Кофе и тетя Мотя
Тетя Мотя – полная, невысокого роста, трудолюбивая женщина пожилого возраста с энергией молодой девушки изо дня в день начинала колдовать на своем кофейном аппарате, примерно в 12 часов 15 минут. К этому времени в столовой, расположенной в полуподвальном помещении Даниловского корпуса университета, к буфету уже подходили первые, самые голодные посетители. Далее они проходили в зал, где можно было расслабиться вместе с кофе. Здесь за одним столом непринужденно могли сидеть преподаватели и студенты, среди которых буквально час назад бушевали нешуточные баталии по поводу «незачета» или «двойки» в зачетной книжке. За столом же никаких обид – полная демократия. Это была территория тети Моти. В каждом уголке кофейни был слышен ее звучный голос, особенно когда она шутила и смеялась. Для нее не существовало авторитетов, и в особых случаях эта чудная женщина вполне могла себе позволить даже крепкое словцо. Один раз я видел собственными глазами, как она очаровывала самого ректора Станиса, который заглянул в столовую вместе с гостями. Были у тети Моти и любимцы, обычно такие же, как и она сама – с чувством юмора. Таких счастливчиков она обычно обслуживала вне очереди. Серьезных и сердитых посетителей она обслуживала молча и с безразличием. Тетя Мотя была неутомима: несмотря на большие очереди, она не ведала усталости и не упускала из виду те мелочи, которые могли повлиять на качество изготавливаемого ею напитка. Шутка ли – на пяти варках за 40 минут обслужить сотни студентов и преподавателей! Ее размеренные и уверенные движения рук были доведены до идеального автоматизма. Сегодня у тети Моти было хорошее настроение.
– Следующий! – произнесла она, продав очередную чашку кофе. Перед прилавком остановился высокий худой африканец, которого она видела в первый раз. Он пообедал и только что подошел к раздаточному столу, бросил копейку на монетницу и пальцами барабанил по прилавку в ожидании своей очереди. – Один… кофе… – громко и выразительно произнес студент. Тетя Мотя с уважением посмотрела на молодого человека.
– Молодец! Ты молодец! – громко похвалила она парня так, чтобы услышал весь зал. – Слышите, вы, советские? Даже этот иностранец знает, как правильно склонять слово «кофе». Оно мужского рода, и я не хочу, чтобы вы обижали это слово.
Зал воспринял слова тети Моти с пониманием, некоторые преподаватели даже согласно покивали. «По сути, – подумал я, – это слово играет огромную роль в жизни этой женщины. Ведь она варила кофе в этом буфете еще задолго до того, как я поступил в университет. Именно поэтому для нее бережное отношение к этому слову так важно». Студент обрадовался и смутился, когда все обратили внимание на его особу. Когда первые впечатления от грамотности иностранного студента немного поутихли, тетя Мотя ласково спросила парня:
– Чего тебе еще, сынок?
После секундной заминки парень ответил:
– И… один… булка.
Мгновение спустя зал взорвался от хохота. На лице студента застыла растерянная улыбка. Он, с минуту назад испытавший чувство гордости, наверное, понял, что сказал что-то неправильное. Не в силах осознать, что же он сделал не так, молодой человек посмотрел на тетю Мотю, словно ища у нее ответ на свой немой вопрос. Тетя Мотя не растерялась и нашла, что сказать вконец растерянному студенту:
– Ничего, сынок. Булка тоже «моя», и она хоть раз должна почувствовать себя мужчиной.
Кто хочет всего, остается без ничего
Месей, четырех лет, вышел из дома и лениво, с прищуренными глазами посмотрел вокруг. Солнце ярко светило и слепило глаза. Затем он остановил свой взгляд на вершине горы, которая упиралась в небо. Его вечное притяжение и загадка, где заканчивался его мир. Месей для себя твердо решил, когда вырастет и перестанет бояться волков, обязательно взберется на эту вершину и ткнет пальцем в небо. Он не понимал, почему дед все время смеется, когда он начинает об этом говорить. «Ему просто некогда это обсуждать, – думал Месей, – он вечно чем-то занят – то заготовка дров на зиму, то сена, то поле, где он выращивает полбу».
Он хотел вырасти быстрее, и каждый день, подходя к полке, нависавшей над камином, на которой днем отдыхала керосиновая лампа, он вытягивал к ней подбородок, чтобы измерить, насколько он вырос. И каждый раз он с грустью замечал, что перестал расти. Он торопился, потому что не знал, что детство когда-то закончится.
У него была единственная игрушка – папина стеклянная изогнутая пепельница небесного цвета. В пасмурные дни он закрывался в комнате и, ползая на коленях, часами водил ее по кругу рамки теплого разноцветного шерстяного ковра.
Он просто так прятался в углу темной комнаты в ожидании, что его будут искать, звать, – он таким образом испытывал любовь матери или бабушки. Долго простояв так, он с грустью выходил на свет с обманутыми надеждами. Его маленькое сердце страдало от нехватки внимания, поэтому он прибегал к ухищрениям: притворялся спящим, чтобы его подбирали на руки и укладывали спать.
Дед с каждой пенсии ему давал двадцать блестящих копеек, которые он вытаскивал из кисета, перетянутого тесемкой. Он каждый раз их собирал, чтобы попасть в кино. Но его туда не пускали из-за возраста, и ему приходилось тратить их на конфеты и печенье в лавке, в которой всегда пахло пряностями.
Летними вечерами он вместе со сверстниками изучал удивительное явление природы: огромная огненная луна преследовала их всюду. Он бегали от дома к дому, из улицы в улицу и не могли оторваться от ее пристального внимания. Почему так? Не получив вразумительного ответа, они перестали увлекаться небесными телами.
Он целыми днями вынашивал планы мести двоюродному брату Сергею за рубец на лбу от камешка, который он бросил левой рукой со двора и настиг его на балконе второго этажа. Но когда беспокойный Сергей топором ранил себе ногу и его увезли в больницу в Хучни, Месей заскучал и захотел разделить его боль.
* * *
Он больше всего на свете боялся грома. Он, как преследуемый зверек, с округлившими от страха глазами прятался по углам дома, а бабушка Бегги, пользуясь моментом, добавляла страху в воспитательных целях: «Если не будешь слушаться, отдам тебя бабе-Яге».
После дождя наступало радостное время. В резиновых галошах на босу ногу он определял глубину всех луж в окрестности, хотя каждый раз получал от матери взбучку за порванные галоши и мокрые штаны: детское желание все познать было сильнее всякого наказания.
* * *
Во дворе стоял аппетитный запах хлеба. Бабушка, значит, там – под навесом, где с покрасневшим от жара лицом достает хлеб из тандыра, мажет его верх взбитым яйцом и кладет под скатерть, чтобы не засох.
Месей в блеклой сорочке без рукавов, залатанных брюках и в галошах едва появился в проеме двери, как бабушка Бегги протянула ему корочку горячего хлеба с вечным запахом детства.
– На, сынок, – предложила она, отводя лицо и глаза от жара и дыма. – Кувшин с молоком на балконе.
– Ба…, – я не хочу, – отказался Месей. Ему сейчас было не до хлеба – его ждали дела куда поважнее.
Месей все время жалел бабушку, потому что она была слепая на один глаз. Глаз она потеряла в карьере от осколка камня, который выскочил из-под кувалды деда. За что нужно было так ее обидеть, если она такая добрая, красивая, справедливая. Она была родом из села Жагтил и, когда шла в гости к своей родне, всегда брала его с собой.
– Смотри, сынок, далеко не уходи, – напутствовала Бегги внука. – И днем волки могут появиться.
Месей уже чувствовал себя достаточно большим, чтобы не бояться волков среди бела дня, и догадывался, что бабушка специально пугает, чтобы он не уходил далеко от дома. У него в последнее время был один маршрут – на свалку, которая находилась в пятидесяти метрах от дома, где можно было найти все что угодно, чтобы изготовить самокат. Но недавно у него появился конкурент – соседский мальчик по имени Абдул, который был старше него на два года. Проблема была в том, что и он изготавливал самокат, так что то, что находил один, обязательно нужно было и другому.
– Что ты ищешь? – спросил Абдул у Месея, когда они столкнулись лбами на склоне свалки. На солнце он всегда закрывал один глаз.
– Подшипник, – сказал Месей. – А ты?
– Гвозди, – сказал Абдул. – Мне сегодня труднее, чем тебе – они мелкие и их труднее находить.
– Зато их много, – вставил Месей. – А подшипника здесь может не быть, – с огорчением добавил он.
Вдруг внимание обоих привлек большой предмет, который валялся у подножья свалки. Недолго думая, оба рванули вниз. Это была гармонь, брошенная сельским музыкантом и канатоходцем Шаабазом. Месей, хоть и был младше Абдула на два года, добежал до гармони быстрее и вцепился в нее костлявыми пальцами.
– Это моя! – сказал он. – Я первым ее взял.
– Нет, – громче него прокричал Абдул. – Я ее первым увидел.
Завязалась ссора, но никто не хотел выпускать из рук гармонь – она растягивалась и сжималась, играя нескладную музыку.
На крики Месея пришла обеспокоенная бабушка Бегги. Она увлекла их за собой во двор. Никто из мальчиков не хотел уступать друг другу. Великая находка для маленьких сердец.
– Значит так, дети мои, – начала разбирательство бабушка. – Чтобы вы не ругались, я предлагаю: один день пусть гармонь находится у Месея…
– Нет, – гневно прокричал Абдул с диким взглядом.
– Тогда, – Бегги обратила взгляд на Месея, который мертвой хваткой держался за клавиатуру. – Пусть сегодня поиграет Абдул, а…
– Нет, – заревел Месей. – Это моя.
Бегги не узнавала детей, они стали как звери с добычей.
– Значит, остается один выход, – произнесла Бегги и заковыляла домой.
Она вернулась с большими ковровыми ножницами. Она заставила детей растянуть гармонь на всю длину, затем палкой отмерила середину и запустила лезвие ножниц внутрь. Мальчики молча и с изумлением следили за тем, как бабушка разрезала гармонь пополам.
Дети, каждый увидев в своих руках свою часть, вначале обрадовались. Абдул, счастливый, тут же исчез со своей половинкой.
Месей, успокоившись, разглядывал свою половину в полном недоумении – до него только начало доходить, что гармони больше нет.
– Ба…, что ты сделала? – Слезы уже подступили к глазам, и он был готов расплакаться.
– Ничего, сынок, – поучительно произнесла старая Бегги, – все по нашей табасаранской поговорке: кто хочет всего, остается без ничего.
Намёк да невдомёк
Невыспавшийся пятиклассник Вова и его отец, Александр, всеми уважаемый фермер на селе, безропотно сидели на кухне за стеклянным столом в ожидании завтрака. Каждодневная вынужденная процедура.
Сейчас войдет мать в фартуке с подносом в руке и улыбкой на лице. Она скажет: «Приятного аппетита, мальчики. Что, проголодались?».
Но не тут-то было: она вошла молча и с треском водрузила тарелку с яичницей перед Вовой. Это стало для Вовы и тем более для мужа полной неожиданностью.
– Мама, ты что? – испуганно, с широко открытыми глазами проронил Вова, хлопнув глазами.
Отец выпрямился на стуле.
– Я – ничего, – громко произнесла мама. Ее голубые глаза сверкали, нежные черты напряглись. – А вот ты что? Я тебя родила, вырастила, кормлю, а ты…
– Ма-ма, – протянул Вова в недоумении. – Что случилось?
– Математика – пять, – продолжала Света. – Английский – пять, а русский – три. Можешь объяснить?
Вова поднял многозначительный взгляд из-под длинных пушистых ресниц на отца, как бы выводя его на чистую воду.
Светлана тоже переметнула взор на мужа, догадавшись, где собака зарыта.
– Подумаешь, русский – тройка, – начал оправдывать отец, заступаясь за сына. – Математика нужна, чтобы считать деньги, английский – для бизнеса. А русский, что его учить – он и так родной. Мой дед любил говорить: языком масла не собьешь.
– Это, он, наверное, употреблял по другому случаю, – съязвила Света. – Думать надо.
– Правильно, мам… – поворачивая голову вслед за мамой, поддержал Вова, – дед мне объяснял значение этой поговорки. Это, когда человек много болтает, а работать не хочет.
Отец через стол дотянулся до Вовы и слегка шлепнул по головке со словами:
– Это дед имел в виду тебя, сынок. Я никак не могу приучить тебя убирать со стола твои школьные принадлежности, а то все мама, да мама.
– Да, ладно вам: один сто́ит другого, – сказала Света.
* * *
Наступала весна, оттягивая полевые работы из-за дождей. Александр нервничал – поле было готово, а сеять не мог. А когда наладилась погода и ушли сроки, его начали мучить сомнения – сеять или нет. Посевная техника была собрана в углу большой клетки. Рабочие беспечно сновали между тракторами и сеялками, резвясь как маленькие дети – им было на все наплевать: проблемы вождя их не интересовали. Лишь Саша, одетый в резиновые сапоги и гимнастерку, уныло хранил молчание. Он осматривал огромное поле, которое может преподнести сюрприз. Так что это было для него шекспировским вопросом – «быть или не быть?».
– Александр Николаевич, – обратился к нему один из старых трактористов, сочувственно глядя из-под насупленных бровей. – Что будем делать?
Саша тяжело вздохнул. Он нагнулся и взял горстку чернозема, и начал катать между пальцами до тех пор, пока она вся не просыпалась обратно на землю.
– Не знаю, – беспомощно признался Саша.
– Вы знаете, что, – посетовал тракторист, – надо поинтересоваться у старика Дмитрия Яковлевича. Он точно не ошибется: один из лучших агрономов района все-таки. Я помню в добрые времена с соседних колхозов приходили к нему за советом. И…
– А что сейчас времена не добрые? – перебил его фермер, – мало плачу?
– Дело не…
– Ладно, – Саша взмахнул рукой, – еще политики тут не хватало. Поеду до агронома.
Саша окликнул сына, который знакомился с кабиной трактора, взял его с собой и укатил в село.
Дмитрий Яковлевич, старик семидесяти пяти лет со светло-голубыми глазами, морщинистым лицом, медленно добрался до калитки из глубины двора, где стояла его пасека.
– О, Саша, – приятно удивился старик, снимая с головы сетку от пчел. – Проходите. Тут у меня столик и самовар. Сейчас позову старушку и…
– Да, нет. Спасибо, Яковлевич, – вежливо отказался Саша, хотя слово «самовар» прозвучало вполне заманчиво, – торопимся в поле.
– Мое дело пригласить…
Саша давно его не видел и заметил, как время беспощадно старит людей. Глаза слезились, кожа на лице повисла. Но его не покидали любовь к жизни и крепость духа. Советский характер.
– Знаете, я не могу сидеть, сложа руки, – продолжал старик общение, в котором он, видимо, нуждался больше всего. – Я тут завел пчел, занимаюсь медом. Вообще, доволен, что делаю бизнес. И не только это: пчелы – удивительные создания, и они увлекают человека. Знаете, что сказал Эйнштейн про пчел. Он сказал, что человечество умрет, если исчезнут пчелы. Я…
– Извините, Яковлевич, – перебил его Саша. – Мы торопимся. В следующий раз я приеду к чаю и поговорим о пчелах и политике.
– Вы не хотите меня слушать, – с обидой в голосе произнес старик, – говорите, что вас привело в мою берлогу.
– Да, я хотел спросить вас насчет сева, – Саша развел руками. – Видите, поздняя весна. Что будет, если посеять яровые?
Старик около секунды обрабатывал вопрос в голове, потом поднял голову к небу, где караваном неслись кисейные белоснежные облака в сторону Эльбруса. Его шейные мышцы давно стали дряблыми и повисли. Он ответил:
– Ничего не будет!
Тягостная пауза. Саша хотел кое-что уточнить и раскрыл рот, но старик отвернулся и стал уходить.
Они простились на тяжелой ноте. Старику нужно было поболтать, видимо, дети не баловали его посещениями, а Саша торопился в поле. Такова жизнь.
Приехав в поле, Саша дал команду на сев. Тракторист Семен попытался что-то сказать, но Саша быстро дал понять, кто хозяин и все понеслось: трактора загудели, и рабочие засуетились. К концу дня с севом все было покончено.
Прошел месяц. Возвращаясь из города вместе с семьей, Саша свернул с трассы на грунтовку. Машина запрыгала, и Света проснулась.
– Ты куда?
– В поле, – ответил Саша. – Посмотрим, как всходы.
По мере того, как машина приближалась к посевам, у Саши росло напряжение: еще издалека ему не понравился цвет поля. Он сосредоточился и сморщил лоб.
Света искоса наблюдала за переменой в настроении мужа. – Что-то не так?
Саша, погруженный в тяжелые мысли, оставил вопрос жены без ответа до тех пор, пока машина не остановилась, въехав в поле.
– Да, случилось, – ответил Саша, выпрыгивая из машины. – Все. Крах. Это конец.
* * *
В поле не было всходов. Александр понес большие затраты и все коту под хвост.
Вова, все время дремавший на заднем сиденье, проснулся и вылез из машины.
– Старик долбаный, – произнес Саша сквозь стиснутые зубы. – Все пропало.
– Так, ты объяснишь, что случилось? – спросила Света, повышая голос.
– А ты не видишь своими глазами? – закричал Саша. – Смотри! Не будет урожая. Кредиты…
– А при чем здесь старик?
– Он сказал – сеять, – произнес Саша, тяжело дыша, – Это он…
Вова вмешался в разговор.
– Папа, не надо обманывать, – вставил он. – Яковлевич сказал: «Ничего не будет». Смотри – ничего нет.
Саша глубоко задумался, обрабатывая в голове перипетии русского языка.
– Эх, ты, – сказала Света, хлопая мужа по плечу, – теперь, надеюсь, ты понял значение русского языка для фермера – «Намёк да невдомёк».
Никто никому не нужен, никому ничего не надо
Диссо, студент инженерного факультета из Шри-Ланки, наклонившись над кульманом, наносил последние штрихи к курсовому проекту, когда в комнату вошел его единственный сосед из Камеруна – Бо. Всегда целеустремленный, задумчивый, победитель всех олимпиад среди иностранных студентов. Шляпа серого цвета, галстук по последней моде и костюм, купленный в Париже, подчеркивали его статность, прищуренные глаза – ученость.
– Все, я бросаю учиться, – заявил он соседу возмущенным голосом, бросая дипломат на свою кровать.
Диссо выпрямился, подбирая слова, чтобы выразить свое удивление, ведь Бо был отличником учебы, примером для подражания для других студентов.
– Ты что, с ума сошел или… – Диссо сделал паузу, строя догадки, – провалил экзамен?
– Нет, пятерка, – ответил Бо, откидываясь на кровать.
– Тогда в чем дело? – продолжал удивляться Диссо.
– Ты представляешь – Олег, советский студент, который проживал в комнате напротив, тоже получил пятерку.
На лице Диссо появилась улыбка.
– Ты что, завидуешь? Это нехорошо с твоей стороны. Все-таки он твой лучший друг.
– Да, это так, – Бо подтянулся на кровати, чтобы поудобней расположиться, – это несправедливо. Ты понимаешь, он же не учится, лекции не пишет. Да, он всегда пишет только первую лекцию, потом идет в библиотеку, чтобы искать, какой книгой пользуется профессор, и всё. Если не найдет в университетской библиотеке, то он любыми путями находит где-нибудь в другом месте. Я наблюдал за ним. – Он приподнялся, выставил указательный палец. – И он целый семестр валяет дурака, изучая иностранные языки, а в конце на тебе – пятерочка в зачетке по инженерным предметам. Как думаешь, это справедливо?
Диссо, с лысеющей кучерявой шевелюрой и бакенбардами как у Пушкина, отошел от кульмана.
– Бо, ты же умник, приехал в Университет дружбы народов, проучившись два года в Сорбонском университете в Париже. Кто тебе мешает? Делай как он.
Бо тяжело вздохнул. Ему надо было принять ответственное решение.
– Ну, что, – не унимался Диссо, – кишка тонкая?
Бо растянул рот в улыбке.
– Да не так ты говоришь, – произнес Бо наставительно. – Это русская поговорка: «Кишка тонка». Так надо спрашивать.
– Тебе виднее, – вставил Диссо. – Ты же победитель всесоюзной олимпиады по русскому языку среди иностранцев. Ну что, кишка тонка?
– Нет, не тонка, – решительно произнес Бо. – Увидишь, что я сделаю в следующем семестре. – В подтверждение он встал и протянул руку Диссо. – Я не уверен, но я попробую. Не уверен, потому что у нас с Олегом разные системы школьного образования: у него – советская, у меня – западная.
Каникулы закончились, начался семестр. Бо отошел от систематической учебы. Не зная, что делать со свободным временем, стал у Олега учиться играть в шахматы. Это его на время затянуло, и частенько можно было видеть Бо в коридорах общежития с шахматной доской под мышкой. Он радовался как ребенок, когда выигрывал, и сильно переживал, когда проигрывал. Даже когда здоровался, на вопрос «Как дела?» отвечал с огорчением: «Плохо. Опять проиграл».
Следующим увлечением Бо стала игра в спортлото. Студент Игнасио из Доминиканской республики, сосед Олега по комнате, с первых дней учебы в Москве увлекался этой игрой, не имея особых успехов: то выигрывал, то проигрывал. Когда к нему подключился математик Бо, они стали разрабатывать к этой игре математические модели, используя теорию вероятности. К ним пришел успех – в один день они выиграли крупную сумму. На радостях Бо приобщился к пиву. Можно было этих двоих видеть в коридоре сидящими на корточках и попивающими пиво из горла бутылки. Азарт затягивал Бо все глубже. Но вскоре удача стала отворачиваться от них: то ли в теорию вероятности закралась ошибка, то ли спортлото раскусило их. И один раз оба они остались без средств к существованию на месяц, заложив целиком стипендии в лото. Кое-как, при помощи одной стипендии Олега они выжили втроем. С горя Бо закурил. Он начал медленно, но затем быстро приобщился к куреву. У него вскоре появился кашель. Врач вынес категоричное заключение – бросить курить. А Бо не мог – мозг все время требовал никотин.
Бо придумал хитрое философское решение: он отдал целую нетронутую пачку сигарет Олегу, попросив его при этом не давать сигарету, когда он попросит. Не прошло и десяти минут, как Бо тихо постучался в комнату Олега и вежливо попросил одну сигарету. Получив отказ, Бо без обиды вернулся к себе в комнату. Но мозг требовал дозу и, не выдержав и пяти минут, Бо вновь оказался в комнате Олега в роли попрошайки. Он получил вежливый отказ во второй раз. Но в третий раз он получил пачкой сигарет в жесткой упаковке в лоб. Это вразумило Бо, и он после этого перестал курить.
Семестр шел своим чередом. Двое в группе не учились – советский студент Олег и Бо из Камеруна – у них была своя тактика. Диссо наблюдал и иногда, видя беспечного Бо, смеялся – шутка ли, провалить сессию. Бо был спокоен, потому что получил кое-какие инструкции от Олега, внушавшие уверенность.
За пять дней до начала сессии они вдвоем пошли в библиотеку и обзавелись нужной литературой. Они забрались каждый к себе в комнату и начались гонки, при которых время приобретает другие очертания. Начинает его не хватать ни на отдых, ни на еду. Это время, когда так хочется, чтобы в сутках было больше часов, чем двадцать четыре. После первого же дня Бо осунулся – он, потеряв ориентиры времени, систематически стал опаздывать в столовую. Он голодал, уставал, нервничал, потому что чувствовал большие нагрузки. И случилась сенсация – Бо провалил первый экзамен. Первый в своей жизни. Авантюра закончилась крахом. Все переживали за Бо.
В посольстве от Бо потребовали объяснения.
– Я не знаю, почему так случилось, – оправдывался Бо. – Я провел эксперимент и понял, что наша система образования учит мозг, а советская – тренирует.
– Это как? – недоумевал представитель посольства. Бо выдержал паузу, чтобы правильно высказаться.
– Вы знаете, советские студенты на экзаменах могут запоминать огромный объем информации, если она нужна, и забыть наотрез, если она не нужна.
Дипломат не понял и продолжал сидеть с открытым ртом.
– Вы понимаете, вот, например, мой сокурсник Олег, когда сдает экзамен, знает все, а когда, сдав экзамен, выходит из аудитории, он не помнит ничего. Это как магнитофон: хочет – записывает, не хочет – стирает. Это я считаю продуктом тренировки мозга.
– Одну минуту, – недоумевал дипломат, – какой смысл учить, чтобы потом забыть.
* * *
– У них есть поговорка: не для знаний, а для экзамена.
Дипломат не понимал, он не усваивал сказанное и мотнул головой.
– Дело в том, – начал Бо втирать мысль, – Олег учится на инженерном факультете, и он не думает работать по специальности – он хочет стать переводчиком.
– Почему?
– Потому что у них инженеров хоть пруд пруди. Зарплата низкая, а переводчики хорошо зарабатывают.
– Ладно с этим Олегом, – сказал дипломат, махнув рукой. – И что надо нам делать, чтобы быстро черпать много информации?
Бо сделал заключительный, тяжело удавшийся вывод с тяжелыми последствиями и, глядя в глаза дипломата, сказал:
– Надо учиться в советской школе.
* * *
Бо после этого случая перестал искушать судьбу, остался верен своему стилю и, успешно окончив учебу, поступил в аспирантуру, а авантюра осталась в памяти как детская попытка залезть в чужой огород.
Прошло много лет. Группа иностранцев проводила исследования на предмет образованности в российской глубинке. Результат обескураживал: практически они не находили людей, владеющих иностранными языками. Они возвращались обратно в город, когда на окраине хутора встретили взрослого мужчину в резиновых сапогах и оборванной рабочей одежде. Он толкал впереди себя тачку. Это был Олег.
– Пардон, – безнадежно обратился к Олегу один из группы, глядя на него поверх очков. – Ду ю спик инглиш?
Ответ всех ошеломил. Олег с достоинством ответил на чистом английском:
– Ес, ай ду. Еще я говорю на испанском и арабском.
– Это невероятно! – воскликнул очкарик, – а…
Олег не позволил ему закончить вопрос, без труда догадавшись о его сути. Он с огорчением в голосе произнес: «Никто никому не нужен и никому ничего не надо».
Он развернулся и засеменил дальше, толкая тачку по ухабистой грунтовой тропе, которая шла от его сарая к свалке на окраине села.