмуд, отодвигаясь от собственного вышибалы и придерживая руками что-то под халатом.

– А ты, хозяин, как я погляжу, злостный нарушитель Корана, – шутливо погрозил пальцем Синдбад, прищурив один глаз.

– С чего ты… ик… взял?

Пятящийся Махмуд несколько сошел с лица, что было заметно даже в темноте. Лишь его нос продолжать пылать красным пятном.

– А что у тебя припрятано там, под халатом? – спросил Синдбад, надвигаясь на чайханщика вихляющей походкой.

– Ничего, теб-ик… показалось. Иди лучше спать, – пролепетал Махмуд, отступил еще на шаг и уперся спиной в деревянные перила.

– Тебе, наверно, тяжело, давай помогу, – продолжал настаивать Синдбад, протягивая руки.

– Уйди, сын греха! – взвизгнул вконец перепуганный Махмуд, заслонившись одной рукой.

– Э, хозяин! – поцокал языком Синдбад и осуждающе покачал головой. – Разве я сын греха? Это ты у нас величайший грешник. К тому же разве тебе неизвестно, что пить одному – великий грех?

– Ты уверен? – Махмуд недоверчиво уставился на своего работника.

– Точно тебе говорю! Аллах завещал делиться с ближним.

– …Знаешь, М-мх-муд! Ты н-нплохой… как его… м-жик! – Синдбад вертел пальцем у лица Махмуда, приобняв чайханщика за плечо и пытаясь сфокусировать взгляд на его лице.

Они сидели на элитном топчане. На дастархане перед ними стояли последний из трех кувшинчиков с аракой, две пиалы и тарелка с нарезанным салатом из помидоров и огурцов, к которому никто так и не притронулся. Махмуд что-то мычал, все время пытаясь завалиться вбок. Лицо его опухло, нижняя губа отвисла, а глаза остекленели и глядели в одну точку.

– Д-вай выпьем, – предложил Синдбад, ухватил нетвердой рукой кувшин и плеснул в две пиалы араки, но больше пролил на столик.

– Д-вай, – согласился Махмуд, принял пиалу и опрокинул ее на себя.

– Сюши, Мх-муд. – Синдбад влил в себя араку, поморщился и грохнул пиалой о столик, – а хде у вас тут… эти, как их… бабы?

– Ба-бы… – эхом отозвался чайханщик. – Хто-хто?

– Жен-щи-ны! – раздельно произнес Синдбад, потрясая руками. – Хде они?

– Бабы – они… взде, – произнес Махмуд и упал лицом в салат.

– О-о, – расстроено протянул Синдбад и потряс кувшин, который до сих пор держал в руке. Арака плеснулась на донышке.

Синдбад вылил остатки араки в рот, откинул пустой кувшин на курпачу и, кряхтя, сполз с топчана. Он долго пытался попасть ногами в кроссовки, затем махнул на них рукой и, покачиваясь, направился в личные апартаменты Махмуда – душа требовала еще кувшинчик, а у барыги-чайханщика явно где-нибудь был припрятан еще хотя бы один. Но Синдбад дотянул только до лежанки, застеленной мягкими, словно царская перина, курпачами, и блаженно растянулся поперек нее.