Loe raamatut: «Крепитесь, други!»
Часть первая
В просторном зале кафе "Артистическое" играла негромкая музыка.
После давнего пожара, залитого потоками слез московской театральной богемы, помещение было восстановлено и стало еще краше, как это водится после всех московских пожаров. Особенно уютно бывало здесь зимой, в разгар сезона, когда герои театра и кино приходили запросто, разгуливали между столиков, проверяли произведенное впечатление, мелко оглядываясь по сторонам.
С известностью не шутят, ее несут как награду или крест, смотря по человеку…
Но и сейчас, летом, на склоне дня, артистическое кафе не пустовало. Свободные столики оставались лишь в середине зала, места возле окон, оркестра, укромные уголки за выступами и колоннами были полны особенной, присущей лишь этому заведению, узнаваемой в лицо публикой, и на эти лица хотелось смотреть и смотреть.
Известность – не шутка.
Близился вечер.
В зал то и дело входили пары и одиночки, окликали и подсаживались к знакомым, или пробирались в середину зала, чтобы занять столик для тех, кто явится позднее, но придет непременно. Все здесь были знакомы-полузнакомы друг с другом, все продолжали открытую, ни на мгновение не прерывающуюся, нервную богемную жизнь, полную скрытого труда и показного безделья.
Виктор Селезнев, ведущий артист труппы "Белая звезда", задумчиво смотрел на посетителей.
Он сидел за столиком близ музыкантов и ждал друзей. По обыкновению, на него поглядывали женщины, и он, тоже по обыкновению, вел с ними сладкую любовь взглядов, мгновенных либо долгих ударов затаенных, или откровенных, даже насмешливых, глаз.
Темноволосый, с острой косичкой на затылке, с почти сросшимися бровями, он был одет в черную рубашку и черные брюки, на шее пестрел красный платок, концы которого падали на грудь, приоткрытую до темнокудрявости, до пуговицы пристойности…
Подойти должны были двое: Вениамин Травкин, главреж "Белой звезды", и Толик, старый друг их обоих по училищу. На последнего возлагались два ответственных поручения.
Для нового сезона в театре ставилась современная пьеса-комедия из времен императрицы Екатерины Второй. Пьеса, разумеется, шумно-музыкальная, многолюдная, костюмная и, разумеется же, безумно дорогая для труппы полунищих актеров. Венька, главный режиссер, был также беден, но отличался везучестью, словно поплавок на воде. Ему случалось в последнюю минуту вывертываться из таких гробовых обстоятельств, когда никто уже ни на что не надеялся.
На это полагались и теперь.
Роль фаворита царицы, светлейшего князя Потемкина, Виктор, ведущий актер-любовник, рассчитывал, конечно же, взять себе. Ему казалось, что в присутствии Толика Веньке невозможно будет отказать в великой просьбе.
В этом состояла первая комиссия Толика.
Тому мешали отношения Виктора с первой звездой театра Натальей Румянцевой. Штормовая страсть между ними, стоившая ему развода с женой, улеглась еще зимой, к облегчению обоих, тем не менее, уже не любовники, но еще не друзья, они продолжали ревниво и подозрительно следить друг за другом почти с супружеской ревностью.
В последнее время стали замечать сближение Натальи с Травкиным. Соперничество таилось в обоих мужчинах, как огонь в зажигалке.
Были и другие причины. Театр! Все открыто, все больно!
…А, во-вторых, очередь платить по счетам была сегодня за Толиком, так как на прошлой неделе за него платил Виктор.
Ему уже принесли салат из огурцов и помидоров и графинчик с водкой, похожий на химическую колбу с золоченым ободком, но на всякий случай он ничего не трогал.
Первым появился Толик.
Он был не один. С ним была подруга, молодая девушка, по виду, цыганка – тонкая, смуглая, одетая в пеструю юбку из мелькающих лоскутов и странный наряд из цепочек, которые ниспадали от шеи к талии блестящей ниагарой, и сквозь которые едва просвечивал красно-синий шелк по-индийски короткой блузки.
Волосы ее струились по спине черными прядями.
Все повернули головы, пока эти двое шли к Виктору. Сам Толик, плотный лысеющий блондин, был полной противоположностью своей даме.
Виктор поднялся.
– Знакомься, – представил его Толик. – Виктор, мой друг, драматический артист.
– Очень рад, – наклонил голову Виктор.
Толик обнял за плечи девушку.
– А это Зора, самая юная артистка театра "Ромэн".
– Я счастлива, – она подставила щеку, и Виктор коснулся губами свежей кожи близ угольной родинки.
– Что будешь пить, Зора?– спросил Толик, когда все уселись.
– Ничего спиртного, – звучно произнесла она. – Апельсиновый сок со льдом.
– Почему? – улыбнулся Виктор. – Барон не позволяет?
– Может быть, – засмеялась она ярким ртом.
Официант принес сок. Мужчины выпили водки. Виктор смотрел на Зору. За этим столом он более подходил ей по внешности, чем ее невзрачный кавалер, и он слегка красовался перед нею.
Когда-то гордый и надменный,
Теперь с цыганкой я в раю.
И вот прошу ее смиренно,
Спляши, цыганка, жизнь мою.
– прочитал из Блока и с интересом добавил.
– А скажите, вы умеете плясать, как таборные цыганки, как Ляля Черная? Бить плечами, стоя на коленях и отклоняясь назад до полу? По большому счету, это самое зажигательное в цыганской пляске. Умеете? Или уже нет? Вы московская цыганка?
– Так? – она мелко потрясла плечами, и цепочки ее всколыхнулись, зазвенев.
– Браво! А гадать можете?
Она повернулась к Толику.
– Твой друг опасно любопытен. Погадать ему?
– Сначала мне, – усмехнулся тот.
На ее смуглом лице проступила серьезность.
– Не боишься?
Толик замешкался, но отступать было поздно, сам напросился. Он открыл обе ладони.
– Правую, левую?
– Сначала ручку позолоти, касатик. Без денег пустой обман, – она заговорила певучим распевом цыганской гадалки.
Толик достал десять тысяч, сущие пустяки по курсу 1997 года. Она взяла его левую руку и внимательно склонилась над нею. Толик напрягся. Видно было, что он не прочь отшутиться, дать обратный ход, но она уже "работала".
– Хочешь верь, мой золотой, хочешь не верь, тебя ожидает огромное богатство, – в ее голосе звучало неподдельный цыганский зачин. – Будешь ворочать большими деньгами, мой драгоценный, люди станут уважать тебя. Но прежде пройдешь через лихое испытание.
– Какое еще испытание? Когда?
– Скоро.
– Лучше не надо, – помотал он головой, посерьезнев.
– От судьбы не уйдешь, мой яхонтовый. Людям не доверяй, на себя полагайся. Все.
Наступило молчание. Мужчины подняли тост за ее здоровье. Толик поцеловал смуглую тонкую кисть девушки с тремя перстнями на пальцах. Потом мечтательно вздохнул.
– Чтобы сошлось по-твоему, мне нужен начальный капитал. Эх, бы я развернулся! У меня руки чешутся за собственное дело взяться!
– Какое дело? – пожал плечами Виктор. – Все давно схвачено. Другие управились раньше нас.
– Ты просто не в курсе, Витька. Именно сейчас пошла вторая волна, скопидомы-трудяги, черная кость. Это тебе не торгаши чужими шмотками, их не купишь-не продашь и никогда не разоришь. Потому что они начинают с нуля и сами, слышь, сами созидают все под себя. По кирпичику. Корневые мужики. А дел навалом, работай знай. В свое место можно встроиться в любой момент, было бы желание. И деньги для начала.
– Возьми кредит в банке.
– Если бы я знал, чем буду заниматься, то да, взял бы. Но я устроен так, что думаю и начинаю от денег, как танцор от печки. Никак не раньше.
Девушке стало скучно.
– Позолоти ручку, мой желанный, – повернулась она к Виктору.
Виктор тоже был не рад собственной затее, но делать нечего, пришлось подвергнуться. Он взглянул на Толика. Вторая купюра легла на стол. Свесив черные пряди, Зора склонилась над его ладонью и едва заметно вздрогнула.
– Сложная кривая судьба… Это рука преступника.
Виктор потемнел. Зора продолжала.
– Слушай внимательно. Как у великого таланта, у тебя гордая и безжалостная душа, драгоценный мой. Словно ястреб, ты способен взлететь выше всех, и, подобно ему же, брызнуть по ветру горсткой перьев. Очень, очень дерзкая рука, а судьба… вся в твоей душе.
Она с облегчением оттолкнула от себя крепкую ладонь Виктора.
Тот молчал. Зора обратилась к своему кавалеру.
– Я хочу танцевать.
Толик увлек девушку в танцевальный круг и долго водил медленными шагами, поглядывая в ту сторону. Он видел, как Виктор, словно взъерошенный боевой петух, понемногу успокоился, налил и выпил водки, как встал, приветствуя Вениамина.
– Пойдем отсюда, – попросила Зора.
– Скоро пойдем, – согласился он, продолжая наблюдать.
Беседа за столом была горячей, объяснение шло начистоту.
Толику всегда претили сильные страсти; он еще не придумал, как половчее вывернуться из острых обстоятельств, как вдруг Виктор, размахнувшись, ударил Веньку в челюсть. Тот грохнулся вместе со стулом, а Селезнев, размашисто шагая между столиками, скрылся за дверью.
Зал обернулся в их сторону. Толик замер на месте.
– Ну, погоди, – отряхиваясь одной рукой, шипел Венька, держась другою за скулу. – Духу твоего в театре не будет. Всё, всё.
Валентине Королёвой в этом году исполнилось тридцать четыре года.
Высокая, статная, с золотистой волной волос, кудряво прикрывавших широкий лоб, она выделялась в любом кругу царственной осанкой и особенной властностью серых, чуть удлиненных глаз под высокими бровями. Три года назад Валентина защитила великолепную кандидатскую диссертацию и возглавила отдел в институте, обойдя свою наставницу, добросовестнейшую Екатерину Дмитриевну.
Та уже давным-давно отработала мелкую доморощенную научную работу и с тех пор числилась и.о. завотдела. Числилась, числилась, да так и не воцарилась в кабинете на законных основаниях даже накануне пенсии, когда, по обычаю, дирекция либо прибавляет жалование кадровым сотрудникам, либо предлагает повышение.
Денег на это уже не было, финансирование института таяло стремительнее весеннего снега.
Вначале, как водится, сократили уборщиц, затем стали ужиматься в научных разработках, закрывая тему за темой. В длинных коридорах шестиэтажного здания мало-помалу появились расторопные молодые люди, за которыми несли ящики и коробки, набитые китайскими тряпками, пластиковыми бутылками, компьютерами; на их новых железных дверях запестрели наивные имена их частных фирм. Еще висели по этажам "Доски почета" с набором красных деревянных знамен, и звенел по утрам общий звонок на работу, но цветы на клумбе перед входом уже не высаживались, и занавески в вестибюле и конференц-зале сняли, как добрые времена, постирать да так и не повесили.
Лишь старая береза слева от входа да ее белоствольная молоденькая соседка сохраняли вселенский образ жизни, надевали зеленый наряд и сбрасывали желтый, подчиняясь солнечному и земному шествию времени.
Наконец, вместо одного свободного библиотечного вторника был введен единственный присутственный понедельник. Без войны и без чумы с наукой было покончено.
Вначале Валентина смотрела на все это с грустью, но без личной тревоги. Муж ее, Борис Королёв, предприниматель первой волны, держал в руках доходный автомобильный бизнес. Деньги, "мерседес", отдых на южных морях всей семьей, с близнецами-дочерьми, существовали в ее жизни как данность. Разве что квартира оставалась двухкомнатная, в кооперативном доме. Борис, не чуждый рынка недвижимости, присматривал двухэтажную в Крылатском, близ правительственных особняков, но не успел.
Весной прошлого года он был убит у подъезда своего дома.
Валентина ни с кем делилась своим горем.
Детей, взяв из колледжа, отправила на дачу вместе со свекром, приставила к ним помощницу. Отключила телефон. Следствию не помогала никак, сожгла бумаги и фотографии. Спустя пятнадцать месяцев, в августе этого года открыла собственное рекламное агентство "Каскад".
Помещение для агентства нашлось тут же, в своем институте.
Для него подошла бывшая лаборатория в четыре окна на втором этаже близ конференц-зала. После ремонта в ней возникли маленький кабинет с входом из общей комнаты, и рабочее помещение. Его постарались обставить по офисному, белыми столами и белыми телефонами, факсом, ксероксом, компьютером.
От светло-серых обоев, кремовых жалюзи, бестеневых световых подвесок в комнате держалось освещение мягкого солнечного полдня, а водопроводный кран и желтая раковина, доставшиеся от лаборатории, вместе с неожиданным удобством вносили в деловую обстановку приятную нотку смешного бытовизма. В кабинете же, кроме директорского стола, уместились два кожаных зеленых кресла, шкаф и пара стульев.
Все было новое, лучшее.
К владениям Валентины отошла и каморка внизу с наружной решеткой на окне, словно нарочно созданная для бухгалтерии "Каскада"; она находилась на первом этаже, возле темной лестницы без перил, соединявшей только два этажа.
Итак, четырнадцатого августа в середине дня Валентина сидела за столом в своем кабинете.
Суета с регистрацией, ремонтом и обустройством стоила немалых сил и денег, впереди маячила полная неизвестность. Множество прочитанных книг и пособий по рекламе сходились на непредсказуемости рекламного рынка, и, то есть, страха и риска будет предостаточно.
Подперев руками красивую голову, Валентина прислушивалась к разговору в общей комнате, глядя на стоящий у стены шкаф с застекленными полками, уже загруженный рекламными справочниками и подшивкой "Городской нови". Левая верхняя полочка с деревянной дверцей была заперта на ключ. Перегнувшись через свои бумаги, она повернула ключ и заглянула внутрь.
Пусто.
– Юра! – окликнула она.
Сотрудников поначалу набралось всего четыре человека. После самóй Валентины второй, была, конечно, Екатерина Дмитриевна. Месяца два назад она, наконец-то, стала получать пенсию, свои кровные заслуженные деньги, на которые мечтала жить сама и поддерживать детей с внуками, как это обычно делалось. Ничтожность суммы потрясла ее.
Какой там отдых! Выжить бы!
Махнув рукой на обиды, она ухватилась за предложение Валентины как за спасательный круг и привычно настроилась на честный добросовестный труд.
Она же привела второго сотрудника, Юру, выпускника школы, не попавшего в МГУ этим летом. Он был сыном ее соседей по дому, и в глубине души Екатерина Дмитриевна корила себя за болтливое мягкосердечие. Однако, молодой человек, что называется, пришелся ко двору. Общительный, одаренный в технике, он вместе с Максимом Петровичем, третьим членом команды, помог приобрести и запустить все офисное оборудование.
А Максим Петрович, сорокалетний программист, худой молчаливый холостяк, перешел к ним из редакции газеты по собственному желанию.
Агентство рассчитывало собирать рекламу для "Городской нови", добротной газеты, широко известной и любимой в Москве. В редакции Валентине дали скидку в шестьдесят процентов, что означало завидную разницу между ценами для будущих клиентов и для самой газеты. Это предполагало неплохие прибыли.
Четвертой была Агнесса.
– Юра! – повторила Валентина, – Мы забыли о посуде. Надо бы купить чайный набор и рюмки. Об угощении тоже пора позаботиться.
На эти слова отозвалась Агнесса.
– Если никто не возражает, я куплю торт и чай.
– Купим на казенные все, что нужно, – ответила Валентина, переступая порог. – Идите вместе, вот деньги. Сегодня день рождения нашего агентства, пусть все будет, как у людей.
– Пожалуй, – согласилась Агнесса. Она только что протерла тряпкой свой стол и, любуясь, стояла посреди комнаты. – Замечательно получилось. Разве что стены пустоваты, живинки просят. Две-три картины – и все изменится.
– Картины? – Валентина подняла брови и тут же опустила, чтобы не заламывались морщинки и даже коснулась лба рукою. – Какие картины ты советуешь?
– Эстампы, акварели.
– Дорогое удовольствие, Агнесса, – осторожно заметила Екатерина Дмитриевна.
Она уже ревновала ее к начальству.
– Могу принести свои пейзажи, – предложила Агнесса.
Юра рассмеялся.
– "Стога сена в лунном свете" и "Вид старой колокольни".
– Юра! – одернула Екатерина Дмитриевна.
Агнесса улыбнулась.
– Может быть. Пошли?
И направилась к двери, стройная, легкая, с узлом каштановых волос, перетянутых тонкой шелковой косынкой
Агнессе Щербатовой Валентина доверяла больше, чем кому-либо из присутствующих.
Дружба их имела свою историю.
Давным-давно князья Щербатовы владели деревней, откуда происходила вся родня Валентины. В Москве ее предки жили с господами в особняке на Солянке, перестроенном со временем под квартиры; прабабушка Валентины, Ефросинья Никитична, двенадцатилетней девочкой была приставлена к маленькой княжне Насте и ее крошечному братцу для "народного духа".
Потом, через двадцать лет, когда возмужавший Георгий оказался в лагерях, то не сестра, а нянька Фрося ездила к нему в Мордовию. А к бабушке Насте, одинокой строгой женщине, Валечку возили в детстве на именины. Запомнились лепной потолок в ее комнате, причудливое разноцветное окно и большая картина, висевшая над диваном. На ней были нарисованы три бульдога и обезьяна, играющие в карты; мартышка, обернувшись, показывала пальчиком на свои карты, и смотрела с полотна человеческими глазами.
Человеческими… такое не забывается.
Еще запали в душу тяжелые альбомы с фотографиями офицеров в высоких барашковых шапках и красивых "принцесс" в шляпах и кружевных платьях.
В юности Валентина приезжала туда уже сама, чтобы вновь и вновь видеть картины, мебель, золотые вензеля на хрустале и фарфоре, разговаривать с умной старухой, и уже встречала там малышку Агнессу. Ее отцом был сын Георгия, поселившегося после фронта этажом ниже
Бабушка Анастасия Романовна была жива и поныне, бодра и ясна головой в свои восемьдесят восемь лет.
– Дзиннь…– на столе Валентины зазвонил телефон.
Люся, бухгалтер, звонила из каморки. Она не могла справиться с новым сейфом, толстостенным ящиком светлого металла с набором хитроумных круговых замков, и просила о помощи. Люся не была знакомой Валентины, за нее ручался сам Алéкс.
– Максим Петрович! – позвала Валентина, – спуститесь вниз, разберитесь с сейфом, пожалуйста. Что-то мы, женщины, не ладим с техникой.
Она сконфуженно улыбнулась, как бы извиняясь за приказной тон, прáва на который пока не имела, и понимала это.
– А потом перетащите пальму из конференц-зала, – бойко встряла Екатерина Дмитриевна, но осеклась и вскоре смущенно появилась на пороге кабинета.
– Верно, Валечка? Живая зелень лучше всяких картин, так ведь?
Та кивнула. Пенсионерка ушла. В глазах Валентины мелькнула насмешка.
"Несладко подчиняться, дорогая Катюша? Так ли ты объяснялась, когда была и.о. завотделом? Как вспомнишь, так вздрогнешь, как говорится… Не забыть дать объявление в газету. С горсткой сотрудников много не наработаешь", – подумала одновременно и записала в календарь-памятку на столе.
Праздничный стол получился пестрым и вкусным.
Вино, сыр, маслины, соленая форель, торт. Забыли про вилки, не оказалось штопора. Наконец, с бокалами в руках встали вокруг стола. Валентина взяла слово.
– Дорогие друзья, – сказала она торжественно. – Сегодня открывается наше агентство "Каскад". В Москве свыше семисот тысяч фирм, но лишь один-два процента готовы дать рекламу. Такова мировая статистика. Так что легкого хлеба ждать не приходится. Кто эти клиенты, как их найти? Сплошной обзвон и быстрая учеба на марше, во время работы – вот наши козыри. Выпьем за удачу и талантливое трудолюбие!
– Ура! – закричал Юра.
Голос его гудел, как колокол.
К 1997 году огромное, цветущее дотоле хозяйство Москвы развалилось почти полностью.
Легли на бок заводы и фабрики, опустели научные институты, на улицах появились нищие, бродяги, даже бездомные дети. Такого не видели уже несколько поколений московских жителей. С телеэкранов неслись зажигательные речи новых вождей, а цены росли, доходы уменьшались, и не на что стало купить теплую обувь к зиме, обновку к лету.
Люди растерялись.
После же прошумевших обманов МММ, Хопра, Гермеса, после того как их зачинатели на голубом глазу посулили миллионам москвичей, этим доверчивым людям, золотые горы, соблазнили, обманули "малых сих" – население столицы совсем пало духом. Бессовестной болтовней оказывались и обещания депутатов, и обращения президента.
Слова демократия и реформы стали вызывать отвращение.
Ломилось на полках насмешливое заморское изобилие, а горожане, обобранные, без защитных сбережений, брошенные на произвол судьбы, сжимали беспомощные кулаки, грозя кому-то за кремлевскую стену.
Однако в обиженные записались далеко не все.
За семь лет окрепло новое поколение. Молодежь, ясноглазая, пробивная, засучив рукава, взялась за дело. Не в заводские стены пошла она и не в производственные цеха, нет-нет! там оказались редкие единицы, – но все внимание сместилось в коммерцию. Сотни банков стянули в Москву деньги со всей страны, тысячи обменных пунктов меняли их на доллары, и эти малознакомые зеленые бумажки с победной мощью утвердились в роли второй платежной единицы.
Стремительно обозначилось и невиданное торговое сословие.
Именно оно, от разноплеменных базарных челноков, одевших-обувших Россию в турецко-китайский ширпотреб, и до безукоризненно-гладких умельцев на компьютерных и прочих технологических нивах, стало вершить и править бал. Палатки, прилавки, зонтики, старушки с сигаретами и дешевым тряпьем опоясали станции метро и другие центры городского многолюдия.
Героем дня стал смышленый "новый русский".
Это для них, "новых русских", сияли витрины, безумствовала телереклама, крутилась бессонная ночная рулетка, для них же никогда не кончался рабочий день, гремели "разборки", взлетали на воздух дорогие иномарки.
Стольких заказных убийств, жадно повторенных всеми каналами ТВ, н столица еще не видывала!
На третий день после открытия через порог "Каскада" переступил прилично одетый молодой человек с дипломатом в руке.
Он прошел к Валентине, плотно затворив за собой дверь. После этого тихо и внятно предложил ей охрану агентства и назвал сумму услуги. Он был спокоен и доброжелателен, его визит не занял и двух минут.
– Вы будете платить нам каждый месяц, каждую третью пятницу. Если хотите, можем предложить также охрану ваших дочерей.
И ушел.
Валентина похолодела. Посидев в оцепенении, набрала номер телефона.
– Слушаю, – ответил мягкий баритон.
– Алéкс, это я. На меня "наехали".
Он помолчал.
– Больше "не наедут".
– Алéкс, они знают дочерей. Я боюсь.
– Я сказал. Успокойся.
Не поверив, она приготовила конверт с деньгами.
Алéкс сидел в кресле, удобно положив ноги на выдвижной кожаный пуфик.
Он ждал сообщения.
В жаркий августовский день в помещении было прохладно, потолочный вентилятор мягко развеивал охлажденную струю внешнего кондиционера. Это не был главный офис. Эту просторную комнату, одну из длинного ряда номеров в прямом коридоре, выстланным голубым ковролином, на двадцать седьмом этаже тридцатиэтажного здания, Алекс, Президент совместной российско-американской Интернет –провайдерской Компании, снимал лично для себя.
Для тишины, одиночества, возможности собраться с мыслями. Посетителей здесь не бывало. От незваных гостей охраняли люди в форме, дежурившие у лифта на каждом этаже.
Главный офис Алекса находился в центре Москвы, в четырехэтажном здании, перестроенном из старой школы в соответствии со взглядами современной архитектуры на представительские запросы крупнейших фирм. Эта Компания, плод стремительных десятилетних сверх усилий его "лицейской" команды, не только прочно стояла на своих ногах, но и переплелась, пронизала, задействовала на себя области народного хозяйства, где требовались современная связь и специалисты мирового класса.
А где они не требовались?
Подобно живому организму, Компания разрасталась почти сама по себе, ветвясь, поглощая конкурентов, уже не требуя ни былых сверх усилий, бессонных вложений энергии и ума, ни романтических устремлений изменить мир, которые всегда предстоят первым крупным успехам.
Все давно было продумано и отлажено до мелочей. До скуки.
Сегодня, в воскресенье, сидя в своей "келье", и любуясь на закат, Алекс ждал сообщения, далекого от забот его Компании.
Краткого и положительного.
Полтора года назад он дождался его из сибирского региона, теперь настала очередь подобной же глубинки по соседству с первой.
Было тихо.
Час назад по коридору, шумя пылесосом, прошелся уборщик. Увидя снаружи двери ключ на брелке, обошел номер 27-19, стал убирать соседние помещения, все удаляясь, удаляясь, и затих совсем. После него стало будто бы еще тише.
И пышнее, и пламеннее разгоралось на западе яростное вечернее многоцветие, словно бы… Алекс улыбнулся, потеребил русую бородку… словно бы всемогущий Ярило посмеивался над бесплодным скопидомством энергосберегающего человечества.
Скосив глаза вправо, Алекс щелкнул пальцем по клавише Enter на клавиатуре. На мониторе, стоящем на особом столике, проявились объекты и началось движение их связей. Эти предприятия, словно ворох спичечных коробков, свалились ему в руки четыре года назад. Что там было? Заводы, шахты, ткацкие фабрики, молочные комбинаты, мазутная перегонка, еще и еще. Через год-другой, с помощью изучения местного миропостигания и собственных маркетинговых ухищрений, Алексу удалось опоясать их узами взаимных выгод.
Однако, расцвет самых захолустных из них начался лишь с приходом "своего" губернатора, который враз ущучил эти выгоды и придал им новые возможности.
Алекс смеющимся взглядом окинул хоровод на экране. Вот они, эти свежие узоры взаимной любви барыша и власти, вот какие горизонты открываются при властной поддержке!
Следующая мохнатая рука должна была помочь их соседям.
Ее-то Алекс и ждал. Далеко за древним Уральским хребтом выборное воскресенье уже прошло, светили звезды, подсчет голосов был в разгаре.
Наконец, телефон ожил.
– Шеф? – голос звучал с эхом, как бывает при дальней междугородней связи. – Докладываю: пятьдесят четыре процента голосов в нашу пользу. Даже больше, чем в прошлый раз. Управились за один тур.
– Как прошло?
– Лучше не бывает, Андреич, как по маслу.
– Ясно. Отбой, все свободны. Когда вылетаете?
– Еще разок проверим, дождемся сообщения в центральных СМИ и айда домой.
– Молодцы.
Вскочив, Алекс неслышно заходил по кабинету, смеясь глазами, ударяя кулаком правой руки о ладонь левой.
– О`кей! – тряхонул он обеими кулаками по воздуху, гася порыв, охвативший его от нешуточной удачи, потом, скрестив руки, прислонился в угол, образованный двумя окнами.
Закат разгорелся "во всю Ивановскую".
В знойном мареве лежала бескрайняя каменная Москва. Неясно различались сталинские высотки с их шпилями, "вставная челюсть" Арбата, одинокая телевизионная башня, мерцали и подрагивали, будто сквозь толщу воды, золотые купола храмов. Ближе, совсем внизу, по ниточке кольцевой автодороги бежали игрушечные машинки, а в длинном правом окне близко и плоско, точно географическая карта, синело и розовело, отражая небо, Химкинское водохранилище. На нем стояли белые пароходы.
И темнел лесами волнистый горизонт.
Устремив глаза на кромку леса, Алекс забарабанил пальцами по раме.
"И это уже легко, – вздохнул он. – Что же трудно? Что требует ежедневных одолений и сверх усилий, всей мощи ума и духа?"
Постоял, додумал мысль о том, что легкость жизни есть ловушка для дураков, и набрал номер сотового телефона.
– Второй? Я, Алекс. На нашей улице праздник, слышал, Костя? Опять выиграли с первого раза.
– А я и не сомневался.
– Почему же?
– Большие деньги не проигрывают, Алекс.
– Большие деньги и большая работа, Константин. Завтра подъедет Грач с ребятами, отметим победу в "Зубре".
– Как водится.
Виктор Селезнев сидел в вагоне метро.
Задумавшись, он развалился, широко расставил колени, устремив глаза прямо перед собой, не видя, не слыша ничего, не замечая даже, как бесцеремонно притиснул в угол дивана скромную пожилую женщину.
Он думал о себе.
Свершилось.
Его, драматического артиста, выгнали из труппы за драку. Вот так, Наташенька, не больше, не меньше. Что же теперь делать? Куда идти среди общей актерской безработицы?
В начале сезона! Проклятье!
Соседка его незаметно исчезла, на ее место плюхнулся молодой человек и, не глядя, подвинул Виктора. Тот словно очнулся от своих мыслей. Посмотрел направо, налево по вагону.
– Люди добрые, помогите беженцам, не хватает на обратный билет… – раздалось в конце его.
Виктор поморщился.
Молодой чернявый мужчина, с Кавказа либо Молдавии, с крепко спящим ребенком на руках, начал продвижение по вагону. Два-три человека сунули ему тысячу-другую, сущую мелочь, если учесть, что батон хлеба стоил три тысячи рублей. Другие смотрели с возмущением.
В газетах уже мелькали сообщения об этих людях, о том, что родители мажут снотворным губы детей, чтобы те, невольно приняв его, не просыпались от шума и вагонной толчеи.
По всему бывшему Союзу разнеслась весть, что в московском метро хорошо подают нищим, и на эту сердобольную жалость, словно мухи на гнилое мясо, слетелись убогие и калеки с юга, запада и востока. В мгновение ока развернулись подпольные сообщества по оргнабору и сбору милостыни, прокату инвалидных колясок и пятнистой полувоенной униформы, все безногие оказались воинами-афганцами, все малые дети – круглыми сиротами, все остальные – приезжими, обобранными на вокзале.
Невыносимо.
В конце концов, истерзанные обилием чужого горя, москвичи перестали вздрагивать, когда раздавалось знакомое "люди добрые", закрывали глаза, сидели в поезде с каменными лицами, из последних сил удерживаясь от добрых порывов.
Но не тут-то было!
Точно в битве не на живот, а на смерть, им противостояли такие ряды сплоченных обученных попрошаек, такие мастера наступать сапогом на слезную железу, что хочешь-не хочешь, а раз-другой в день каждый москвич отстегивал-таки из кармана свои кровные.
"Что же мне делать?»
Виктор проводил глазами выходящего "профессионала", на смену которому в другую дверь уже вкатывался на коляске безногий «афганец»
«Мне-то, мне-то как жить? Своих денег хватит месяца на три, а дальше?"
Он скосил глаза в газету, которую развернул сосед.
Сам он терпеть не мог, когда паслись в его чтиве, но эти две строчки будто сами прыгнули ему в глаза. "Рекламное агентство приглашает сотрудников" и телефон.
"Уж не податься ли мне в агенты?" – усмехнулся Виктор.
В свои пятьдесят семь Викентий Матвеевич был сед, румян и здоров на загляденье.
Будучи чемпионом района по метанию копья, он возглавлял спортивное движение в округе, проводил занятия на стадионе и даже подрабатывал в спортивном совете судьей на соревнованиях и районных спортивных встречах.
В юности он защитил диплом экономиста-промышленника и долгое время работал в одном закрытом Управлении, где разрабатывались средства безопасности личного состава внутренних войск.
Последней их разработкой, которую удалось внедрить в производство, были электрошоковые полицейские дубинки. Конверсия положила конец и Управлению, и его службе, а упомянутые дубинки, в опасении, что первыми их заполучат как раз те, против кого они назначались, отправились на дальние охраняемые склады.
