Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

Глава 3

Внутри дома пованивало марихуаной. Почему в переезде на новое место есть что-то такое, от чего хочется покончить с собой? Наверное, у женщин, чьи коробки помечены ярлычками, такого желания не возникает. Женщин, имеющих мухобойки и убирающих зимнюю одежду на летнее хранение. А у меня были щипцы для завивки ресниц, принадлежавшие моей матери. У меня были старые пожелтевшие лосьоны из уже не существующих магазинов. Моим нераспакованным коробкам предстояло так и стоять нераспакованными. Полными памятных вещиц, полными запахов, в частности, острой вони нафталиновых шариков, которые моя мать клала внутрь своих сумок. В детстве я думала, что эти шарики сделаны из хрусталя.

Мое новое жилье было гигантской сауной – три этажа из чистого дерева. Дом мог бы быть красивым. В каком-то смысле он красивым и был. Но, как и многим запущенным зданиям с потенциалом, здесь нужна была рука мастера. Способность разместить определенные ковры и лампы. Не придавать значения грязи в местах, до которых все равно невозможно добраться. Элис представлялась мне одной из таких людей.

Первый этаж состоял из кухни, гостиной и единственной ванной. В гостиной печь черного цвета была наполнена вместо дров сиреневыми кристаллами. Сторона дома, выходившая на устье каньона, состояла из сплошных окон. На фотографиях, которые прислала мне риэлтор, был виден высоченный фикус и разнокалиберные опаленные жарой пальмы. Но без растений раскаленное добела солнце проявляло деспотичный характер. Оно высвечивало пыль в отверстиях розеток.

Посудомоечной машины в кухне не имелось, и шкафчики были все разномастные. Внутренность ящиков – клейкая и липкая, словно туда пролили мед и пытались стереть его просто водой. Я не смогла бы готовить в такой кухне сложные, чудесные блюда. Исходящие паром мидии или шкворчащую курицу. Это была кухня для сэндвичей с индейкой. Как-то я встречалась с парнем из Ирландии, который готовил школьные бутерброды с лежалыми помидорами и дешевым копченым мясом, лоснившимся от жира и пропитанным нитратами. Приготовив сэндвичи, мой бойфренд так и оставлял индейку на столе до самого утра, и только тогда он ее убирал.

Моя новая кухня напомнила мне этого парня. Принцип «сойдет и так». В первую ночь, когда мы занимались любовью, в квартирке бойфренда над железной дорогой было так жарко, что он обильно потел надо мной. Пот капал с волос, слипшихся в кисточки, на мои лицо и грудь.

Второй этаж предназначался для спальни. К ней надо было подниматься по винтовой лестнице. Места внутри хватило только на кровать. Еще там был маленький сосновый шкаф. Атмосфера наводила на ассоциации с Колорадо. На одну из потолочных балок было заброшено старое ковбойское седло. Я могла представить себе другую жизнь – лыжи «Россиньоль», выстроившиеся вдоль стен.

Я забралась по короткой чердачной лесенке на третий этаж, который в объявлении был назван кабинетом. Там находились самодельный стеллаж, оставшийся от прежнего съемщика, пара старых конвертов от грампластинок, в налипших песчинках и чужих волосах. Ощущение было такое, словно я вошла в парную. К этому времени из моих подмышек уже выкатывались капли и плюхали на пол.

Я села, подвернув под себя тонкий подол. Я почувствовала, как щепки занозистого пола проткнули шелк, и знала, что, стоит мне встать, платью придет конец. Я проехала в нем через всю страну, один раз постирала в Терре-Хоте, а потом еще раз, в Марфе, в раковине отеля Джона Форда. Тем утром я натянула на себя платье еще влажным, и ему пришлось сохнуть прямо на моей коже, под солнцем. Платье принадлежало моей матери. Она столько лет хранила его в безупречном – муха не сидела – состоянии.

По моей коленной чашечке шустро пробежала чешуйница, а потом кто-то заколотил в дверь. Я сбежала вниз и открыла, обнаружив за порогом двух широкоплечих мужчин в черных рубашках и джинсовых шортах. Я всегда думала: если бы мне пришлось трахнуться с одним из присутствующих, чтобы спасти свою жизнь. Если бы меня собирались стереть в порошок. Которого бы я выбрала?

Глядя на этих двоих, я не могла определить, кто из них безопаснее. Тот, с татуировкой на шее, выглядел как человек, который позволит псу сношать свою ногу, пока в один прекрасный день кто-то не увидит, и тогда ему придется застрелить пса.

Мужчины спросили меня, куда заносить вещи. Когда увидели винтовую лестницу, тот, что с татуировкой на шее, издал стон. Первые пару минут я чувствовала себя с ними то богатой старухой, то нянькой. Ни той ни другой мне быть не хотелось.

Второй мужчина, с золотой фиксой на переднем зубе, так часто переводил взгляд с моих глаз на груди, что мне даже показалось, что у него тик. Лифчика на мне не было, так что соски торчали, точно прыщи. Не знаю, откуда взялись эти мысли, но я представила себе, как меня нагибает над неглубокой кухонной раковиной и насилует тот, что с золотым зубом. По моей логике, тогда мне не было бы неудобно попросить его собрать мою мебель из «Икеи».

В процессе разгрузки я сообразила, что мужчины в моей ванной закидываются метом. Они уходили туда один за другим каждые тридцать минут, а на выходе напоминали гоблинов. Даже не знаю, что тебе рассказать про наркотики. Я глотала таблетки, я курила марихуану, и порой случались такие месяцы, когда я в одиночку нюхала кокаин по ночам. Я снюхивала его со старинного ручного зеркальца, принадлежавшего моей матери, через свернутую в трубочку пятисотдолларовую купюру от «Монополии». А потом не спала до трех-четырех часов, выбирая в интернете платья. Но в основном это были таблетки. Я чувствовала себя недостаточно сильной, чтобы идти по жизни, не имея возможности засыпать по команде. Я надеюсь, тебе таблетки принимать не придется. Я мечтаю о том, чтобы ты была гораздо сильнее меня. Однажды на каком-то острове я плавала в зеленой лагуне и сквозь чистоту и прозрачность воды видела свои конечности – как простой факт. Я наблюдала, как фиолетовые, красные и голубые рыбки двигались вокруг моего тела, и долго-долго подгребала руками, держась на плаву. А потом легла на песок и сосредоточилась на солнце, согревавшем мои колени и плечи. Такие моменты я могу пересчитать по пальцам – и двух рук вполне хватит. Моя мечта – пусть у тебя подобных событий будет много, так много, чтобы ты замечала только те, другие, когда ты соскальзываешь в собственный разум и распознаешь в этих ситуациях ловушки, коими они и являются.

В гостиной, пока мужчины затаскивали в дом крупногабаритные вещи, стеная и злясь на тяжесть моей жизни, я вытряхнула своего отца в вазу-лягушку и поставила ее на верхнюю крышку отопительного котла. А мать временно оставила в пакете рядом.

Я обошла дом в поисках всякого интересного. Но холодильник оказался не из тех, в которые так и просятся внушительные пучки салата ромэн. Он был не для кейла и не для листовой свеклы. В лучшем случае туда зашли бы упаковочки с чищеной беби-морковью. В кладовой едва хватило места для пастины и пакетов с консервированным бульоном. В детстве я дружила с девочкой, чьи родители были бедны, как нищие в девятнадцатом веке. В их кладовке стояли ящики с просроченными продуктами, которые приносили прихожанки церкви. Однажды, когда я осталась ночевать у этой подружки, ее мать вскрыла к ужину упаковку готовых макарон с сыром и обнаружила в ней молочного цвета личинок, которые ползали, шурша друг о друга. Женщина поковыряла пасту, сбрасывая личинок в раковину, и включила горячую воду, чтобы расплавить сыр. Потом моя подружка смотрела на меня через стол яркими влажными глазами. Семейство стало произносить молитву, я задрала подбородок и сделала вид, что закрыла глаза, но на самом деле смотрела на свою тарелку, следя, не появится ли там шевеление. Рука подруги в моей ладони была маленькой и теплой. После того вечера мы больше никогда вместе не играли. Наши отношения только начинались и были на такой стадии, когда это еще не ощущалось как травма. Но теперь я думаю о той девочке постоянно. Я думаю о ней каждый раз, когда открываю коробку с пастой.

– Это куда? – спросил тот, что с татуировкой на шее. Грузчики держали двухместный диванчик «Плум» цвета бургунди, бархатное гнездышко без подлокотников, которое подарил мне Вик. Он не раз имел меня на нем. Такова была цель многих подарков.

Я хотела, чтобы грузчики отнесли диван на третий этаж, но они все взмокли. Бисерины пота поблескивали на лбах, как те личинки.

Я встряхнула жирными волосами, распустив «конский хвост», и потерла плечо.

– Вы такие силачи, но, наверное, невозможно будет занести диван на третий этаж?

– Нет ничего невозможного, – сказал тот, что с золотым зубом.

Я улыбнулась и поблагодарила его. Затрепетала ресницами. То есть на самом деле! Потом развернулась и чувственно поплыла к кухне. Я не считала, что в умении пользоваться сексом есть что-то дурное. Знаю, некоторые люди думают по-другому, но не понимаю почему. Моей наставницей была тетка Гося. Она не являлась моей тетей по крови. Гося была второй женой брата моего отца. Австрийка, сногсшибательно красивая: блонд помпадур, черные костюмы от «Дольче и Габбана», перебор с филлерами. Гося муштровала меня в искусстве сексуальных сражений. Учила, что женщины должны задействовать все свои сильные стороны, чтобы одержать победу. Тебя будут обзывать по-всякому, говорила она. Только потому, что сами себя ненавидят.

Когда грузчики проходили мимо меня с диваном, я увидела выцветшее местечко, с которого оттирала сперму Вика. Поначалу меня воротило от этого пятна, но в последнее время оно превратилось в полинялый знак отличия.

– Йоу, а вы в курсе, что там, под вами, живет Уайт-Спейс? – спросил татуированный загривок.

Я сказала, что в курсе.

– Гребаный псих, – буркнул тот, что с золотым зубом. – Что это вообще за притон? Какое-то дерьмо вроде коммуны художников?

– Понятия не имею, – пожала я плечами. Оба они вдруг показались мне уродами. Я выглянула в окно, снова пожалев, что не переехала куда-нибудь, где идет снег, где большие желтые «бобкэты» ревут во вьюжные утра. Я обожала огни фар в метели. Но я приехала в Лос-Анджелес не от нечего делать. Я и так слишком надолго засиделась в Нью-Йорке, в то время как следовало бы попытаться найти Элис. «Большое яблоко» – лживый город, вот что я тебе скажу. Всякий мегаполис обманывает по-своему, но Нью-Йорк побил все рекорды по вранью. Я не рассчитываю, что ты ко мне прислушаешься. Каждый узнает это в собственный час и на собственной шкуре.

Грузчики заметили, что я перестала играть роль. Ух, как они этого не любят. Я всегда боялась разозлить мужчину. Не быть податливой женщиной. Я всегда боялась быть убитой. Чтобы задобрить собственное чувство вины из-за того, что я не продолжила флирт с грузчиками сексом, я дала каждому из них по пятьдесят долларов чаевых. Интересно, этим ребятам приходилось покупать свой метамфетамин или они готовили его в заржавленном трейлере? Я представила себе, как грузчики едят устричные крекеры за стойками угрюмых продуктовых магазинов в Долине.

Бывали в жизни времена, когда я сотню баксов ни в грош не ставила. Но сейчас, когда эти полтинники покинули мою ладонь, лоб вспыхнул жаром. Я ощутила привычный страх. В один из месяцев я каждый вечер ездила на автозаправку и в лотерейном автомате покупала билетики, с которых надо было соскребать защитный слой. Я соскребала его под антимоскитной лампой рядом с насосом для шин. Десятицентовиком, потому что у него были рисочки на ребре. Однажды весенним вечером я выиграла пятьдесят долларов, и меня охватила такая эйфория, что я могла бы баллотироваться в президенты.

Я подумывала о том, чтобы не давать грузчикам чаевые, сказав, что у меня нет при себе наличных, что я пришлю деньги почтой. Размышляла – с неким извращенным облегчением – что, если в ближайшее время все будет складываться совсем ужасно, если я не сумею найти работу, то смогу делать минеты на диване цвета бургунди. Я усажу на него разносчика пиццы и доставщика газовых баллонов, раздвину их гигантские колени и позволю нажимать на мою голову, как на сливную кнопку унитаза.

Глава 4

Я знала, где искать Элис, но не следует лезть к незнакомке, пока не поймешь ее мир. Никому не позволяй иметь над тобой преимущество.

Я подъехала к заведению под названием «Фрогги», выстроенному на самом крутом повороте бульвара Топанга-Каньон. Кэти говорила мне, что именно туда ходят все местные. Это был бар, музыкальная площадка и рыбный магазинчик – все в одном. Декорирован он был как мексиканский ресторан под водой. Там подавали устриц на половинках раковин, паровых моллюсков в сетках, тако с карнитас, тилапию в кокосовой корочке. Я села рядом со сценой, на которой по выходным играла живая музыка. Заказала кесадилью с креветками, просто чтобы передо мой стояла тарелка с едой. И «кровавую Мэри». Это был единственный напиток крепче вина, который мне нравился. Наверное, из-за того, как густота томата сглаживала водку, а возможно, дело в том, что такой коктейль заказывал мой отец. Я обычно съедала сельдерей из его бокала и оливки, фаршированные перцем.

За одним из ближайших столиков сидела пожилая пара со своим тридцатилетним-с-чем-то сыном, который выглядел как больной церебральным параличом. Его волосы были подстрижены коротко, по-военному, и когда мужчина встал, конечности у него болтались, как у марионетки. Отец помог сыну дойти до туалета. Мать, бледная и красивая женщина лет пятидесяти с чем-то, со стеклянными глазами, сидела за столом, пока ее мужчины отсутствовали, и выжимала лимон в кока-колу. «Вот человек, – подумалось мне, который, возможно, меня поймет».

Я смотрела, как немолодая официантка говорит бартендеру:

– Тебе придется взять на себя мои столики. Мне нужно в подсобку. На какое-то время. Кажется, я что-то не то съела.

Официантка бегом бросилась в кухню, ее седой конский хвост мотался из стороны в сторону за спиной. Теперь, глядя в том направлении, я заметила очередного «не того парня», сидевшего у стойки, с грязно-пепельными волосами и светлыми глазами оттенка голубой гортензии. Молодой человек посмотрел на меня в ответ, улыбнулся, потом вдруг расплылся в улыбке еще шире и двинулся в мою сторону.

– Привет, – сказал он. – Я видел, как ты шла к своей машине, там, у дома. Я бы зашел к тебе, но был…

Предложение незнакомец не закончил. Это был один из самых сексапильных мужчин, каких я только видела живьем. Ему даже не нужно было ничего делать – разве что не оказаться жестоким.

– Прошу прощения. Я Ривер. Живу в юрте. А ты, должно быть, Джоан.

– Должно быть, – отозвалась я, мысленно закусив губу.

– Не против, если я присяду?

Молодому человеку было двадцать два, как сказала мне Кэти, которая к тому же назвала его «усладой для глаз». У Ривера были розовые щеки и полная нижняя губа, и я подумала, что усвоила урок. Парень принес с собой свою кружку пива. Манеры Ривера были мягкими, но отличались безразличием – тем душераздирающим безразличием, что так свойственно молодым.

Я сказала, что не против, хотя он начал усаживаться, не дожидаясь ответа. Зазвучали «Лондонские оборотни»^[6]. За головой Ривера на стене висел гигантский серебряно-голубой марлин. Молодой человек спросил, что привело меня в Калифорнию, и я сказала: актерская карьера. Это я говорила каждому, когда хотела, чтобы меня оставили в покое. Логика такая: попытки стать актрисой в сорок без малого годков – стыд-позор вполне достаточный, чтобы не приставали с дальнейшими расспросами.

Риверу нравились японские народные сказки. Он продавал солнечные панели знаменитостям в Каньоне. Компания, где работал молодой человек, принадлежала двум братьям из Санта-Моники, и они обещали ему долю в деле. Ривер водил служебный грузовик по будням, а по выходным у него был велосипед. Если парень встречался с друзьями, то они за ним заезжали. Ребята добирались до Каньона из Западного Голливуда, из центра Лос-Анджелеса или из Калвера и направлялись в Бангалоу, где пили виски у воды. На прошлой неделе Ривер продал целую партию панелей Лизе Боне. Волосы актрисы представляли собой сплошь мелкие косички, а одета она была в одежду из шелка-сырца. Вокруг Лизы мельтешили детишки, чуть ли не сотня, и они держат коз, и дети пьют козье молоко. Ривер его пробовал и решил, что у того травяной привкус.

– Как же ты добираешься домой по ночам из голливудских баров? – спросила я. Кэти говорила мне, что нет таких такси, которые ходили бы из Голливуда до самого Каньона. Или если и были, то драли за это сотни баксов.

– А я обычно и не возвращаюсь, – сказал Ривер. И, конечно, я поняла, что это значило.

Мой новый знакомый был родом из Небраски. Он рассказывал о том, как ходил охотиться на оленей с отцом и продавал мясо местным поставщикам.

– Там, в наших местах, – говорил Ривер, – оленину можно купить на заправочных станциях. Платишь прямо у колонки, и кто-нибудь выйдет к тебе со здоровенным пакетом мяса.

Я представила себе окровавленный пакет и снег, который валит на заправочной станции на сельской дороге. Ривер облокотился на спинку своего барного стула и поставил одну ногу на нижнее кольцо моего. На молодом человеке были очень светлые джинсы, которые не показались мне стильными. Каждый раз, как подумаешь, что повидала уже все разновидности мужчин, встречаешь какую-нибудь новую.

Снова зазвучали «Лондонские оборотни». Должно быть, в системе что-то заело.

– Хорошо, что мне нравится эта песня, – вздохнула я.

Ривер рассмеялся, и по тону его смеха было ясно, что парень ее никогда не слышал. Иногда я мечтала выйти замуж за Уоррена Зевона, трескать с ним наркотики под деревом джошуа и есть карри из картонок в жирных пятнах под дождями Шордича^[7].

– Ты уже познакомилась с Ленни? – спросил Ривер.

– Нет.

– Он тот еще чудак. Пару месяцев назад потерял жену. И до сих пор пипец как из-за этого переживает.

– А как ты думаешь, сколько людям следует скорбеть?

– Мой отец умер полтора года назад. Вот поэтому я сюда и перебрался.

– Мне жаль.

– У отца случился сердечный приступ, когда он кидал лопатой снег. Я приехал домой и нашел папу на подъездной дорожке. В некоторых местах было видно асфальт. Отец почти закончил.

Я жалостливо покачала головой. Искренне. Я очень сопереживала Риверу, но я всегда была более чувствительной, чем следовало бы, когда речь шла о смерти. Подошел бартендер и забрал нашу грязную посуду. Я как раз собиралась попросить повторить, когда Ривер сказал, что ему пора. Чтобы проехать на велосипеде эти две опасные мили вверх, требуется выносливость.

– Могу тебя подвезти, если хочешь.

Парень немного подумал и ответил, что это было бы здорово. В третий раз грянули «Лондонские оборотни». Я сказала Риверу, что, надеюсь, эта песня будет звучать вечно, и тут же осознала, насколько по-дурацки при этом выгляжу.

– Значит, никто не рассказывал тебе, из чего здесь складывается счет за коммунальные услуги, – заметил мой спутник.

Я ответила, что нет. Слово «счет» наполнило меня страхом. Я была в долгах, как в шелках, по всем своим многочисленным кредиткам. Я продала некоторые вещи из тех, что покупал мне Вик, и оплатила переезд через всю страну, грузчиков, два месяца аренды.

– Работает это так: ты, Кевин и Леонард пользуетесь одними и теми же источниками газа, воды и так далее. Я к ним не подключен, так что каждый месяц снимаю показания собственного счетчика. Мое общее потребление киловатт-часов где-то чуть выше двух тысяч ста. Последние показания были две тысячи восемьдесят пять. Итак, за последние двадцать четыре дня я использовал девяносто семь. Общая производительность моих солнечных батарей составляет девятьсот восемьдесят семь. Это означает, что я произвел сто тридцать семь киловатт-часов за последние двадцать четыре дня, и это напрямую вычитается из группового счета. Так что я ответствен за минус сорок киловатт-часов. Я должен ноль долларов, и десять долларов было вычтено из счетов. Понятно?

Я могла только смотреть на Ривера.

– Я экономлю вам денежки, ребята. Я произвожу энергию.

– А мы, остальные, сосем ее, как телята.

Парень рассмеялся.

– Хорошо, что нам нравится эта песня, – сказал он.

Я оставила на столике две двадцатки и вышла вслед за Ривером в теплую, ароматную ночь. У гардероба мы встали за мужчиной лет шестидесяти и женщиной лет двадцати. На женщине было розовое платье-чулок и дешевые туфли. Ладонь мужчины лежала на ее ягодицах. Подушечками пальцев он описывал концентрические круги. Гардеробщику чаевых не дал.

Ривер перевел взгляд с них на меня и улыбнулся. Мало найдется афродизиаков более сильных, чем вид другой парочки.

В машине колени Ривера касались моих. А его рука дотронулась до моей, когда я заезжала на парковку. Что-то в юношеском духе этого парня заставляло меня думать о прекрасном времени до того, как случается что-то ужасное.

– В Каньоне полно потрясающих местечек. Отличные маршруты для пеших прогулок. Я подумываю о том, чтобы завести собаку. Но койоты…

– И змеи? – поддержала я.

Велосипед Ривера болтался сзади в машине. Я ехала медленно, потому что багажник был открыт. Первое, что сделал Ривер, – это опустил стекло до упора и выставил в окно локоть.

– Змеи не так страшны, как койоты. Слушай, будь поосторожнее с Леонардом. В смысле он отличный мужик. Но очень уж эмоционально зависимый.

– Ладно, – сказала я, размышляя о том, как молодые боятся эмоциональной зависимости. Я сосредоточивалась на поворотах, которые меня пугали. Казалось, что машина боком задевает поверхность скал. На мне по-прежнему было то же самое белое платье, но я добавила небольшие штрихи: нанесла на шею и запястья лаймовое масло, а на руку надела мамин тонкий золотой браслет.

Ривер рассказал мне, что отец Леонарда мечтал о чем-то вроде коммуны – в те времена. Банкир маккартистской эпохи. Видела ли я японскую купальню позади жилища Леонарда? Одно время через этот дом струился ровный ручеек загорелых леди, порнозвезд, почитателей Сатаны и вообще всяких любительниц повеселиться. Их большие прыгучие груди плавали по черной поверхности бассейна.

Ривер рассказывал о запуске ракет в Северной Корее. Он говорил об этом так, как молодые мужчины говорят об угрозах, с политической страстью и без всякого страха перед радиоактивной смертью. Ривер был бессмертным, метка бессмертных была мне знакома. Они ели горошек с васаби и вытирались одним и тем же нестираным полотенцем неделями.

– Я практикую стоицизм, – сказал мой спутник.

На подъездной дорожке мы на пару минут задержались в машине. Он говорил о Роттердаме. Мне пришло в голову, что было бы славно заняться сексом, в основном потому, что я думала о том, что Ривер потерял отца, и от этого казался мне милым. Проблема в том, что очень трудно найти человека, который способен прочувствовать твою потерю вместе с тобой. Те же люди, рыдающие в кинотеатрах, и глазом не моргнут, если ты расскажешь им о своей трагедии. Они скажут: соболезную твоей утрате. Словно ты проиграла тысячу долларов на скачках. Словно это можно возместить. Мелочь в масштабах вселенной.

Иногда он целыми днями не выходит из дома, говорил Ривер о Леонарде. Но наблюдает из окна, так что не делай ничего такого, что не должны видеть другие. Типа не развешивай белье в бикини и не загорай топлес.

Я представила, со сколькими девушками переспал Ривер. Наверное, парень видел голых женщин по нескольку раз в неделю. Мне понравилось, как он сказал «топлес» – как будто это так, пустячок. Я пыталась объяснить другим женщинам то ощущение, когда тебя привлекают мужчины, которые не заняты активным поиском секса. Большинство представителей противоположного пола – крабы, ползающие с выставленными клешнями.

Я скосила взгляд в сторону и сделала то, что делала всегда, въезжая в новое тесное жилье. Я представила себе люльку рядом с кроватью. Как безумно и абсурдно она бы выглядела. Как ужасно было бы подниматься и спускаться по лестнице с младенцем. Какую угрозу все представляло бы в этой крысиной норе. Как утомительно было бы пытаться ее обезопасить. Люльку я всегда воображала плетеной и белой, иногда старомодной, из тех, которые покачиваются, стоит только войти в комнату. У меня люльки никогда не было. Я спала между родителями – дольше, чем это диктует здравый смысл. Они передавали друг другу красные «мальборо» через мое крохотное тельце. Я помнила длинную тонкую материнскую руку над собой, которая все тянулась и тянулась к моему невысокому, но мускулистому отцу. Он стряхивал пепел. Пепельница всегда стояла на папиной стороне. «Мими», – окликала его мать, когда сигарета зависала в ожидании над моей головой. «Да, Чичи», – отвечал отец.

Я хотела рассказать Элис все подробности до того, как жизни, какой я ее знала, придет конец. Мне приснилось в ту ночь, что эта женщина – Антихрист, что она будет жестока и попытается причинить мне боль. Какая-то часть меня хотела причинить боль ей. Иногда меня целыми днями снедало желание причинить боль всем.

Я проснулась в поту в три часа ночи. Меня разбудила не жара, а пронзительный дьявольский звук – нечто среднее между плачем младенца и лаем маленькой собачонки. Вой казался таким близким, что я не решилась включить свет. Боясь обнаружить на постели комок серебристого меха.

Я выглянула в окно своей спальни, откуда был виден только один койот, но там находились и другие, невидимые. Тот, которого я разглядела в темноте, стоял на самом высоком холмике, примерно в пяти сотнях футов от меня. Зверь оказался более поджарым, чем я себе представляла. Я смотрела на койота, потом он посмотрел на меня, и тогда этот звук внезапно прекратился. Такая мирная картина. Ветра не было, и ничто вокруг не шевелилось, словно это был не ландшафт, а пейзаж, написанный маслом. Потом животное задрало голову, разомкнуло челюсти и издало вой, подобный скрежету камней, трескающихся в пламени. К нему присоединился хор незримых подпевал.

Я обежала весь дом, захлопывая окна. На травяном пятачке увидела свет, зажегшийся в халупе Леонарда. Изнемогая от жары, содрала с себя платье и впервые заметила кондиционер на стене между первым и вторым этажами. Риелтор сказала мне, что кондиционера в доме нет. Вероятно, он просто не работал, но я подтащила к двери обеденный стол. На стол взгромоздила стул и взобралась на него. Стоя на цыпочках, можно было достать до выключателя. Дважды я чуть не свалилась. Потом дотянулась, щелкнула выключателем, и аппарат заработал с приятным рокотом. Сперва запахло осыпавшейся краской, но вскоре я ощутила прохладный воздух. Я была так счастлива, что заплакала.

Из жестянки для рецептов с узором в ромашку, стоявшей рядом с тостером, я извлекла две 10-миллиграммовые таблетки амбиена^[8]. Раскусила одну пополам. Полторы – таково было мое волшебное число для большинства таблеток. Больше необходимого, но при этом не слишком много.

В своих снах я редко бывала так одинока, как в жизни. Я носила бейсболки, и со мной был ребенок, почти всегда девочка. Во сне мои груди ныли, словно отяжелевшие от молока. Девочка была слишком большой, чтобы питаться моим молоком, но у меня всегда присутствовало ощущение, что я укладываю дочку в постель с собой, притягиваю к груди. Кровать стояла у окошка-бойницы в каком-то греческом или итальянском прибрежном городке. Ребенок был в белом платьице и почти всегда в опасности. В других снах мы радостно ели еду, купленную в закусочной, пока внезапно за нами не останавливалась машина, и я понимала, что кто-то приехал, чтобы забрать у меня дочь. Я просыпалась с назойливой тихой болью: мне не хватало чьего-то смеха. Но было еще и облегчение. Мне не надо ни о ком заботиться. Некого бояться потерять.

В первое утро в Каньоне я проснулась оттого, что кто-то колотил в дверь. Судя по звуку, стучать начали задолго до того, как я это осознала. Однажды так будил меня Вик. Он сказал, что подумал, будто я умерла. Я несколько дней не отвечала на его звонки. Когда я открыла дверь, Вик смутился, но при этом злился. Потом, отослав его и взглянув в зеркало, я поняла почему. У меня под глазами растеклась тушь. Рот казался истерзанным поцелуями. Я ни с кем ничем не занималась накануне ночью, но Вик бы мне не поверил. Ему отчасти хотелось думать, что я с кем-то была.

Бах-бах-бах-бах. Пауза, а потом еще четыре удара.

Из открытого чемодана на полу я вытянула колючий свитер длиной по колено. Открыла дверь и обнаружила за ней старика.

Он явно был зол, но потом моргнул. Опустил взгляд на мои длинные ноги.

– Джоан, – сказал старик.

Я кивнула и прищурилась. Когда я под амбиеном просыпалась слишком рано, внутри всегда рождался дрожащий ужас: с кем я трахалась вчера вечером, что ела?

– Я Леонард.

– Приятно познакомиться.

– Извините, кажется, я вас разбудил.

– Все в порядке?

– Ну… – сказал мой собеседник, протискиваясь в дом без приглашения. Леонард опирался на тросточку. На нем были стариковские кроссовки, бежевые «нью-бэланс». Тростью указал на кондиционер. Этим прибором, сказал Леонард, пользоваться нельзя. Это очень опасно. В нем есть асбест. Он вызывает рак. Кондиционер небезопасен, и фильтр в нем ни разу не менялся. Этот агрегат не одобрен городской службой.

– Ага, – сказала я. – Тогда почему он здесь висит?

– Давно нужно было его снять. Разве вы не видели в договоре аренды упоминания насчет кондиционера?

– Я думала, что все договора пишутся по стандарту.

– Ну да, это стандартный документ, но у всех договоров есть условия.

Леонард сказал это таким тоном, словно я была тупицей.

– Одно условие – насчет кондиционера, – продолжал он. – Другое – насчет животных. Животные женского пола должны быть стерилизованы.

– Из-за койотов, – понимающе кивнула я. Риелтор Кэти объяснила этот момент подробно. Она сказала, что любую тварь в течке койоты порвут в клочки. Дала мне инструкции насчет того, как утилизировать тампоны. Складывать их сразу в три пакетика для собачьего дерьма.

Леонард кивнул. Я поставила стул на стол.

– Что это вы делаете? – нервно спросил хозяин дома, когда я взбиралась на неустойчивую конструкцию. – Не делайте этого, – сказал он, – я попрошу Кевина выключить кондиционер.

– Кевин, наверное, спит. Он всю ночь записывает музыку.

Я проговорила это, балансируя на шаткой спинке. Белья на мне не было, и я ощущала взгляд старика между своими бедрами, словно язык пламени.

Когда я слезла, Леонард пыхтел так, словно сам карабкался по стульям. Какой дешевый мелкий ублюдок, подумала я. У нас общие счета. Вот причина, по которой он не хочет, чтобы я пользовалась кондиционером. А я не могла предложить доплату. В моей жизни случались периоды, когда я покупала что-нибудь в каждом магазине, в который заходила. Я приобретала мебель, большие эдисоновские лампочки для старинных чугунных светильников. Я покупала музейные вакуумные пробки для вина, хотя мне ни разу не случалось не допить бутылку в тот же вечер, когда она была откупорена. Но наступил совсем другой период. Я должна была выключать старые кондиционеры. Я должна была страдать от причуд сломленных стариков.