– Отчего вы все молчите и храните на лице выражение, достойное аббатисы? Может быть вам неприятен вид озера? Навеивает воспоминания? – Арман говорил с сарказмом, но при этом внимательно смотрел на девушку, и глаза его были серьезнее, чем тон.

– Нет, – просто ответила Эмильенна. – Несмотря на то, что случилось, я не боюсь этого озера. Это было бы глупо, особенно учитывая обстоятельства. Бояться надо тех, кто нас преследует.

– Ну, на этот счет можете успокоиться. От этой напасти я вас спас. В который раз, кстати. И, конечно же, как всегда, не услышу ни слова благодарности. Что не удивительно. Вы чертовски горды, мадемуазель. Я прямо вижу по вашему лицу, насколько вам омерзительна мысль, что вы можете быть мне чем-то обязаны. Я же ваш мучитель, ваш дракон. Но вместо того, чтобы просто сожрать, постоянно оказываю вам благодеяния, что никак не может уложиться в строгие каноны вашего восприятия мира.

– Отчего же? – девушке было не по себе от того, что он слишком хорошо понял ее чувства, и она поспешила разуверить Ламерти в его выводах. – Я вам благодарна. Это правда. И я очень сожалею, что из-за меня вас постигли все эти напасти.

– Что значит из-за тебя? – Арман казался неподдельно озадаченным.

– Ну, – Эмили смутилась. – Разве не из-за меня вас преследует Парсен?

– Ты – маленькая самоуверенная дурочка! – Ламерти расхохотался. – Не надо думать, моя дорогая, что мир крутится исключительно вокруг вас! Парсен преследует меня потому, что ненавидит. А ненавидит, потому что завидует и знает, что я его презираю. Ты – не более чем повод, спусковой крючок для выхода его злобы. Если бы не это, он дождался бы другого повода. Но даже будь дело действительно в тебе, то все равно, твоей вины здесь не было бы ни на грош.

– Почему? – на этот раз пришла очередь Эмильенны удивляться.

– Да потому, что с того момента, как я увидел тебя и надумал забрать из тюрьмы, все решения принимаю только я! Когда ты уже поймешь, что никак не влияешь и не можешь повлиять на то, что я делаю? Я поступаю, как считаю нужным и несу ответственность за свои поступки. Так что, будь любезна, избавь себя от угрызений совести и преувеличенного понимания своей значимости заодно.

Слушать подобные речи Эмильенне было не слишком приятно, но она понимала, что это правда.

– Куда мы направляемся? – при таком повороте разговора лучше всего было сменить тему. – И что вы намерены делать дальше?

– В данный момент мы направляемся к лесу, что на другой стороне озера. Там мы сможем укрыться на какое-то время, пока нас не перестанут искать.

– К лесу? – мысль девушки лихорадочно заработала. Идея, внезапно пришедшая в голову, отнюдь не была разумной, но показалась таковой затуманенному душевными и телесными страданиями сознанию. – Почему бы вам не оставить меня там? Постойте… – Эмильенна видела, что молодой человек готов ее перебить и отчаянно хотела этому помешать, чтобы высказать внезапную мысль до конца. – Дайте мне договорить. За нами гонятся, а я вам только мешаю. Без меня вы могли бы передвигаться свободнее и быстрее. Вы действительно слишком много заботились обо мне в последнее время, а я того не стою. Оставив меня в лесу, вы дадите мне шанс укрыться и избежать встречи с теми, кто ищет нас. Если Господу будет угодно, и я выживу, то постараюсь добраться до ближайшего монастыря и там буду молиться за вас до конца своих дней!

Во взгляде девушки, обращенном на Ламерти, читалась трогательная смесь отчаяния и надежды. Но тот, не поднимая глаз, продолжал равномерно работать веслами и молчал, словно нарочно, чтобы помучить свою несчастную пленницу. Наконец, видно сполна насладившись эффектом своего безмолвия, Арман соизволил ответить, первыми же словами развеивая в прах робкие надежды Эмили на обретение свободы.

– Постараюсь как-нибудь обойтись без ваших молитв, моя прелесть. Разумеется, никуда я тебя не отпущу, и не надейся. И вовсе не потому, что буду испытывать муки совести, представляя как ты умираешь одна в лесу от голода и слабости, становишься добычей диких зверей или людей, что более вероятно, ибо из животных я давно не встречал в этом лесу никого опаснее оленей. Нет, вовсе не это побуждает меня держать тебя при себе, прекрасная моя Эмильенна.

– А что же тогда? – девушка была уверена, что и так знает ответ, но не могла не спросить.

– Сейчас попробую объяснить. Будь добра, возьми мою сумку и открой ее, – Эмильенна удивилась подобному повороту разговора, но покорно взяла сумку из заглянула внутрь. Увидев беспорядочную груду старинных украшений, девушка невольно ахнула, хоть и должна была ожидать, что в спешке покидая дом, такой человек, как Арман захватит с собой отнюдь не стопку дорогих сердцу писем, медальон с портретом обожаемой матушки или локоном возлюбленной.

– Нравится? – усмехнулся Ламерти. – Это не вам.

– Да я и не думала… – Эмильенна задохнулась от негодования, возмущенная подобным предположением.

– Как вы считаете, для чего я прихватил с собой эти безделушки? – реплику спутницы Арман предпочел проигнорировать.

– Потому что их можно продать?

– По идее, да. Но мне бы не хотелось этого делать. В дороге я предпочитаю тратить деньги, которые, как вы можете видеть, я тоже захватил.

– Тогда зачем?– не то, чтобы Эмили было очень интересно, но спутник ее ждал этого вопроса, и потом надо же понять, к чему вообще была эта демонстрация фамильных сокровищ.

– Потому что они – мои! И я не собираюсь отдавать их каким-то подонкам, только потому, что те не поленились проскакать несколько лье от Парижа до Монси. Эти побрякушки – моя собственность… как и вы. Теперь понятно, почему я не брошу вас в лесу? Потому что не имею обыкновения разбрасываться тем, что принадлежит мне. Хотя на данный момент, что эти камни, что вы – абсолютно бесполезны.

– Камни хоть можно продать, – гнула свое девушка.

– Вас, в принципе, тоже. Но я не стану. Не потому, что это беспринципно, а потому, что вам можно найти куда более интересное применение, – Арман скабрезно ухмыльнулся, крайне довольный своей шуткой.

Не будь Эмили так бледна, она залилась бы краской. Скрепя сердце, девушка постаралась не обращать внимания на очередной грязный намек. Он не впервые издевался над ней подобным образом. В конце концов, она сама это заслужила. И надо же было быть такой дурой, и хоть на миг поверить, что он ее отпустит! Оставалось лишь порадоваться, что Ламерти предпочитает издеваться над ней, а не злится, ведь вполне мог бы и так отреагировать на ее предложение.

За беседой, которую даже с натяжкой нельзя было назвать любезной, девушка не заметила, что их лодка скользит уже у противоположного берега, и за узкой прибрежной полосой темнеет полоса деревьев. Арман причалил к берегу, вытащил Эмильенну и оттолкнул лодку, чтобы ее отнесло ветром от того места, где они причалили. Затем, перекинув сумку через плечо, он подхватил Эмили, на этот раз, на руки, и направился в сторону леса.

Уже совсем стемнело, и чья-то невидимая рука рассыпала по черному бархату неба пригоршни звезд. Вскоре, впрочем, небо стали закрывать кроны высоких деревьев. Эмильенна была уже в полузабытьи и не понимала долго ли они идут, и как далеко углубились в лес. Она бессильно склонила голову к плечу Армана и смотрела на далекие звезды сквозь ажурную сеть темной листвы.

Наконец Ламерти решил остановиться и бережно усадил Эмили на траву, прислонив спиной к стволу раскидистого дуба.

– Ну все! Теперь можете, не жалея красивых слов, благодарить меня за спасение вашей драгоценной чести, а заодно и не слишком ценимой вами жизни, – Арман опустился на траву и уселся, скрестив ноги, напротив девушки.

– Я уже благодарила вас, там в лодке, – голос Эмильенны звучал бесконечно устало, каждое слово требовало от нее усилий. – Но если вы забыли, то могу повторить.

– Нет, отчего же, я помню. Действительно, не нужно лишних слов, достаточно… поцелуя.

– Пожалуйста, нет! – Эмили постаралась вжаться в ствол дерева, словно это могло защитить ее. – Не заставляйте меня, прошу! – голос звучал умоляюще, хотя по-прежнему слабо.

– Хорошо, не буду, – неожиданно легко согласился Арман. Не хотите – не надо. Я сам вас поцелую. И уж меня-то не придется заставлять, – он наклонился к девушке.

У Эмильенны была доля секунды на размышление. То, что она сделала было скорее жестом самозащиты, чем сознательным выбором. Так или иначе, Эмили оторвала спину от шершавого ствола, приблизила свое лицо к лицу Армана и слегка коснулась холодными губами его щеки. Это был скорее призрак поцелуя, но формально условия были соблюдены.

– Довольны? – она снова без сил прислонилась к дубу.

– Вполне, – Ламерти, и правда довольный донельзя, прикоснулся кончиками пальцев к щеке, словно хотел ощутить след от поцелуя.

Затем он перевел взгляд на девушку, надеясь сполна насладиться ее смущением. Но то, что он увидел совсем не понравилось молодому человеку, и отбило у него охоту веселиться. Эмильенна сидела закрыв глаза, бессильно склонив голову на грудь, руки ее неподвижно и безжизненно лежали на коленях.

Арман озабоченно склонился над ней и приподнял бледное лицо за подбородок. Эмили с трудом открыла глаза.

– Прости меня, – неожиданно прошептал он.

– За что?

– За то, что мучаю тебя. Ты же и дома была едва жива, а тут дорога, волнения, холодная ночь и сырая земля. Да ты измучена до смерти, еле дышишь! Иди сюда, – он неожиданно привлек девушку к себе.

Эмильенна сделала попытку вырваться из его объятий, но была слишком слаба.

– Тихо, девочка, успокойся! Я не сделаю тебе ничего дурного, – он заботливо закутал Эмили в Жюстинину шаль, которая все это время была на девушке, положил ее голову себе на колени, а затем бережно обнял. – Так тебе будет удобнее и теплее. Спи, ангел мой, и ничего не бойся. Я не буду посягать на твою честь… пока. На сегодня с меня хватит и поцелуя.

Глава двадцать пятая.

Эмильенна почти сразу то ли заснула, то ли впала в забытье. Арман же, несмотря на волнение и усталость совершенно не хотел спать. Он был слишком взволнован, и не столько событиями последних часов, сколько гаммой страстей, захлестнувших его. Сжимая девушку в объятиях Ламерти испытывал доселе неведомые чувства, в равной степени похожие и на муку, и на блаженство. Арман ни за что бы не согласился упустить хотя бы мгновение этих необычных для себя переживаний, променяв их на сон.

Дав себе труд разобраться в эмоциях, которые в данный момент вызывала в нем Эмильенна де Ноалье, молодой человек пришел к неутешительному выводу, что он просто сходит с ума по этой девушке. Не любит (этого только не хватало!), а именно сходит с ума. Сейчас, когда ее голова покоилась у него на коленях, Арман разрывался между безумной страстью и щемящей нежностью.

С одной стороны, держать в объятиях создание безупречно прекрасное и страстно желанное – непростое искушение даже для стойких, благородных и добродетельных мужчин, к которым Ламерти себя никоим образом не причислял. Его голова кружилась, когда он вдыхал аромат ее волос и чувствовал, как бьется ее сердце. Арману хотелось прижать ее к себе еще сильнее и осыпать поцелуями лицо, шею и плечи своей обожаемой пленницы.

С другой стороны спящая девушка вызывала в нем трогательное желание заботиться о ней и защищать от всего мира, и, прежде всего, от самого себя. Так сладко сознавать, что столь прекрасное существо, отданное в его безраздельную власть, нуждается в нем. Боясь потревожить тяжелый сон Эмили, Арман то и дело поправлял шаль на ее плечах, брал в руки узкие холодные ладони, чтобы согреть и, почти не касаясь, гладил по девушку по голове .

Страсть и нежность боролись в этой темной мятежной душе, но господствовали не попеременно, а единовременно, чем вызывали хаос мыслей и чувств, впрочем, скорее приятный, нежели тягостный, потому что накал страстей – лучшее средство от скуки, которую Арман де Ламерти почитал своим истинным проклятием и единственным настоящим врагом.

Арман забылся под утро коротким тревожным сном, впрочем, проснулся еще до рассвета. Было холодно, Эмильенну била дрожь и она уже не спала.

– С добрым утром, моя прелесть, – приветствовал ее Арман. Он старался придать тону беззаботность, однако с тревогой вглядывался в лицо своей спутницы. – Как вы себя чувствуете?

– Как ни странно, мне лучше, – ответила девушка. – Только очень холодно, – она поежилась, обхватив руками плечи.

– Солнце взойдет, станет теплее. Но не думаю, что нам стоит сидеть здесь и ждать этого. Вы не возражаете против того, чтобы направиться в деревню? Не в Монси, конечно, а в Суарсон, это за лесом.

– Я не возражаю, – ответила Эмильенна, слегка удивленная тем, что Арман интересуется ее мнением.

– Я имел в виду ваше состояние. Вы можете идти?

– Думаю, что смогу. Надо попробовать, – Эмильенна поднялась, приняв протянутую руку Ламерти. Оказавшись на ногах, она на минуту почувствовала головокружение, пошатнулась, но крепко удерживаемая молодым человеком, устояла.

– Мне придется опереться о вашу руку, – смущенно пробормотала девушка, избегая встречаться с Ламерти взглядом.

– Не имею ничего против, – Арман бережно, но крепко подхватил свою спутницу под руку и молодые люди двинулись в путь.

Они продирались сквозь стволы деревьев и мелкий густорастущий кустарник, но ничего даже отдаленно напоминающего дорогу не наблюдалось. Арман шел уверенно, как будто точно знал направление, Эмильенне же казалось, что они безнадежно заблудились. Однако, в конце концов, тропа все же соизволила появиться к немалому облегчению девушки.

– Я боялась, что мы никогда не выйдем на дорогу, – призналась она. Теперь, когда они выбрались, можно было и поделиться опасениями с Ламерти, не рискуя разозлить его.

– Зря, – совершенно спокойно ответил Арман. – Хотя если бы я знал, что вы жаждете затеряться в лесу в моем обществе, то не спешил бы выходить на проторенную тропу, а дал бы вам поплутать.

– Так вы знаете путь? – пока они шли, цепляясь за колючие ветки и время от времени перебираясь через поваленные стволы, Эмильенне так совсем не казалось.

– Знаю? Еще бы мне его не знать! Я, как-никак, безвылазно провел здесь почти шесть лет, моя милая, а потому знаю этот лес, как свои пять пальцев, так же, впрочем как все окрестности, лежащие на десять миль от Монси в любую сторону.

– Вы так долго жили в Монси? – Эмили была удивлена. – Я думала, что вы скорее созданы для столичной жизни.

– Безусловно, так и есть. Жаль только, что моя матушка не разделяла подобной уверенности, а даже согласись она с этим, ей было бы наплевать. Мадам де Ламерти решила удалиться от света и, естественно, забрала с собой десятилетнего сына, чье мнение на сей счет интересовало ее в последнюю очередь.

– Ваша матушка покинула Париж после смерти вашего отца? – раз уж Арман решил поболтать о семье, то Эмильенна сочла за благо поддержать тему, причем не без интереса.

– О нет! После смерти отца для нее началась поистине блистательная эпоха, полная светских побед и чувственных наслаждений. Я вас не смущаю? – впрочем вопрос был задан явно без цели дождаться ответа. Не дав своей спутнице и рта раскрыть, Арман продолжал. – Моя мать и при жизни отца не отличалась верностью и строгостью нравов, хотя, надо отдать ей должное, приличия соблюдала строго и все свои романы держала в тайне, насколько это вообще возможно в Париже.

– Вы так спокойно об этом говорите?! – Эмильенна уже достаточно знала Ламерти и его систему ценностей, и все же подобные рассуждения не могли не шокировать девушку.

– А что? Какое мне дело до переживаний или даже репутации отца, которого я почти не помню? Он скончался когда мне было года три от роду. Что неудивительно, ибо папенька был много старше матери годами. О чем он думал и чего ожидал, беря в жены красавицу, которая была на тридцать лет его моложе? – Арман пожал плечами. – Матушка была знатного, но совершенно обнищавшего рода и подобный брак стал для нее удачей. А отец был слишком наивен, если полагал, что за золото можно купить любовь юной красавицы. Насколько я знаю эту женщину, мадам де Ламерти даже не пыталась изображать нежные чувства к супругу, выполняя лишь свои обязанности, согласно заключенной сделке. Впрочем, даже здесь она отказывала отцу в том, что было для него чрезвычайно важно. Немолодой и бездетный, папенька жаждал наследника, а получил его в моем лице лишь спустя пятнадцать лет после свадьбы. Лично я полагаю, что почтеннейшая моя матерь не раз и не два была беременна, но рожать не решалась, не будучи уверена, что супруг и весь свет не разглядит в чертах новоявленного младенца сходство с кем-нибудь из ее любовников. Кроме того, ребенок совершенно не входил в ее планы – одна из самых пленительных красавиц Парижа жаждала наслаждаться жизнью, а не прижимать дитя к груди, осыпая его материнскими ласками. Когда же терпение моего почтенного родителя окончательно истощилась и расцвет молодости Агнессы де Ламерти пошел на убыль, она соизволила наконец разродиться законным наследником, то есть мною. После этого она временно остепенилась… года на три, пока отец не покинул этот бренный мир. Ну, а затем… – Арман сделал паузу то ли для усиления эффекта, то ли щадя застенчивость своей спутницы.

– Затем ваша матушка сполна воспользовалась полученной свободой. Так? – Эмильенна поспешила закончить мысль собеседника, дабы быть избавленной от лишних подробностей.

– В принципе, так, – согласился Ламерти. – Маменька, избавившись от мужа и получив в полное распоряжение его капиталы, срывала плоды наслаждений, меняла любовников чаще, чем обновляла гардероб, но внешне была столь надменна, чопорна и безупречна, что никто так и не посмел бросить ей в лицо упрек в безнравственности, – по голосу Армана было сложно было судить, как он сам относится к поведению своей матушки.

– Я не могу понять, вы презираете свою мать или восхищаетесь ею?

– Ни то, ни другое, моя радость. Я всего лишь воздаю ей должное. Маман, как никто, умела брать от жизни все, и при этом не платить ничего. Вот я – беспринципный негодяй, и большинство моих знакомых меня таковым и почитают. При этом я, как правило, не обижаюсь, услышав в лицо мнение о своей персоне. Матушка же поставила себя в обществе так, что внешне почиталась образом безупречности и строгости нравов, хотя ее похождения не для всех были тайной.

– Но как такое возможно? – Эмили на самом деле не могла этого понять.

– Надо полагать, что ее секрет в исключительной надменности и высокомерии. Мать презирала ближних, демонстрируя равным чопорную, холодную вежливость, а низшим – ледяное презрение. А нравственные ценности и стереотипы общества, к которому вы себя причисляете, порой бывают довольно странными и нелогичными. Так отчего-то принято считать, что добродетель имеет право презирать порок. Следовательно человек, неизменно демонстрирующий высокомерие и презрение к ближним, почитается этими самыми ближними весьма достойным и даже добродетельным.

– Вы противоречите сами себе! – горячо возразила девушка. – Будь так, вы бы тоже считались образцом добродетели, ибо уж презрения и высокомерия у вас в избытке. А по вашим же собственным словам, общество не готово объявить вас идеалом порядочности.

– Это так, мой ангел, но я – мужчина. А то, о чем я говорил, относится прежде всего к женщинам. В мужчине высокомерие и гордыня почитаются нормальными, а порой и дурными. Женщины же в силу своей слабости, чаще всего лишены этих черт. И уж если какая из них ставит себя выше всех остальных, то всему свету начинает казаться, что она имеет на это основания. Согласен, что теория довольно абсурдна, но других объяснений непререкаемого авторитета своей родительницы в свете я не нахожу.

– Если так, – задумчиво проговорила Эмильенна. – То зачем же ваша матушка покинула Париж и удалилась в поместье? Или ее все же что не устраивало в сложившемся положении вещей.

– О, ее все устраивало, кроме возраста и увядающей красоты. Пока она могла выбирать себе возлюбленных моложе себя, но при этом готовых на все ради ее благосклонности, маменька была всем довольна, и ни за что бы не покинула столицы, разве что ради смены впечатлений и поиска новых жертв. Но годы брали свое, все-таки ко времени нашего отъезда из Парижа, матери было уже под сорок. Она располнела и подурнела, хоть и тратила массу усилий чтобы выглядеть не менее привлекательной, чем в юности. Однако, поняв, что ее труды уже не приносят желанных плодов, а поклонники и любовники становятся все старше и скучнее, она решила бросить все. Довольствоваться малым было не в характере моей матери, это ее унижало. Агнесса де Ламерти решила оставить Париж до того как ее поражение в борьбе с беспощадным временем станет заметно всему свету. Поэтому мы и оказались в Монси, и мне пришлось торчать тут в тоскливом плену до шестнадцати лет, когда я счел себя достаточно взрослым, чтобы освободиться от материнской опеки и укатить в Париж.

– Значит, вы совсем не ее любили? – во всей этой истории Эмильенну больше всего занимали чувства Армана по отношению к матери.

– Мы же уже пришли к выводу, что я в принципе не способен любить кого бы то ни было. Или вы забыли? А мать мне любить тем более не за что. Да она и не нуждалась в сыновней любви. Дражайшая родительница меня практически не замечала, за что я ей даже благодарен, и кроме того, заточила на шесть лет в деревенской глуши, чем вызвала живейшее мое неодобрение.

– И все-таки вы похожи на нее больше, чем вам самому хочется признать. Вы унаследовали от матери не только красоту.

– Так вы, значит, считаете меня красивым? – молодой человек был явно польщен и не скрывал этого.

– Странно, что вы находите удовольствие к констатации очевидного, – Эмили пожала плечами. – Вы красивы, и сами это отлично знаете. К чему удивляться тому факту, что другие это тоже видят? – девушка была несколько раздосадована тем, как отреагировал Ламерти на ее последнюю фразу. Еще не хватало, чтобы он подумал, что она без ума от его внешности.

– Одно дело – другие, и совсем другое – девушка, которая… ну словом, такая девушка, как вы, – Арман, как ни странно, тоже казался смущенным.

После этого разговор не клеился, и молодые люди некоторое время продолжали путь в молчании, перебрасываясь лишь самыми необходимыми репликами.

Спустя час или около того, лес по обоим сторонам тропинки стал редеть и вскоре путники вышли к обитаемой местности. Суарсон, видневшийся впереди, показался Эмильенне скорее маленьким городком, нежели деревней. Дома были, как правило, в два этажа, а улицы казались довольно широкими и прямыми.

Однако, Арман не спешил оказаться за городскими стенами, скорее подразумеваемыми, чем существующими на самом деле. Вместо этого, он свернул к гостинице, которая располагалась на отшибе, и, судя по всему, не пользовалась у постояльцев большой популярностью, в силу не слишком удобного местоположения и довольно потрепанного вида. Вывеска заведения оповещала путников, что сей сомнительный приют носит гордое название «Королевский стрелок». Возможно, этот самый стрелок некогда даже был изображен чуть ниже надписи, но в настоящее время там располагались лишь мутные, хаотично разбросанные пятна, преимущественно зеленых и коричневых оттенков.

Именно в эту гостиницу и направил свои стопы Арман де Ламерти, увлекая за собой Эмильенну.