Loe raamatut: «Рада, наследница заклинателей»
Пролог
– Виновна! – набатом прозвучало роковое слово, заставив несчастную Раду очнуться от странного болезненного забытья, сковавшего юную красавицу в зале суда, и вскинуть голову.
В золотистых глазах светилось искреннее удивление и непонимание: казалось, бедняжка плохо осознавала, что значит это слово. Виновна?.. В чём? В том, что танцевала на улицах Старой Рутны, что пела звонким голоском возле городского фонтана, что пыталась закрыть собой от губительного лезвия того, кого любила?!
– Рада по прозвищу Златоокая, встань! – по требованию судьи обвисшую, как куклу, обвиняемую с двух сторон подняли за руки стражи. – Согласно показаниям свидетелей, ты обманом и колдовством завлекла благородного дворянина Гожо из рода Лайош в трактир «На обочине». Там ты заставила зачарованного тобой верного офицера Его Величества оплатить комнату на верхнем этаже, что подтверждает владелец заведения, некто Мануш Безродный. Позже тебя нашли рядом с телом бездыханного Гожо Лайоша, с кровью на руках и валявшимся рядом кинжалом. Поскольку на допросе с пристрастием ты созналась во всех перечисленных преступлениях, суд признал тебя виновной в сотворении противной Дракону и людям волшбы и смертоубийстве. За содеянное ты проговариваешься к смертной казни и будешь утоплена в водах Соны, как только с реки сойдёт лёд! Ты умрёшь в холоде и сырости и даже после смерти не познаешь жара всепрощающей любви Дракона, Предвечного и Милосердного! Да свершится правосудие.
С этими словами старый судья, кряхтя, поднялся на ноги и вышел из зала, тем самым показывая, что заседание окончено.
– Рада, малютка!.. – горестно всхлипнул сидящий в дальнем углу слушатель и обратился к соседу по скамье – угрюмому старику, который надвинул плотный капюшон плаща до самого носа. – Баро, надо попросить мэтра Михеля вмешаться. Он влиятельный человек, служит церкви Дракона, к тому же, кажется, питает слабость к Раде… Я должен попытаться уговорить учителя помочь. Нельзя позволить моей Златоокой названой сестрёнке просидеть всю зиму в клетке лишь для того, чтобы встретить весну с гранитной глыбой на шее!
Глава 1
Рада не знала, сколько времени прошло с момента вынесения приговора: в тюремной камере не было окон. Мрак, будто живое существо, зарождаясь в углах каменного мешка, пропахшего сыростью и болью, расползался по крохотной конуре могильной стужей. Порой малютке казалось, что она сидит тут уже целую вечность, что прежняя жизнь – пляски и песни на площадях Старой Рутны, вольный воздух, прекрасный Гожо в белом с золотом мундире – далёкий сон, а реальны лишь пронизывающий холод и непреходящий голод. Боль в иссечённой на допросе кожаным кнутом спине понемногу отступала, но прикосновения к израненной коже жёсткой рубахи до сих пор оставались болезненными, а задремать удавалось только на животе или чуть менее пострадавшем правом боку.
На самом деле, прошло всего три дня и четыре ночи с момента заточения несчастной. Однако для Михеля Буша, настоятеля «Храма Всемилостивого Дракона» и председателя церковного суда Старой Рутны, они также показались вечностью – вечностью, проведённой в чёрной бездне бесконечного отчаяния, сладкого предвкушения и неистового огня болезненной страсти.
«Бедная, бедная малютка, – словно в бреду бормотал по временам священник, буравя невидящим взглядом стену домика при церкви. – Ты уже чувствуешь, как плотно липкая нить рока опутала прелестные тонкие ножки… Понимаешь, что изящным ручкам не порвать расставленную не знающим жалости охотником сеть. Но ведь это лишь полбеды. Сломленная, ты пока не ведаешь, что беспощадный хозяин прочно сковавшей тебя паутины скоро явится за наградой… О, как будешь ты биться, трепетать, встретив горящий взор, увидев пугающий меня самого взгляд! Но поздно. Судьба! Таково предназначение, начертанное на скрижалях судьбы когтями всеведущего Дракона. Тебе уже не спрятаться от меня, как и мне никогда не убежать от тебя. Проклятие моё!.. Любовь моя».
…Лёгкий скрип поднимающейся тяжёлой крышки люка вывел Раду из спасительного забытья. Яркий свет спускавшегося факела вынудил прикрыть глаза. Из-под опущенных ресниц, замерев без движения, узница насторожённо наблюдала за приближающимися фигурами. Фигурами, ибо за первой последовали ещё две: в руках второго оказался толстый скрученный тюфяк, замыкающий шёл с факелом в одной руке и большой корзиной – в другой.
Первый, лицо которого скрывал низко надвинутый капюшон, прикрепив полыхающий факел к стене, повелительным жестом указал в угол тесной камеры. Упал на пол тяжёлый тюфяк; корзину поставили рядом.
– Оставьте нас, – коротко приказал предводитель мрачной процессии. – Нужно попытаться вернуть эту заблудшую душу к животворящему свету дарующего огонь Дракона.
Почтительно кивнув, оба прислужника удалились. Рада украдкой пыталась разглядеть нежданного посетителя в свете двух факелов, но широкий капюшон чёрного плаща не позволял увидеть лицо. Голос, однако, показался смутно знакомым. Точно заплутавший в бесконечном ночном кошмаре сновидец, приговорённая пыталась пробиться сквозь завесу затуманенного ужасами последних дней разума и нащупать хрупкое воспоминание; но мутные образы прошлого точно подёрнулись дымкой в измученном сознании.
– Осуждённым в честь праздника Явления Дракона дозволено вкусить сегодня радостей плоти, – безучастно произнесла неподвижная тень. – Тебя ждёт горячий ужин вместо чёрствой корки хлеба и мягкий тюфяк вместо промокшей соломы.
– Мне так холодно… – прошептала узница, зябко обнимая продрогшие ноги, бессознательно пытаясь сжаться в комок в стремлении закутаться в жалкую тюремную рубаху из грубой ткани. Вдруг смысл сказанного дошёл до неё: – Праздник Явления Дракона?.. Так прошло всего пять дней!
– Пять дней, – эхом откликнулся священник.
– Мне казалось, я целую вечность сижу в этой мрачной клетке… Скорее бы весна, – лёгкий вздох сорвался с уст несчастной; она ещё теснее прижала к груди колени и равнодушно отвернулась, точно верёвка с неподъёмным камнем уже обвила нежную шейку.
– Бедное дитя!.. – прошептал священнослужитель, в голосе которого послышалась неподдельная мука. – Предназначение… Поешь же. После мы поговорим.
Посетитель вдруг шагнул в сторону расстеленного тюфяка, приоткрыл корзину и быстро начал извлекать снедь: мягкий белый хлеб, котелочек с горячей похлёбкой, кусок сыра, пару яблок, даже кувшин с разбавленным вином. Потом поднял расстеленное поверх тюфяка одеяло и осторожно укутал дрожащие плечики юной пленницы. Что-то неуловимо знакомое почудилось Раде в резких и нервных движениях, но память по-прежнему изменяла измученной жертве. Она лишь плотнее закуталась в накинутое покрывало, тяжесть которого сейчас казалась спасительным убежищем от всех бед.
– Ну же, ешь! – настаивал визитёр.
Он открыл котёл с похлёбкой, и аромат свежесваренной пищи наполнил камеру. Юное тело, в котором обитала душа, полная радости и свободы до того злополучного свидания с возлюбленным, начинало брать своё. Оно хотело жить. Голод, притуплённый холодом и затопившим разум туманом, властно заявил о себе. Испуганно зыркнув на сделавшего шаг к стене человека в плаще, узница поднялась с жидкого соломенного ложа и, перебирая продрогшими ногами, проковыляла к корзинке со снедью. Удобно устроившись на тюфяке, некогда прекрасная, а теперь словно бы выцветшая девушка с жадностью набросилась на еду, с наслаждением ощущая, как отступает холод.
Когда с ужином было покончено, священник, стоявший до этого момента неподвижно, оторвался от стены и сделал движение навстречу. Рада инстинктивно сжалась, со страхом глядя на эту странную мрачную фигуру. И тут, посмотрев снизу вверх, в неровном свете факела осуждённая сумела наконец разглядеть лицо. Ледяное стекло равнодушия, покрывавшее воспоминания, мгновенно лопнуло: ясные образы стремительно вырвались из-под толстого купола и затопили завопивший от ужаса разум.
– Вы!.. Это вы руководили допросом! И прежде преследовали меня… Прогоняли с Драконьей площади. Вы убили Гожо!..
– К сожалению, нет, – скрипнул зубами Михель Буша. – Но с радостью предпринял бы вторую попытку, и уж в этот раз, поверь мне, не промахнулся.
– Так он жив?! – глаза девушки заблестели. – Гожо жив!.. Он придёт за мной, я знаю! Уходите прочь!.. Зачем вы здесь, что вам нужно от меня? За что вы преследуете, за что так ненавидите?.. Что я вам сделала?!
– Что ты сделала?! – властный голос настоятеля возвысился, так что бедная Рада в ужасе прижала к ушам ледяные ладошки; однако слова продолжали набатом греметь в девичьей головке. – До встречи с тобой я был счастливым человеком!.. Я успешно противостоял искушениям тьмы, с ранней юности усмиряя плоть. И в кого превратила меня ты?! Священник, я отрёкся от заповедей Дракона, покорный твоей песне; учёный, я забросил всякую науку, завлечённый твоим танцем!.. О да, девушка, я ненавижу тебя! Ненавижу, потому что люблю!..
Сбросив капюшон, он вперил горящий взор в сжавшуюся в комок хрупкую фигурку.
– Всей Рутне – нет, всем в землях Сапо! – известно, что вы ненавидите женщин, – тихо прошептала пленница, так что Михель едва сумел разобрать слова. – Я ведь простая нищенка, бродяжка, что зарабатывает на жизнь уличными плясками… А вы служитель «Храма Всемилостивого Дракона». Как же вы можете любить меня?.. Любить так жестоко…
– Если бы я знал, о, если бы имел власть побороть эту губительную страсть!.. – священнослужитель сокрушённо всхлипнул, судорожно стискивая края распахнувшегося плаща. – Слушай же, слушай! Это случилось больше года назад, солнечным летним утром. Запершись после службы в башенной келье, я по обыкновению погрузился в молитву, как вдруг услышал доносившийся с площади серебряный перелив струн этого болвана Пэтро и гомон толпы. Раздражённый, я распахнул окно, желая видеть причину, отвлёкшую меня от общения с Драконом. И в тот миг, затмевая солнечный свет, в мою жизнь ворвалась ты! Пригвождённый к полу, застыл я, точно соляной столп, не в силах оторвать взор от завораживающего танца, маленькая колдунья!.. С трудом заставив себя отвернуться, томимый непонятным волнением, встревоженный и до крайности раздражённый, упал на колени и вернулся к прерванной молитве. Несчастный!.. Мог ли я тогда знать, что пытка моя только начинается?.. Да, тебе недостаточно оказалось смутить мой разум непристойными танцами: ты начала петь, девушка. Что мог я противопоставить чарующему, чистому, звонкому голосу, наполненному свободой и радостью?.. Как мог тот, кто без сожалений отдал юность аскезе и науке, кто всегда считал себя выше прочих, выше земных страстей, укрыться от этого гимна жизни? Слова молитв разом вылетели из моей звенящей головы. Опьянённый, я с трудом поднялся с пола и с жадностью припал к окну, не в силах уже оторваться до того самого момента, пока, закончив выступление, не скрылась ты вместе с Пэтро за углом храма. Впрочем, нет, и тогда не сумел оставить тебя: следующую ночь я не спал, лишь изредка проваливался в короткое забытьё. Передо мной мелькало юное смеющееся лицо, смуглые руки, ловко управляющиеся с разноцветными платками и лентами, то и дело выглядывающие из-под юбки обнажённые икры… Я задыхался, бредил, почти умирал!..
В исступлении Михель Буша заметался по тесной камере, точно запертый в клетке раненый зверь, продолжая быстро говорить и почти не обращая внимания на замершую девушку.
– Когда на следующее утро опять услышал сквозь приоткрытое окно твою песню, впал в неописуемую ярость. Я приказал прогнать тебя с площади, запретил впредь появляться перед «Храмом Всемилостивого Дракона»! Уже чувствуя зародившееся в глубине души неподвластное влечение, я всё ещё самоуверенно полагал себя способным справиться с ним. Глупец!.. Надеялся изгладить из памяти твой образ, чтением и молитвами заглушить, как в юности, вспыхнувшее плотское желание. О, каким наивным я был тогда!.. Ты действительно больше не появлялась на Драконьей площади, однако дни сменяли друг друга, а твой голос, извивающееся в танце тело никак не шли у меня из головы. Я забросил науку, не мог сосредоточиться на молитве и со страхом ждал наступления темноты, зная, что попытки уснуть обернутся вознёй на раскалённой сковороде. Я будто при жизни угодил в пасть Дракона, в которой горят в вечности презренные грешники!.. В конце концов всё же решился разыскать тебя, удостовериться, действительно ли ты так хороша, какой представляешься в видениях. Каждый день чёрной тенью скитался по улицам Старой Рутны, напрасно вслушиваясь в окружающий шум. Наполовину уже обезумевший от бесплодности этих блужданий, ближе к весне всё же разыскал тебя в предместьях, такую же весёлую, беспечную и прекрасную. Заворожённый, я стоял в стороне от толпы и не знал, что приводит меня в большую ярость: твои бесстыжие движения или взгляды зевак, полные вожделения. Никто не смеет смотреть на тебя так!.. Обессиленный, вернулся домой и на полгода заперся в обители, не желая более смущать разум. Я верил, что Дракон, создатель всего сущего, коему служил верой и правдой два десятка лет, не оставит меня, и рано или поздно греховные видения отступят. Вероятно, так и случилось бы: к концу лета я ощутил некоторое облегчение и уже считал себя идущим на поправку. Но в игру снова вмешался злой рок: осенью, подобно перелётной птице, ты вернулась на Драконью площадь, чтобы одним движением изящной ножки обратить в ничто усилия многих дней! Побеждённый, я склонился пред неизбежной судьбой. Справедливо полагая себя околдованным, начал собирать над твоей головой бурю, которая должна была рано или поздно разразиться…
– Вы пытали меня, – всхлипнула Рада, нисколько не тронутая этой исповедью.
– Ах, если бы я мог повернуть время вспять! – воскликнул священник, молитвенно простирая к ней ладони. – Возгордившись, я полагал, что лишь от меня одного зависит, когда грянет гром. Но и тут неумолимый рок оказался сильнее!.. Подтолкнутая моей рукой безжалостная телега правосудия уже летела накатанным путём, и её невозможно было остановить. Нас обоих намотало на колеса, точно обрывки листьев. О, знала бы ты, что это за пытка – видеть, как грубые руки грязных палачей дотрагиваются до тонкой обнажённой кожи, как плеть со свистом опускается на шёлковую спину, которой я мечтал дарить самые нежные ласки! Первый же отчаянный крик боли заставил меня вздрогнуть, обжёг, точно кнутом, ударил, будто копьё в сердце!.. Я благодарил Дракона, что ты почти сразу согласилась со всеми обвинениями: твоих мучений я бы не смог снести, выдал бы себя непременно! Безумец!.. Верил, что твои чары развеются после вынесения приговора. И, стыдливо пряча эту мысль от самого себя, с потаённой надеждой мечтал, что суд отдаст тебя в мои руки… Так и вышло.
– Суд отдал меня в руки палача, – дрожа, ответила несчастная. – По весне верёвка с камнем обнимет мою шею… Но даже смерть я предпочту вам! Убийца, это ты заколол моего Гожо!..
– Да! – гневно вскричал Михель, и глаза его заметали молнии. – Да, и сделал бы это снова! Видеть, как ты расточаешь свои сокровища ослу в белом мундире – о, это было невыносимо!.. Пустоголовому офицеришке со смазливым личиком! Мальчишке без гроша за душой, который походя сорвёт бесценный цветок невинности, чтобы назавтра и имени твоего не вспомнить!.. Самовлюблённому повесе, которого не остепенит даже женитьба – а к алтарю он, поверь, поведёт не тебя, а какую-нибудь богатую вдовушку или девчонку с родословной чище, чем у породистой кобылы! Да, я проследил за вами и снял той ночью соседний номер на чердаке треклятого трактира. Всё видел и слышал, всё!.. Каждое сказанное тобой слово любви расплавленным золотым комом застревало у меня в горле: такое драгоценное в твоих устах, оно терзало нестерпимой болью… Как мог я безучастно наблюдать за похотливыми руками, жадно ласкающими невинное девичье тело, зная, что в пустых глазах этого солдафона нет ничего, кроме бесстыдного желания? Разве мог допустить такое – я, кто готов умереть за один поцелуй, за одно доброе слово?.. Ну, скажи, где сейчас твой военный? Тебя приговорили к смерти за его убийство, но он и слова не скажет, чтобы воспрепятствовать казни!..
Рада молчала. Помимо страха, душой начало завладевать неподдельное горе. Узница отчаянно не желала верить словам обезумевшего святоши, но чуткое любящее сердце уже кольнули и ревность, и обида. В самом деле, где это видано: бродяжка из трущоб с окраин Рутны и знатный офицер королевской гвардии – смех, да и только. Но ведь Гожо любит её, он сам так сказал!.. Разве этого недостаточно?
– И всё же он молод, красив и беспечен, совсем как ты сама, – угрюмо продолжал Михель. – А что мог предложить я? Разве дрянная чёрная ряса в состоянии тягаться с золочёным солдатским мундиром? Тебе ведь безразлично, какое сердце бьётся под ним… Тебя совершенно не волнует душа несчастного священника, угодившего по твоей милости в пасть Дракона. Впрочем, пусть так, я смирился уже и с этим: не желаю иного посмертия, нежели огонь, в котором будешь гореть ты, маленькая колдунья!.. Пути назад нет. Для нас обоих… Так или иначе, ты в моей власти. Придётся выбирать, красавица: я могу спасти тебя от верёвки на шее и ледяной воды, но после придётся пойти со мной. Довольно ты терзала меня, довольно я был твоим пленником! Ты владеешь моей душой, я же буду обладать твоим телом!.. О, девушка, сжалься надо мной, подари хоть сотую долю тепла, что ты так щедро расточала ничтожному офицеру, и я сделаю для тебя всё: буду чтить, как почитали некогда драконьих заклинателей, стану любить, как ни один самый преданный пёс не любит хозяина!
Мольба, зазвучавшая в голосе пугавшего её человека, его слабость укрепили Раду. Выпрямившись, она презрительно бросила ему в лицо:
– Если мне нужно выбирать между тобой и Соной, я предпочту утонуть.
Взбешённый настоятель в неистовстве ударил кулаком по холодному камню стены. Мгновенно взорвавшая пальцы боль немного отрезвила. Взяв себя в руки, Буша попытался успокоиться; не такого ответа он ожидал. Как глупо: тщательно подготовиться, рассчитать, расставить сеть – и всё напрасно. Михель должен заставить строптивую девку согласиться: хотя бы потому, что, если она умрёт, ему тоже не жить. Чёрная бездна безумия распахнёт жадную пасть и заглотит несчастного влюблённого целиком – он понимал это так же отчётливо, как и то, что сейчас Раду не переубедить. Впрочем, он всё равно попытался:
– Неужели ты, нераспустившийся весенний бутон, предпочтёшь любви смерть?.. О, не смотри так на меня!.. Да, да, я люблю тебя, что бы ты об этом ни думала!
– Ты, может быть, хочешь насладиться моим телом, – с отвращением произнесла узница дрожащим голосом, – но ты понятия не имеешь, что такое любовь! О, мой Гожо, почему ты не приходишь мне на помощь?.. Неужели мог так скоро забыть бедную Раду…
Не дав ей договорить, Михель одним рывком оказался рядом, крепко сжав окровавленной после удара о стену рукой трепещущую шейку. Охваченная страхом, бедняжка дёрнулась, чтобы мгновение спустя замереть, подобно голубке в когтях филина.
– Не смей произносить этого имени, или, клянусь, я не знаю, что с тобой сделаю! – вспышка яростной ревности мгновенно погасла, едва священнослужитель встретился взглядом с пленницей; хватка ослабла, а мгновение спустя превратилась в нежное поглаживание. – Прости меня… прости, Рада. Но, пожалуйста, не мучь меня – ты видишь, я не могу этого вынести. Прояви хоть каплю сочувствия к безумной, пламенной любви: не моя вина, что эта страсть душит, лишает разума, высасывает жизнь… Я не искал её, не звал; боролся, сколько мог. Но Дракон не сотворил человека равным по силе духу зла, который возник теперь на месте непоколебимого, точно храмовая колокольня, священника… Неужели я внушаю тебе такую неприязнь, что ледяные воды весенней Соны кажутся желаннее моей постели?.. Поверь, я не такой плохой человек, как ты, полагаю, думаешь. Эта страсть, зароненное семя порока превратило меня в помешанного, что наводит ужас на тебя и на себя самого. Одно слово любви утешит и смягчит этот пожар, невыносимую жажду, терзающую меня вот уже полтора года! И тогда ты увидишь настоящего Михеля Буша, а не полыхающий факел безумия; возможно, со временем ты даже полюбишь меня…
– Никогда! – вновь осмелела Рада в ответ на его нежность. – Я люблю моего Гожо! Он потомок заклинателей драконов, а ты скрываешь под рясой служителя церкви похотливое животное!..
– За всю жизнь я не познал ни одной девы! – гнев занимался в священнике столь же быстро, как вспыхивает бумага; он с силой тряхнул за плечи маленькую пленницу с языком острым, как лезвие ножа. – Я жил вдалеке от женщин, укротил плоть много лет назад! Но потом пришла ты – и пробудила давно и мирно спящий вулкан…
Её близость внезапно опалила измученного постоянной борьбой Михеля; он больше не мог противиться настойчивому зову первобытного влечения. С жаром припал к мягким губам, но ответа не последовало. Тогда настоятель начал покрывать поцелуями шею, спустился к ключицам, почти не замечая ожесточённого сопротивления: что могла противопоставить ослабевшая девушка охваченному нестерпимым желанием мужчине?..
– Не смей прикасаться ко мне, иначе закричу так, что сюда сбежится весь караул! – взвизгнула Рада, когда жёсткая ладонь, задрав рубашку, попыталась скользнуть по гладкому бедру.
Этот вопль немного охладил распалившегося Буша. Он резко отстранился, а посчитавшая себя победительницей пленница запальчиво продолжила:
– Пусть меня казнят, едва сойдёт снег, но я никогда не буду принадлежать тебе, грязный церковник! Единственное, о чём жалею – что смерть пришла не сегодня: тогда мне не пришлось бы терпеть твоих гнусных поцелуев!..
Окончательно придя в себя после жестоких слов, с перекошенным от бешенства и отчаяния лицом Михель отвернулся и, ничего не ответив, начал подниматься по лестнице, не забыв прихватить оба факела. Через минуту, оставшись одна в кромешной темноте, юная пленница горько разрыдалась, упав на мягкий тюфяк и плотно завернувшись в одеяло. Последний шанс на спасение, похоже, упущен. Мерзкий святоша оставил её в покое, узница выиграла эту битву – но, кажется, проиграла войну за жизнь. И возлюбленный, конечно, не придёт на помощь – это бедняжка начинала понимать всё яснее. Беспокойно проворочавшись пару часов, Рада наконец забылась тяжёлым сном. Ей снился огромный дракон, покрытый блестящей чешуёй, который распластал по земле крыло, предлагая взобраться на спину; милый Гожо, везущий её на прекрасном белом жеребце в их дом; мощёный камнем мост через Сону и толпа зевак, перед которыми красавица танцевала, в то время как за спиной, подобно змее с камнем вместо головы, тащилась пеньковая верёвка…
Узница проснулась, задыхаясь от неописуемого ужаса: казалось, сама смерть разлита в окружающей черноте. Гнусная погибель подползала медленно и неотвратимо, сжимая удушающие объятия; пустота и страх затопили юную душу. Замерев с прижатым к груди одеялом, Рада вслушивалась в окружающую тишину, но лишь беспорядочное шуршание крыс доносилось иногда до чуткого слуха. Мгновения тянулись томительно долго.
После тяжёлого сна пленница не могла думать ни о чём, кроме ожидавшей вскоре участи. По сравнению с приближающейся ужасной гибелью, страшным маятником раскачивающейся перед внутренним взором петлёй с камнем, даже объятия ненавистного святоши уже не казались такими пугающими. Он, в конце концов, только мужчина, который отцепится, едва получит своё; за порогом же смерти ждала разверстая пасть неизвестности.
Глава 2
Прошло много времени до тех пор, пока проделанный в потолке люк не открылся, впуская слабый лучик в царство вечной тьмы. Вниз спускался человек в чёрной рясе, нёсший в одной руке светильник, в другой – похожую на вчерашнюю корзинку. В тусклом свете медленно хлебающего масло огонька узница узнала недавнего посетителя. Беззащитная перед лицом новой угрозы, бедняжка задрожала; одинокая слеза скатилась по вмиг побелевшему лицу.
– О, мой Гожо, возлюбленный мой, неужели ты так и не придёшь за преданной тебе одному Радой?.. – горестно прошептала малютка, почти лишаясь всякой воли к сопротивлению.
Люк с грохотом захлопнулся, стоило Михелю Буша ступить на влажный земляной пол.
– Что ещё вам нужно от меня?.. – спросила несчастная, не в силах даже подняться на ослабевшие от страха ноги.
Пропустив вопрос мимо ушей, настоятель небрежно поставил рядом с пленницей снедь, аккуратно подвесил фонарь на высокий крюк и повелительно произнёс:
– Ешь.
– Не буду! – запальчиво возразила заключённая.
И тут же новая страшная мысль о цели визита мелькнула в голове, отразившись на вмиг переменившемся личике. Священник, вперивший в приговорённую жадный взгляд, не мог не заметить выражения ужаса, и уголки тонких губ чуть заметно дрогнули в горестном подобии хищного оскала; глаза полыхнули болезненной страстью.
– Ешь, или я накормлю тебя насильно, – Михель угрожающе шагнул вперёд, и испуганная Рада покорно потянулась к корзинке.
Впрочем, едва аромат свежеиспечённой сдобы достиг ноздрей, аппетит и в самом деле проснулся. Когда узница почти утолила голод, священнослужитель неспешно заговорил:
– Поскольку основным обвинением в твоём деле было убийство офицера королевской гвардии, а он, как выясняется, жив и быстро идёт на поправку усилиями своей наречённой, – глаза бедной пленницы увлажнились при этих словах, и кусок больше не лез в горло, что, видимо, вызвало некоторое удовлетворение мучителя, – так вот, в связи с этими обстоятельствами я попросил суд пересмотреть дело, дополнив свидетельствами жертвы, едва та будет в состоянии дать показания.
– Мой Гожо! – радостно воскликнула заключённая, вскакивая; лицо озарила счастливая улыбка. – Значит, он придёт, он спасёт меня!.. Я знала, знала!
– На твоём месте я бы так не радовался, красавица, – поморщился Михель, глаза которого сверкнули яростью, выдавая сильное волнение и гнев. – Это я заступился за тебя, но вряд ли похотливый солдафон сделает то же самое. В лучшем случае выдумает что-нибудь на тему того, как его околдовали, коварно обольстили и заманили, а потом пытались убить – это не поможет тебе спастись от казни. Хотя, полагаю, Лайош предпочтёт вовсе не появляться в суде, а в письменной форме подтвердить все обвинения. Понимаешь, дитя, если подобный скандал вскроется, это может самым печальным образом сказаться на помолвке. А породниться с богатым семейством Штефан ему сейчас совершенно необходимо: Гожо из рода заклинателей драконов – нищий, не привыкший, однако, отказывать себе в выпивке и развлечениях, так что удачный брак – единственный способ быстро поправить прискорбное финансовое положение.
– Лжёшь, презренный святоша, ты всё лжёшь!.. – в совершеннейшем отчаянии прокричала Рада, пытаясь убедить саму себя, что не верит ни единому слову; зарыдав, она в исступлении набросилась на посетителя.
Ослабевшая после потрясений, пыток и заточения, бедняжка не представляла для гостя ни малейшей опасности. Провокация достигла цели: душевная боль заставила юную и страстную бродяжку совершить необдуманный поступок. Буша невольно провёл параллель между этой вспышкой и его ударом кинжалом – что ж, пусть и она узнает жгучую пытку ревностью!
Без всяких усилий перехватив изящную кисть, потерявшую былую ловкость за дни страданий, холода и голода, а потом и вторую, священник быстро развернул извивающуюся узницу и слегка заломил руки. Приглушённо всхлипнув и инстинктивно нагнувшись, Рада замерла, чувствуя, как каждая попытка пошевелиться отзывается в вывернутых плечах болью. Внезапно пленница ощутила прикосновение к запястьям чего-то шершавого; миг спустя осознав, что проклятый священник намерен её связать, объятая паникой Рада вновь затрепыхалась. Напрасно: новая боль, не сильная, но продолжавшаяся до тех пор, пока узница покорно не затихла, лишь вынудила склониться ещё ниже.
– Теперь можешь кидаться на меня, сколько угодно, – заключил мучитель, отпуская руки жертвы.
– Мерзавец, – всхлипнула та, разворачиваясь и с ненавистью глядя в неподвижное лицо со сверкающими неприкрытым вожделением, расширенными зрачками.
– Да, – Михель порывисто притянул извивающееся тело безуспешно пытающейся высвободить руки узницы, крепко обняв за талию и нежно касаясь щеки. – А ещё похотливое животное – так ты меня вчера, кажется, назвала?.. Всё правда, девушка, так и есть. Но это ты сделала меня таким, ты разбудила необоримую тягу к греху!
Чуть откинув голову Рады впившейся в тёмные волосы рукой, визитёр припал горящими губами к трепетной шейке, спустился до ключиц, нежно прикусил мочку уха…
– Бедная малютка, – невнятно пробормотал Буша, беспорядочно одаривая отчаянно сопротивлявшуюся прекрасную пленницу жестокими ласками, – как бы ты ни билась, тебе не порвать сплетённой мною паутины… Теперь уже нет.
Священник порывисто поднял заключённую на руки и бережно опустил на тюфяк, после чего устроился рядом.
– О, моя Рада, – шептал он, скользнув рукой под задравшуюся рубаху и благоговейно поглаживая мягкое бедро. – Как ты прекрасна, как я люблю тебя…
В этот момент узница, изловчившись, дотянулась коленом до живота мучителя. Из-за неудобной позы удар получился несильным, но всё же чувствительным. Взревев, Михель рывком задрал длинную рубаху – единственное препятствие, отделявшее от вожделенного тела – до самой талии и навалился на Раду всем весом, лишая всякой возможности к сопротивлению.
– Маленькая колдунья, – гневно прошипел Буша в самое ухо, беспощадно сминая нежную кожу проникшей под жёсткую ткань рукой. – Зачем не даёшь любить себя, зачем заставляешь быть грубым, когда я хочу подарить наслаждение нам обоим?.. Рада, если бы ты только знала, сколько бессонных ночей провёл я в одиноком домике при храме, терзаясь бесконечными видениями твоего гибкого тела в моих жарких объятиях… Ты видишь, я не могу без тебя. Не заставляй причинять боль, ответь на мою страсть!..
– Никогда! – яростно ответила пленница. – Можешь овладеть моим телом, утолить терзающую похоть, но большего ты никогда не добьёшься!.. Я всегда, всегда буду презирать тебя!
И снова злые слова привели в чувство обезумевшего от вожделения священника. Тяжело вздохнув, он скатился с пригвождённого к лежаку тела. Надрывно всхлипнув, одним рывком опустил рубашку Рады, скрыв наготу.
– Ты вправе думать, что мною движет только плотская жажда. Её ведь так легко утолить, – грустно произнёс Михель, отворачиваясь от самого большого искушения и пытаясь усмирить не желавшее потухать пламя. – О, если б это действительно было так, всё стало бы гораздо проще. Я бы мог взять тебя хоть вчера, хоть сейчас, а после – забыть о твоём существовании, как это принято у некоторых мужчин.
