Loe raamatut: «Винегрет. Не кулинарная книга»

Редактор Ольга Рыбина

Корректор Венера Ахунова

Фото flickr.com/photos/foundin_a_attic (CC BY 2.0)

Дизайнер обложки Клавдия Шильденко

© Лев Соболь, 2023

© Клавдия Шильденко, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-2230-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Подвиг во имя науки
(ну почти)

В жизни всегда есть место подвигу. Избито звучит, но это так.

Причем подвиг не обязательно должен быть воинским.

Подвиг во имя науки, когда ученый очертя голову, бесстрашно бросается в пучину неведомого, безусловно заслуживает почетного места в пантеоне мировой славы.

Мне было шесть лет, когда я впервые пострадал из-за тяги к знаниям. Дело было летом 1980 года. Из-за Олимпиады меня вывезли из Москвы под присмотр бабушек и мамы в подмосковный поселок с нежным названием Березки, где снималась дача на лето.

Целыми днями я в компании сверстников, таких же сосланных на лето детей, болтался на велосипеде по поселку и его окрестностям.

Взрослые за нас совершенно не беспокоились, в те годы гулять с утра до вечера, да еще и не в городе, было совершенно обычным делом.

Ходили, правда, смутные слухи о цыганах, похищающих детей. Правда, про цыган нам говорили исключительно наши домашние, что заставляло сомневаться в достоверности этой информации.

Так вот. В один прекрасный день мы с приятелями забрались на территорию поселковой моторно-тракторной станции, где долго наблюдали за ремонтом трактора. Нас никто не гнал, а мы, в свою очередь, сидели тихо как мыши, окаменев от восторга.

Восторг был вызван не созерцанием процесса ремонта трактора. О нет! Наши детские души замерли в немом восторге от манеры общения людей труда друг с другом. Это был доселе неведомый нам мир. Какие емкие выражения! Сколько энергии в каждом слове или фразе! Чувство прекрасного пленило нас.

В полном восторге, чтобы не расплескать переполнявшие нас эмоции и не забыть ни слова из услышанного, мы покинули это волшебное место.

Но перед тем как расстаться до утра, мы решили, что посвятим завтрашний день попыткам овладеть новым искусством речи и общения.

На следующий день мы с приятелями предприняли попытку посредством чувственного или, если угодно, эмпирического способа познания мира овладеть внезапно открывшимися филологическими сокровищами на практике.

Проще говоря, мы пошли ловить головастиков. Головастики водились в узком ручье, ручей, в свою очередь, медленно тек по дну глубокого оврага, а овраг был рядом с железной дорогой. В общем, место глухое, чужих не бывает. Для наших опытов лучше не придумать.

Головастики ловились с помощью дуршлага, позаимствованного мной у бабушки. Способ ловли был небезупречен, благодаря чему постоянно возникали ситуации, вполне уместные для применения полученных знаний и дававшие возможность отточить мастерство.

Мы работали над интонацией, громкостью и четкостью произношения. Пробовали конструировать различные фразеологические обороты, уверенные, что создаем что-то новое. Радость познания захлестывала нас, а жизнь была полна смыслом.

Вечером того же дня я отправился на местный пруд на рыбалку.

По причинам, совершенно не поддающимся разумному объяснению, на рыбалку я всегда отправлялся в компании бабушки или мамы. В тот вечер со мной пошла мама.

Начиналось все как обычно. Я нашел подходящее место, размотал удочку, насадил червя, забросил и стал ждать. Мама сидела в нескольких метрах за моей спиной на складном стульчике и вязала.

Летний вечер незаметно вступал в свои права. Легкий шелест осоки, тонкий звон комаров, плеск рыбы, когда она срывается с крючка, да далекий свист изредка проходящего поезда – вот и все, что нарушало прохладную тишину. Рыбаки стояли и сидели вдоль берега. Время от времени они тихонько переговаривались между собой или со своими мамами и бабушками, которые, как и моя мама, сидели за их спинами на раскладных стульчиках, словно второй ряд в театре.

Идиллия у воды.

В тот раз клевало не очень, что было странно, ведь в пруду водились исключительно ротаны, как известно, эта рыба кидается практически на любую наживку и не клевать просто не может.

Наконец, клюет. Подсекаю, вытягиваю, идет тяжело, явно здоровая сидит. Рыба действительно была крупной. Я успел ее рассмотреть, прежде чем она сорвалась и с сочным плеском ушла на глубину.

Я понял, что это был тот самый момент, и громко, с выражением произнес слово, наиболее подходящее, по моему мнению, к сложившейся ситуации и контексту, а именно: «БЛЯДЬ!»

Я успел скосить глаза на соседей в ожидании восторженных отзывов и желая насладиться произведенным эффектом.

Больше я не успел ничего.

«ЧТО? ТЫ? СКАЗАЛ?» – от голоса мамы за спиной сердце превратилось в кусок льда, лед провалился в желудок, моментально заморозив все остальные внутренности. Немедленно захотелось в туалет и куда-нибудь убежать. Тем не менее я обернулся и, смело глядя в бешеные мамины глаза, повторил: «БЛЯДЬ». Правда, уже не так громко.

Что было потом, я не помню. Через много лет, уже взрослым, я где-то вычитал, что наш мозг, желая сохранить рассудок в относительном порядке, услужливо стирает из памяти наиболее жуткие моменты жизни. Что-то мне подсказывает, был как раз такой момент.

Пусть я ничего не помню, но мне хочется верить, что я достойно принял все, что мне выпало в тот летний вечер, не так, конечно, как Джордано Бруно, но минимум как Галилео Галилей.

Велосипед

Летом 1980 года в Москве была Олимпиада, а я в полной мере овладел искусством управления велосипедом. Так мне казалось. То есть я умел на скорости входить в поворот, прыгать через небольшие канавы и тормозить с разворотом. В кругах дачных велосипедистов моего возраста это считалось однозначными признаками мастерства.

С высоты своих шести лет я чувствовал, что морально перерос велик с детским названием «Бабочка», и, будучи профессионалом, начал всерьез заглядываться на папин шоссейный «Спутник».

Разумеется, мне было строжайше запрещено трогать взрослый велосипед, но, когда ты всю неделю на даче под присмотром бабушки, а родители появляются только на выходные, любой запрет как-то сам собой превращается в рекомендацию, а это уже совсем другое. Я прям чувствовал, как этот огромный и мощный велосипед манит меня, словно застоявшийся без дела скакун, обещая сверхзвуковую скорость.

Естественно, я поддался на зов и одним прекрасным утром после завтрака объявил бабушке, что как обычно пойду покатаюсь на велосипеде. Не уточняя, на каком. То есть даже не обманул в принципе.

Я аккуратно, но быстро и незаметно вывел «Спутник» из сарая.

Он был огромен и прекрасен. Мне не хватило роста, чтобы сесть в седло с земли, но рядом с домом была скамеечка для вечерних бабушкинских посиделок, и все прекрасно устроилось. Ноги едва касались педалей, до руля я мог дотянуться с большим трудом, но дорога шла слегка под уклон и крутить педали не требовалось. Велосипед ехал непривычно быстро, но это меня не беспокоило, ведь я был профессионал.

Примерно через триста метров на краю поселка дорога пересекалась с бетонкой. Можно было повернуть направо или налево. Слева по своим делам шли коровы, я решил, что поеду направо. Коров я как-то недолюбливал.

Я вдруг понял, что еду слишком быстро, и решил притормозить. Я плавно нажал на педаль ногой назад.

Дело в том, что на шоссейном велосипеде марки «Спутник» ручка тормоза располагалась на руле. Слева – задний, справа – передний. Или наоборот. А на моей «Бабочке» тормоз был сзади, нажимаешь на педаль назад и тормозишь. Очень удобно.

Конечно, я знал об этом, просто по привычке нажал ногой назад. Педаль крутнулась без сопротивления, я потерял равновесие и со всей силы соскользнул с сиденья на раму. Всем, чем можно. Дыхание перехватило, ни о каком повороте уже не могло быть и речи, разгоняясь все сильнее, я пролетел мимо удивленных коров и четко въехал в поле.

На поле росла кормовая кукуруза, достаточно высокая и, видимо, спелая, так как я несколько раз получил початками по лицу, прежде чем притормозил. В этот момент я вспомнил про тормоз на руле и судорожно сжал оба рычага.

Тормоза на «Спутнике» были отличные. Велосипед встал как вкопанный, словно волшебный конь из сказки.

В отличие от меня. В полном соответствии с законами физики я продолжил движение и, перелетев через руль, приземлился в кукурузу.

Обратно я катил велосипед пешком. Во-первых, лавочек, чтобы сесть на велик, в поле не нашлось, а во-вторых, почему-то не хотелось.

Главное, что меня никто не видел, и я по-прежнему оставался велосипедным профессионалом.

Аденоиды
(история про меня и врачей)

Мне было шесть лет, когда выяснилось, что у меня какие-то неправильные аденоиды. Это сказал ухогорлонос из детской поликлиники и назначил процедуры. Потом еще процедуры и еще. Толку от них не было, и начались тревожные разговоры про операцию. Иначе никак.

Я не представлял, о чем идет речь, но подобное развитие событий мне категорически не нравилось. Впрочем, мое мнение никого особо не интересовало, и в один совершенно не прекрасный день мы с мамой отправились в поликлинику удалять аденоиды.

В коридоре перед кабинетом сидела куча грустных детей и мам с бабушками. Я слегка повеселел, думая, что народу много и очередь до меня не дойдет.

Само собой, меня позвали первым.

Кабинет был полон людей в белых халатах и неприятных запахов. Крупная медсестра, похожая на памятник доярке (я видел его на ВДНХ), тяжело уселась в никелированное кресло, меня посадили ей на колени.

– Привязывать тебя? – спросил меня из-под маски подошедший врач.

– Не надо его привязывать, он же будущий солдат, – ответила басом медсестра и сжала меня руками так, что я не мог пошевелиться.

Видимо, в 1980 году было два варианта анестезии для подобных операций: или тебя привязывают к креслу, или просто крепко держат. Возможно, были еще варианты, но мне их не озвучили.

От ужаса я потерял дар речи и, повинуясь жесту врача, открыл рот. Не теряя ни секунды, врач запихнул мне в рот какое-то металлическое приспособление странной формы и стал ковырять внутри.

Я не орал по двум причинам: во-первых, чтобы не волновать маму за дверью, во-вторых, сложно орать, когда захлебываешься кровью.

Все закончилось быстро, и меня выпустили из кабинета. Мама сидела в слезах. Она испугалась, что из кабинета не слышно моих воплей, и решила, что происходит что-то ужасное.

Но были и хорошие новости: мне после операции обязательно нужно было есть мороженое, так сказали врачи, чтобы от холода все заживало быстрее.

Дома я сидел на диване, ел мороженое, а по телевизору показывали фильм «Тайна двух океанов».

В тот момент жизнь определенно удалась.

Запорожец
(машина)

Свою первую машину папа купил в 1981 году.

Это был ЗАЗ-968М, или «Запорожец». Вызов мировому автопрому и здравому смыслу. Младший брат «Порше-911» с задержкой в развитии. Когда папе удавалось завести двигатель, слышался рев медведя в эпилептическом припадке. В салоне пахло плохим бензином и помойкой.

Тем не менее необходимо отметить, что «Запорожец», в отличие от зарубежных аналогов, был машиной на все случаи жизни: и картошку возить, и девушек по ленинским местам, и в театр всей семьей, и на рыбалку зимой. Для этого в полу был специальный люк предусмотрен. Вот можно на «Порше» на зимнюю рыбалку поехать? То-то же!

Я отвлекся. Папа был неопытным водителем, поэтому пассажирам предписывалось соблюдать некие правила, а именно: сидеть неподвижно, не издавать ни звука, что бы ни случилось, дышать максимально тихо, плавно и неглубоко, смотреть прямо перед собой. Все это было необходимо, чтобы не отвлекать папу от вождения. Опыта использования личного автотранспорта в семье не было, как правильно себя вести, никто не представлял.

В тот летний день папе улыбнулась удача и машина завелась. В честь этого события было решено отвезти бабушку к ней домой. Меня тоже взяли прокатиться.

Сначала все шло как обычно, машина ехала, издавая звуки грядущего апокалипсиса, в салоне пахло, мы с бабушкой сидели на заднем сиденье и молча неглубоко дышали, глядя прямо перед собой.

Какая-то машина обогнала нас слева и засигналила, мы осторожно скосили глаза и заметили, что водитель, жестикулируя, пытался донести до папы какую-то мысль. Папа продолжал движение, не отвлекаясь на подобные мелочи. Через несколько минут ситуация повторилась с другим автомобилем, затем с еще одним, водители махали папе руками, показывая на что-то сзади в нашей машине. Мне стало крайне любопытно, и я осторожно обернулся назад. Там было на что посмотреть: слева сзади за нашей машиной тянулся плотный шлейф черного дыма. Видимо, она горела. Мы незаметно переглянулись с бабушкой и молча решили принять уготованную нам судьбу.

Пожар – это, конечно, пожар, но разговаривать и тем более вопить от ужаса на ходу в машине, нарушая правила, дураков нет.

К счастью, папа через минуту увидел в зеркале заднего вида дым и остановился у обочины. Он выскочил из машины и бросился к багажнику, где был двигатель. Затем побежал к капоту, под которым был багажник, рывком открыл его, извлек чемодан с инструментами и снова убежал назад.

Мы с бабушкой продолжали сидеть молча, глядя перед собой. Очень хотелось пить, писать и выйти на свежий воздух, но никто нам ничего не разрешал, мы сидели и слушали, как снаружи папа общается с машиной, гремя инструментами. Я с трех лет проводил каждое лето в деревне, так сказать, «в людях», поэтому не услышал ничего нового, но понял, что заклинило задние тормозные колодки, потому что папа забыл снять машину с ручного тормоза.

Я еще подумал, что зря он так про себя говорит, ну забыл и забыл, с кем не бывает. Подумал, но оставил свои мысли при себе, так как был абсолютно уверен, что в нашей ситуации молчание не только золото, но еще и здоровье.

Тем временем папа что-то как-то починил, и мы поехали дальше. Все так же в полной тишине, но без происшествий добрались до бабушкиного дома.

Папа заглушил мотор и разрешил бабушке выйти.

Бабушка выпорхнула из машины с неожиданной прытью, но затем сделала то, чего явно не ожидала от самой себя. Моя еврейская и совершенно в те годы неверующая бабушка быстро и незаметно, чтобы папа не видел, перекрестила меня, всплакнула, помахала нам рукой на прощанье и скрылась в подъезде.

Как выработать хороший почерк (побочные эффекты)
(про правописание)

Мы перешли в пятый класс, и выяснилось, что теперь будем писать исключительно перьевыми ручками. Чтобы вырабатывать красивый почерк. По мнению нашей учительницы русского языка Ирины Леонидовны, только перьевая ручка поможет достичь совершенства в межбуквенном сочленении, не говоря уже о правильном наклоне слов и прочих нюансах, необходимых каждому советскому школьнику.

Мы как-то сразу ей поверили. Во-первых, потому, что в принципе были доверчивыми, а во-вторых, потому, что в предыдущем учебном году успели убедиться, что Ирина Леонидовна совершенно не расположена к шуткам и веселым розыгрышам. Вот двойки она раздавала, словно Дед Мороз подарки в Новый год, щедро, не выясняя, кто как себя вел, всем, кто под руку подвернется.

Поэтому мы стали писать перьевыми ручками.

Я и двое моих друзей, братья-близнецы Саша и Сережа, решили пойти дальше.

Писать современной перьевой ручкой может каждый дурак, решили мы, а вот перо, да еще чтобы макать в чернильницу, это совсем другое дело! Это настоящее! Основа основ! Нам хотелось прильнуть к истокам чистописания, проникнуться его философией и глубинным смыслом.

Домашнее задание пошли делать домой к моим друзьям. Расположились в гостиной на полу. Конечно, удобнее было бы за столом, но где перо и чернила, там кляксы, а стол покрыт белой скатертью, а мама моих друзей хоть и прекрасная современная женщина, но скатерть в чернилах не поняла бы.

Ничего, нормально. Правда, на полу лежал ковер, но ковер не скатерть, застелили газетами, поставили чернильницу и принялись за дело.

У любого ковра имеется ворс, и этот конкретный ковер не был исключением.

Раз есть ворс, значит, поверхность ковра не может быть твердой, значит, чернильница стоит неустойчиво и легко может опрокинуться.

В какой-то части сознания мы все трое понимали, что чернильница опрокинется и это просто вопрос времени, но делали вид, что ничего не произойдет, и очень удивились, когда это случилось.

Несмотря на удивление, среагировали мы мгновенно и слаженно. Никто не потерял присутствия духа и не впал в панику. Я поднял опрокинутую чернильницу и поставил ее на стол. Саша моментально сгреб залитые чернилами газеты и наши тетради с домашкой, Сережа метнулся на кухню за чистящим средством, которым щедро залил ярко-фиолетовое пятно на ковре. Через несколько минут пятно исчезло. Остался только мокрый ковер. Никаких следов.

Мы смотрели друг на друга, словно космонавты, избежавшие столкновения с астероидом. Такие невозмутимые профессионалы, которым все нипочем.

Вдруг взгляд Сережи остекленел, он смотрел куда-то нам за спины и молчал. Мы оглянулись и увидели чернильницу. Чернильница стояла на столе, на белой скатерти, словно вулкан среди белоснежного льда, а вокруг медленно растекалось пятно фиолетовой лавы.

Мы снова не впали в панику. Сдернули скатерть и рванулись в ванную. Нужно просто застирать пятно. Хозяйственное мыло – отличная вещь, может отстирать вообще все что угодно. Оказалось, что частично застирать скатерть не выход, и мы решили постирать ее всю. Скатерть из белой постепенно превращалась в серо-светло-голубую, а ванна из белой – в светло-фиолетовую, но мы не обращали внимания на подобные мелочи. В целом, все выглядело вполне пристойно, если смотреть издалека и не включать свет.

Скатерть нужно было высушить как можно быстрее, и мы развесили ее на перилах балкона, тщательно расправив складки под лучами осеннего солнца.

Мы как раз любовались плодами своих трудов, когда сосед сверху вытряхнул с балкона банку с окурками. Свинская привычка, между прочим.

Несколько мгновений мы разглядывали скатерть, равномерно покрытую окурками и пеплом, пытаясь не провалиться в бездну паники.

Решение пришло само собой. Скатерть просто нужно вытряхнуть. Так, спокойно, балкон маленький и узкий, значит, снимаем скатерть и вытряхиваем в гостиной. Через несколько минут все было кончено. Скатерть сияла относительной чистотой, и мы снова развесили ее на балконе, справедливо рассудив, что в одну воронку дважды снаряд не попадает.

Вернувшись в гостиную, мы уже собирались обменяться невозмутимыми взглядами профессионалов, как вдруг глаза Сережи знакомо остекленели, и он опять смотрел нам за спины.

Это были шторы. Белый такой кисейный тюль был весь в окурках и пепле, которые мы вытряхнули со скатерти.

Тут я как-то вдруг понял, что хоть и не проваливаюсь в бездну паники, но тем не менее мне пора домой.

На следующий день в школе я спросил Сашу и Сережу, что сказала их мама, когда вернулась домой. Они отвели глаза и сказали, что ничего особенного, скатерть и занавески все равно когда-нибудь пришлось бы выбросить, ванну в принципе, наверно, можно отмыть, а то, что паркет под ковром от химикатов вздулся, вообще практически незаметно. Еще они сказали, что их мама сказала, чтобы я еще заходил. Только не так часто.

Лыжи
(посвящается урокам физкультуры)

Снежный холод этого января напомнил, какой должна быть зима. Я вдруг подумал, что уроки физкультуры в виде лыж проводили обычно в такую погоду. Явно не просто так, очевидно, что нас, как и всех советских школьников, готовили к чему-то серьезному и невыполнимому.

Между прочим, я бы посмотрел, как Том Круз выполнил миссию на лыжах «Карелия Сортавала» в стоящих колом на морозе дерматиновых ботинках с креплениями, похожими на волчий капкан.

Особенно после того, как прищемит палец на морозе в неудачной попытке надеть лыжи.

Однако сейчас не об этом. В один прекрасный жутко морозный снежный день наш 6 «Б» отправился в Тимирязевский лес. Физрук Богдан Виленович (сокращенно от Владимир Ильич Ленин, да, такое бывало, строили коммунизм и очень любили вождей, обычное дело) объявил, что мы будем учиться съезжать с горы. Выбора не было, и мы потащились в лес, все лучше, чем диктант или контрольная по физике.

Мой одноклассник Сережа не хотел съезжать с горы, он хотел домой. Выяснилось, что всю дорогу до леса он обдумывал план. Вообще, у Сережи был план на все случаи жизни. На каждый случай свой. Не всегда хороший, чаще даже наоборот, но план был всегда.

Мы дошли до горы, точнее до крайне пологого небольшого склона, и Сережа таинственным шепотом поделился с нами планом.

План был безупречен: чтобы отпустили с лыжной физры, нужно оказаться без лыж, чтобы оказаться без лыж, нужно сломать лыжи, обе или одну, без разницы, но так, чтобы все выглядело как бы случайно.

Мы в целом согласились с планом, но тем не менее уточнили: как он собирается случайно сломать лыжи?

Сережа печально покачал головой, ему было явно тяжело общаться с такими недалекими людьми, как мы, но он пересилил себя и показал лыжной палкой куда-то вниз. Там, внизу, посередине склона, росла очень одинокая сосна средней толщины, Сережа объяснил, что он вроде бы случайно, но на самом деле крайне расчетливо врежется в сосну лыжей, лыжа сломается, он пойдет домой, а мы останемся мерзнуть в лесу. Вот такой план.

Все замерли в восхищенном сомнении, а он не стал ждать и, не теряя времени, направился на встречу с сосной.

Необходимо сказать, что Сережа носил очки, но мне до сих пор кажется, что его плохое зрение не сыграло роли, ведь он не промахнулся. Он попал точно, но не правой или левой лыжей. Сережа въехал в сосну собой на полном ходу с глухим, но очень сочным звуком, секунду постоял и аккуратно отвалился на спину.

Когда мы добежали, оказалось, что он даже сознания не потерял, просто лежал и молчал, а после того как его обтерли снегом, пришел в себя и заговорил.

Лыжи остались целы. С физры его не отпустили.