Loe raamatut: «55 стихотворений»

© Лев Портной, 2020

ISBN 978-5-4498-2767-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Провинция

 
Ты остаёшься в этом городке,
в котором, говоришь, дошла до ручки,
где люди не возводят на песке
дворцов, но от получки до получки
 
 
от голода не мрут, и в каждом доме
на Рождество есть водка и боржоми.
 
 
Хотя там строят банк и в год на сто
процентов на проезд меняют таксу,
все перемены в городе не что
иное, как явленье параллакса.
 
 
Там до сих пор Ильич у исполкома
стоит, не осквернён и не изломан.
 
 
Случается, что я тебе звоню —
сказать «Привет!»,
затем спросить «Ну как ты?» —
всего лишь два иль раза три на дню, —
настолько редко, что об этих фактах
 
 
рассказывать заезжим ротозеям
могли бы в краеведческом музее.
 
 
Сигнал шлёт АТС не наобум,
но через раз я в трубке различаю
такой далёкий и нездешний шум,
как будто барышни, озорничая,
 
 
со мной соединяют переменно
то абонента, то эфир вселенной.
 

Мытищи

Дан и Англь
Древняя легенда

Пахнуло Англией и морем.

Марина Цветаева

 
Отныне будешь одинок.
Безрадостна удача в споре.
Суровый Дан, тебе – восток,
а брату – запад.
Брату – в море.
 
 
Детьми вы бились до кровей,
что б ни делили – хлеб ли, ранг ли.
Драккар плывёт, среди людей
ещё ты различаешь Англя.
 
 
Так с древних повелось веков,
чем крепче, тем страшней объятья.
Непримиримей нет врагов,
чем коронованные братья.
 
 
Постой же, брат! Давай не так!
Умолкни, сталь! Мы бросим жребий.
И кто король, а кто варяг,
пускай решится там, на небе.
 
 
…Драккар за горизонт махнул.
Прощай, мы больше не повздорим!..
Дан отвернулся и вздохнул.
Пахнуло Англией и морем.
 

Армейская история

 
1
 
 
Всё те же потолок, углы и стены,
и день такой же точно, как вчера,
и год ещё не будет перемены.
А за окном – январская пора.
 
 
Не очень подходящая погода
для тех, кто заступает в караул.
Всего лишь час остался до развода,
и ты бы с удовольствием уснул.
 
 
А сам не спишь, сидишь, усталый, сонный.
Эх, выспаться б вперёд на много лет!
Но хочется дождаться почтальона.
А почтальона что-то нет и нет.
 
 
Но наконец-то двери заскрипели,
кричит дневальный: «Рота! Почтальон!»
На почтальона тут же налетели
и, облепив его со всех сторон,
 
 
кричат ему, что голову открутят
за то, что он так долго пропадал!
А из угла «старик» какой-то шутит:
«Алло! Почтарь, а мне ты написал?!»
 
 
И все, толкаясь, письма вырывают,
«А мне?! Мне есть?!» – с надеждою крича.
А почтальон тогда на стол кидает
всю почту, возмутившись сгоряча:
«Да нате всё, прикладом вас в коленку!
И разбирайтесь сами, бог ты мой!»
Письмо Крылову, Павлову, Павленко,
опять ему, и вдруг – тебе письмо!
 
 
И ты невольно восклицаешь: «Ну-ка,
сюда его! А ну-ка, от кого?»
Протягиваешь за конвертом руку,
но кто-то ловко выхватил его.
 
 
И в шутку говорят: «Тебе не к спеху,
год впереди, успеешь, не спеши.
Ты рад – тебе письмо, а нам – потеха.
Так поделись же радостью – спляши!»
 
 
Все ждут тебя, и никуда не деться,
и хочешь, нет – давай пускайся в пляс.
Но нет желанья, хочешь отвертеться:
«Да я спляшу, спляшу, но не сейчас».
 
 
«Не хочешь – отжимайся!» – брякнул кто-то,
и сразу взрывом разразился смех.
Но ты упёрся: «Не хочу, и всё тут!
Давай сюда письмо! А ну вас всех!»
 
 
И кто-то крикнул: «Ладно, чёрт с ним, братцы!
Ну жмот и есть жмот, что ни говори!»
«Да бросьте вы!» – ты хочешь оправдаться.
Тебя перебивают: «На, бери!»
 
 
Ну вот, и так ты был не в настроеньи,
теперь ещё поссорился. Ну что ж,
тебе письмо досталось в утешенье,
и ты конверт нетерпеливо рвёшь.
2
 
 
Кто в армии служил, наверно, знает,
как тот, кому и двадцати-то нет,
с трудом от прежней жизни отвыкает,
к которой привыкал он столько лет,
 
 
и кто, привыкнув к безграничной воле,
власть командиров и устав познал,
кто никогда не натирал мозолей,
а тут ещё и в кровь их разодрал,
 
 
кто каждый вечер пел, купаясь в ванне,
и по утрам под душем тоже пел,
а здесь лишь раз в неделю водят в баню,
причём «кто опоздал, тот не успел»,
 
 
тот знает, кто с замёрзшим автоматом
встречал зимою на посту рассвет,
как наши письма дороги солдатам,
как тяжело, когда их долго нет.
 
 
Собрать бы письма от друзей, любимых,
в одну большую книгу все их сшить.
Да вот беда – уму непостижимо,
но письма запрещается хранить.
 
 
Ты получаешь письма и сжигаешь,
солдатской повинуешься судьбе.
И всё же неизменно оставляешь
последнее в кармане при себе.
 
 
Когда тоска, подобная дурману,
вплотную к горлу приставляет нож,
достанешь из нагрудного кармана
письмо и всё сначала перечтёшь.
 
 
Глядишь – румянцем расцветают щёки,
и лёгкой, светлой делается грусть.
И эти незатейливые строки
порой запоминаешь наизусть.
 
 
А то зимою на ученьях в поле
иссякнут анекдоты, прочий вздор,
и кто-то скажет: «Нам бы водки что ли!
Или хотя бы развести костёр».
 
 
И спички жжёт замёрзшими руками —
так холодно, что челюсти свело,
а ветер сразу задувает пламя,
и спичек очень мало, как назло.
 
 
Совсем замёрзли руки у бедняги,
но развести огонь так и не смог
и говорит: «Сюда б клочок бумаги!»
А ты: «Ребята, у меня письмо».
 
 
«Чего же ты молчал?!» Одно мгновенье —
и пепел ветром в поле понесло.
И вслед ему ты смотришь с сожаленьем,
зато теперь товарищам тепло.
 
 
3
 
 
Письмо пусть не журавль, но синица.
И ты конверт нетерпеливо рвёшь.
Внутри него всего одна страница,
корявый почерк… Чей? Не узнаёшь.
 
 
Сначала – как положено вначале:
«Как сам? Как командир – не очень крут?!»
И вдруг: «А у твоей-то трали-вали
теперь с другим, и даже подают
 
 
на будущей неделе заявленье.
Об этом я узнал из первых рук,
о чем тотчас с великим сожаленьем
счёл долгом сообщить тебе как друг».
 
 
«Нашёлся друг!» – ты про себя воскликнул
и прочитал ещё раз тот абзац.
И тут дневальный что есть мочи крикнул:
«Вниманье, рота! Строиться – на плац!»
 
 
Ну что ж, любовь – любовью, служба – службой.
И, не успев ещё тех слов понять,
ты к комнате хранения оружья
становишься оружье получать.
 
 
Начкар¹ торопит с лёгкою издёвкой:
«Вы копошитесь! Я тут подожду!»
И ты бежишь, с привычною сноровкой
подсумок поправляя на ходу.
 
 
Идёт доклад дежурному по части,
уже темно и кружится снежок.
И до тебя лишь здесь – и то отчасти —
доходит горький смысл этих строк.
 
 
Ты для неё стал лишь воспоминаньем,
и тем ты только в этом виноват,
что на два года отложил свиданье,
тем виноват, что ты теперь солдат.
 
 
Конечно же, история такая
не редкость, это каждый сознаёт.
И всё же, на два года покидая
свою невесту, верит: обойдёт
 
 
такая неприятность стороною
его любовь, и дайте только срок,
он вновь соединится с той одною.
Ну, а пока хотя бы пару строк
 
 
ждёт с нетерпеньем, и она исправно
шлёт за одним письмом другое вслед,
потом всё реже, реже, раз – и плавно
вся переписка сводится на нет.
 
 
Такое создаётся впечатленье,
как будто бы её, а не тебя
забросили куда-то на ученья,
где не найдёшь порой в теченье дня
 
 
не то, чтобы каких-то три минутки,
чтобы письмо кому-то написать,
а сорока пяти секунд за сутки —
портянки на ногах перемотать.
 
 
Ты начинаешь размышлять с тоскою,
какую б предпринять из крайних мер?..
Очнись! Очнись! Смотри – перед тобою
давно стоит дежурный офицер.
 
 
Он мрачных мыслей рвёт тугие нити,
взорвав внезапным рявком пустоту:
«Товарищ рядовой! Вы что тут – спите?!
Проснитесь, милый, вы не на посту!
 
 
Спокойно спать с таким солдатом бравым —
меня увольте. Ну-ка, на вопрос
ответь, что предусмотрено уставом
на случай нападения на пост?»
Ты морщишь лоб…
Ты что-то вспомнить хочешь…
Забыл устав! Который был готов
ответить по тревоге среди ночи,
а тут связать не можешь пару слов.
 
 
Дежурный плюнул. «Караул, напра-во! —
скомандовал. – Даю вам ровно час.
Идите! И как справитесь с уставом,
доложите, проверю ещё раз!»
 
 
Плац позади, раздался гневный ропот,
ты злые взгляды чувствуешь спиной,
и до тебя доносится сквозь топот:
«Да он ваще какой-то стал гнилой!»,
 
 
«Сапог нечищен!», «И ремень вон выцвел!»,
«Заделаться решил солдатик в чмо!».
Но твой земляк, «старик»,
прикрикнул: «Цыц вы! —
и спрашивает, вспомнив про письмо. —
 
 
Тебе чего там, кто-то сообщает
какую-нибудь пакость про твою?..»
Но тут начкар вас грозно обрывает:
«Эй вы там! Разговорчики в строю!»
 

1985