В джунглях большого дэйтинга. Есть ли жизнь после развода?

Те двое тащили меня куда-то, как мешок. Я пыталась тормозить ногами об землю, чтобы им было труднее меня волочь. Кусалась и брыкалась, как могла. Но что может сделать одна женщина против двух мужчин?

Они завернули за угол и бросили меня на землю. Один из них прижал меня к земле своим телом. Я почувствовала его смрадное дыхание на своем лице, запах чеснока и перегара. Пока один держал мои руки, второй пытался расстегнуть на мне джинсы. Я отбивалась что есть сил. Мне удалось укусить за руку того, что был ближе. Он взвыл от боли.

Тот, который держал мои руки, отвесил мне такую пощечину, что я увидела небо, луну и звезды. Моя голова больно ударилась о бордюр, в глазах потемнело, и я потеряла сознание.

Последнее, что я помню – грубые руки, шарящие по моей груди, и вторую пару рук, что стягивала с меня джинсы.

И темнота…

– Почему дождь такой теплый? – подумала я, приходя в себя. – И почему так сильно льет?

Я открыла глаза. Надо мной было лицо Антуана, но, боже мой, что было с его лицом!!! Мне было едва его видно в темноте, но из раны – из носа или рассеченной губы капала кровь – это ее я приняла за дождь.

– Любимая… Мое счастье… С тобой все в порядке? Эти ублюдки сделали тебе что-то?

– Я не знаю… Ой… Моя голова… Что случилось, где мы?

– Думаю, не успели, я тебя выпустил из виду буквально на пару минут… Ты цела? Можешь идти? Нам надо выбираться из этой дыры, и поскорее!

– Где они? Как ты от них отбился?

– Пойдем скорее, потом расскажу. Не приведи господь, вернутся. Я им неплохо навалял, но они так не успокоятся. Я даже отбил у них твою сумку и свой телефон!

– Но как? Их было двое против тебя одного! Плюс двое моих!

– Ты точно можешь идти?

– Да, могу, голова только кружится, но могу и быстрее. Я очень боюсь, что они вернутся…

Мы шли настолько быстро, насколько позволяла кромешная темнота и моя гудящая голова.

– Как тебе удалось расправиться с четырьмя грабителями?!

– В детстве я проводил каждое лето в Марселе у бабушки, – Антуан самодовольно ухмыльнулся. – Ух, мы там и рубились! И вот через столько лет пригодилось.

Мне совершенно некстати в этой дикой ситуации вдруг вспомнилось: «Он капитааааан, и рооооодина его – Марсель».

– Первого я вырубил ударом в подбородок, – с азартом продолжал Антуан. – Там болевая точка. Второй на секунду замешкался, я встал у дерева, спина была прикрыта. Там очень кстати оказался какой-то огромный железный бак вроде мусорного. Я на него уронил этот бак, он упал, попытался встать, но я ему не дал, – Антуан засмеялся, но невесело.– Вырубил его и побежал в ту сторону, куда эти уроды утащили тебя. Темно, хоть глаз выколи. Когда я увидел их, они пытались тебя раздеть. Этого было достаточно – в меня вселились демоны.

– Берсерк. У тебя же кольцо викингов!

Он изумленно посмотрел на меня.

– Точно! Второго я вырубил ударом кулака, и, кажется, перстень неплохо помог ему впечатать. Он аж замычал.

– И что было дальше? – мы припустили почти бегом, надо было спешить. Дождь шел все сильнее. По лицу Антуана сбегали капли дождевой воды, перемешанные с кровью, и заливали его одежду.

Я вдруг вспомнила, что у меня в сумке есть маленькая бутылочка палинки, миниатюра, подаренная нам на прощание в ресторане с уткой. За неимением лучшего, ею можно продезинфицировать раны. Я очень боялась, что в них попала инфекция и – привет, столбняк, например. Я промокнула его лицо салфетками, стараясь не задеть разбитые губы и ссадину на брови. Под левым глазом наливался багровый синяк.

Ну и ну, вот это мы погуляли…

Я смочила салфетку в палинке и начала вытирать кровь. Он морщился от боли каждый раз, когда я прикасалась к его лицу, но терпел. Я дула на его ссадины, как мама на мои разбитые коленки в детстве, когда мазала их йодом или зеленкой.

Припустили дальше. Дождь лил все сильнее. Мы вышли на широкую дорогу, прошагали еще минут 15-20, и вдруг вдали показался свет фар. Мы мокрые, грязные и избитые. И по-прежнему в опасности. Надо срочно что-то делать.

– Нам надо остановить эту машину любой ценой! Следующая может проехать через час! – прокричала я Антуану в шуме дождя, но он уже бежал ей наперерез. Водитель еле успел вывернуть руль и едва не сбил его. Он остановился, в изумлении глядя на нас – кажется, он хотел заругаться на прыгающих под колеса людей, но наш вид так его поразил, что он не мог решить, стоит ли дать по газам и драпать скорее, или все же сначала обругать полуночных вурдалаков, выпрыгивающих из темноты, а потом уже драпать.

Я с мольбой сложила руки и попросила его пустить нас в машину. Антуан тоже что-то говорил и жестикулировал.

Водитель, наконец, слегка приоткрыл окно.

– Пожалуйста, помогите нам добраться до города! Мы туристы, на нас напали! – тараторила я сразу на всех известных мне языках. Водитель сжалился и махнул рукой: мол, садитесь.

Я только сейчас сообразила, что кровь Антуана размазана и по моему лицу тоже – натекло, когда он приводил меня в чувство, склонившись надо мной. Представляю, как мы выглядели со стороны.

Мы с невероятным облегчением рухнули на заднее сиденье видавшего виды старенького автомобиля. Сиденья были накрыты гобеленовыми покрывалами, вызвавшими у меня совершенно неуместный в такой ситуации приступ ностальгии: это был привет из советского детства. Тогда такие покрывала были на кроватях у меня и у всех моих друзей.

Он повернулся к нам, на ломаном немецком спрашивая, куда нас везти – в полицию?

– Йа, йа, полицай! – радостно согласилась я.

Антуан нахмурился, обдумывая что-то. И сказал:

– Не надо полицай. Нихт. Кайне.²²

– Ты чего? Нас избили, ограбили, меня чуть не изнасиловали, и ты не хочешь заявить в полицию? – не на шутку разозлилась я. Подумалось, что, наверное, удары по голове не прошли для Антуана бесследно и сказались на его способности логически мыслить.

– А смысл? Отель, битте²³ – попросил он водителя и повернулся ко мне. – Уже полночь, утром у нас самолеты. Проведем ночь в полицейском участке, давая показания через переводчика. Мы не знаем ни места, где это случилось, ни примет нападавших. С тобой все в порядке – и это самое главное. Свой телефон я у них отбил. Не стоит терять время, лучше накатим коньяку и поспим хоть пару часов.

– Но тебе нужно к врачу! Ты себя в зеркало видел? Нужно нормально продезинфицировать раны, не палинкой, и, может, даже наложить швы!

– Завтра дома разберусь.

– Антуан… – но я по опыту знала, что спорить с ним бесполезно.

– В отель, пожалуйста, – повторил Антуан, прикасаясь к плечу мужчины и передавая ему купюру в сто евро.

Пожилой водитель сердито посмотрел на деньги и отодвинул его руку.

– Нихт гельд! Их воллен нихт!²⁴

– Варум? – удивилась я. – Почему?

Он пытливо уставился на нас своими большими, чуть навыкате голубыми глазами. Это был рыжеволосый мужчина с длинными усами, как на лубочных закарпатских картинках. Что-то из гоголевских рассказов про Диканьку.

– Шлехт меншен каннен ист – он показал на лицо Антуана. – Их нихт шлехт менш. Их воллен хильфе зи²⁵, – объяснил он.

– Что он говорит? – спросил меня Антуан в недоумении. – Чего мы стоим? Пусть берет уже деньги и поедем быстрее. Я хочу душ, коньяк и в постель, – раздраженно добавил он.

У меня перехватило горло. Я попыталась совладать с собой, но мой голос дрожал.

– Он говорит, что те, которые на нас напали – они плохие. Он хочет нам помочь. И он не возьмет денег.

– Фатер, битте… Их воллен хильфе зи²⁶, – Антуан снова протянул ему купюру и обвел рукой полуразваливающуюся от дряхлости машину нашего спасителя.

– Нихт, нихт гельде! – он завел машину и рывком тронулся с места. Нас отбросило на спинку сиденья. Еще какое-то время мы ехали в кромешной темноте и вот, наконец, впереди показалось сияние, исходящее от города.

Теперь мы ехали по спальному району, застроенному многоэтажками советского типа.

Еще 15-20 минут по ночным улицам, и мы были у входа в наш отель.

Машина остановилась. Мужчина повернулся к нам.

– Битте! Гуте нахт. Эншульдигун²⁷, – извинился он.

– Как вас зовут? – спросила я его.

– Жолт. Жолт Ковач.

– Спасибо и храни вас Бог, – от всей души сказала ему я, вложив в эти слова всю свою признательность.

Этот человек – настоящий ангел-спаситель. Неизвестно, где бы мы сейчас брели, если бы не он. А уж если бы грабители догнали нас… По моей спине пробежала дрожь.

Антуан вытащил из кошелька пачку зеленых банкнот. Отложил одну в сторону и вручил Жолту остальное.

– Возьмите, пожалуйста. Очень вас прошу. Объясни ему, что те, плохие, все равно их у меня почти забрали, так что я с ними уже попрощался.

– Либе Жолт, битте, – я пыталась подобрать нужные слова, но в моей все еще гудящей голове крутилась адская мешанина из советских фильмов про войну и песен Rammstein. – Либе Жолт, битте, – повторила я.

Антуан уже вышел из машины и наблюдал за этой сценой снаружи. Жолт снова спокойно и твердо отвел мою руку с деньгами.

– Нихт, данке. Их моген нихт²⁸.

– Антуан, отдай ему сам, не берет он, – в отчаянии сказала я.

Антуан подошел к нему слева, со стороны окна.

Жолт вышел из машины и протянул Антуану руку.

– Эншульдигун. Шлехт, шлехт меншен²⁹, – он укоризненно покачал головой, показывая на лицо Антуана.

За нами с все возрастающим интересом наблюдал швейцар – высокий молодой парень. Я попросила его помочь с переводом.

Антуан повторил, что будет всего лишь справедливо, если эти деньги, с которыми он уже попрощался, достанутся нашему спасителю. Швейцар перевел. Жолт выслушал, упрямо склонив голову, и снова ответил:

– Нихт.

– Хорошо, может быть, он сможет отвезти нас утром в аэропорт? Нам надо быть там в 6 утра.

Швейцар перевел. Кажется, его эта история немало забавляла и, судя по алчному блеску в глазах, вспыхнувших при виде купюр, он бы отказываться от денег не стал.

– Хорошо, буду здесь в 5, – коротко согласился Жолт, еще раз пожал мужчинам руки, кивнул мне, и уехал.

Мы вползли в номер. Я достала из мини-бара лед, завернула в салфетки и приложила к лицу Антуана. Потом, наконец, стянула с себя мокрые грязные джинсы и кеды и пошла в душ. Антуан налил нам коньяка. Когда я вышла, он стоял у окна, и со стороны казалось, что он просто любуется видом. Я молча подошла и обняла его, уткнувшись лицом ему в грудь. Он крепко сжал меня в объятиях.

– Ты мне так и не рассказал, как ты разделался с теми двумя, которые… – мой голос снова сорвался. Кажется, только сейчас до меня начало доходить, что это был не фильм и не кошмарный сон, а самые настоящие грабители и насильники.

– Когда я увидел их с тобой, у меня перед глазами поплыла красная пелена от ярости. Я, кажется, и десятерых смог бы раскидать. Я дико заорал и бросился в вашу сторону. Они подняли головы и посмотрели на меня. Я схватил их и так треснул лбами, что, кажется, послышался хруст. Они отключились. Ты была без сознания. Я взвалил тебя на плечи. Вернулся ко второму, он еще лежал в отключке. Забрал свой телефон и кошелек и решил убираться оттуда поскорее. Первый куда-то делся, и я подумал, что он может быть где-то поблизости. Мешкать было нельзя.

Я прошел с тобой на руках пару сотен шагов, но кровь из разбитой брови начала заливать мне лицо. Я опустил тебя на землю, чтобы отдышаться и остановить кровь. И тут ты пришла в себя.

– Боже. И ты все еще не хочешь вызвать полицию?

– Сейчас так и вообще смысла нет. Жолт уехал, и мы даже не сможем объяснить, в какой части города это произошло!

– Да, пожалуй, ты прав…

– Выпей, – он придвинул ко мне хрустальный стакан с плещущейся на дне янтарной жидкостью.

Я хотела сказать, что у меня, пожалуй, и так сотрясение, и мне бы лучше не коньяк, а рентген, но сил спорить не было.

Мы выпили. Коньяк обжег горло, по телу почти сразу же разлилось приятное тепло.

Антуан вернулся из душа, мы обнялись крепко-крепко, как Инь и Ян, как два пазла, и мгновенно заснули.

Рано утром Жолт ждал нас у отеля. Мы бросили свои маленькие чемоданы в багажник и сели сзади, обнявшись. Говорить не хотелось.

На Антуана было страшно смотреть. Несмотря на лед и заживляющий тайский бальзам перед сном, он выглядел, как недоубитый герой из того самого американского триллера. Мою голову будто бы сковало железным обручем, который сдавливал виски. Мне было больно смотреть на свет, начинали слезиться глаза.

Мы проезжали по каким-то холмам и вдруг выехали прямо на кладбище. Было еще сумеречно и туманно, обелиски и надгробия в этом сером тумане выглядели как-то готично. Фары высветили в тумане пожилую женщину с большой корзиной. Она медленно шла в гору, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дыхание.

В другой руке у нее был контейнер, в которых возят еду на пикник. Мы подъехали чуть ближе, и я увидела, что в корзине у нее – прекрасные ландыши. Боже, сколько лет я их не видела? Лет 15, не меньше… С тех пор, как уехала из России.

Никогда больше не получилось приехать в мае, и у меня остался незакрытый гештальт – мамин день рождения 19 мая, город в цвету фруктовых деревьев: вишни, яблони, абрикосы, персики. Над городом плывет аромат цветущей сирени. И бабушки на рынке продают прекрасные нежные ландыши.

Я попросила Жолта остановиться. Он не сразу понял, пришлось дотронуться до его плеча и показать жестом. Он непонимающе пожал плечами, но встал у обочины с видом: хозяин – барин. Я вышла, Антуан вышел за мной следом, не понимая, зачем я попросила остановить машину на туманном готическом кладбище.

У ограды уже сидели другие женщины: кто с какими-то сухими икебанами, кто с живыми цветами, кто с венками.

«Моя» бабушка наконец доковыляла до своего места. Мы подошли к ней. Это было похоже на сказку «12 месяцев»: зловещая темнота, ледяная изморось, туман, на земле стоит грубая корзина, а в ней – несколько десятков чудесных благоухающих букетиков. Я взяла один из них в руки, поднесла к лицу, вдохнула запах. Мы спросили цену по-английски. Бабушка не поняла. Я спросила по-немецки, потом по-русски. Оказалось, она неплохо разговаривает по-русски – в коммунистические времена им столько вдалбливали в школах наш язык, что люди старше 45-50 до сих пор его помнят.

300 форинтов за букетик (около одного евро). Я взяла еще два: моим дочкам. Они родились и выросли на Кипре, и видели ландыши только на картинке. И, конечно, не знают, как они пахнут: весной, нежностью, счастьем…

Антуан вытащил из кошелька купюру в 100 евро. Форинтов ни у меня, ни у него не осталось. Бабушка с суеверным ужасом посмотрела на купюру и пошла с ней в руках спрашивать у других женщин, не разменяет ли кто. Вернулась ни с чем. Я нашла в кошельке 20 евро и протянула бабушке. Она замахала рукой: «Бери так, нет у меня сдачи, вы сегодня мои первые покупатели».

Свинцовое небо начало светлеть на востоке, хотя над городом стояли плотные тучи. Я боялась, что из-за моих ландышей мы опоздаем в аэропорт. Даже Жолт уже начал нервничать. Я спросила у него, не мог бы он разменять 20 евро на форинты. Увы, он тоже не мог.

Я вернулась к ландышам.

Бабушка дала мне три букетика и повторила: «Бери, вы у меня сегодня первые. На удачу». Антуан попросил меня спросить ее, сколько всего у нее букетов. Она присела и пересчитала – их было 30. Он дал ей 100 евро и жестом попросил сложить нам ландыши в пакет, чтобы забрать с собой. Бабушка смотрела на него в замешательстве, думая, что неправильно его поняла. Ее товарки с подозрением разглядывали несчастное избитое лицо Антуана. Вид у него был тот еще: запекшаяся кровь на брови, синяк под глазом на пол-лица, распухшие губы.

Он попросил меня перевести, чтобы быстрее упаковали цветы – мы могли опоздать в аэропорт. Женщины засуетились, одна из них принесла коробку с прозрачным окошком, сложили цветы, Антуан взял ее в руки. Я еще раз поблагодарила бабушку. Она смотрела на нас во все глаза, держа сотню евро немного на отлете: это были большие деньги для нее, бедной пенсионерки.

Наконец, мы погрузились в машину Жолта. Женщины смотрели на отъезжающий пепелац с изумлением. Кто они, эти ненормальные иностранцы в синяках на старой разбитой машине, разбрасывающиеся сотенными банкнотами?

– Спасибо за цветы, любимый.

– Я не хотел, чтобы у тебя осталось горькое послевкусие от этой нашей встречи. Надеюсь, цветы немного сгладят события прошлой ночи, хотя какой там. Я буду помнить эти рожи, сколько живу. Мне так жаль, что тебе пришлось это пережить! Я виноват, это была моя ошибка – заехать в какие-то дебри ночью в чужой стране.

– О чем ты! Ты ни в чем не виноват, даже не думай об этом! Случайность. Главное, что мы живы, ну и почти здоровы. И, знаешь, ты мне стал еще ближе после всего пережитого… И… ты спас мне жизнь…

– Я готов отдать за тебя жизнь, если понадобится.

– Я за тебя тоже, – в тон ему ответила я, – но, надеюсь, не понадобится. Мы рассмеялись впервые со вчерашнего вечера.

К счастью, пробок еще не было, и мы успели в аэропорт вовремя. Попрощались с Жолтом. Он галантно поцеловал мне руку и похлопал Антуана по плечу.

Мой самолет вылетал на час раньше, чем самолет Антуана. Мы вместе дошли до стойки регистрации, обнялись.

Он немного смущенно вдруг сказал:

– Слушай, до меня только дошло… Ты не одолжишь мне 20 евро? Я сейчас сообразил, что у меня совсем не осталось наличных, даже на кофе.

– Конечно, бери!

– Спасибо, chérie. Верну тебе в следующую встречу

– Ты чего, забудь. А где все твои деньги?

– Я положил их в конверт и оставил в машине Жолта, чтобы он потом их нашел. И только сейчас сообразил, что у меня совсем не осталось наличных.

– Ты все-таки отдал ему деньги!

– Да, конечно!

– Ну, ты упрямый! А вдруг он не найдет? Или найдет не он?

– Значит, такая у них судьба… Я все равно с этими деньгами вчера распрощался. Когда они тебя поволокли в неизвестном направлении, а я не мог отбиться от тех двух ублюдков, я просто взмолился про себя: «Пусть забирают все на свете, только бы с ней ничего не случилось, только бы мне успеть».

Я содрогнулась, вспомнив пережитый ужас, и обвила его шею руками. Он поцеловал меня в макушку и крепко обнял. Не знаю, сколько мы так простояли.

По громкой связи объявили о начале посадки на мой рейс. Мне пришлось оторваться от него и направить свои стопы в сторону зала вылетов. Он прошел со мной до стоек контроля безопасности.

Дальше ему было нельзя, регистрация на его рейс еще не начиналась. Я уходила со своим маленьким чемоданом и большой коробкой ландышей, несколько раз оглянувшись на него. Он стоял и смотрел мне вслед.

В самолете я убрала коробку в багажный отсек, пожалев, что не было времени намочить бумагу или газету и обернуть ею букетики, чтобы лучше сохранились. Я взяла один букетик, обернула его стебли намоченной в воде салфеткой и держала в руках все три часа полета, не дыша. Прямо как цветочек аленький везла. Так хотелось довезти цветы свежими, и чтобы они постояли у нас дома хотя бы несколько дней, наполняя воздух своим благоуханием.

Кипр встретил меня пыльной бурей из Африки и +39С. Это феноменальная жара для мая даже для Кипра. Ландыши, мои прекрасные нежные ландыши, которые были в утренней росе, когда мы их покупали, пожелтели и поникли еще по дороге домой.

Но по сравнению со всем остальным это были сущие пустяки.

От этой встречи остался горький осадок. И о, черт, я теперь еще больше начала бояться этого сна и своей тайны…

Глава VII. Октоберфест. И моя жизнь полетела кувырком…

В Германии я была несколько раз, и почему-то всегда так складывалось, что только зимой. На этот раз я оказалась там в начале октября. Это был волшебное время. Бавария, золотая осень. У Антуана были дела в Мюнхене, он прилетел на пару дней раньше меня.

Ему в номер зачем-то поставили детский манеж. Он прислал мне фото с припиской: «Они знают обо мне что-то, чего не знаю я». Как же я смеялась. Наверное, его с кем-то перепутали.

В Мюнхене начинался Октоберфест. К пиву я абсолютно равнодушна, но общая атмосфера беспечного веселья была такой заразительной. Кругом музыка, угощение, люди в праздничном настроении. Девушки на улицах, идущие на работу в национальных костюмах под названием «дирндль». Я даже подумывала купить себе такой, чтобы влиться в их стройные ряды, но отрезвила цена в несколько сотен евро. Носить такое мне некуда, разве что для ролевых игр… Я вслух рассмеялась от этой мысли, разглядывая дирндли в витрине магазина. На меня подозрительно покосилась стоявшая рядом женщина.

Пока Антуан занимался делами, я бродила по городу, фотографировала прекрасную Мариенплатц, не могла наглядеться и надышаться красотой осеннего Английского парка.

Как только у Антуана нашлось время, мы съездили на могилу Кристиана. Он умер месяц назад, пережив своего брата всего на год с небольшим. К сожалению, чудес не бывает даже при неограниченных финансовых возможностях, и новейшие научные достижения не гарантируют излечения… Немецкая медицина лишь продлила его жизнь на несколько месяцев и помогла ему уйти без боли и мучений.

Прошлым летом мы приезжали к Кристиану в Баварию. Я никогда не забуду эти чудесные июльские вечера у него в саду и его неспешные рассказы о дальних странах и людях, которых ему довелось повстречать за свою долгую жизнь. После этого Антуан навещал его еще несколько раз.

Кристиан звонил Антуану за несколько дней до своей смерти, велел ему беречь меня и кольцо, как зеницу ока, и сетовал, что у нас все еще не родился сын Эрик. Антуан заверил его, что собирается подойти к вопросу со всей серьезностью.

Мы долго сидели у могил Кристиана и Эрика – братьев похоронили рядом в семейном склепе. Стояла полная тишина, и было слышно, как облетают листья с деревьев и медленно ложатся на землю.

На город быстро спускались сумерки, зажглись фонари. Я поежилась – темнота, кладбище… Однако, оно не было мрачным и не оставляло тягостного чувства, как это обычно бывает при посещении подобных мест. Мы грустили, и это была светлая грусть с данью Провидению – как и почему свела нас судьба со старыми немецкими аристократами? Какие невидимые нити пришли в действие для того, чтобы к Антуану попало старинное кольцо викингов? Что еще готовит нам жизнь? В глубокой задумчивости рука об руку мы вышли с кладбища и долго шли молча, думая каждый о своем.

На следующий день я встретилась с подругой, живущей в Мюнхене. Потом мы с ней отправились на ярмарку, там я купила всем детям, своим и Антуановым, традиционные баварские пряники Lebkuchen в виде сердечка с надписями глазурью Gruss vom Oktoberfest. Набрала пакетиков и коробочек со всевозможными фруктами и орехами – в меду, шоколаде, глазури и еще бог знает чем. Подруга уехала, а я пошла на Максимиллианштрассе, где у меня просто разбежались глаза от всех этих магазинов, и начался серьезный шопинг: очередные замшевые туфельки – на этот раз оттенка глубокого ультрамарина, кашемировый свитер, который не хотелось выпускать из рук, шарф для Антуана, косметика, духи, белье…

В разгар моего шоппинга зазвонил телефон. Это был мой дорогой брюссельский друг Дэвид, пребывавший, судя по голосу, в расстроенных чувствах.

Я знала, что у него была какая-то сложная любовная история, но раньше он не посвящал меня в подробности. Как выяснилось, это было совершенное безумие.

Всего несколько лет назад Дэйв был давно, прочно и несчастно женат. Дом, кредиты, трое детей-подростков. Рутина, взаимное безразличие. Внезапно у него закрутился сумасшедший роман с коллегой. Он безумно ее любил, а она до него снисходила. Это было какое-то средневековое поклонение рыцаря знатной даме, сидевшей в высокой башне, и я про себя назвала предмет его обожания Дульсинея – по аналогии с Дульсинеей Тобосской, дамой сердца Дон Кихота.

Бедняга честный протестант Дэвид страшно изводился, его мучила совесть из-за измены жене и великой любви к Дульсинее. Он потерял сон и аппетит. В конце концов он решился на развод – ради любимой женщины, с которой, как он думал, теперь все наладится. Но не тут-то было.

– Ты знаешь, мы с ней то расставались, то мирились снова… Это была какая-то безумная страсть, – слышала я его прерывистый голос в трубке.

– Понимаю…

– Через какое-то время выяснилось, что она беременна.

– Твоя прекрасная Дульсинея беременна?! Вот это новость!

– И уже даже родила…

– Ого! Можно поздравлять?

– Погоди. Ребенок не от меня.

– Что?!

– Это ребенок нашего коллеги, – четко и медленно выговорил в трубку Дэвид.

«Мама дорогая!», мелькнуло у меня в голове. В пьесе это назвали бы «реплика в сторону». А вслух сказала:

– Слушай, у меня, конечно, было шампанское на завтрак, но от таких новостей мне надо сесть и срочно накатить чего-нибудь покрепче.

– Да я сам тут пью уже несколько дней…

– Так ветреная Дульсинея встречалась параллельно еще с кем-то?

– Угу. И не просто с кем-то, а с нашим, млин, коллегой! Глубоко женатым и с тремя детьми!

Я про себя подумала, что у Дульсинеи какой-то пунктик на женатых многодетных папашках, но промолчала.

Дальше выяснилось, что Дэвид так безумно надеялся, что ребенок все-таки от него, что, несмотря на все ее уверения, сделал тест ДНК, который подтвердил, что Дульсинея хотя бы в этом не обманула. Ребенок был действительно не его.

– Ммм, даже не знаю, что сказать. У меня только один вопрос – как ты умудрился сделать тест ДНК?

– Я взял несколько волосков малыша, которые нашел в коляске…

– Ты сейчас серьезно?

– Да, вполне.

– Ты с ней общаешься?

Он так ее любил, что был готов на все – гулять с коляской, ездить в супермаркет за продуктами. На какие только жертвы не пойдешь в благородном деле служения прекрасной даме.

Надежда всколыхнулась в нем с новой силой, когда отец Дульсинеиного ребенка получил повышение и переехал с семьей на другой континент.

Но на днях между Дэвидом и Дульсинеей состоялся разговор начистоту, и она ему сказала, что не хочет его больше видеть.

И его накрыло…

Мы проговорили еще около получаса. Я нашла свободный столик в кафе, заказала вина, и мы продолжили этот грустный разговор.

В отель я отправилась на такси – довольно пьяная, навьюченная покупками, как верблюд, и погруженная в невеселые думы о ветреных Дульсинеях и их верных рыцарях.

На то, чтобы убедить его, что дело не в сопернике, а лишь в том, что он, Дэвид, ей не нужен, и самое здоровое и спасительное, что он может сделать для себя в этой ситуации – забыть ее как можно скорее и жить своей жизнью, у меня ушла пара километров чата и бесконечные часы разговоров по телефону в следующие несколько месяцев.

Когда я ввалилась в номер, Антуан сидел за компьютером и пил вино.

– Весь Мюнхен скупила или еще что-то осталось?

– Да… То есть нет… Не знаю, – рассеянно ответила я, думая о бедном Дэйве.

– Тебе обязательно нужна елка. Ты же любишь летать с елками. Правда, еще не сезон, но если постараться, можно найти

– Ха-ха, да, ты прав, – механически ответила я.

Я в задумчивости стояла у окна. Он почувствовал, что со мной что-то не так.

– Ты что, обиделась? Я пошутил.

– Просто устала.

– От чего?

– 10 километров пешком, убойный шопинг и два бокала вина. Я никогда не пью днем, а тут пришлось.

– Почему? Что случилось?

– Дэвид звонил, у него неприятности.

– Какие?

– Не уверена, что могу тебе рассказать.

– Какая-нибудь слезливая история?

– С чего ты взял?

– Чуваку явно не хватает тестостерона. Посоветуй ему сделать инъекцию – может, поможет.

– Тебе не кажется, что это слишком?

– Слишком что? Слишком смешно? Чувак явный гей, это очевидно всем, кроме него, и он почему-то мается в отрицании. Ты говорила, вы с ним лучшие друзья, путешествовали вместе, и он не пытался к тебе приставать? С ним явно что-то не так!

– Спать можно много с кем, а терять друзей на этом глупо.

– Почему «терять»?

– Потому что отношения могут закончиться, и закончиться некрасиво, и потеряешь сразу и друга, и любимого мужчину

– Ну и логика у тебя! Зачем вообще что-то начинать, думая, что потеряешь?

– Соломки подстелить, есть такая русская поговорка. На всякий случай всегда просчитывать худший сценарий, чтобы быть во всеоружии и контролировать ситуацию.

Я запнулась и задумалась. Да, это мой невротический синдром – «соломки подстелить», поэтому в любой ситуации я сразу начинаю с самого худшего варианта развития событий из всех возможных. Что превращает серый быт заурядной женщины бальзаковского возраста в череду мрачных квестов с элементами экшена, триллера и драмы.

– Контролировать, говоришь? Ну-ка, посмотрим, что ты имеешь ввиду, когда говоришь «контролировать», – и он со смехом потащил меня в постель. – Я тебе расскажу немного о контроле…

Мы смогли оторваться друг от друга уже в сумерках, зверски голодные. Наскоро оделись и пошли ужинать. Потом мы дегустировали вино и десерты – в Баварии готовят невероятный яблочный штрудель, который подают в огромной тарелке утопленным в теплом ванильном соусе. В одиночку такое ни за что это не осилить, мы ели его вместе и все равно не доели.

Вечером мы долго бродили по городу, слушали уличных музыкантов – ах, какие в Мюнхене уличные музыканты! На Мариенплац был настоящий оркестр с контрабасом.

Резко похолодало, ночью было около +5, по кипрским меркам – лютая зима. Мне начали надоедать куртка, свитер и ботинки, и я уже немного заскучала по Кипру, где еще как минимум месяц можно будет днем ходить в легких платьях с коротким рукавом и плавать в море.

Три дня в Баварии пролетели незаметно. Мы снова расставались надолго – на следующей неделе он улетал в Дубай, оттуда в Сингапур и потом несколько недель в Японии. Должен был вернуться в Европу в декабре. Первым делом он полетит к детям в Испанию, а потом мы встречаемся в Зальцбурге.

Я вернулась на Кипр в свою обычную жизнь. Работа, дети, спорт, чат с Антуаном, немного сна. И чуть больше детей, сна, спорта и Антуана по выходным.

В субботу после убойной тренировки я пошла в бассейн. Был чудесный солнечный день, я была там совсем одна – для местных жителей плавать в октябре негоже, потому что уже календарная осень, хотя днем бывает еще больше +30. В воду падали желтые листья фикуса и спелые финики с растущей у бассейна финиковой пальмы. Получились яркие фотографии для инстаграма: бирюзовая вода, желто-зеленые листья, свежие финики цвета охры на белом мраморе.

Я перевернулась в воде на спину, закрыла глаза и подумала: «Какое блаженство. Конец октября, всюду уже холодно и народ ходит в куртках, а у меня тут – волшебный бархатный сезон». Я провела в бассейне около часа.

К вечеру меня начало знобить, появилась жуткая резь в животе, я бегала в туалет каждые 10 минут. В последний раз такое со мной было в детстве, когда я в мае искупалась в море в +15. Цистит.

В воскресенье я нашла дежурную аптеку, аптекарь порекомендовал капсулы с экстрактом клюквы. Чтобы усилить эффект, я сделала клюквенный морс. Мне стало немного лучше, но к ночи все симптомы усилились, и заболела поясница. Левая почка. Похоже, без антибиотиков не обойтись. Нужно идти к врачу.