Loe raamatut: «Хлеба кровавый замес»
Ночь прошла, а день приблизился:
итак отвергнем дела тьмы
и облечемся в оружия света.
Послание к Римлянам.
Глава 13, стих 12
Глава 1. Орёл
В бездонном ясном небе парил одинокий орёл. Степенно, не взмахивая крыльями, а лишь двигая несколькими невесомыми пёрышками, он менял свое положение в воздушных потоках и то взмывал вверх, то опускался вниз. Его величественный полёт властно приковывал к себе внимание и завораживал.
Орёл в этом чарующем полёте скорее был похож на посланника свыше, чем на летающего хищника. Эта огромная и тяжёлая птица парила в небесной выси, словно под воздействием некой мистической силы.
Вот такая эклектика – картина была классическая, пейзажная и сюрреалистичная одновременно. Что называется – все тридцать три удовольствия сразу. Описывая круги, орёл мог наблюдать огромное скопление крупных объектов неведомого ему предназначения – БМП, БТРов, танков и другой боевой техники.
Вопреки отсутствию в них жизни, те железные коробки гремели и скрежетали, урчали и рыкали, как неведомые звери. Возле них суетились мелкие существа немного крупнее архара, на двух ногах и одинакового окраса – это были военнослужащие в полевой форме.
Его полёт был исполнен хищного предвестия неминуемого события – чьей-то жертвенной смерти ради его орлиной жизни. Он, одинокий и гордый, зависший над боевой техникой оперативной группы, напоминал в своём ритмичном, целенаправленном движении некоего назначенного свыше наблюдателя.
Внизу, под парящим орлом, по грунтовой дороге, постоянно утыкаясь в солдат, совершенно не обращающих на машину внимания, двигался БТР под номером «300» с экипажем, сидящим сверху. Водитель сигналил и стремился продавить себе дорогу, но получалось плохо: вся территория «стойбища» была нарезана на установленные участки земли для стоянки ротных колонн, и они на этой земле чувствовали себя полноправными хозяевами.
Все те подразделения были «чужие» для экипажа 300-го, и их бойцы крайне неохотно уступали ему дорогу, хотя сама та грунтовка проходила сзади общего построения машин и лишь разделяла стоянку с известной по человеческим потребностям санитарной зоной.
Один из солдат, сидящий на броне 300-го и не опалённый ещё ни разу пороховыми дымами боёв, сказал:
– Им это чё-то совсем не нравится, что мы тут едем… Когда они хезать* шастают.
*хезать (молодёжный жарг. восьмидесятых годов ХХ века) – ходить по-большому
Своей наблюдательностью «блеснул» башенный пулемётчик, который недавно прибыл в часть после учебки вместе с другими молодыми. К нему прижилась кличка «Молдаван», потому что был он типичным представителем своего народа: по-детски наивным, неунывающим и юморным, добродушным, дружелюбным парнем.
Водитель Женя, молодой, беззлобный и располагающий к себе киргиз с ухватками опытного воина и почему-то бледной для азиатов кожей ответил:
– Я не Дембель Неизбежный, чтобы всем нравиться, – при этом звучали нагловатые и дерзкие нотки старослужащего солдата, но как-то наигранно, не по-настоящему.
Бойцы рассмеялись. А другой молодой – Вася, родом из Москвы, также необстрелянный, попытался сыграть в «бывалого» и брякнул:
– Ага, и не пузырь водяры, чтоб всем наливать.
Но шутка не задалась – рано по срокам службы было так шутить, поэтому смеха не вызвала.
Женя, как старший и опытный солдат, постарался в меру сил показать масштабы «служения Родине»:
– Вот, Вася, ты хоть знаешь, сколько нужно служить до дембеля? Точно только. С точностью до каждой минуты до «Великого Дембеля»? Вот сколько два года в минутах?
Вася задумался над темой, стал в уме пытаться высчитать хотя бы приблизительно.
– Точно не знаю… Много… тысяч сто… больше? – прикинул Вася с его математическими московскими способностями.
– Ответ неверный! Ничего ты не знаешь! Это потому, слоняра*, что тебе ещё пахать и пахать до Дембеля Благословенного. Ты всех тонкостей этой службы совсем не догоняешь. Что тебе о дембеле думать? Рано ещё! Ты долг Родине не отдал, только кашу жуёшь казённую на халяву. Вот послужишь с моё, вот тогда научишься Родину любить, разгильдяй! Будешь каждую минуту высчитывать до своей московской жизни кучерявой…
* «Слон» (арм. жарг.) – в основных родах сухопутных войск так называли солдат в период службы от полугода до года.
– Да, ну и сколько? – протянул Вася.
– Один миллион 51 тысяча 800 минут, – солидно сообщил Женя, – и я их все выслужил, и на третий год пошёл. Как матрос. – Он засмеялся.
– Ничего себе, как много! – от души изумился Молдаван. – Никогда бы не подумал. Целый миллион…
– А почему ещё держат, Женя? – искренне сопереживая, озадачился этой вопиющей, на его взгляд, несправедливостью Вася.
– Скоро должен быть выход, как обещают, и всем дембелям в Афгане увольнение в запас на полгода отложили. Чтобы молодых сюда не засылать. Сейчас опасно. Много войны стало! – дал тот точную и исчерпывающую информацию.
– А так разве можно? – не унимался «умник» Вася.
– Можно-нельзя, а приказ пришёл, и мы дальше служим. Раз так надо. А что делать? – в свою очередь поставил прямой вопрос Женя.
– Не знаю, – ответил Вася.
– Вот и я тоже! Родина сказала – «надо», вот мы и служим как на подводной лодке. А куда деваться с подводной лодки? – задал риторический вопрос Женя, завершая им эту тему.
Пока отмалчивался лишь офицер лет двадцати пяти со спортивной, пружинистой фигурой, сидевший на броне командирского люка. Одет в амуницию не так, «как положено», а именно так, как необходимо для действий в бою. Каждая мелочь его совсем непоказушного обмундирования повествовала про значительный опыт такого участия. Его внешность излучала уверенность человека, накоротке общавшегося со смертью и побывавшего в непростых боевых передрягах. И от него исходили неподдельные волны спокойствия и силы, благодаря которым все окружающие интуитивно чувствовали себя в безопасности.
Недавно назначенный на должность начальника штаба рейдового батальона капитан Алексей Шаховской ехал совершенно молча, чем-то озадаченный.
Молдаван, простецкая его душа, из-за врождённого отсутствия чувства такта в современной его трактовке решил не обращать внимания на офицерские размышления:
– Товарищ капитан, а что это орёл тут над нами летает?
– Охотится, добычу высматривает.
– На нас, что ли? – фыркнул Молдаван.
Женя сквозь ровный рокот двигателя всё равно слушал разговор и попутно старался учить молодых солдат воинскому такту:
– Тебе ж сказали, любознательный, что добычу высматривает!
– А что тут можно высматривать, кроме бойцов? – напирал уверенный в собственной логичности Молдаван.
Вася-москвич решил из солидарности поддержать своего сотоварища по призыву:
– Да что тут вообще поймать можно? Вот огрызков всяких и объедков – валом. А ворон совсем нет. Я не видел что-то… Орёл, что ли, огрызки будет лопать?.. Вместо ворон, – заулыбался Вася.
Шаховской улыбнулся этой беззаботной солдатской перепалке:
– Они хорошо видят за несколько километров даже мелких тушканчиков и мышей, страх их чувствуют. Так что свою добычу орёл обязательно найдёт. А сейчас потому летает так долго, вполне возможно, что не хочет размениваться по мелочам, а ждёт архара – горного козла. Он даже его может завалить и с ним улететь.
Молдаван неподдельно удивился:
– Ого! Целого барана?..
И тут же поймал плюху от старослужащего:
– Козла, козёл! Архар – горный козёл!
Молдаван не стал обращать внимания на подколку, понимая, что честно заслужил её. Да и не хватало ему как минимум полутора дополнительных лет службы, чтобы быть на равных, но об этой математике он сейчас не думал, подогретый интересом:
– И всё-таки, ну а зачем он тут летает? Тут шум, вонь от машин – они тут всё солярой провоняли, да ещё бойцы дерьмом гадят. Что ему бы в другом месте не летать?
Начальник штаба опять улыбнулся:
– Я, вообще-то, не охотник на животных. Звери – они же хорошие. Но думаю, что от него тоже несёт его орлиными запахами, и на ветру они быстро разлетаются по округе, и дают знать зверькам всяким – где он сейчас находится.
Шаховской взглянул вперёд по ходу движения, стараясь понять, как далеко до их батальона. Они находились на середине расположения техники оперативной группы в районе ожидания, и предстояло такой езды ещё минут пять.
Он продолжил:
– А так орёл в этих людской шмоне* и шуме техники, прячется. И потому в таком месте его запаха для других зверей не ощущается, и его как бы и нет рядом. Мы на засадах тоже учитываем направление ветра, – закончил он эту тему.
*«Шмон» (жарг.) – вонь, сильный резкий запах.
Умник Вася решил поддержать разговор «философскими» формулировками.
– Да-а. После людей всегда столько говнища остаётся!.. – авторитетно поддакнул он командиру.
Женя опять перевёл разговор с сангигиенической темы в более приемлемое русло:
– А правда, он так далеко может видеть? И даже такую шелупонь, как мыши? Мне бы его зрение. А ещё лучше, чтобы сверху, как они, наблюдать.
– А что, очень хочешь? – офицер продолжал улыбаться, немного оттаивая в этом беззаботном разговоре.
– Ну да! Здорово же! И видно далеко, и характер трассы понятен, все выбоины, колдобины, препятствия. А сверху можно увидеть то, что и за поворотом делается и на горном серпантине… Было бы здорово!
– Думаешь, что много желающих будет? – Шаховского уже окончательно отвлёк от тяжёлых мыслей этот разговор.
– Будут, конечно! – убеждённо сказал Женя. – Это же была бы очень полезное дело. А при ведении боя? Удобно же было бы за духами наблюдать…
– Ну, Жень, раз ты хочешь, то точно будет! Лет двадцать не пройдёт, и такое появится… Смотри, Жень, планеры уже есть, маленькие камеры тоже есть… Ты же видел видеокамеры?
– Ну, да. У нас, у прапора нашего: и камера, и видак, и телек «Шарп»… Вообще класс. Здорово же прапора́ живут. Умеют шевелить поршнями. Котелок у них точно варит.
– Ну вот, значит, знаешь. Вот там, на видеокамере, есть маленький экранчик. Лет через двадцать уже точно будет камера размером со спичечный коробок стоять на каком-то, к примеру, самолётике. А в машине у тебя будет маленький тот экран. И ты всё будешь видеть, что за поворотом делается, и вдалеке, и сзади тебя…
– Да-а? – недоверчиво протянул водитель. – Я же машиной управляю… А им-то как тогда управлять – этим самолётиком? А связь у него какая? Как у детской машинки – по проводам? Что-то слишком на фантастику похоже. Фантастику любите, товарищ капитан? – спросил Женя и тоже заулыбался Шаховскому.
– Вполне может, и по проводам… Ты что, наших ПТУРов в работе не видел? Они же летят на километры, а управляются по проводам… Или вот рации есть маленькие – «уоки-токи» – японские. Может, что-то такое будет?.. И тогда без проводов можно ими управлять, по радиосигналу… Было бы желание… А раз целый Женя этого хочет, то такая штукенция точно будет!
Солдаты засмеялись.
Шаховской тоже в ответ засмеялся, как равный с равными.
– Дожить ещё нужно… Чем ближе дембель, так всё больше тревогой напрягает, – Женя это сказал как бы промежду прочим, а молодые солдаты мгновенно перестали смеяться и даже несколько поджались.
– Доживёшь, Жень! Куда денешься? У тебя это последние боевые, и можно домой собираться. Главное, Жень, ты действуй сейчас на автомате, как ты умеешь. А не на раздумьях и ожиданиях, тем более плохого… И всё будет путё́м. А если что, то мы рядом, – он улыбнулся, – все как в одной твоей подводной лодке, и вместе будем преодолевать все передряги. С любым исходом. Так что один ты не останешься при любом раскладе, даже плачевном.
Шутка прозвучала не слишком оптимистично, хотя вероятность плохого исхода всегда обязательно свидетельствует и о весомой вероятности исхода благоприятного. И начальник штаба мог позволить себе так говорить, ведь ещё несколько дней назад он был начальником разведки полка и своими лихими разведпоисками был известен всему личному составу части. Даже кличку из уважухи дали – «Князь». С таким опытным членом экипажа вероятность благоприятного исхода многократно возрастала, а подобный характер мышления лишь свидетельствовал о способности реалистично и критично анализировать ситуацию. И молодые солдаты – скорее подсознательно, на уровне инстинкта самосохранения – это понимали.
Глава 2. Последний день ожидания
Тыркаясь и лавируя, где-то медленно, а иногда почти с черепашьей скоростью, а где-то порой буквально продавливая себе дорогу среди самых выпендрёжных и упрямых солдат, 300-й вскоре достиг расположения своего третьего горно-стрелкового батальона.
Невдалеке перед выстроенной техникой, как самый главный на этом сборище машин, стоял чипок*. Автолавка могла самостоятельно перемещаться по всему этому «стойбищу» в удобное для торговли место и изымать накопленные солдатами деньги, продавая разные мелочи. Чаще полезные, вроде сигарет или носков, а иногда просто мульку всякую – как зубная паста (на боевых-то?), мыло или свежие подворотнички…
*Чипок – название универсальных армейских магазинчиков, в данном случае колёсной автолавки на платформе крытого грузового автомобиля.
Шаховской высмотрел глазами техлетучку зампотеха и скомандовал Жене рулить к ней. Та стояла на своём привычном месте в построении машин. Водитель быстро сориентировался и стал до неё добираться, благо это была уже своя территория, и тут для командирской машины – 300-го БТРа Шаховского полный приоритет, и солдаты быстро уступали ему дорогу.
Техлетучка являлась передвижным командным пунктом для офицеров штаба батальона. И когда комбат, зампотех и Шаховской не двигались на своей, закреплённой за ними боевой технике, то их, скорее всего, нужно было искать именно в ней. К тому же её кунг* являлся одновременно и местом ночного отдыха, и складом ресурсов, и столовой, и просто хозблоком. Летучка соответственным образом и была оборудована умельцами несколько лет назад. И именно для этих целей даже в большей степени, чем по своему прямому предназначению.
*Кунг (кузов универсальный нормального габарита) – стандартизованный военный кузов жёсткого типа для грузовых автомобилей под использование в различных целях как специального мобильного помещения для размещения оборудования и иных вспомогательных задач.
БТР начальника штаба подрулил к летучке, и Шаховской протянул Жене несколько чеков Внешпосылторга, которые тут были вместо денег:
– Доедете до чипка и купите пару ящиков минералки. Лучше ессентуки… или нарзан… На сдачу возьмите конфет каких-либо… для всего экипажа… Воду потом забросите сюда.
Женя не торопясь пересчитал деньги. Их хватало с лихвой, и он спросил:
– Может, сигарет на сдачу?
– Теми сигаретами из лавки не накуришься. Решайте сами, но разных конфет обязательно. Когда заняться нечем, то хоть леденцы будут… И к чаю… – И неожиданно Шаховской сменил тему. – А на стоянке вам нужно всё хорошо проверить по технике и оружию. Завтра под утро начинаем выдвижение…
– Что, уже? – старательно скрывая тревогу, спросил Женя.
– Да, – ответил капитан и спрыгнул с брони.
БТР заколесил к чипку, торговавшему невдалеке и окружённому группой бойцов. Возможно, что продавщицей там была какая-либо молодуха, и солдаты пришли прикупить лишь затем, чтобы поглазеть на неё и потом поболтать между собой, и обсудить, и всё тщательно перетереть и взвесить достоинства. Это, конечно, если там была бы молодуха, но не факт.
А Шаховской стал подниматься по металлическим ступенькам входа в кунг.
Из кунга, из маленького японского кассетника, в этот момент раздавались песни местного батальонного барда с характерным для бардов проникновенным, даже, скорее, втирающимся прямо вглубь эмоционального участка мозга, голосом. Не столь впечатляющего своими вокальными данными, сколько речитативно выдавливающего слезу. При этом сами слова действительно несли всем офицерам и бойцам батальона нечто очень для них значимое и чувственное, ставшее частью их жизни. Уже до самого теперь её конца. До последнего вздоха, на который каждому отведено своё время. Ими лично пережитое и щиплющее самые глубокие струны их мужской конструкции, а главное – мотивирующее. Под бой гитарных аккордов слышалось:
Горный и мотострелковый,
Выше есть только Бог!
Крепкий, как рубль целковый,
Вечно готов на бросок!
Песня стала чуть ли не гимном этого рейдового батальона и была любима всеми служивыми независимо от должностей и званий.
Алексей взялся за металлическую крупную скобу, которая выполняла функцию дверной ручки, но была значительно крупней обычной, и стал открывать правую створку, находясь при этом в своих мыслях – как и о чем он будет сейчас информировать сослуживцев.
А возможно, пребывал под действием слезливого очарования мужских песенных страданий, которые героическое мужское племя способно убедительно преподнести в продуктах творческого вдохновения.
Находясь под впечатлением от собственных подвигов, или в собственной убеждённости о готовности к подвигам, или почти участии, что «был где-то рядом», мужчины обладают уникальной способностью красиво и проникновенно изобразить собственные реальные или вымышленные испытания. И, как правило, всегда в «рыбацкой подаче», когда руки, показывающие длину рыбины, в ходе рассказа автоматически и непреднамеренно разводит в стороны неконтролируемой мужской удалью, и пойманный карась превращается в барракуду…
Вот если б женщины умели так про свои роды песни сочинять, плач по миру стоял бы нескончаемый и очень душещипательный и пронизывающе-трогательный. Но так вдохновенно складно, «по-рыбацки» правдиво распевать о нелёгкой мужской доле свойственно только мужчинам… А у женщин такие получаются только про женскую любовь… И все потом плачут, и те и другие от такого вдохновенного страдальческого творчества.
Он поднял глаза, чтобы автоматически взглянуть в пространство, куда сейчас предстоит ступить, но на него оттуда стремительно надвигалась огромная волосатая морда с горящими огнём глазами.
Алексей инстинктивно отпрянул и повис, удерживая себя на одной руке за скобу правой дверцы. Но морда не то что никуда не делась, но и следом за той клыкастой морденью высунулось массивное тело, и весь этот чудовищный скалящийся клыками демон стремился до него дотянуться.
И тут, сквозь хохот офицеров изнутри кунга и солдат, которые находились рядом вокруг летучки, до Шаховского дошло, что это Бугай, со всей своей искренней радостью и лаской, лезет к нему лизнуть в лицо.
– Тьфу ты, чудило, чтоб от тебя тебе суки шарахались. Чу́хни с дороги, Бугай, – сердито шуганул зверюгу растерявшийся от неожиданности Алексей и тренированным движением тела забросил себя внутрь кунга.
Бугай был крупным кобелём, очень большим, невнятной породы. Он всем своим экстерьером походил на короткошёрстую немецкую овчарку, только был на четверть крупнее, и имел грязно-белый окрас с крупными рыжими пятнами по бокам и такими же, помельче, на морде. Что-то в нём было от алабая. Возможно, некоторая укороченность пасти на, в общем-то, типичной морде овчарки. И лапы… Здоровенные лапы… Он и барана мог бы ударом перешибить. Но ласковый был до жути, и любвеобильный.
И вот эта махина ласки и любви норовила первым дотянуться до Шаховского и лизнуть его. Хорошо, что только это. Весь его вид показывал, что он способен на большее.
Когда Шаховской прибыл из Союза на службу в этот полк, пёс этот уже был там давненько. Собакой он оказался общительной и добродушной, а производителен настолько, что вся стая местных полковых собак состояла исключительно из его потомства – отпрысков эдак до тридцати.
Но только лишь он имел неискоренимую привычку и особенность – ходить на боевые вместе с батальоном. Выгнать его было невозможно. Если только пристрелить… Но подобная дичь даже не обсуждалась – в мыслях ни у кого ничего подобного не было.
Однажды, правда, перед одной крайне опасной операцией его всё же не пустили в БТР перед выездом, так он бежал за колонной километров десять, пока не дали запрыгнуть на его место.
Он всегда сам себе выбирал хозяина, так как состав в батальоне был переменный, и офицеры имели свойство иногда исчезать из него: то по убытии в Союз, то из этой жизни.
Кобель знал, как будто в нём были встроены часы, ежедневное время построения полка и занимал место среди офицеров штаба своего батальона. С ними же маршировал под музыку, вполне причём знатно и гордо. Очень любил «Встречный марш» и вышагивал за комбатом, когда тот под звуки музыки строевым шагом двигался навстречу командиру полка. Вероятно, он считал, что это его именно уровень.
Знал момент ухода на боевые, и всегда заскакивал раньше всех внутрь БТРа своего хозяина. Одного-единственного в этот отпущенный им для дружбы период. На данный момент таковым хозяином был Сергей Крикунов, капитан, замкомбата.
Когда сотоварищи вволю отсмеялись да поострили над Шаховским, который и сам с ними беззлобно смеялся над шутками в свой адрес, то Серёга погладил ласково кобеля и дал тому команду:
– Молодец, Бугай, добрая собака, хороший пёс, Шаховского он любит… С чего бы это так на любовь к нему пробивает? Может, запах от него специфический? – приговаривал Крикунов под смех офицеров, поглаживая по голове собаку, – иди, мальчик, погуляй по располаге, проверь, чем там бойцы занимаются.
И этот телок коротко гавкнул в ответ и спрыгнул из кунга. Он стал бегать между машин, крутя своей здоровенной «шайбой», как будто понимал, чем его озадачили. А бойцы хоть и любили пса, но знали, что это офицерская псина – он сам себе такую миссию выбрал и такое право присвоил. И иногда на явно отлынивающих от дела солдат мог так рявкнуть, что «ну его мимо», справедливо и разумно считали они… Это же собака… Никому не хотелось проверять его действительные способности в достижении своих целей и предупреждений. Проще было начать заниматься делом.
Выпустив пса, присутствующие перестали веселиться и приготовились получить последнюю информацию и распоряжения из штаба дивизии.
И Алексей коротко сказал:
– Завтра рано утром начинаем движение.
– Ну, наконец-то. А куда? – спросил Крикунов.
Задач поначалу, как всегда, было много каких. Три раза только маршрутные карты на разные направления переклеивали и перерисовывали в них тактические задачи и схемы.
– Под Кандагар пойдём. Сегодня на Кушке закончено формирование колонны. Будет более тысячи грузовых с мукой, будут наливники и другая гуманитарка. То ли один, то ли два автомобильных полка, по разговорам. Нам не отчитываются… Известно только, что таких больших конвоев раньше не было. Вот мы и будем на блоках оборонять и тащить до их прибытия на точку. Точное место разгрузки определят уже по обстановке в последний момент, когда будем в заданном районе.
Комбат подполковник Проскуров взял разговор в свои руки:
– Так что? В то горы мы уже, значит, не идём? Где до десяти тысяч духов заперлись в ущелье? Ну, как нас этим пугали большие начальники «неприступной крепостью»?.. Ну-у, вроде как-то полегче… может быть… Будем посмотреть… Так во сколько начало?
Шаховской стал им обстоятельно пояснять детали, чтобы снять любые вопросы и недопонимания у офицеров в преддверии серьёзных событий и задач:
– ООД* начнёт движение в шесть утра. Мы пойдём первыми, сразу за ними. Вот как сейчас построены и мы первыми выстроены на стоянке, так и будем поочерёдно стартовать. И, да: в ущелье не идём, те карты нужно в обязательном порядке сжечь. Остаются только последние, что клеили и наносили задачу уже тут, в эти дни, с маршрутом под Кандагар.
*ООД – отряд обеспечения движения. Включает в себя танк с тралом, сапёров, разведдозор и ряд иных специальных машин. Каждый раз состав определяется отдельным решением командования в зависимости от задач.
Крикунов по инерции шутканул:
– Отлично. Будет нам бумага, чем там разжигать и пайку греть… Ненужной макулатуры теперь куча осталась. А мы тут клеили карты, клеили… Как школьники.
Переждав это саркастическое бубнилово Крикунова, Алексей продолжил:
– Скорее всего, задачи нам специально разные озвучивались, потому что духам, так или иначе, каким-то образом всё доходит. Кто-то им информацию сливает. Возможно, что через сарабосов*, которые тоже в курсе операции. Думаю, это был намеренный «путай-путай».
*Сарабосы – военнослужащие афганской армии.
– Вот те здрасьте! Вопросы – полковые, решенья – половые! Сарабосы знают, а от нас скрывают, – крайне удивился комбат.
Но счёл нужным не тратить время на этот казус, а приступил к раздаче текущих распоряжений своим замам, и сначала Шаховскому:
– Ты им, офицерам, сам про карты и прочее объяснишь на построении. Теперь надо через час батальон построить. Там нужно на всех, солдат, офицеров, прапорщиков,.. без разницы, на весь личный состав посмотреть, как они… Нет ли больных, которые сами не пожаловались, чтобы их тут не оставили. Вот там ты их и озадачишь, что кому делать, понял, Лёш? – Он перевёл взгляд на зампотеха. – А ты, Володь, со всеми техниками и водилами ещё раз убедитесь во всём своём хозяйстве. Делайте всё необходимое, чтобы не получилось, что завтра кто-то не завёдётся. И залейте полные баки и воду в системы… Ну, Володь, ты сам знаешь, что нужно.
Раздался стук в двери кунга, и там замаячили лица Васи-москвича и Молдавана, держащих в руках ящики боржоми:
– Разрешите, товарищ полковник*? Вот, начальнику штаба боржом принесли.
*Обращение «полковник» к комбату-подполковнику, употребляемое здесь и далее, связано с армейской традицией, когда при обращении младших чинов к старшему, а именно подполковнику, приставка «под-» опускалась. Такое обращение звучало органичнее и уместнее, хотя выглядело со стороны несколько льстиво. Однако оно стало настолько привычным в армейском обиходе, что ни малейшего льстивого намека для самих военнослужащих уже не несло.
– Поставьте на край, спасибо, – поблагодарил Шаховской. – Теперь найдите командиров рот и передайте приказ, что ровно в 15 часов – общее построение. В полной боевой выкладке и с оружием… Нарзана не было?
– Так он же дешёвый, тридцать копеек, его и разобрали. А этот боржом почти пятьдесят копеек… Его только офицеры пьют.
– Ладно с этим… Построение через час, а вам ротных теперь ещё нужно найти быстро, и им это сообщить… Народу надо собраться – экипироваться. Поэтому за десять минут вам всех обежать. Вперёд! Не тяните…
