Loe raamatut: «Последнее, что он сказал мне»

Font:

Laura Dave

The last Thing he told me

* * *

Джошу и Джейкобу, моим чудесным мальчикам, и Рошель, и Эндрю Дейв за все хорошее

(пойдем сказал он ей пойду недалеко ответила она что есть недалеко сказал он туда где ты ответила она)
– э.э. каммингс

Пролог

Оуэн любил подтрунивать надо мной из-за того, что привычку терять всякие мелочи я возвела в разряд искусства. Я теряла все подряд – солнцезащитные очки, ключи, варежки, бейсболки, марки, фотоаппараты, мобильники, бутылки, авторучки, шнурки, носки, лампочки, формочки для льда. В какой-то степени он был прав: я частенько клала вещи не на место, отвлекалась и начисто про них забывала.

На нашем втором свидании я потеряла парковочный талон. На ужин мы приехали каждый на своей машине, о чем Оуэн не преминул пошутить – он подтрунивал над моей самостоятельностью даже в первую брачную ночь. А я шутила над тем, что он устроил мне настоящий допрос, задавая бесконечные вопросы о моем прошлом – о мужчинах, которые бросили меня, о мужчинах, которых бросила я. Оуэн окрестил их «несбывшимися мальчиками», поднял бокал и заметил, что благодарен им за то, что они мне не подошли, ведь теперь со мной в ресторане сидит именно он, а не кто иной.

– Ты меня едва знаешь, – сказала я.

Он улыбнулся.

– Такое чувство, будто мы знакомы целую жизнь.

Отчасти он был прав. Просто уму непостижимо, насколько мы сблизились буквально с первых минут. Мне приятно думать, что я влюбилась без памяти и позабыла обо всем на свете. Разве тут до парковочных талонов!

Мы оставили свои машины на стоянке отеля «Ритц-Карлтон» в центре Сан-Франциско. Парковщик и слушать не захотел, что я провела в ресторане всего пару часов. За утерянный талон полагался штраф.

– Вы могли держать тут машину неделями, – заявил парковщик. – Почем мне знать, вдруг вы пытаетесь меня надуть? Сотня долларов плюс налог, и езжайте куда хотите. Читать умеете?

На табличке значилось: сто долларов плюс налог, и вы свободны.

– Ты уверена, что его нигде нет? – спросил Оуэн с улыбкой, словно это было самое лучшее, что ему удалось узнать обо мне за весь вечер.

Еще как уверена! Я обыскала каждый дюйм своего взятого напрокат «Вольво», потом шикарного спортивного авто Оуэна (хотя я в него даже не садилась) и серого асфальта в гараже, будь он неладен! Талон пропал без следа.

Через неделю после исчезновения Оуэна мне приснился сон. Муж стоял на парковке в том же самом костюме и с той же пленительной улыбкой на губах. Он снял обручальное кольцо и сказал: «Ну вот, Ханна. Теперь ты потеряла и меня».

– Часть 1 –

Терпеть не могу ученых, которые берут доску, ищут самую тонкую часть и сверлят дырки там, где это проще всего.
– Альберт Эйнштейн

Если открываешь дверь незнакомцам…

По телевизору это показывают постоянно. В дверь стучат, открываешь и слышишь новость, которая меняет всю твою жизнь. Как правило, приходит полицейский или пожарный, иногда военный в форме. Но я вижу на пороге вовсе не копа и не федерального агента в брюках с наутюженными стрелками. Дурную весть мне приносит девочка лет двенадцати в футбольной форме.

– Миссис Майклз? – спрашивает она.

Я медлю с ответом, как всегда, когда меня пытаются назвать по фамилии мужа. Я свою не меняла, так и осталась Ханной Холл. За тридцать восемь лет я к ней привыкла и не видела нужды становиться другим человеком. Однако за год с небольшим брака с Оуэном я научилась не поправлять людей, ведь единственное, что они хотят знать, используя такое обращение, – жена я ему или нет.

В данном случае это все, что интересует двенадцатилетку у меня на пороге. Откуда я так точно знаю ее возраст? Большую часть жизни я делила людей на две категории: дети и взрослые, но за последние полтора года изменила свое отношение благодаря дочери моего мужа, Бейли, типичному трудному подростку шестнадцати лет. При первой встрече я ляпнула, что она выглядит гораздо моложе своих лет. Хуже преступления не придумаешь!

Если, конечно, не считать моей попытки сгладить возникшую неловкость шуткой. Я сказала, что сочла бы это за комплимент, в моем-то возрасте! Увы, с тех пор Бейли меня не переваривает, хотя теперь я ученая и остерегаюсь не только шутить, но и приставать с разговорами к подросткам шестнадцати лет.

Итак, вернемся к моей двенадцатилетней подружке в грязных бутсах, которая нетерпеливо переминается с ноги на ногу.

– Мистер Майклз велел вам кое-что передать.

Она протягивает мне желтый листок бумаги в линеечку. На лицевой стороне почерком Оуэна написано: Ханне. Я беру сложенную записку, глядя девочке прямо в глаза.

– Прошу прощения, – говорю я. – Видимо, я что-то упускаю. Ты подружка Бейли?

– Кто такая Бейли?

Утвердительного ответа я и не ждала: между двенадцатью и шестнадцатью пролегает целая пропасть. Ничего не понимаю! Почему Оуэн не позвонил? Почему он прислал эту девочку? Первое, что приходит в голову, – с Бейли что-то случилось, а Оуэн не смог вырваться с работы. Однако Бейли сейчас дома, закрылась в своей комнате, врубив музыку на полную (сегодня это «Красавица: мюзикл о Кэрол Кинг») в знак того, что мне туда хода нет.

– Я не совсем понимаю… Где ты его видела?

– Он пробежал мимо меня по холлу, – отвечает девочка.

Сперва я думаю, что она имеет в виду наш холл – пространство у меня за спиной. Нет, не может быть! Мы живем в так называемом плавучем доме – оборудованном под жилье судне с окнами в пол и потрясающим видом на залив, в Сосалито их сотни четыре – целая община. Тротуаром нам служит пристань, гостиной – холл.

– Ты видела мистера Майклза в школе?

– Ну да, где же еще? Мы с Клэр спешили на тренировку, и он попросил нас отнести записку. Я сказала, что смогу только после занятия, он согласился и дал ваш адрес. – Девочка достает второй клочок бумаги. – И двадцать баксов.

Деньги она не показывает – наверное, боится, что отберу.

– У него что-то с телефоном, и он не смог вам позвонить. Точно не знаю – мы говорили на бегу.

– Значит, у него телефон сломался?

– Откуда мне знать?

И тут звонит ее телефон – точнее, я подумала, что это телефон. Она снимает с пояса какую-то навороченную штуку, похожую на пейджер. Неужели они снова в ходу? Музыкальные шоу Кэрол Кинг, ультрасовременные пейджеры… Неудивительно, что я так раздражаю Бейли: подростки живут в своем мире, о котором мне практически ничего не известно.

Девочка набирает что-то на девайсе, уже выкинув Оуэна и свою двадцатидолларовую миссию из головы. Мне не хочется ее отпускать, ведь я понятия не имею, что происходит. Наверное, это какая-то странная шутка. Может, Оуэну она кажется смешной. Лично мне не смешно, по крайней мере сейчас.

– Ну, пока! – говорит девочка и уходит.

Она направляется к пристани. Над заливом садится солнце, и ранние звезды освещают ее путь.

Я выхожу на пристань, надеясь, что Оуэн (мой милый, глупый Оуэн!) выскочит из-за причала вместе с хихикающей детской футбольной командой и закричит, что это розыгрыш. Увы, никого тут нет.

Я закрываю входную дверь и смотрю на сложенную записку. Вот бы оставить все как есть и не знать, что внутри; просто шутка или ошибка. Мне хочется задержаться в этом мгновении, за миг до катастрофы.

Разворачиваю записку. Послание короткое, всего в одну строчку, и непонятное.

«Защити ее!»

Грин-стрит до того, как она стала Грин-стрит

Я познакомилась с Оуэном чуть больше двух лет назад.

Тогда я еще жила в Нью-Йорке – в трех тысячах миль от Сосалито, городка в Северной Калифорнии, который теперь называю домом. Оуэн с Бейли поселились там более десяти лет назад. Сосалито находится по другую сторону моста Золотые Ворота, на северном берегу бухты Сан-Франциско, и жизнь там совсем иная. Тихий, очаровательный островок спокойствия рядом с шумным мегалополисом. Он разительно отличается и от Манхэттена, где я жила в лофте на Грин-стрит в Сохо – крошечной квартирке с астрономической арендной платой, всегда казавшейся мне неподъемной. Я использовала ее также в качестве мастерской и выставочного зала.

Я занимаюсь резьбой по дереву, этим и зарабатываю на жизнь. Узнав про мой род деятельности, некоторые люди презрительно морщат нос и с содроганием вспоминают школьные уроки труда. Отчасти это так, но в то же время и совсем не так. Мне нравится описывать свою работу как изготовление скульптур, только не из глины, а из дерева.

В профессию я пришла по вполне понятной причине: мой дедушка был превосходным резчиком по дереву, и я с ранних лет наблюдала за его работой. Он был главным человеком в моей жизни, сколько я себя помню, и вырастил меня практически в одиночку.

Моих родителей, Джека и Кэрол (которая просила называть ее исключительно по имени), воспитание детей совершенно не заботило. Их не интересовало почти ничего, кроме карьеры моего отца-фотографа. Вначале дедушке удавалось хоть как-то привлекать к общению со мной маму, а отца я почти не знала – он путешествовал по работе двести восемьдесят дней в году. В свободное от работы время он предпочитал скрываться на семейном ранчо в Севани, штат Теннесси, вместо того чтобы тащиться два часа до Франклина, где жил мой дедушка, и проводить время со мной. Вскоре после моего шестого дня рождения отец бросил маму ради своей ассистентки по имени Гвендолен, которой едва исполнился двадцать один, и мама тоже перестала меня навещать. Она гонялась за отцом до тех пор, пока они не сошлись снова. И тогда уже я осталась у дедушки насовсем.

Впрочем, я вовсе не чувствую себя бедной сироткой. Конечно, неприятно, когда твоя мать убегает в закат, особенно если ты это ничем не заслужила. С другой стороны, оглядываясь на свое прошлое, я понимаю, что мать сделала мне одолжение – ни тебе извинений, ни лишних колебаний. Она ясно дала понять: от меня тут вообще ничего не зависело.

Без нее моя жизнь стала счастливее. Дедушка был добрым и надежным, каждый вечер готовил мне ужин и читал сказки перед сном. И еще разрешал смотреть, как он работает.

Я обожала за ним наблюдать. Он брал огромный кусок дерева и двигал по токарному станку, превращая во что-нибудь волшебное. Если же результат его не устраивал, он придумывал, во что еще это можно переделать.

Пожалуй, в его работе мне больше всего нравилось, как дедушка всплескивал руками и говорил: «Что ж, попробуем сделать иначе», и изыскивал способы сделать то, чего ему хотелось. Наверное, любой психолог, который не даром ест свой хлеб, сказал бы, что это подарило мне надежду: я думала, что дедушка поможет и мне сделать то же самое.

По сути, наоборот, наблюдая за работой дедушки, я поняла, что не все нам поддается. Есть определенные вещи, к которым ты делаешь подходы с самых разных сторон и не надеешься на немедленный результат. Выполняешь свою работу, чего бы тебе это ни стоило.

Я никогда не ожидала преуспеть в токарном мастерстве и не думала, что переключусь на изготовление мебели. Более того, я подозревала, что вряд ли смогу зарабатывать этим на жизнь. Даже дедушка, чтобы нам хватало, регулярно подрабатывал ремонтом. Однако мне повезло уже в начале карьеры: фотографию моего самого эффектного обеденного стола опубликовали в журнале «Архитектурный дайджест», и я смогла занять определенную нишу, прославившись среди жителей центра Нью-Йорка. Как объяснил мне один знакомый дизайнер интерьеров, моим клиентам хотелось тратить кучу денег, декорируя свои дома таким образом, чтобы они производили прямо противоположное впечатление. И с этим мои шедевры в деревенском стиле справлялись как нельзя лучше.

Со временем моя преданная клиентура значительно расширилась, распространившись на другие прибрежные города и курортные городки: Лос-Анджелес, Аспен, Ист-Хэмптон, Парк-Сити, Сан-Франциско.

Так мы с Оуэном и познакомились. Его привел Эйвитт Томпсон, гендиректор технологической компании, в которой работал Оуэн. Эйвитт и его жена, неописуемая красавица по имени Белла, по праву считались моими самыми преданными клиентами.

Белла любила шутить, что она – трофейная жена. Это было бы забавно, если бы она не подпадала под данное определение по многим параметрам: бывшая модель, по возрасту лет на десять моложе взрослых детей Эйвитта, родилась и выросла в Австралии. Мои работы стояли в каждой комнате таун-хауса в Сан-Франциско, где они жили с Эйвиттом, и в недавно построенном загородном доме в Сент-Хелене, маленьком городке в северной оконечности долины Напа, где Белла любила уединяться.

С Эйвиттом я виделась несколько раз, до того как он заявился ко мне в мастерскую вместе с Оуэном. Они прилетели в Нью-Йорк на встречу с инвесторами, и Белла велела им заодно взглянуть на пристенный столик с закругленными краями, который я сделала для их супружеской спальни. Эйвитт понятия не имел, что именно должен выяснить – вроде бы прикинуть, сочетается ли столик с каркасом кровати – каркасом, на котором будет лежать натуральный органический матрас за десять тысяч долларов.

Честно говоря, Эйвитта этот вопрос особо не заботил. Он зашел в мастерскую в строгом синем костюме, с намертво залаченной седеющей шевелюрой, не отрывая от уха телефон. Бегло взглянув на столик, прикрыл динамик рукой.

– Неплохо. Значит, договорились?

Не успела я ответить, как он направился к выходу. Оуэн, напротив, задержался. Мастерская произвела на него неизгладимое впечатление, и он внимательно рассмотрел все мои работы.

Я наблюдала за ним и удивлялась, глядя на странную картину: долговязый загорелый парень с копной светлых волос, в поношенных кедах «Конверс» и модном деловом пиджаке. Такое чувство, словно он свалился прямо с доски для серфинга, напялив на ходу накрахмаленную сорочку и пиджак.

Поймав себя на том, что разглядываю его слишком пристально, я поспешно отвернулась. Оуэн тем временем подошел к предмету моей особой гордости – добротному обеденному столу в деревенском стиле, который я использовала в качестве рабочего. Большую часть столешницы занимали компьютер, газеты и инструменты, и нужно было как следует постараться, чтобы разглядеть сам предмет мебели.

Оуэн обратил внимание и на твердое красное дерево, из которого я выстругала столешницу, и на слегка высветленные уголки, обитые железом. Был ли он первым посетителем, заметившим стол? Конечно, нет. Но он первым склонился, как частенько делала я, и провел пальцами по острым полосам металла.

– Ай!

– Знали бы вы, как приятно наткнуться на него посреди ночи, – заметила я.

Оуэн встал и напоследок любовно похлопал по столешнице. Затем направился ко мне и подошел так близко, что я даже опешила от его прыткости. Наверное, мне следовало смутиться – я стояла перед ним в майке без рукавов и заляпанных краской джинсах, волосы собраны в небрежный пучок, из которого выбились немытые локоны. Впрочем, под его взглядом я ощутила и нечто иное.

– Итак, – начал он, – какова ваша цена?

– Вообще-то образец выставочный и не продается, – ответила я.

– Потому что он травмоопасен?

– Именно.

И тогда Оуэн улыбнулся. При виде этой улыбки мне вспомнились все дурацкие поп-песни. Дело не в том, что она озарила его лицо, затронула мои душевные струны или заставила сердце выпрыгнуть из груди – ничего подобного! Просто здесь, на Грин-стрит в центре Манхэттена, я редко встречала такую улыбку – щедрую, детскую, добрую. Да что там, таких на Манхэттене вообще не бывает!

– Значит, продажа стола не обсуждается?

– Увы, нет. Впрочем, я могу предложить вам что-нибудь еще.

– Как насчет мастер-класса? Вы могли бы показать мне, как сделать такой самому, разве что с чуть более мягкими углами… Я подпишу отказ от претензий. Любые травмы – на мой страх и риск.

Я изрядно смутилась. У меня возникло чувство, что мы говорим вовсе не о столе. Более того, я была в этом совершенно уверена – насколько может быть уверена женщина, которая целых два года готовилась выйти замуж за мужчину, а потом поняла, что он ей не подходит. Причем за две недели до свадьбы!

– Послушайте, Итан… – начала я.

– Оуэн, – поправил он.

– Оуэн, очень мило, что вы спросили, – продолжила я, – однако у меня есть правило: с клиентами – только деловые отношения.

– Значит, повезло, что ваши изделия мне не по карману!

Впрочем, это его немного остудило. Он пожал плечами, словно говоря «в другой раз», и направился к двери, где по тротуару нетерпеливо расхаживал Эйвитт, все еще разговаривая по телефону.

Он почти ушел, и вдруг я поняла: мне нужно во что бы то ни стало его остановить, сказать, что я имела в виду совсем другое!

Не стану утверждать, что это была любовь с первого взгляда.

Просто мне захотелось его задержать ненадолго и растянуть удовольствие, увидев еще раз широкую, добрую улыбку.

– Погодите! – окликнула я, судорожно оглядывая мастерскую в поисках подходящего предлога, и протянула ему кусок ткани, принадлежавший другой клиентке. – Передайте это Белле.

Так себе идея! Как сказал бы мой бывший жених, это совершенно на меня не похоже – обычно я сторонилась людей, а не тянулась к ним.

– Непременно, – кивнул Оуэн, избегая смотреть мне в глаза. – Кстати, у меня тоже есть правило: никаких свиданий. Я – отец-одиночка и иду в комплекте. – Он помолчал. – Кстати, моя дочь – заядлая театралка, и я серьезно упаду в ее глазах, если не схожу на какой-нибудь спектакль, будучи в Нью-Йорке.

Он кивнул в сторону Эйвитта, орущего в телефон.

– Эйвитт не любитель пьес, как ни странно…

– Да уж.

– Ну, что скажете? Хотите со мной? – Оуэн не стал подходить ближе, лишь поднял взгляд и посмотрел мне прямо в глаза. – Не будем считать это свиданием, – предложил он. – Разовая акция, так сказать. Только ужин и спектакль. Приятно познакомиться, и пока.

– Из-за наших правил? – уточнила я.

Улыбка вернулась – открытая и щедрая.

– Да, – ответил он, – из-за них.

– Чем это так пахнет?

Из воспоминаний меня выдергивает Бейли, стоящая в дверях кухни. Она надела поверх толстого свитера плечевую сумку, пряди лиловых волос застряли под ремнем.

Я улыбаюсь ей, прижимая телефон к подбородку. Никак не могу дозвониться до Оуэна – у него постоянно включается автоответчик.

– Прости, я тебя не заметила, – говорю я.

Она молчит, сжав губы. Я убираю телефон, не обращая внимания на угрюмый вид девочки. Ее не портят даже эти гримасы. Бейли красива той красотой, которая приковывает к себе все взгляды. Сходства с Оуэном почти нет – ее лиловые волосы от природы каштанового цвета, глаза темные, пронзительный взгляд буквально затягивает. Оуэн говорит, что она пошла в дедушку (отца матери), поэтому ее и назвали в честь него. Девочка по имени Бейли.

– Где папа? – спрашивает она. – Он обещал отвезти меня на тренировку.

Я напрягаюсь, вспомнив о записке в кармане. «Защити ее!»

– Наверное, уже едет. Начнем ужинать без него.

– Что так пахнет? – Бейли морщит нос, давая понять, что запах ей неприятен.

– Паста лингвини, которую ты заказывала в «Поджио».

Она смотрит на меня с таким видом, словно «Поджио» – не ее любимый ресторан по соседству, словно мы не ужинали там пару недель назад, отмечая ее шестнадцатилетие. Бейли заказала их фирменное блюдо – домашнюю пасту из нескольких видов злаков в коричневом масляном соусе. Оуэн дал ей попробовать немного «Мальбека» из своего бокала. Я-то думала, что ей полюбилась паста, а Бейли, видимо, просто понравилось пить вино с отцом.

Я накладываю на тарелку большую порцию и ставлю на кухонный островок.

– Попробуй.

Бейли смотрит на меня, размышляя, затевать ли ссору – стоит ли расстраивать отца, если я настучу ему про отказ от ужина. Решив не связываться, она прячет раздражение и устраивается на барном табурете.

– Ладно, – говорит она, – попробую.

Бейли почти пытается наладить со мной отношения, в том-то и беда. Она вовсе не плохой ребенок и не угроза моему браку. Она – хорошая девочка, попавшая в ненавистную ей ситуацию. И эта ситуация возникла из-за меня.

Причины, по которым девочка-подросток испытывает отвращение к новой жене своего отца, вполне очевидны, особенно в случае с Бейли, привыкшей не делить его ни с кем и видеть в нем и лучшего друга, и самого большого своего обожателя. Впрочем, у Бейли есть и другие причины меня не любить. Дело тут не только в том, что я неправильно определила ее возраст при нашем знакомстве. Все началось вскоре после моего переезда в Сосалито. Я должна была забрать Бейли после школы, и вдруг мне позвонил клиент, и я опоздала на пять минут. Не на десять – всего на пять. Впрочем, с тем же успехом я могла бы явиться и на час позже. Когда я подъехала к дому ее подруги, часы показывали семнадцать ноль пять, но это уже не имело значения… Бейли – девочка пунктуальная. Оуэн скажет вам, что это качество у нас семейное. И его жена, и дочь способны оценить человека всего за пять минут. Больше и не нужно. В те пять минут, пока я разговаривала по телефону, ответив на неурочный звонок, Бейли и приняла окончательное решение насчет меня.

Бейли накручивает пасту на вилку и пристально разглядывает.

– В «Поджио» была не такая.

– Ну что ты, паста та же самая! Я убедила шеф-повара поделиться рецептом. Он даже отправил меня на фермерский рынок в Ферри-билдинг за чесночным хлебом, с которым ее подают.

– Ты съездила в Сан-Франциско за буханкой хлеба?!

Возможно, я слишком стараюсь ей угодить, не отрицаю.

Бейли наклоняется и сует вилку в рот. Я закусываю губу, предвкушая ее невольное одобрение. И тут она начинает давиться и тянет руку к стакану воды.

– Что ты туда положила? – спрашивает Бейли. – По вкусу как… угли.

– Но я же сама пробовала! Паста получилась превосходная.

Я пробую еще раз и понимаю, что Бейли права. Пока я размышляла о визите девочки-футболистки и содержании записки Оуэна, масляный соус безнадежно подгорел. Он стал горький и по вкусу теперь напоминает головешки из костра.

– В любом случае мне пора, – заявляет Бейли. – Иначе Сью уедет.

Бейли встает, и я представляю, как сзади стоит Оуэн и шепчет мне на ухо: «Подожди». Он всегда это говорит, если Бейли относится ко мне с пренебрежением. Подожди. Он имеет в виду, что когда-нибудь она ко мне придет. Но через два с половиной года она уедет учиться в колледж. Мое время кончается – я могу не успеть с ней сблизиться.

А я об этом просто мечтаю! Я хочу, чтобы у нас были хорошие отношения, и дело не только в Оуэне. Тут все гораздо сложнее. Хотя Бейли дичится, меня к ней тянет. Отчасти тому причиной потеря матери. Пусть моя мать и не умерла, а просто ушла из моей жизни, это наложило на нас сходный отпечаток. Такое чувство, словно ты попал в незнакомый мир и пытаешься понять, как выжить в нем без самого важного для тебя человека.

– Пойду к Сью.

Сью, подруга Бейли, тоже в команде. Она живет неподалеку, там Бейли опасность точно не грозит.

Так ли это? «Защити ее!»

– Давай я тебя отвезу, – предлагаю я.

– Нет. – Бейли заправляет лиловые пряди за уши и чуть сбавляет тон. – Спасибо, не стоит. Сью все равно на тренировку…

– Если твой папа не вернется, за тобой заеду я. В общем, кто-нибудь из нас тебя встретит.

Бейли сверлит меня взглядом.

– Почему это он не вернется?

– Вернется, я уверена. Я имела в виду… Если за тобой приеду я, то дам тебе порулить.

Бейли только что получила ученические права. Теперь ей нужно целый год водить машину в сопровождении взрослого. Оуэн не любит, когда она ездит по ночам, поэтому я спешу воспользоваться случаем.

– Конечно, – говорит Бейли. – Спасибо!

Она идет к двери, стремясь поскорее закончить разговор и вырваться на воздух Сосалито. Ради этого она скажет что угодно.

– Значит, увидимся через пару часов?

– Пока!

Входная дверь хлопает, и я остаюсь в опустевшей кухне с запиской Оуэна и подгоревшей пастой, которой с лихвой хватило бы на семью из десяти человек.