Loe raamatut: «Тайна мистера Никса»
Глава 1.Барнаул. Николай Зиновьев
В Барнауле царила золотая осень. Стоял ноябрь. В Красноярске холодно, лежит снег, а на Алтае пригревало, жизнерадостные студентки бегали, сверкая голыми коленками. Ласковое солнышко пронзало ветви взгрустнувших тополей, густо насаженных вдоль узеньких тесных улочек. В тени деревьев примостились уютные кафе. На столах в стаканчиках стояли цветы и салфетки. За столами торопливые бизнесмены обедали чашкой кофе с ароматными беляшами, томились взглядами парочки. У этого города особенная аура. Чувствуется близость гор, особый алтайский воздух. Бесконечные аллеи от начала до конца улиц, красные кусты барбариса и кизила. В центре: город-музей – деревянные особняки, купеческое собрание. Администрация разрешила откупить центр бизнесменам с тем, чтобы они реставрировали старинные дома. Теперь здесь – красивейший район города, уголок прежних сибирских Афин.
Вдыхая запах крепкого кофе, примостившись за столиком, я с любопытством взирала на суетливых, говорливых, словно воробьи, студентов, белокурых матрон, выходящих из учреждений, на мужчин с газетами под мышкой, улыбающихся старичков-велосипедистов. «Какой жизнерадостный, юный город», – думала я, и отчего-то замирало сердце. Неторопливость, умиротворенность успокаивали, завораживали. Мысли переносились в восьмидесятые годы девятнадцатого века…
Николай Иванович слыл большим оригиналом. Он писал стихи, рассказы, повести, драмы, даже водевили, и ставил их на сцене барнаульского городского театра. Публика не первый год знакома с этим актером-резонером и с удовольствием посещала представления. Хотя шли пьесы под псевдонимом, для зрителей не составляло труда догадаться, кто под ним скрывается: Николай Иванович Зиновьев, красивый стройный мужчина сорока пяти лет, тайная мечта всех дам местного общества, антрепренер городского театра. Впрочем, тот предпочитал, чтобы его называли распорядителем товарищества. Разница вроде бы незаметна, однако большее внушает доверие слово «распорядитель», нежели подозрительное «антрепренер». Как сочинитель, Зиновьев, отлично это понимал.
Барнаульская антреприза начиналась банально. Весной 1893 года актеры сбежали из Красноярска от неудачливого антрепренера Курчаева, другие – от прогоревшего в Енисейске Ярославцева-Сибиряка, и все с радостью согласились на предложение актера создать сосьете и всем вместе отправиться на Алтай. Будь что будет, им терять нечего!
Собрав нехитрые пожитки, поплыли по реке, доверив судьбу давнему знакомому. Многие были наслышаны о его прошлых успехах в качестве распорядителя сибирского товарищества: там, по слухам, пайщики выиграли восемь рублей на марку! Даст бог, счастье улыбнется, и сейчас не останемся без куска хлеба! – думали прогоревшие артисты и вступали в товарищество.
Барнаул встретил лицедеев с радостью. Здесь давно не было профессиональных артистов, а любительские спектакли зело прискучили. Как не прелестны дамы и не представительны купеческие сынки, все же лучше видеть на сцене профессиональных артистов, многие из которых, по слухам, выпускники театральных школ. В сосьете декорации и костюмы более-менее приличные.
С нетерпением ждали обыватели первых представлений. Многие помнили Зиновьева еще молодым актером. До сих пор он не потерял очарования, хотя и стал значительно старше, перешел с ролей молодых любовников на драматических резонеров. «Ах, душка Николай Иванович!» – барышни посылали томные взгляды из-под вееров на кудрявого импозантного мужчину. Зиновьев за двадцать лет на сцене весьма преуспел в различных ролях, выступал в противоположных амплуа. В «Василисе Мелентьеве» с пафосом исполнял роль Данилы. К тому же актер обладал многими талантами: играл на скрипке, пел звонким тенором в водевилях. Говорили, будто игре на инструменте учился в Петербургской консерватории у самого Горина. Интересен он был даже в роли бродяги. Дебют пьесы собственного сочинения под названием «В водовороте» состоялся в Барнауле, драма с уголовным сюжетом сделала большие сборы. Особенно нравилась публике последняя сцена, когда на суде бродяга раскаивается в совершенном мошенничестве. Как жалостливо просил он прощения у сестры, жены, матери! Игра актера трогала, зрители вытирали слезинки.
Артист умел развлечь дам на вечерах в коммерческом собрании, сделать изысканный комплимент, поддержать разговор о новинках оперной музыки, о модном романе Эмиля Золя или Оноре де Бальзака. О чем только не осведомлен любезный светский человек: о своих путешествиях по Сибири, о московских и петербургских актрисах, о нравах высшего общества, о столичной элите и о диких хакасах! С ним так интересно!
Еще одно неоценимое достоинство имел Николай Иванович: он безукоризненно одевался, и не находилось лучшего советчика для дам по вопросам парижской моды. Импресарио советовал дочерям инженеров, какие шляпы выписывать из-за границы, у кого из столичных портных шить платья. Словом, артист совершенно очаровал высшее барнаульское общество. Чтобы поддержать круг господина Зиновьева, милые дамы вместе с мужьями участвовали в благотворительных вечерах в пользу антрепризы. А когда не хватало какого-нибудь сюжета, сами принимали участие в спектаклях. Разве в силах отказать дамы господину – антрепренеру? Три года блаженствования, полные сборы и прибыль восемь рублей на марку, – итоги деятельности товарищества Зиновьева в алтайском уездном городе.
«Мы в проекте начали с Барнаула, города замечательно театрального и в то время населенного почти исключительно горными инженерами и их семействами. Когда-то город этот представлялся выдающимся по богатству своих обитателей и едва ли не самым интересным городом в Сибири в художественном отношении. Достаточно сказать, что многие из горных инженеров не только были сами выдающиеся любители-актеры, но из их семей вышли такие титаны, как В.А. Каратыгин, В.В. Самойлов и некоторые другие.
Вообще горный институт как-то особенно тяготел к русскому театру».
Подъезжая к Барнаулу, я вспоминала эти слова из статьи начала ХХ века. Не знала я: все ниточки сходятся в этом затерянном в горах городке, когда-то процветавшем и прозванном сибирскими Афинами. Не знала: здесь найду разгадку героя, образ которого преследовал меня много лет.
Я приехала в Барнаул в творческую командировку от Красноярского драматического театра. В то время я исследовала сибирскую антрепризу в Х1Х веке. Первым делом явилась в драматический театр.
Барнаульский областной театр расположен в центре города, в стереотипной постройке восьмидесятых годов. Хотя снабжение почти как в самодеятельности, а работники перебиваются на крохотную зарплату, но не сдаются: что-то творят. В этом театре работает подвижница, заведующая литературной частью Ирина Николаевна Свободная. Десять лет собирает материал по истории сибирских театров. «Еще одна сумасшедшая», как ее называют коллеги. (Вторая «сумасшедшая» – это я). Пути господни привели меня к завлиту Барнаульского театра, она тоже занималась антрепризой за Уралом.
С первых минут мы нашли общий язык. Ее интересовал тот же герой, что и меня – Николай Зиновьев, председатель актерского товарищества в 1893-1896 годах. К сожалению, она почти ничего об искомом персонаже не знала, но поделилась тем, что имела: афишами товарищества и выпиской из «Словаря сценических деятелей». И тут- хотите верьте, хотите нет – во мне проснулась ревность, ведь я уже страстно любила моего героя – актера прошлого века Николая Зиновьева.
Несколько лет до этого путешествия, я работала над дипломом и в красноярской городской библиотеке читала в журнале «Сибирский наблюдатель» за 1897/98 год статьи о томских труппах. Рецензент подробно разбирал музыкальные спектакли. Тогда меня поразили компетентность, грамотность, корректность, с которой автор отнесся к спектаклям, честно говоря, слабой труппы. Он писал с любовью, даже нежностью к несчастным артистам: осторожно характеризовал голоса певцов, манеру игры, анализировал спектакль обстоятельно, благожелательно, с пониманием относился к убогим декорациям и костюмам, не обходил теплыми словами самого незначительного персонажа. В то время авторы беспощадно громили даже признанных актеров, а провинциальных комедиантов разносили в пух и прах. А у этого все наоборот. Меня также приятно удивили художественные достоинства, стиль рецензий. Кто критик? – удивленно спрашивала я себя. Подписано: Вс. Сибирский.
Дотошно, от корки до корки, просмотрела два номера «Сибирского наблюдателя», которые имелись в библиотеке. Наткнулась на загадочное стихотворение этого автора, Вс. Сибирского.
«Юность прожита и горечи много,
Чем нам ее усладить?
Близок конец – и в тумане дорога,
поздно, хоть и стали б спешить.
Но на пороге у вечности стоя,
Все же сказать можем мы:
Не было б в прошлом повсюду затишья,
жизнью кипели умы,
светлых стремлений исполнены смело,
с злобой вступали в борьбу,
и отдавались борьбе той всецело,
не уподобясь рабу».
За что так страдал писатель? Я почувствовала неодолимое желание узнать. Вскоре установила настоящее имя писателя – Всеволод Алексеевич Долгоруков, издатель и редактор этого журнала. Писатель и издатель в одном лице – это обычная практика конца девятнадцатого – начала двадцатого веков.
Итак, критик Вс. Сибирский – Всеволод Долгоруков. Не из древнего ли рода князей Долгоруких? Потомок Рюриковичей, продолжатель царской фамилии. Неужели из этого славного рода? Быть того не может… Фантастика! Но каким образом московский аристократ оказался в далеком заснеженном Томске? Интересно.
Я бросилась к энциклопедиям, однако ни у Брокгауза-Эфрона, ни в Большой Советской, ни в Сибирской литературной – о Всеволоде Долгоруком, писателе и издателе не нашла ничего. Это показалось мне странным: издатель журнала, который выпускался целое десятилетие – не замечен?!
Что-то тут не то! Не так много в период конца девятнадцатого – начала двадцатого века выходило на сибирской территории журналов, не так много было профессиональных журналистов и издателей, их можно перечесть по пальцам. Нутром я чувствовала захватывающую историю. Время показало мою правоту: сюжет моих поисков оказался лихо закрученным и увлекательным.
Порою кажется, что любовь – только плод твоей фантазии, а любимый – фантом, придуманный от скуки, для забавы. Наивысшие проявления любви во все времена – к предмету безнадежно недоступному. Мой роман к лицу, удаленному от меня на сто с лишним лет, космический. Обожаю этого человека не меньше, чем если бы он был наш современник.
Началась эта невероятная история пятнадцать лет назад в Томске. В этом сибирском городе всегда совершались чудеса. В нем загадочно перепутаны улочки, и может заблудиться даже абориген. Здесь жили святые, а нищие в мгновение ока превращались в миллионеров. Город науки и искусств, интеллигенции. Город мудрых, честных, открытых людей. Город вечно юный, город влюбленных. В парке Горького все скамейки заняты, а на улицах без стеснения целуются парочки. Только здесь могла родиться небывалая история космической любви.
Не верите? Я и сама не верю. «Ах, если б знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» Из какого сора вырос мой роман? Из предчувствий, предопределений, намеков и знаков.
Первый знак явился мне в Томске, когда я стояла на месте бывшего старого здания городского театра, который разобрали на дрова в 1880-х годах, а ныне на том месте красовалось белое-пребелое здание старинного университета. Стояла, как богатырь на распутье и думала: а не поступить ли мне в оный университет на филологический факультет? Это было началом долгого двадцатилетнего пути к моему возлюбленному.
Второй знак был дан спустя 15 лет, в Красноярске. Тогда я узнала имя моего будущего возлюбленного.
Долгий путь прошла я к раскрытию тайны, пережила детективную историю с крутыми поворотами, разлуками, встречами, разочарованиями. Я изъездила полстраны, познакомилась с десятками добрых, увлеченных театром людей. Они помогли раскрыть загадку писателя Всеволода Сибирского.
Но тогда, в 1997 году, сидя в красноярской городской библиотеке, готовясь к диплому по теме "Феномен сибирской театральной критики 19 века", я ни о чем таком лихом не подозревала.
Глава 2. Красноярск, или Перикола
Листая в Красноярской городской библиотеке полюбившийся журнал издателя Вс. Долгорукова «Сибирский наблюдатель» за 1904 год, наткнулась на прелюбопытный материал: «Воспоминания Никса», «известного сибирского антрепренера». Автор мемуаров пишет о московских знаменитостях и местных актерах и антрепренерах – моя тема. В «Воспоминаниях» летописец рассказывает захватывающую историю бедных странствующих комедиантов – сибирского драматического товарищества. Товарищество – одна из форм театральной антрепризы, поэтому эпизод о создании томского сосьете меня очень заинтересовал. Никс писал, что он являлся одним из его распорядителей. Так-так. Сибирское товарищество на паях создавалось по образцу и подобию общества художников – передвижников, когда расходы и доходы делились на всех участников согласно взносу. Никс – один из лавных действующих лиц этого театрального дела. Как же его настоящая фамилия? И что это за сибирское товарищество драматических артистов, где и когда оно создалось? В книгах по истории сибирских театров я вскользь встречала упоминания об этом предприятии. Но было ли оно на самом деле, или это обычные артистические байки, легенда? Ведь не всегда можно верить мемуаристам. Требовалось документальное подтверждение. Я стала искать подробную информацию и вскоре нашла в газете «Сибирь» за 1878 год прочитала следующее:
«Совершенно на случайных, но тем не менее разумных основаниях у нас организовалось общество русских драматических актеров, имеющих в виду преследовать чисто братские интересы и цели. Нельзя не порадоваться хотя и грустному факту, который послужил толчком к осуществлению этого благого начинания: нельзя не порадоваться, что почин этого дела является первым примером в нашей Сибири, но нельзя не пожалеть, что основанию всякого хорошего дела должно предшествовать какое-нибудь бедствие. Томский антрепренер, бросив труппу в городе без всяких средств и не удовлетворив большую часть ее членов даже заслуженным жалованием, выехал куда-то за новыми актерами, чтобы приготовить им такую же будущность. Привезенные, действительно, чуть не другой же день оказались в положении оставшихся, так как антрепренер снова уехал, и актеры волей-неволей должны были искать выход своему положению. И вот благодаря одному из кредиторов бывшего антрепренера, который дал возможность труппе пользоваться некоторыми костюмами и частью библиотеки, оставшейся в его распоряжении и снабдил актеров некоторой суммой на покрытие необходимых расходов по постановке спектаклей, основалось поименное братство, открывшее свою деятельность спектаклями 8-ого и 11 июня».
Значит, сибирское товарищество драматических артистов – это не миф, а вполне реальный факт. Еще одно подтверждение – заметка в следующем июльском номере: «Спектаклем 16 июля заключилось 12-е представление нашего общества драматических актеров. Радуемся тому, что общество крепко и устойчиво держится, хотя и грустно, что поощрения за это оно мало встречает со стороны публики. Вот уже третий спектакль, как общество играет совсем даром, едва покрывая необходимые расходы по постановке спектаклей. Конечно, нельзя винить строго публику: надо иметь особенную любовь к театру, чтобы, несмотря на летнее время, на жительство в это время на дачах, на дурную погоду, посещать постоянно спектакли… вероятно, зимой дела пойдут бойчее… Впрочем, в утешение актерам можем сказать, что есть слух о готовности одного из меценатов ссудить кружок некоторою суммой, специально назначаемою для выписки в труппу необходимых персонажей…Г. Цибульский (как и следовало ожидать) действительно оказался тем лицом, о котором полагали, что он не оттолкнет от себя этого учреждения. По первой просьбе актеров (просивших у него 1000 рублей на выписку двух сильных актрис) г. Цибульский выдал желаемую сумму и, что всего удивительнее, действительно связал общество условиями, при исполнении которых ему трудно будет разойтись. Нечего и говорить, что участием своим он положил прочные основания в это дело, которое в лице его приобрело сильного покровителя во многих отношениях».
Итак, факт создания сибирского товарищества драматических актеров зафиксировала томская газета «Сибирь». Что же было дальше?
Никс вспоминает, что все артисты в Красноярске «были приняты в лучших домах, а жизнь была счастливая и довольная сверх всякой меры. Лучшего нельзя было и желать». Но когда проходили столь замечательные гастроли? Ответ нашелся в красноярском краеведческом музее: афиши сибирского товарищества драматических артистов сезона 1879-80 гг. А в архиве ждало меня еще один сюрприз: отчет о деятельности городского театра, где черным по белому написано, что в этот сезон некоей группой актеров дано в городском театре 55 спектаклей. По другим афишам, которые я нашла в музеях и архивах разных городов, прослеживается, как знаменитое в ту пору и неизвестное ныне товарищество драматических актеров почти десять лет, в 1879-89 годах, показывало «чудный репертуар» зрителям, меняя состав труппы и города. И всюду за Уралом театральную артель принимали с воодушевлением…
Никс писал роман о своих молодых годах, о сибирском товариществе. Давно это было. Кое-что забылось уже за двадцать лет сценической жизни. Чтобы не потерять остальное, актер решил запечатлеть всё в воспоминаниях и отдать в какой-нибудь сибирский журнал. Сосьете сейчас чрезвычайно распространилось. Художественный театр в Москве на тех же основаниях построен. Пусть не думают, что они первые. Нет, первыми были мы в далеком Томске. Надо об этом напомнить Немировичу и Станиславскому. Мы ведь смогли! Распорядителем по хозяйственной части был я.
В те незапамятные времена все складывалось удачно. Станиславскому поначалу не везло, а мы имели по восемь марок на человека. Недурное было дело. Я немало сил на него положил. И средств, между прочим, тоже. Об этом милом сердцу предприятии, моем первом опыте антрепренера я и сообщу своим читателям.
М-да-а-а…Когда я приехал в Сибирь в 1879 году, на территории за Уралом не существовало активной сценической жизни. Артистов набирали из местных любителей или из тех выпускников театральных школ, которые десятилетия назад приехали в Сибирь, да так и осели: вспоминаю чету Икониковых, Бабош-Королевых, местные кадры – резонер Славянский, даровитый Рахманов, комик Григорьев, молодой и талантливый, жаль, пьяница; красавица с длинными ногами Лиза Сафронова, – ох, хороша была, недаром пользовалась благосклонностью купца Иннокентия Кузнецова, из заезжих – актриса московских театров, превосходная актриса Мария Зверева. Моим другом был томец Тихомиров, ему я стихи посвящал. Никс порылся в бумагах на столе. Вот они:
«Жрец славен храма Мельпомены,
бодрит он честные сердца,
и вдохновляет он со сцены
к добру порой и наглеца.
удел его – наследье неба,
он даром светлым наделен…
Увы! Зато сидит без хлеба
И голодает часто он.
И тот, кому рукоплесканья
В театре щедро раздаем,
Порой не встретит состраданья
и ни участия ни в ком!»
Актер Александр Тихомиров – из томских мещан, любитель, подвизавшийся в труппе. Не помню его настоящей фамилии, кажется, Громов, но по характеру – полная противоположность, всех в труппе мирил, потому и взял такой псевдоним. Здесь все брали себе сценические имена, я тоже. Никак не мог выступать под своей настоящей фамилией, это было бы позором для моей семьи. Как тогда относились к актерам? Как к низшему классу, считалось, что в актеры идут одни проходимцы и бездельники, чтобы пожуировать и пожить за чужой счет. Мало уважали жрецов Мельпомены. Поэтому пришлось мне взять фамилию тетушки из Полтавы.
еры пробовали новые формы театрального предприятия, и мы почти одновременно с первыми артелями на Западе организовали в Сибири свое сосьетë. В Томске актеры загорелись прогрессивной идеей: работать без кулака-антрепренера, чтобы доходы делить по справедливости. И ведь удалось: товарищество на паях просуществовало десять лет, объехало всю Сибирь. Какие актеры в него входили: даровитые, опытные, и люди хорошие! Я служил там в первые, самые трудные годы, когда славу приходилось завоевывать.
Поначалу все складывалось трудно: не было денег, приходилось занимать у купцов. Мне даже пришлось просить денег у любимой сестры из Полтавы. Послал ей телеграмму, как будто у меня случилось несчастье. Сердобольная сестрица мгновенно выслала три тысячи. Знала бы она, для чего понадобились деньги – не видать бы нам ассигнаций. Никс перелистал записи и даже всплакнул над желтыми листками. Жалостливый, сентиментальный получился рассказ о делах двадцатилетней давности.
…На общем собрании пайщиков томского товарищества драматических артистов решено ехать в Красноярск, где давно не было хорошей труппы, и сборы обещали быть большие. Члены актерской артели проголосовали единогласно.
В мае 1879 года двинулись на обозах на восток. Красноярцы встретили труппу благосклонно. Спектакли посещались усердно, каждый вечер – полный сбор. Актеры получили в первый месяц по сорок марок на рубль и остались довольны прибылью. Все актеры были приняты в лучших домах. Успех был полный. О большем присяжные артисты и не мечтали.
Но не только провинциальная скука объясняла доходы от спектаклей. Интересу к труппе всемерно способствовали слухи о связи примадонны с именитым в городе человеком, сыном городского головы. Поговаривали даже, будто Иннокентий Кузнецов намерен женится, при этом улыбались. У Кузнецовых крутой нрав: как скажут, так и сделают. А Иннокентий Петрович упрям как бизон, как ковбой бесстрашен – недавно вернулся из американских прерий. О возмутительной связи судачили в каждом купеческом доме. Ох уж эти Кузнецовы! Своевольные дети Петра Ивановича всегда попадали в амурные истории. Любвеобильны они, в папашу. Николая с трудом вырвали от французских гризеток, а он женился на захудалой мещанке. Папаша отправил непослушного сына на таежные прииски, разлучил с женой. Он там нашел жену- тунгуску. Иван завел шашни с замужней дамой, внебрачного ребенка отвезли в деревню под Минусинском, на дачу. Нынче Иннокентий, самый смирный, незаметный тихий юноша – от него никто не ожидал подвоха: книжки читал, учился в Европе и Америке – на опереточной актрисе вздумал жениться -вот они, плоды просвещения!
Наука! Лучше бы на приисках работал с золотоискателями. Позор для всей семьи! Ходят слухи, что красавица она, с длинными ногами, высокой грудью и холодным взглядом. Стройна, мила, свежа, юна! Любопытные обывательницы бросились шить новые наряды и выписывать модные шляпки из Петербурга, чтобы блеснуть в театре.
К началу первого спектакля приезжей труппы красноярский городской театр наполнился самой разнообразной публикой. Ложи были заняты семействами местной администрации и богатым купечеством. В партере, в первых рядах сидели: полицмейстер, жандармский полковник, его адъютант, известные в городе врачи, офицеры батальона, рецензент местной газеты, – вся городская интеллигенция.
Последние ряды стульев и скамейки занимали: мелкое купечество, приказчики, семинаристы, гимназисты и тот средний люд, который, хотя и спустился с галерки, но до первых рядов стульев еще не дошел. Галерея наполнилась «народом».
Едва дирижер оркестра поднял палочку, в губернаторскую ложу, обставленную собственной мебелью его превосходительства, вошел начальник губернии в сопровождении военного генерала. Ближайшие ложи поклонились губернатору, который ответил поклоном, обращенным ко всей зале. Обыватели в сборе. Всех разжигало любопытство.
Оркестр сыграл немудреную музыку. За сценой позвонили, и занавес со скрипом поднялся вверх. На сцену выпрыгнули четыре балерины в коротеньких юбочках, высоко поднимая ноги, протанцевали интермедию, публика наградила их щедрыми аплодисментами. Танцовщицы убежали, низкорослый комик-буфф спел куплеты о сибирских бюрократах, грязных мостовых Красноярска и удалился под одобрительные возгласы галерки. Хор нестройно проголосил ариозо. Некоторые зрители в первых рядах уже начали жалеть, что потратили вечер. Наконец из-за кулис появилась статная Перикола. Элегантная нежно-розовая туника, перетянутая золотым поясом, ладно обтягивала фигуру, открывая высокую грудь и длинные ноги. Зал восхищенно примолк. Певица взяла первую ноту Хотя голос примадонны был отнюдь не силен, а мастерства не хватало, актриса очаровывала своей живостью, веселостью, безудержным канканом. Конец арии публика заглушила аплодисментами.
Иннокентий Петрович, сидевший на первом ряду, не отрываясь, глядел на свою избранницу, жадно ловил каждое движение, восторгаясь грацией примадонны. После первого действия актриса, кланяясь, послала ему воздушный поцелуй. Купец вспыхнул, зарделся. Примадонна достала цветок из поднесенной корзины и бросила ему. Иннокентий схватил розу, нежно прижал к груди и послал долгий нежный взгляд Периколе.
Публика осталась довольна и к концу действия почти простила дерзость сына городского головы, вздумавшего жениться на актрисе. Обыватели сразу же влюбились в новую каскадную примадонну.
Наряды своей возлюбленной купец специально выписывал из Парижа, а местные дамы внимательно их рассматривали на балах и в театре, с тем, чтобы заказать такие же. Но на их фигурах они не сидели. Бриллианты, не бутафорские, а настоящие, надеваемые Елизаветой Сафроновой на сцене, вызывали черную зависть купеческих дочек.
Рецензенты писали про нее: «это живчик, способный расшевелить любого». Антрепренер назначил ей жалование 500 рублей. Актер труппы Николай Ржевский, тайно влюбленный, посвятил экспромт, который тут же разошелся в списках среди поклонников:
«О пойте больше, пойте не смолкая.
Пускай отрадных дум нахлынет рой,
И тени ночи меркнут, исчезая, -
И свет польется яркою волной,
Внимая вам и слыша эти звуки,
Полнее счастье и легче муки».
Зрители прощали певице хрипловатость голоса и нередких «петухов» – досадное впечатление затушевывалось огненными танцами и глубоким декольте. Все с нетерпением ждали, когда приедет из Петербурга Петр Иванович Кузнецов. Неужели он позволит жениться на шансонетке младшему сыну? – перешептывались кумушки.
– Оставит ли Сафронова сцену? Как же сосьете, неужели бросит братьев и сестер по сцене? Каскадная, приманка труппы, благодаря сосьете она составила состояние, а теперь, в разгар сезона вдруг бросит товарищей? – горестно рассуждали пайщики. Ржевский в стихах просил не бросать труппу, но примадонна лишь посмеялась над наивными мечтами комика. Разве можно променять ненадежное актерское кочевое счастье на долю невестки городского головы? Каскадная артистка решила спешно выйти замуж за тихого Кешеньку – такая удача подворачивается раз в жизни!
Однако городской голова и слышать не хотел о том, чтобы породниться с провинциальной актрисой.
– Наш дед из кантонистов вышел, – напомнил скромно сын. Отец возмущенно сдвинул густые брови.
– Не перечь! Посмотри на старшего брата Александра: он много лет состоит директором театра, ни на одной актерке не женился! Натерпишься еще со своей шансонеткой! Посмотри лучше на дочку Саввиных: юна, свежа! Расскажи лучше, как дела на томских приисках? Опять сбежали искатели? Не умеешь ты хозяйствовать, снова брата придется посылать!
Ну, бог с тобой, ковбой! Время тебя образумит. Не в нас ты пошел! – подумал про себя отец и отрезал. – Родительского благословения не дам!
Распри продолжались каждый день. Уперся сын, стоял на своем отец. Но Сафронова не теряла надежды, решила выждать удобный момент.
Вскоре заболел Петр Иванович, дети собрались у постели умирающего отца. Елизавета Федоровна надеялась, что перед смертью Петр Иванович помирится с сыном. Отец умер ночью, не успев сказать последних слов. По завещанию он оставил младшему недвижимость в Томске, лавки и доходные дома в Красноярске.
Сафронова бросила сцену и занялась хозяйством.
Артисты отдыхали летом в Томске, кто-то поехал на озеро Широ в Хакассию лечить чахотку. Товарищество оголилось. Актеры пребывали на грани отчаяния: труппа без каскадной прогорала. Какими-то хитрыми путями распорядителю удалось достать денег и выписать двух актрис из европейской части. Труппа была спасена и в августе 1880 года отправилась на юг Сибири. Влюбленный Николай Ржевский послал Лизетте последнее стихотворение, в котором звал ее обратно, в актерскую семью, писал, что не будет ей счастья среди купцов.
Иннокентий Петрович мало приспособлен к торговле москательными товарами, и дама взяла вожжи в свои руки: для начала уволила заворовавшихся приказчиков. Она не лишена была хозяйской сметки, поэтому вскоре дела в торговле поправились. Как только в ее пухлых ручках оказались огромные средства, Елизавета Федоровна принялась безудержно транжирить. Недолгая сценическая жизнь уже сформировала привычку тратить нежданно появлявшиеся деньги. Красавица выписывала роскошные наряды из Парижа от дорогих портных. Теперь она часто бывала на балах, ей хотелось затмить дам дорогими платьями. «Разорит, разорит певичка купца!» – злорадствовали в сибирском обществе.
На пересуды купчих Иннокентий Петрович не обращал внимания. Он готов был бросить весь мир к ногам возлюбленной. Елизавета Федоровна своими нарядами и украшениями превзошла красноярских красавиц: дочку Саввиных, сестер Гадаловых, дочь Ростовых, Катеньку Шепетковскую, которую рисовал молодой живописец Вася Суриков.
Пролетело два года. Юноша блаженствовал с молодой красавицей, а деньги между тем таяли. Потрачено часть наследства, некоторые мелкие лавки распроданы.
Доставшиеся после смерти матушки бриллианты расчетливая мещаночка прибрала к рукам. В обществе судачили, что певичка ограбила купца, но Иннокентий не хотел ничего знать и затыкал уши. Когда Лизетта сидела у него на коленях, прижималась к груди и шептала ласковые слова, он готов отдать все, что она не попросит. Примадонна роскошно обставила дом на Воскресенской, в самом центре города: хрусталь, картины, пальмы, ковры, рояль из Италии, заморские птицы и зимний сад. Здесь бывали проезжие туристы.
Как-то раз на огонек заглянул американский путешественник Джон Кеннан. Журналиста восхитила восточная роскошь особняка Кузнецова, он никак не ожидал увидеть в сибирской глуши такое богатое, со вкусом обставленное гнездышко. Но больше всего поразила путешестаенника прекрасная хозяйка дома. Гость ухаживал за Периколой весь вечер, а в дверях с американской прямотой предложил примадонне навестить его в гостинице. Сафроновой весьма польстило внимание иностранца – заморских гостей видела впервые в жизни, и она, слегка поколебавшись, согласилась. Встреча затянулась на несколько дней. Расстаться с очаровательной шансонеткой американец был не в силах, и увез находку в Иркутск. Вместе они проехали до Улан-Удэ.
