Loe raamatut: «Ищу повод жить (сборник)»

Любовь Звягинцева

Font:

* * *

Рассказы

Что за деревня без Ивана…

Посвящается брату

Из разговора у колодца:
– Скучно было бы в деревне без Ивана!
– Ох, и не говори, соседка!

Дело «Труба»

– Тёть Насть, дай трубу, – заявляет с порога сама невинность с кристально чистыми глазёнками.

– Пёс тя не видал-та, Ваньша! Зачем тебе труба? – проговаривает тётя Настя, вылезая головной частью тела из печки с чугунком дымящейся картошки.

– Мать велела… – неуверенно говорит Иван, чем настораживает тётю Настю.

(По дороге шестилетний мальчуган забыл, зачем его послали к соседке, но, будучи ребёнком исполнительным, твёрдо решил выполнить поручение, для чего пустил в ход свои логические способности и богатую фантазию.)

– Наша-то труба сломалась… самовар поджечь нечем, – с тихим вздохом, но уже твёрдо поясняет честный Иван, рассеивая тем самым сомнения тёти Насти.

Вздохнув, та наклоняется, с трудом лезет за печку в тёмный угол и долго, наощупь, гремит невидимыми предметами. Не найдя искомую вещь, встаёт на колени и почти лёжа проникает в узкое пространство между стеной и печкой. Наконец, выдёргивает что-то и с облегчением начинает вылезать.

Приподнимаясь, она наступает на хвост кошки, лакающей молоко из блюдца. Та с истошным воплем, от которого тётя Настя вздрагивает и снова оказывается на коленях, вспрыгивает на лавку и… обжигается об чугунок с картошкой. Обезумев от боли и обиды, кошка, увлекая за собой чугунок, с налёта плюхается в помойное ведро (а что такое деревенское помойное ведро… лучше не вдаваться в подробности).

Ведро опрокидывается, и его содержимое разливается по кухонному чулану, расточая благовония.

Обезумевшая не меньше кошки тётя Настя, стоя на коленях в помойной луже, одной рукой протягивает невозмутимому Ивану трубу, а другой рукой пытается (вероятно, от досады) дотянуться до его уха. Увернувшись, Иван спас ухо и при этом ловко завладел трубой.

Оценив ситуацию в чулане и расположение утвари в сложившейся обстановке, Иван тихо и невинно сказал:

– Ой, тёть Насть, я совсем забыл… Мать решето велела…

Охнув, тётя Настя села на валяющееся помойное ведро, соскользнула с него, ушибла ягодицу и, в высшей степени обозлённая, протянула руку, чтобы схватить бесёнка (то есть ребёнка) за шкирку. Но деревенская этика не позволяла оставить соседку (то есть нашу мать) без решета.

С великим трудом тётя Настя приподнялась, с грохотом сбив кучу ухватов, зацепившихся за верёвочку фартука. Кочерга стукнула её по уху. И теперь, уже совершенно оглушённая, тётя Настя дрожащей рукой сняла с гвоздя решето и, собрав все свои силы, запустила в невозмутимого Ивана.

Кошка, к тому времени забравшаяся в безопасное место на верхнюю полку, уже успокоилась. Она с любопытством проследила за траекторией полёта решета и, попытавшись поиграть с ним лапкой, нечаянно спихнула с полки мешочек с мукой.

Поймав решето правой рукой (в левой была уже труба), Иван не отступил.

…Обсыпанная мукой тётя Настя, стоя на коленях в помойной луже с плавающей в ней свежесваренной картошкой, обречённо молчала.

Наступила зловещая тишина.

Увидев муку на голове тёти Насти, сообразительный Иван хитро блеснул глазёнками:

– Тёть Насть, я вспомнил… Мать ведь муки просила.

Тётя Настя тихонечко завыла…

В эту минуту в избу вошёл Николай, взрослый сын тёти Насти. При виде столь ужасающей картины он потерял дар речи, вопрошающе мыча в сторону матери.

Ситуацию выправил сообразительный Иван.

Аккуратно положив решето и чёрную, в саже, самоварную трубу на стол, прямо на сверкающую белизной скатерть (надо заметить, тётя Настя была необыкновенной чистюлей), Иван поднял правдивые глазёнки на Николая и тихо сказал:

– Да тут тёть Настя спички ищет… Мать просила взаймы…

Николай вытащил из кармана коробок и протянул его Ивану.

Уходя, краем глаза Иван увидел, как кошка спрыгнула с полки на спину тёти Насти и окончательно её «успокоила».

Тоже «окончательно успокоенный», Иван пошёл домой.

– Ма, а у тёть Насти не было соли, – с порога заявил счастливый Иван, вспомнив, за чем его посылали, – пойду к тёть Лизе.

«Пропащее» дело

Мать готовила обед, а Иван с котом Васькой путались у неё под ногами, пытаясь что-нибудь стянуть. Разозлившись, мать дала им по подзатыльнику, схватила за шкирки и выбросила за дверь.

«Обиженные» уселись на крыльце.

– Вот уйду! И не приду! – грозно сказал шестилетний Иван.

– Мяу! – одобрил Васька, облизав лапу, которую он всё-таки успел запустить в сметану. (Васька всегда был расторопнее Ивана.)

Ваня твёрдо решил исчезнуть. Но куда? В картофельных грядках его уже находили, в ближайшем лесочке тоже.

– Всё не то… – рассуждал Иван, перебирая варианты.

«Чулан!» – вдруг осенило его.

В чулане на полу валялась груда грязного белья. Ваня зарылся в эту кучу, и его почти сразу потянуло в сон (он любил не только поесть, но и поспать).

Но… в нос ударил неприятный запах.

«Саняткины штаны какашками воняют!» – рассердился Иван на брата, но, приглядевшись в темноте, признал свои родные заплатки и успокоился.

Спустя минуту он крепко спал, уткнувшись носом в собственные штаны.

А через час вся деревня была поднята по тревоге. Пропал Иван!

– В картошке, небось, спит! – смеясь, не верили некоторые. – Сколько можно «пропадать»!

– Проверяли… Нет его там…

За два часа в деревне было обшарено всё. И… народ устремился к пруду, довольно большому и глубокому.

Даже из соседних деревень сбежались пацаны, обрадовавшись возможности вволю понырять.

И началось…

Со дна извлекли: груду валенок (вероятно, попавших в пруд через прорубь во время катания); чугунки и кастрюли, ложки и вилки, двухведёрный самовар (женщины любили мыть посуду в пруду, используя песочек, как моющее средство); женские панталоны, посеревшие от долгого пребывания в воде; детское бельё; две телогрейки; абажур; плюшевое пальто, которое с перепугу приняли за выдру; «голанку» (в переводе с местного диалекта комбинацию – от слова «голая») и т. д., и т. п.

Всё аккуратно складывалось на берегу. Тут же появившийся активист из сельсовета взялся за строгий учёт извлечённого.

Председатель колхоза, довольный и счастливый, мысленно потирал руки и ликовал.

«Пруд очищен, – думал он и уже ставил „галочку“ в отчёте, – да ещё и бесплатно!»

Под вопли и гиканье «чистильщики» выкатили из пруда телегу, пропавшую три года назад, за которую у скотника Митрича до сих пор вычитали из зарплаты. (Почему у Митрича – никто не знал, как не знал и сам Митрич.) Он на радостях хлебнул «из кармана» и под ликование толпы кричал:

– Моя телега! Моя!

– Почему твоя? – возмутился активист из сельсовета, взяв телегу «на карандаш». – Колхозная!

– Я ж за неё три года платил! – ударил себя в грудь Митрич.

– А… – махнул на него блокнотом активист и побежал на очередной рёв: что-то нашли ещё более значительное.

Это была десятилитровая бутыль с самогоном, хорошо закупоренная и привязанная к кустам верёвкой.

– Ого! Чем не холодильник! В тенёчке, в кустах… – восхищались мужики.

– Кто это у нас такой умелец? – удивлялись бабы.

– Чья это «захоронка»? – осведомлялся активист.

– Я! Я это! Моё! Моё! – громко кричал, подбегая к пруду, дед Ефим, переживая за свою частную собственность.

За ним мелко трусила разгневанная бабка Апрося:

– Ага, старый! Так вот где ты прикладываешься! Разнижу! (В переводе с местного диалекта «разберу на части»; противоположное значение слову «нанизать»).

Председатель громко кашлянул и сказал:

– В пруду мальчика нет.

«Хоть бы колодец догадались обшарить, тоже давно нечищенный», – подумал он.

– В колодце надо искать! – крикнул активист из сельсовета, «прочитав» мысли председателя, и все ринулись к колодцу.

Вода в колодце была настолько далеко, что казалась сверху крохотным квадратиком. К тому же это была, как все говорили, «не вода, а жидкий лёд» (скулы сводило от холода).

Смельчаков лезть в колодец не оказалось.

– Сергей! Позовите Сергея! – кричала мать, имея в виду самого крепкого и сильного парня в деревне.

При слове «Сергей» красивая девка Полинка вздрогнула: она была давно тайно влюблена в него.

– Полинка! Сбегай за ним! – попросила мать, случайно наткнувшись на её реакцию.

Через некоторое время Сергея обвязали верёвкой и стали медленно опускать в колодец. Около сруба встал на посту Митрич с конфискованной из пруда бутылью самогона.

– Для профилактики… когда вылезет, – пояснил он.

Рядом пристроился дед Ефим:

– Не забудь вернуть!

– Разнижу! – предупредила бабка Апрося, оказавшаяся тут же.

Проснувшись, Ваня поразился тишине. На кухне он обнаружил остывший обед. Вспомнив, что голоден, он крепко поел, выпил стакан молока и вышел на крыльцо.

Около колодца была толпа народа. «Опять бабка Варвара ведро утопила», – подумал Ваня.

Он был удивлён: вся деревня вытаскивает одно ведро.

Да… уж если деревня чем-то увлекалась, то «уходила» в это увлечение настолько, что забывала о предмете увлечения.

Протиснувшись на четвереньках под ногами стоящих вокруг колодца, Иван встал рядом с матерью.

– Ну! Сергей! – кричала мать в колодец.

– Чего-то зацепил… – донеслось из глубины.

Через минуту на крючке подняли ведро.

– Моё! – вскрикнула бабка Варвара.

Ваня услужливо пододвинул ведёрко в сторону обрадованной бабушки.

– Спасибо, Ванюша, – поблагодарила та и погладила его по головке.

– Губы вытри! – приказала мать Ивану. – Весь в крошках.

Все снова устремили взгляды вниз. А из колодца на крючке поднимали шикарный ажурный бюстгальтер.

– Ой! Мой! – пискнула Полинка и смутилась.

– Га! Га! Га! – загоготали мужики.

«Как он туда попал? – подумал Иван. – Ведь бельё моют на пруду». Но потом сообразил, что кто-то схулиганил, снял с верёвочки и… в колодец.

Очистив колодец от утопленных вёдер, палок, банок и прочего хлама, Сергей поднимался наверх. Председатель и активист из сельсовета, удовлетворённые работой, поспешили в правление, чтобы отметить это событие… в отчётах, конечно.

И вот уже пальцы Сергея коснулись края сруба, и тут… его глаза встретились с глазами Полинки. Так близко он её видел впервые. От волнения Сергей чуть было не свалился обратно. Полинка схватила его за руки и поразилась, какими горячими были они у него!

Митрич «отрезвил» их молчаливый диалог, подставив к носу Сергея стакан самогона. Дед Ефим сглотнул завистливую слюну.

– Выпей! Выпей, Сергей! Чтоб не захворать! – закричали все вразнобой.

Осушив стакан, Сергей начал взглядом искать Полинку но… увидел улыбающегося Ивана.

«Как меня сразу развезло-то…» – подумал Сергей.

– Сыночек! – завопила мать Ивана.

– Вот он! Держите его! – подхватила толпа.

Иван, сверкая пятками, бежал к спасительным кустам, заросшим крапивой. Он понял, что явившись к колодцу, только облегчил собственные поиски.

«Дурак! – корил он себя. – Пусть бы поискали».

Тем не менее всё, что начиналось в деревне с подачи Ивана, имело счастливый конец. Прямо у колодца развернулось народное гулянье, посвященное находке Ивана. Пригодилась бутыль самогона, к которой приросли трое: Митрич, дед Ефим и его жена, бабка Апрося, готовая в любую минуту «разнизать» супруга.

Тут же накрыли стол, на котором красовались молодая свежесваренная картошечка, малосольные огурчики, домашние яички, сало, зелёный лук (с грядки), укропчик (тоже оттуда) и так далее… запах – на весь Шатурский район.

Васька Нарышкин «наяривал» на гармошке; его жена Зинка пронзила деревенские просторы занозистыми частушками.

Отсидевшись в кустах до наступления голода, Иван пошёл домой. По дороге он встретил соседскую девчонку Тоньку-злыдню, свою ровесницу. Всю его сознательную жизнь (а Ивану было уже целых шесть лет) Тонька «приставала» к нему и не давала прохода.

– А тебя драть будут, как Сидорову кошку, – язвительно сказала она.

«А я скажу, – подумал Иван, – бить будете, уйду и не приду!»

Первое, что он увидел, открыв дверь, – это улыбающееся лицо матери. Семья была в сборе. Все ужинали. Пустовал один стул. Иван счастливо вздохнул и сел есть.

Сергей и Полинка ушли с гулянья вместе, а в сентябре сыграли свадьбу.

Правда, остался один неразрешённый вопрос: чья же телега? Она, говорят, так и стоит поныне…

Страхование

– Клашка-то… прям обтушилась вся! Вот жадуля!

Пятнадцатое бревно волокёт! Ведь говорил же присидатель: по пять дерев каждому двору, – возмущалась бабка Зина, наблюдая из окна за соседкой.

Шестилетний Ванюша подбежал к окну посмотреть, как Клашка «себя тушит», да ещё и бревно «волокёт».

Клашка, здоровая тридцатипятилетняя баба, действительно волокла с помощью верёвки толстую берёзу.

Бабка продолжала:

– И куда только Мишка Колобанов смотрит?! Оштраховать бы её, да и отнять лишку.

(Мишка Колобанов – местный участковый милиционер.)

Слово «оштраховать» вызывало у Ванюши чувство непонятного страха, а слово «присидатель», распростанённое среди односельчан и относящееся к Трифонову Пётр-Палычу, руководителю колхоза, ставило Ваню в тупик.

С одной стороны, Пётр-Палыч, по мнению Ванюши, должен приседать во время ходьбы (чего мальчик ни разу не видел), а с другой, он считал, что Пётр-Палыч должен что-то дать каждому колхознику.

– Ну, Клашка! Ну, отрава! – продолжала возмущаться бабка Зина. – Нет бы бабке Варваре подмогнуть! Ведь никогошеньки у неё нет… Эх! Мне бы силушку! И зачем только лесок загубили?! Поля какие-то ИМ нужны… А что с них толку? Земля там для посева совсем негожа… Э-эх!

(Именно с этого загубленного леска народу было выделено по «пять дерев».)

Бабка Зина громко сморкнулась в фартук и, чего-то испугавшись, перекрестилась.

Больше всего в данной ситуации Ивану было жалко бабку Варвару, которая жила рядом с Клашкой. Ваня очень любил старушку, которая, несмотря на свою бедность, умудрялась угощать детвору картофельными ватрушками. А какие истории она рассказывала о трёх своих сыновьях, погибших на войне! Последнюю похоронку бабка Варвара получила совсем недавно, хотя война два года назад кончилась. И Ванюша искренне жалел бабушку.

…Иван решил действовать.

– Тёть Клаш! Колобанов будет «СТРАХОвать» у кого «лишка дерев», – заявил Ванюша с порога, стараясь в точности повторить слова бабки Зины. – Так и сказал: «Лишку отберу и отстрахую»! Это мне Колька по секрету нашепнул.

(Колька – десятилетний сын участкового.) Иван очень волновался, но слово «отстрахую» произнёс с оттенком «отлуплю».

– Чи-и-во!!! – возмутилась Клашка. – Иди-ка отселева, шкет!

Клашка развернула Ивана и вытолкала на крыльцо, но Ваня спиной почувствовал, что приходил не напрасно.

Тем не менее он интуитивно понимал, что надо «закрепить успех», и поэтому направился к Полинке, живущей тоже рядом с бабкой Варварой.

Полинка, молодая, красивая девка, недавно (кстати, «с лёгкой руки» Ивана, и это отдельная история) вышла замуж за красивого, сильного парня Сергея. И Полинка, и Сергей Ивану были очень симпатичны. Ванюша был уверен, что Полинка для него (а точнее, для бабки Варвары) сделает всё.

– Бабке Варваре подмогнуть бы, – сказал он, запыхавшись, едва переступил порог, – вон, Клашка-то уже пятнадцать дерев уволокла, а у Бабки Варвары никого нет.

– А! Ванюша! Заходи, – Полинка очень тепло относилась к мальчугану после случая, когда он «пропал» (ведь именно поиски Ивана свели её с Сергеем, за которого она успешно вышла замуж).

– Ну, так как? – строго спросил Иван.

– Конечно, Ванюша! Поможем. Вот Серёжа придёт с работы, поест и пойдёт за дровами для бабки Варвары. А ты проходи, чаем напою, – щебетала счастливая Полинка.

– Некогда мне, делов много, да и сытый я, – твёрдо, по-взрослому, сказал Иван, но пряник, протянутый Полинкой, всё-таки взял и не без удовольствия.

…Спустя час Клашка вопила:

– Тёть Варвара-а-а! Куда дрова класть?.. Ты только Колобанову скажи, что я с тобой поделилась.

– Скажу, скажу, касатка, – отвечала бабка Варвара, удивлённая внезапной щедростью Клашки, – скажу, спаси тебя Христос.

Засыпа́л в этот вечер Иван со счастливым чувством выполненного долга. Ему приснился страшный мужик, который ходил по деревне и «СТРАХовал» (пугал) тех, кто приволок больше «пяти дерев». За мужиком вприсядку следовал председатель.

Ивану стало весело во сне, и он засмеялся.

– Растёт, – прошептала бабка Зина и перекрестила его.

«Усе́нь-баусе́нь» и галоша

– Усень-баусень,
На дворе поросень…

Дети пели свою колядку, хоть и нестройно, но очень старательно.

– А почему Лёшка не поёт? – хитро улыбнувшись, спросила бабка Варвара.

Восьмилетний Лёшка, испугавшись, что уйдёт ни с чем, тут же подхватил:

– Дома ли хозяин?
– Хозяина нету.
– А где же он?
– Уехал в Москву….

– Молодцы! – восхищалась бабка Варвара.

У неё уже были приготовлены горячие картофельные ватрушки. Ни одна хозяйка в деревне не умела их готовить так вкусно, как бабка Варвара. Вроде, рецепт один: ржаная мука грубого помола, картошка, подсолнечное масло… а ватрушки у всех разные.

Поговаривали, что бабка Варвара словечки какие-то нашёптывала, когда пекла их. Только Ванюша, который пел вместе со всеми, с этим был не согласен. Он считал, что вкусные они оттого, что бабушка Варвара – самая добрая бабушка в деревне. Иногда ему даже казалось, что она добрее его родной бабки Зины, которая нет-нет да и даст Ивану подзатыльник за ослушание.

– Чок-чок, каблучок!
– Открывайте сундучок,
Доставайте пятачок…
А не то мы вам – щелчок!

Дети завершили свою колядку и облегчённо вздохнули.

Бабка Варвара каждого (!) погладила по головке и каждому (!) вручила большущую ватрушку.

Дети со смехом слетели с крыльца и побежали к соседнему дому.

А там… жила Клашка, бой-баба, знаменитая своей жадностью, грубостью и… ещё чем-то, не понятным детям.

Ребятня притормозила около крыльца Клашки, но, вдохновлённая предыдущими дарами, решительно постучала всеми ладошками в дверь (тем более, традиция обязывала заходить в каждый дом).

– Валяй! Входи! – басом ответили за дверью.

Ватага ввалилась в дом. За столом сидел Колька-Воробей (по фамилии Воробьёв), здоровый сорокалетний мужик, механизатор «широкого профиля».

Иван с «широким профилем» был согласен, так как Колька действительно был широк в кости.

Вся деревня осуждала Кольку-Воробья за то, что он по полгода жил «по чужим дворам», преимущественно у вдов. «Летает, как воробей!» – возмущались замужние бабы.

Колька-Воробей искренне обрадовался. Он был немного пьян, весел и в хорошем настроении.

– Валяйте, пойте! – приказал он.

– Усень-баусень…

Дети пели, как и полагалось, старательно.

– Я вам дам «баусень»! – донеслось из кухонного чулана. (Это Клашка вылезла из подпола.)

– Клаш-ка! Не порть хор! А не то… – грозно, по слогам, крикнул Воробей. – Пойте!!!

И Колька начал дирижировать вилкой, на которую был нанизан солёный огурец.

Дети, как заворожённые, уставились на этот огурец и робко продолжали:

– Дома ли хозяин?
– Хозяина нету…

– Как это нету? – возмутился Колька-Воробей. – А я кто?

– Хозяин, хозяин, – заискивающе проговорила Клашка и стала оттеснять «хор» к двери.

– Так я хозяин или нет? – продолжал Колька пытать Клашку.

Клашка спустила певцов с крыльца, так ничем и не угостив, и побежала ублажать Воробья.

А дети продолжали колядовать…

На следующее утро…

Выйдя во двор, Клашка ахнула: поленница дров была развалена, да и дров заметно поубавилось.

Широкая протоптанная тропа вела к плетню, соседствующему с огородом бабки Варвары. Около стены бабкиного дома валялось множество поленьев, частично уложенных в свежую поленницу.

– Мои ж дрова-то! – возопила Клашка.

Она, злясь, поддела ногой снежную тропу, и из-под снега выскочило полено. Задыхаясь от гнева, Клашка забросила это полено почему-то в сторону дома бабки Варвары.

И тут… из-под снега показалась галоша.

– А! – злорадно обрадовалась Клашка. – Вот по галоше-то я и узнаю, кто это сделал!

Участковый милиционер Мишка Колобанов, морщась, но терпеливо (долг обязывал) выслушал Клашкин «вопёж».

– Вот! – Клашка положила на стол галошу. – Твоя работа!

– Это почему моя? – испугался Колобанов. – Да и размер не мой.

Клашка хитро ухмыльнулась:

– Всё шутишь? А ведь тебе искать, чья это галоша.

Клашка специально «ударила» слово «тебе» и сжатыми кулаками потрясла в сторону присутствующих в кабинете людей.

– Ладно, – вяло сказал Колобанов, – пиши заявление. Без заявления не могу.

Клашка нацарапала «зыевление», сделав кучу ошибок, на которые Мишка (почему-то) не обратил внимания, и пошла к двери.

– Стой! – внезапно остановил её Колобанов. – Искать, говоришь… А ну, подь сюда!

Клашка вызывающе подошла.