Loe raamatut: «Десять из десяти»

Десять из десяти

Ночь черной рясой ложилась на сонный город, заставляя поежиться даже при взгляде в окно. Я знаю, кто сейчас начинает охоту.

Снова и снова на развилке я выбираю поворот с указателем «саморазрушение». Раньше меня бы это волновало – было чувство собственного достоинства, амбиции. Сейчас плевать: хотите – вытирайте об меня ноги, не жалко. Могу подползти ближе, чтобы вам не вставать. Моя жизнь – хлам. Я не решаюсь на изменения, не увольняюсь с должности уборщицы в больнице, не ищу нормального парня – я выкуриваю три сигареты в день, выжигаю руки порошком, драя полы, и каждый, мать его, раз, открываю дверь Вадику.

– Я спросил у консьержа, где живет самая красивая девушка на земле, но ошибся и зашел к тебе.

Кончики пальцев печет возмущение, но я пожимаю плечами, впуская мужчину внутрь.

– Курочка, ты что, не рада нас видеть?

Вадик замечает мое безразличие – смотрит колко, держит одним только взглядом за горло.

Я поднимаю глаза на мужчину, тяжело вздыхаю. Не знаю, почему до сих пор терплю его.

Вру, знаю.

Потому что, как любая баба, думаю, что смогу его спасти. Вернуть к прежней жизни, несмотря на разрушающие сознания вещи, которые он со мной, с нами творил. И вроде как, Вадик-то, сам и не против. Проблема лишь в том, что я не знаю, когда со мной разговаривает именно он.

У Вадима Валеева низкий, бархатный голос, прокуренные пальцы и репутация опасного парня тянется из глубокого прошлого. Он сломанный, неправильный, только теперь сеансом у психолога не обойдешься – полгода назад Вадик вышел на новый уровень.

– Ты, сука, не рада, я спрашиваю?

Вадик не любит, когда ему не отвечают – тогда слово берет Карлос. Безобразная пасть с длинными, белыми клыками проглатывает человеческую голову и кровожадно улыбается. Тело мужчины поглощает темная, густая дымка, превращая моего парня в настоящее демоническое существо, царапающего острыми волчьими ушами потолок. Ладони покрываются сизыми волдырями, пальцы вытягиваются в полуметровые палочки-тростинки с острыми когтями, а ноги у ступней усыхают, трансформируясь в нечто, похожее на деформированные копыта. Грузный, большой корпус держится разве что на святом духе.

Он наклоняется ко мне: белые глазницы без зрачков должны внушать страх и трепет, но на меня это уже не действует. Насмотрелась достаточно – Карлос услужливо показал самое страшное.

Валеев – дикий. Валеев – грубый. Я – сломанная. Это видно невооруженным взглядом. У меня нутро в стеклянную крошку и показушное грубое превосходство щитом ото всех проблем. Я скалюсь, хмурюсь, откровенно прожигаю взглядом, и это именно то, что Карлосу не нравится.

Он рычит, хватает меня трубчатыми пальцами за предплечье, швыряет в стену. Больно, признаю – это он умеет. Несколько секунд сложно дышать, грудину сдавливают тисками. Колет в правом боку – надеюсь, что нет перелома ребер и пневмоторакса. Хотя, кому я вру – я уже ни на что не надеюсь.

Карлос подходит ближе, возвышается надо мной скалой, но мне не хочется бежать или сопротивляться – я устала.

– Доигралась, курочка.

Его голос отдаленно напоминает шум на стройке – сложно разобрать слова, сказанные хриплым басом, но я уже поднатаскалась.

Карлос цапает меня лапой поперек туловища и тащит в сторону спальни – я не имею ни малейшего понятия, почему он продолжает иметь меня по понедельникам, средам и пятницам строго после обеда. В Вадика я была влюблена, к Карлосу испытываю первородную ненависть. В данном уравнении минус на плюс дал безразличие.

Как только меня бросают на кровать, Вадик принимает человеческий облик: в этот момент я снова теряюсь. Диссонанс привычного первобытного ужаса и родного лица заставляет с каждым разом все больше терять рассудок. Потому что на контрасте я начинаю к ним привыкать. В легких воздух плавится, крошит гортань, позвоночник трется о свинцовые внутренности. Вадик кусает меня в ключицу и медленно, наслаждаясь моим прерывистым от паники дыханием, задирает ткань платья выше, ведя пальцами по сухому белью.