Loe raamatut: «Развод. Я (не) отвечу»

Глава 1 Приданое

ГЛАВА 1. Приданое

– Хватит жрать! – ревёт Герман, стуча кулаком по столу.

Чашка с кофе из тончайшего костяного фарфора подпрыгивает и падает на бок. Кофе разливается по розовой скатерти, оставляя коричневое пятно в виде сердца. Какая ирония!

Я вскакиваю из-за стола и бегу наверх.

Ощущения – как будто ударили хлыстом по воспалённой коже.

– Мне не нужны твои целлюлозные ляжки и свисающее брюхо! – орёт он мне вдогонку.

При росте метр семьдесят пять я вешу пятьдесят шесть килограммов, у меня нет не только никакого целлюлита и обвисшего живота, у меня, наверное, нет подкожного жира вообще.

Скоро пляжный сезон, мы собираемся ехать на море, и он таким образом проявляет заботу о моём внешнем виде.

Жена должна соответствовать самым строгим канонам ухоженного тела, чтобы ему не пришлось краснеть и видеть в глазах чувство превосходства его друзей-миллиардеров.

Я всего лишь потянулась за вторым ржаным тостом, размером с банковскую карточку.

– Если ты прибавишь в весе два килограмма, я с тобой разведусь, – сказал он мне в день свадьбы. На первый взгляд это может показаться шуткой, но Герман не шутил, он говорил это на полном серьёзе.

Я стараюсь соответствовать, да, но я человек, со своими желаниями и слабостями, с ошибками и настроением, с воспоминаниями и мечтами.

Но это не считается. Главное, чтобы дом был в идеальном порядке, я безупречно одета и причесана, а вечеринки, куда приглашаются его друзья с жёнами-ядовитыми змеями-подругами остались в памяти, как лучшие светские вечеринки месяца.

Проклятые сборища! Это только кажется, что кейтеринг и прислуга в помощь. На самом деле, эти люди лишь выполняют твои поручения, а как они их выполняют и каков замысел – это полностью на моих плечах. Следить надо в оба.

Сначала я стеснялась и повторяла по сто раз уборщицам и горничным свои просьбы, проявляла снисходительность и старалась понять, что люди устают, а их труд не из лёгких. Но в таких делах, как известно, вежливость принимают за слабость и работают только хуже. Мне пришлось научиться включать стерву и жёстко пресекать разгильдяйство, откровенную халтуру, а иногда и воровство каких-нибудь для меня не значащих мелочей, типа брэндовой заколки для волос или шёлковой косынки, о существовании которой я давно забыла. Но тут дело принципа.

На кону моё собственное спокойствие и благополучие. Нельзя ударить лицом в грязь, ни разу. Вместо благодарности за успешный вечер, к которому просто невозможно придраться, так как я уже навострилась за три года брака, Герман не скажет ничего, это и есть его благодарность. А если он скажет, что я обленилась или того хуже, отупела от безделья, то будет скандал. После скандала он может сесть в машину и уехать с ночёвкой в неизвестном направлении. У него нет сдерживающего фактора – он богат, и преградой для его выходок может быть разве что девяти бальное землетрясение.

Мы не на Западе, у нас нет «старых семейных миллионов», доставшихся по наследству с позапрошлого века, нашему капитализму не более тридцати лет, но об этом никто не хочет вспоминать. А хотят вспоминать то, что мой отец был обыкновенным советским хирургом в обычной московской больнице, пусть и заслуженным, а мать учительницей географии в средней школе.

Несколько лет назад мама попала под трамвай, сильно покалечилась, ей ампутировали ногу выше колена. Отец ввязался в сомнительный бизнес в одной частной клинике, на него повесили смерть какого-то авторитета с серьёзным огнестрельным ранением. Братки отобрали всё, что было, включая квартиру. Но он устроился в другую частную клинику, так как его очень высоко ценили в профессиональных кругах, и сделал множество сложных удачных операций. Одним из пациентов был Герман. После поединка на рапирах в частном клубе. Герман и фехтование – это нечто целое, прямо как Пушкин. Но он не один такой, их таких целый клуб миллиардеров- фехтовальщиков, сражающихся с друг другом настоящим оружием и по-настоящему. То ли у них «средневековые» нерушимые принципы, во что я не верю, как и во всё искусственное, то ли им скучно, и они устраивают себе дуэли-поединки.

– Док, чем я могу вам помочь? – спросил он папу после операции, строя из себя благородного барина. Это просто, когда ничего не стоит.

Я не знаю, что он ему рассказал и как представил свою жизненную ситуацию, но однажды привёл Германа в нашу съёмную квартиру, наверное, показать маму, что она и правда инвалид.

Я открыла дверь. На дворе полыхало жаркое лето. Я стояла в проёме босая, в джинсовых шортах и майке без рукавов, то есть во всей красе. И с распущенными волосами ниже плеч.

Через неделю я сидела с ним в дорогом ресторане и рассуждала об искусстве вообще и об искусстве правильных интерьеров в частности. На моём дипломе дизайнера ещё не высохли чернила от печати к тому моменту. Он был заинтересован и очарован, сказал, что я ему нравлюсь, и он хотел бы продолжить со мной встречаться.

Отец никогда не вмешивался в мою личную жизнь, также, как и мама, но я видела их глаза. Они хотели этого брака. И я согласилась. Многие, очень многие, мечтали оказаться на моём месте, Герман даже не был женат до меня. Вскружить голову молоденькой девчонке симпатичному богачу не сложно. К тому же, у меня и парня-то не было до него, я по натуре скромная и ещё и интроверт.

А Герман не просто симпатичный, он охренительный красавец-самец.

Так что в приданое жених получил мою девственность.

Глава 2 В Большом

ГЛАВА 2. В Большом

Любила ли я Германа? Скорее, да, чем нет. Вопрос только в том, что я понимала в любви в том возрасте. Но даже самую сильную и преданную любовь можно спустить по капле в сливное отверстие, если сверху поставить пресс и каждый день увеличивать давление. Сколько сейчас от неё осталось? Жива ли она? Я стала очень в этом сомневаться.

Через два года он начал грубить, срываться, иногда не приезжать на ночь, сменил главную помощницу, которая была с ним на протяжении последних шести лет, на молодую Маргариту, выпускницу МГИМО.

Я не вмешиваюсь и не бросаюсь с бесполезными комментариями, делаю вид, что Маргарита меня не интересует и внимания моего не достойна. Германа это бесит, но с другой стороны, он ценит мою выдержку. Я не уверена, что они спят. По их негласному кодексу мушкетёров – всё можно только с равными по статусу. Один раз он его уже нарушил, женившись на мне, больше ему не положено. Да и первый брак – это другое, как говорится.

Так что Маргарита пусть вертит задницей и мечтает о бриллиантах. Я не буду особо мешать.

Детей у нас с Германом нет. А это самая главная защита для таких, как я. На Западе бабы стараются поскорее родить пару детей, чтобы можно было спокойно развестись с отцом-миллиардером, забрать ювелирку и получить свои дивиденды на всю оставшуюся жизнь, освободившись от домашней тирании соответствия.

У нас нет детей потому, что Герман бесплоден. Я недавно это узнала, предъявив ему свои анализы «абсолютного здоровья».

– Заведи себе собаку или лошадь. Лошадь лучше, они долго живут. Займись скачками, отвлечёшься. Куплю молоденькую англичанку, выберешь жокея и вперёд.

– Тебе не кажется, что ты откровенно хамишь и лишаешь меня…

Я не успела договорить. Он выплеснул на меня содержимое стакана, из которого пил, испортив мне дорогое платье, хотя, они все дорогие, со словами «неблагодарная свинья из трущоб». И это не первый раз.

– Ещё раз услышу подобное нытьё, Надежда, сделаю так, что сядешь. Ты же не сомневаешься в моих талантах и возможностях, дорогая? Или ты хочешь уйти с полным фаршем и завести себе преданного влюблённого менеджера из прошлой жизни? Ты об этом мечтаешь, а? – ему смешно от этих слов, он уверен, что я никуда не денусь, пока он сам не решит.

– Я нашёл то, что искал, – это были его слова перед тем, как сделать мне предложение. Кто знает, что он имел в виду.

Конечно, он не всегда такой, и приступы ментального насилия, то есть грубости и хамства, не происходят каждый день. Но мне достаточно одного, ну, двух, не более, чтобы пошёл процесс отторжения. И это не зависит от меня.

Тут два пути – терпеть или пытаться подстроиться и с неимоверными усилиями отвоёвывать себе место под солнцем. Характер начинает портиться, слово «искренность» забывается само собой, то есть семантика его резко меняется, а противостояние накаляется. Его надо гасить и постоянно хитрить. А ещё работать над собой – во всех областях.

«Я бы не позволила моему мужу так со мной обращаться», – слышу я в голове слова возмущения от разных женщин со своими наивными представлениями о жизни «богатых».

Дорогие девушки и женщины!

Хочется сказать всем сразу.

Девяносто девять процентов из вас понятия не имеют, о чём это. В нашем мире денег и тщеславия мало кто готов справиться с теми огромными потоками энергии, с которыми вам предстоит столкнуться в браке с миллиардером. Ваш сильный характер не такой уж и сильный, как оказывается. Кого-то очень легко купить, кому-то просто пригрозить, так как возможности несопоставимы. Тут и алчность начинает прорастать, которой раньше, вроде, и не было.

– Это Антон, познакомься, – Герман заходит с высоким спортивным мужиком, на вид лет на пять моложе, чем он сам, – приятель из клуба. Я пригласил его на ужин.

– Рада познакомиться, Надежда!

Смотрю на Антона и какая-то неуловимая мелочь не то, чтобы тревожила, а скорее настораживает. Что в нём такого? Дорого одет, приехал на крутой машине, они эскортом въехали во двор, пышет здоровьем и ухоженностью, манеры, улыбка, всё в норме, но…

– Расскажи, как ты расстался с Гальпериным, старой крысой. Наверное, до сих пор бегает по клетке, ищет выход, – Герман в прекрасном настроении. Гальперин – известный и очень дорогой адвокат, работающий с налоговой. Его имя часто мелькает в разговорах Германа.

Мы в беседке, прилегающей дому. Она вся утопает в пионах, и запах стоит умопомрачительный.

Антон смеётся, видно, что он немного заискивает перед Германом, как и большинство людей, попадающих в наш дом.

После ужина, который получился очень лёгким и весёлым, не говоря уже о том, что новый повар настоящий мастер своего дела. Герман переманил его из крутого московского ресторана полгода назад. Мы опять в беседке. Лето, и не хочется находиться в помещении.

– Надин, – муж иногда называет меня на арабский манер, – Антон согласился быть донором, как тебе?

– Каким донором? Чьим донором? – я не очень понимаю, о чём он.

– Нашего первого ребёнка. Ты же, кажется, сильно тоскуешь по материнству, n'est-ce pas? (не так ли? (пер. с франц.)

Я столбенею на несколько секунд.

– Я подумал, что не против завести себе наследника от женщины, которую люблю.

Верх цинизма.

– Жаль, но сегодня у меня месячные, – встаю и ухожу к себе, не попрощавшись.

Меня всю колотит. Наливаю ванну, кидаю туда саше и погружаюсь в воду. Лепестки роз и чайное дерево. Закрываю глаза. Главное, успокоиться. И никаких таблеток.

Мы как-то сидели в Большом в партере на опере. Несмотря на то, что в такие места мы одевались довольно скромно, если это был обычный спектакль, но всё равно выделялись своим стилем и холёностью. Я ловила на себе мужские взгляды, как и женские.

Зажёгся свет. Я посмотрела вправо наискосок и увидела Диму, папиного любимого, очень талантливого ученика, тоже хирурга, который часто к нам заходил домой до случая с авторитетом. Часто, может быть, из-за меня. У нас с ним ничего не было, я просто чувствовала, что нравлюсь.

Дима сидел с девушкой в красном платье. Он меня не видел, пока мы не встали и не пошли в фойе через проход с его стороны. Постаралась, чтобы мы прошли с правой стороны.

Я не смотрела на него, когда мы проходили мимо, а он смотрел.

Это всё, что я могла себе позволить.

Слышу стук в дверь.

Но я уже успокоилась и готова к бою.

Глава 3 Джейкоб

ГЛАВА 3.

Вылезаю из ванны и иду открывать дверь. На мне халатик из тонкого хлопка, прилипший к телу, потому что я не успела вытереться.

В проёме Герман. Он тут же щиплет меня за сосок.

– Почему ты убежала? – притворяется и играет.

Я убираю его руку.

– Я не готова к встрече с донором. Всё очень неожиданно.

– Он тебе понравился?

– А мне нельзя выбрать? Приведи ещё кого-нибудь, – хлопаю я ресницами, ненавидя каждое слово, которое произношу.

– Нельзя.

– Он уехал?

– Да, но скоро опять приедет.

– Кто он такой?

– Это мой выбор.

– Ясно, – отворачиваюсь, скидываю мокрый халат и вытираюсь полотенцем.

– Красавица, – расстёгивает брюки и быстро от них освобождается, – стой! – подходит сзади, – когда будешь с ним трахаться, представляй, что это я, обещаешь?

– А потом он не предъявит свои права на ребёнка?

– Шутишь?

Герман прижимает меня к себе. Я позволяю ему делать то, что он хочет. Вопросы я задам позже.

ЭКО в нашем случае бессмысленно, инфертильность Германа доказана, но он отказался и от инсеминации. Герман выбрал самый унизительный для меня способ – физический контакт с чужим мужиком. Извращенец. И ведь знает, что он у меня не только первый, но и единственный. Предвкушает мои страдания, сволочь. Как бы не только ему одному страдать от мук бесплодия. «Вот тебе, Надежда, мой ответ. Я делаю всё, что ты просишь», – говорят его наглые глаза.

Не всё можно купить, увы! Герману эта максима очень трудно даётся. Не бог, а человек, как жаль!

Я уже чуть ли не пожалела, что подняла этот вопрос. Хотя, если бы он не хотел наследника, ему было бы пофиг, о чём я там верещу.

Он отказался от инсеминации, потому что не верит ни врачебной тайне, ни врачам вообще.

Так кто такой Антон? Спрашивать тоже ни у кого нельзя, это понятно. Делиться таким тоже. Ни одна душа не должна знать о его инфертильности. Может быть, только мать. Про Зою Фёдоровну лучше часто не вспоминать, то есть вообще не вспоминать без острой нужды. И почему он так уверен в этом Антоне?

Ладно, всему своё время. У всех семейных тайн есть срок годности.

Утром Герман ласков и приветлив. Я пью овощной смузи и ни слова не говорю о вчерашнем госте. Он уезжает в офис.

Вечером мы идём к Морозовым – обычная летние посиделки на восемь-десять человек. Правда, не всегда знаешь, кто будет среди гостей.

По большому счёту мне незачем ездить в спортзал – в доме есть всё необходимое, как и бассейн и джакузи. Любой тренер прилетит быстрее ветра в любой день, а и самый модный хореограф всегда имеется на запас – вдруг я захочу научиться новому танцу или просто потанцевать. Тоже самое касается косметологов, если только речь не идёт о какой-нибудь сложной установке или лазере.

Нахожу у себя малюсенькую папиллому на правом плече и радостно потираю руки – отличный повод прошвырнуться в город, чтобы её удалить лазером, а после салона встретиться с Вероникой, с моей однокурсницей по универу. Подругам, одноклассницам и однокурсницам вход в наш дом, можно сказать, нежелателен, как и приглашать их на наши знаменитые вечеринки я не могу. Гости должны чувствовать себя спокойно и уверенно, а то ещё затешется какая-нибудь блогерша или неописуемая образованная красотка. Зачем искать проблемы там, где их можно свести до минимума.

Я «дружу» с такими, как я, жёнами богачей нашего уровня. С ними разрешается даже ездить в путешествия, так как всё на виду и всё известно, вплоть до брэнда нижнего белья. Это безопасный круг, где нет бесконечных просьб, и никто никуда не пристраивается за твой счёт. Мы дарим друг другу подарочки, кто кого переплюнет, собираемся в двух-трёх любимых ресторанах и обсуждаем нашу сложную жизнь.

На самом деле, я не про это. Просто эта «дружба» – ещё одна обязанность или неотъемлемая составляющая жены такого человека, как мой муж. Я всё должна слушать, о чём разговаривают мои подружки, и запоминать. Каждая занимается примерно тем же самым, то есть свободным сочинительством и приукрашиванием своих идеальных семейств.

Встреча с Вероникой для меня, как глоток воздуха. И я всегда ей помогаю, что в моих силах. Но могу ли я ей довериться? Зачем? Нет, не могу, конечно. Я так просто спросила. Я обречена на одиночество, и рассчитывать в моём случае лучше на саму себя. Поэтому так медленно учусь, наступая на золотые грабли.

– Едем через три дня в отпуск всей командой, – говорит Вероника. У неё двое детей: погодки, Игорёк и Сонечка, ему семь, а дочке шесть, – нам в школу в этому году, надеюсь, что три турецкие недели пойдут на пользу, Сонька часто болела прошлой зимой, я рассказывала.

– А как Санёк? – её муж, Сашка Солнцев, тоже наш однокурсник. Они поженились ещё студентами. Он отличный семьянин и отличный дизайнер. Недавно открыл своё бюро, и всё у них нормально.

– Надоел, как старый вальс, – смеётся, – огоньку бы!

– А он так не думает про тебя?

– Он работает.

– Вы вместе?

– Ну, да. И дома и на работе. Я ему скоро резиновую маску куплю с каким-нибудь артистом голливудским, чтобы на кухне видеть другую рожу.

– Сидит такой двадцати семи летний краш у тебя на кухне, ну, скажем Джейкоб Элорди какой-нибудь, а ты ему: «Джейкоб, жги!»

– Самолёт, Канары, зелёное море! Или нет, лазурный берег, Канны, красное платье в пол, в ушах бриллианты. – мечтает Вероника.

Она знает, что я всегда могу съездить в Канны, что у меня полон гардероб разных платьев в пол, как и бриллиантовых серёг. Ей тоже этого хочется, и она в тайне мне, наверное, завидует.

Я нахожусь в двух миллиметрах от того, чтобы не разрыдаться и не рассказать ей, какую хрень мне приготовил Герман, что я не просто должна переспать с незнакомым мужиком, а может так получиться, что и не один раз, но и зачать от него ребёнка, от которого этот донор должен отказаться. Малыш никогда не будет знать своего настоящего отца, а тот, который будет им называться, ещё неизвестно, будет ли его любить, понравится ли он ему, примет ли он его. Малыш будет тянуться к нему, а Герман может это не почувствовать и ранить открытое детское сердце навсегда.

– Никакие Канны не стоят трёх недель с любимым мужем и такими прекрасными детьми, которые у вас есть, – говорю я Веронике то, что действительно чувствую, но она не ценит мою искренность.

Она не знает цену искренности.

Глава 4 Васильки

ГЛАВА 4.

Я в новом бежевом платье с отделкой из чёрной шёлковой соломки от известного кутюрье, у меня красивая причёска, над ней поработал модный стилист, на мне парфюм, запах которого практически неуловим, если я не двигаюсь, в ушах золотой жемчуг.

Герман часто дарит мне дорогие красивые ювелирные украшения знаменитых мировых брэндов. Только у меня есть стойкое ощущение, что он их дарит себе. Когда я надеваю бриллиантовое колье, оно мне кажется ошейником для собачки редкой породы, которую выгуливают на выставке.

– Ты что такая грустная, Надин? – спрашивает Герман.

В машине тихо играет фортепьянная музыка, я немного отвлекаюсь от мыслей об Антоне-доноре и предстоящей «ярмарке тщеславия». У Морозовых, в дом которых мы едем, готова новая яхта в Италии, и они нас сейчас собирают, как будущих гостей, на предстоящий вояж.

Виктория и Николай Морозовы – одни из основных наших друзей. Оба старше нас лет на десять, но выглядят невероятно молодо. Виктория родила двух сыновей и официально поставила точку на деторождении, так как второго ребёнка еле доносила. У неё жёсткий и холодный нрав, и я даже думаю, что она вообще больше не подпускает мужа в свою спальню, если он очень сильно не попросит и не отблагодарит.

– А что ты ждёшь от музыки Пьяццолла? – спрашиваю, найдя подходящий повод объяснить свой унылый вид.

– Грусть полезна, дорогая, прости. А танго – это двойная грусть.

Ах какая светскость и высота! Двойная грусть потому что я очарована танго. С чего ещё мне грустить, как не от музыки танго? Вцепиться бы в него обеими руками и разодрать в кровь за то, что он придумал с этим своим Антоном. Но я молчу. Приезжать после скандала к Морозовым, где нас ждут ещё несколько пар, считывающих с лиц наше настроение, я не буду, конечно. У нас всё чудесно.

Сад утопает в цветах. Виктория превзошла себя в этом году. Она с ума сходит от цветов и разной декоративной зелени. У входа нас встречает хозяин, мы проходим в дом, и я приветствую своих дорогих подруг и друзей милой улыбкой и лёгкими поцелуями.

– Надежда, ты очаровательна, – здоровается Виктория, – вот умеешь вызвать зависть и создать напряжение, – бросает мне то ли комплимент, то ли упрёк. Она, как всегда, в своём непредсказуемом амплуа женщины-шок.

– Пусть учатся сравнивать в свою пользу, – улыбаюсь в ответ.

– Это Магда, – представляет она мне новую гостью, эффектную брюнетку с красными губами и открытой до вотер-линии немаленькой грудью, явно своей. На правой нарисованная чёрная родинка. Что это ещё за жеманство и намёки? Как в восемнадцатом веке, что ли? Флирт языком мушек? Приколистка какая.

Она красива и своеобразна, с невероятно белой кожей и красивыми руками, которые, конечно, с маникюром цвета венозной крови. Одета дорого и слишком продуманно. Сумочка с замочком из золота. Я знаю эти сумочки.

– Мы очень давно знакомы с Магдой и Виталием, вон её муж, как раз стоит с Германом, – продолжает Виктория.

Смотрю туда, куда она мне показывает. Невысокий лысый толстячок в светлом костюме лет сорока. На мизинце поблёскивает какой-то перстень.

– Они жили последние пять лет за границей.

Как же мне всё равно, откуда притащилась сюда эта парочка. Я еле поддерживаю разговор, мне хочется домой.

Стол накрыт на улице на деревянной площадке под навесом из хмеля, комаров нет, ветра тоже. Еда превосходная, Виктория любит азиатскую кухню, особенно вьетнамскую.

Справа от меня сидит Виталий. Такое чувство, что Виктория нам подсовывает эту парочку для общения .

– Я слышал, вы очень своеобразный дизайнер по интерьерам, – Виталий начинает знакомство.

– Да, наверное. Из десяти человек, только один обычно говорит, что ему нравится то, что я сделала.

– Я точно буду этим десятым. Если позволите посмотреть, – напирает Виталий.

– Не проблема. Мы вам пришлём приглашение, всё зависит только от графика мужа.

– Благодарю, надеюсь, мы познакомимся ближе на море.

– Какой у вас номер каюты? – спрашиваю в шутку.

– Не могу сказать, – он озадачен, – это Магда знает наверняка, мне какая разница?

Официант подносит блюдо со спринг-роллами, кладёт мне несколько штук на чистую тарелку и незаметно передаёт маленькую записку. Пока он обслуживает Виталия, я разворачиваю листик и читаю: «Жду вас у голубой клумбы после ужина. Доброжелатель».

Незаметно открываю сумочку и засовываю записку в маленький карманчик.

Что за доброжелатель? Смотрю на гостей за столом: пять пар. Никого не могу вычислить. Герман в превосходном настроении.

После десерта все встают и разбредаются по саду. Светят фонарики, но ещё достаточно светло. Голубая клумба – это небольшая круглая клумба с садовыми васильками почти в конце сада. Надо ещё найти повод, чтобы отправиться так далеко.

– Надин, ты куда? – слышу я голос Германа.

– Я немного прогуляюсь, не волнуйся, такой хороший вечер.

Он всё время за мной наблюдает, а кажется, что практически не замечает.

Иду по вымощенной дорожке. Вижу наконец клумбу, но рядом никого нет. Кроме мужчины в джинсах, в чёрной майке и в бейсболке, то есть явно не из гостей. Садовник? Но как он мог передать записку? Кто он? Останавливаюсь.

– Не связывайтесь с Глуховским ни при каких обстоятельствах. Всего вам доброго! – говорит мужчина. Низкий, хорошо поставленный голос без никакого акцента. Тот ещё садовник.

– Кто вы? – пытаюсь я спросить хотя бы, кто такой этот Глуховский. Но мужчины нигде нет, он исчез. Не бежать же за ним в кусты. Да ещё и на каблуках по траве.

Разворачиваюсь и иду обратно. Навстречу идёт Виталий с кем-то из гостей. Вот же напасть какая! Прохожу мимо довольно быстро, улыбаясь. Но им нет особо до меня дела, они что-то обсуждают.

– Надя, обыскалась, – говорит Виктория, сейчас запустим офигительный фейерверк, – иди же сюда!

– Я тут, – отвечаю с интересом. Стараюсь.