Вблизи холстов и красок. Дневник жены художника. Январь – июнь 1996 года

© Доброва Л.В., 2024

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2024

В мастерской на Таганке. Весна 1996 года

Счастливые времена

Я всегда понимала, что моя удивительная жизнь в настоящем станет мне опорой в будущем… и не ошиблась. Мои нынешние «телепортации» в прошлое позволяют мне по-прежнему радоваться жизни, ощущать тепло дорогих мне людей и благодарить судьбу за всё пережитое мною.

В юности я никогда не вела дневников, даже не думала об этом. Начало нашей совместной с Геннадием жизни в 1973 году состояло из бесконечных встреч и расставаний, так как я работала под Москвой в Бронницах, часто там ночевала и вечно торопилась на электричку. Потом, уже в Москве, работала посменно – дни и ночи, едва успевая высыпаться. И, конечно, в голову не приходило что-то записывать. Память была крепкой, а впереди (казалось) сияли горизонты вечной жизни…

До Геннадия я уже несколько лет жила самостоятельно, близко наблюдала богемную жизнь Москвы и постепенно привыкала «жить одним днём». То есть не стеснялась занимать денег до получки. Геннадий был этим просто поражён. Он никогда не брал в долг и стал меня перевоспитывать – давал мне по 1 рублю в день (мы жили лишь на мою зарплату). Таким образом, пришлось привыкать к режиму строгой экономии и записывать расходы. К этим записям постепенно присоединялись сведения о значительных событиях в нашей жизни. И начиная с 1982 года я уже стала вести ежедневные краткие записи, в основном «информационные».

Жизнь наша была увлекательной и непредсказуемой. Но с годами приходило понимание, что «существующее не вечно», что в будущем возможно одиночество. Появлялось осознание важности мелочей, разговоров и наблюдений, создававших неповторимый колорит тех, уже далёких, дней…

Людмила Доброва

2024 год

Вблизи холстов и красок. 1996 год

 
И жизнь, ушедшая в слова,
Пускай останется жива…
 

Фёдор Чирсков

1 января. Понедельник

Новый 1996 год. Уснула уже в 7-м. Утром жуткий сон об измене Гены на моих глазах с какой-то жалкой беженкой. Я – в отчаянии… безвыходность, крах. Проснулась, рассказала Гене, жалел меня. Но сон оказался в руку – вскоре он заявил, что хочет ломать стену между своим кабинетом и моей спальней, где я уже сделала и альков, и письменный стол, обжилась, уютом любуясь… Гена же объяснил, что в зале рисовать холодно, придётся пока писать портреты в тесном кабинете, нужен отход. И единственный выход – ломать стену. У меня повторился тот же приступ отчаяния, что и во сне, – истерика до хрипоты.

Но… пришлось думать, как теперь разгрузить его кабинет от хлама: два велосипеда, книги, ящики, мольберты, полки, стеллажи – куда всё это? Долго бесилась от противоречий в душе. Потом кормила его (сама голодаю). Гена поел, ушёл рисовать в холодный зал, кашлял там. Я всё надеялась, что он одумается. А он принёс мне новый рисуночек – везём скарб на тележке по новогодней Лубянской площади. Я продолжала страдать, давно не было таких ссор, криков, угроз (с обеих сторон). Но… пришлось мне отступать. Завела пластинку Лещенко «Не уходи», настроение сменилось, и даже немного потанцевали. Стали перетаскивать вещи.

К вечеру пришёл Шульпин, читал свои новогодние стихи, сели за стол, мне пришлось нарушить голоданье. Потом опять разбирали в кабинете, переставляли мебель, освобождали стену. Шульпин ушёл уже в 11:30 вечера. Гена начал ломать стену – грязь, пыль, осыпаются слои штукатурки. И вдруг… открылась арка, забитая досками, обклеенная старыми газетами «Правда» и «Известия». Несколько слоёв. Но всё изъедено жучком. 1925 год! Много объявлений, рекламы («Автомобили напрокат – Тверская, 61»). Потом слои обоев, опять газеты (1962 год, «Манолис Глезос… концерт Утёсова»). Я была под сильным впечатлением – живём в истории! Гена доломал насквозь арку, этим пока ограничился. Легли около 4. Спали уже на новых местах: Гена – в «моей» спальне, я – в столовой.

2 января. Вторник

Спали до часу дня. У Гены игривое настроение – пришёл ко мне в столовую в одной ночнушке, как в детсаду, и спрашивает: «Малыш, а что ты уже надела?»

Опять отказалась от голодания, так как звонили гости – придут. Пришлось в авральном порядке перетаскивать узлы-тюки теперь уже из столовой. У обнаруженной вчера арки – горы щебня и сухой штукатурки.

В 4-м часу пришли наши старые друзья с гостинцами: Коля Круглов (не был с лета), Алла Смирнова (впервые у нас на Таганке), Светлана (директор их театра в Лобне) и ещё два парня – артисты. Все они играли в спектакле в окружном Доме офицеров (эти дни там гастролируют). Они ходили, смотрели наш сад, пили чай, я им показывала старые документы на усадьбу: нашему дому – 180 лет!

После них – мы за работу. Уже стемнело. Возили в корыте на тележке мусор и штукатурку на хоздвор Суриковского института – в контейнер, ездили раз семь-восемь. Потом – перерыв, закусывали. Васька всё к Мурке бегал. А мы опять возили туда же большие куски сухой штукатурки. Гена заметил, что, если смотреть со стороны Суриковского, освещённая колокольня храма Сергия Радонежского как раз над нашим домом возвышается, осеняет наш двор, Гена каждый раз любовался. Закончили работу почти в 12 ночи. Гене опять не спалось. Говорит: тут место заколдовано. И точно: свет от фонарей, сквозь тюль – будто лунный! А на окне – Васька сидит, его лунное очертание! А за другим окном – заснеженный лунный сад…

3 января. Среда

Спали мало. Днём Гена звонил в канцелярию Министерства культуры, и вдруг секретарша ему сообщает, что не нашла его фамилию в списках на получение званий. Как же расстроился мой бедный малыш: «Да я им всегда был чужим, я никогда никем не буду…» Но потом наконец дозвонился Ивану Борисовичу Порто, и тот успокоил: «Вы в списках есть, они не туда смотрели, через несколько дней будем отмечать ваше звание, я уверен на 100 %…»

Гена опять ездил в старую мастерскую на Столешников переулок. Валентина Андреевна, заведующая часовой мастерской на 2-м этаже, хочет опечатать дом, чтобы его пока не ломали, и «скрыться» на месяц, так как им ещё некуда переезжать. Оттуда Гена поехал домой, говорит, что уснул в троллейбусе. Дома лёг, поспал. Потом ходил в сберкассу, но пенсии ещё нет. Зашёл в зубную поликлинику (это рядом) к протезисту: «Посмотрите, у меня, наверно, рак на десне». Тот посмотрел: «Нет рака, а то бы язва была… Надо просто подточить протез».

В мастерскую на Таганку он вернулся уже вечером. Я кормила его пельменями, но была очень раздражённая, так как весь день провозилась то с обедом, то с бесконечными тюками, вещами – таскала, прятала, убирала… Совсем некогда сесть за письменный стол.

4 января. Четверг

Третью ночь сплю в столовой, отсыпаюсь. Встала в 2 часа дня (?!). А Гена в спальне ещё сладко спит. И Васька рядом потягивается у раскалённого маленького радиатора. После завтрака поднимали на большие антресоли в прихожей огромные тюки с барахлом: Гена стоял наверху на лестнице, а я снизу подавала.

Потом он сел рисовать мне подарочный рисунок. (Это наша ежемесячная традиция со дня нашего знакомства 4 апреля 1973 года: он мне рисунок, а я пеку пирог.)

Я разбирала и очищала от разного мусора малые антресоли в прихожей. Нашла там большие старые фотографии первых большевиков, газеты «Московский художник» 1960 года («Жизнь народа – наше вдохновение», призывы Н. С. Хрущёва и проч.). Куда ни сунься в этом доме – везде история. Потом – магазин. А когда вернулась, получила чудесный рисунок-подарок «С новым 1996-м!».

Я надеялась, что Гена будет ломать стену (старую забитую арку) в спальне летом, когда будет делать дверь на веранду, а он к вечеру заявил, что займётся этим сегодня. Немного попсиховала, но пришлось помогать: притащили с веранды через двор две разбитые коробки дверных проёмов, несколько рам. Марта бегала, «помогала», истоптала весь снег на дворе. Гена всё-таки решил ломать стену завтра.

Много за день звонков – новогодних поздравлений: из Калуги Коля Ващенко, муж племянницы Гены; из Александрова Оля Клочкова, наша подруга. Ещё звонила любимая Таня Баженова, единомышленница, приехала из Питера к сестре, в гости звала. Поздравлял Слава Коротихин, Захит, Шульпин, инвалидка Рая…

5 января. Пятница

Спала мало, Гена совсем не спал, бессонница, видимо, предчувствия. Я утром ездила на ВДНХ за мёдом, ходила по магазинам. А Гена без меня позвонил в Москомзем и узнал, что Абрамейцев Юрий Кузьмич (заместитель префекта ЦАО) хочет поставить наш дом на реконструкцию, а нас переселить в другое место. Гена пришёл в ужас. Пошёл сам на Марксистскую в ЦАО к Абрамейцеву, там народ, очередь, но он как-то пробился. Абрамейцев ему: «Принесите кальку строения…» Гена поехал за калькой в Москомзем, заболело сердце, не мог идти. Сам себя стал уговаривать: не умирай, ещё надо картину дорисовать, ещё надо в Индию съездить… (У меня сердце разрывалось потом, когда он рассказывал.) Взял кальку, поехал обратно к Абрамейцеву. Тот посмотрел кальку и показывает: «Читайте здесь». – Гена: «Я не вижу без очков». Абрамейцев: «Да это же я для них написал – разрешить вам реконструкцию, а они не разобрались…»

Гена обрадовался, начал благодарить его. Успокоился, вернулся в мастерскую. Спал. Гулял с Мартой. Диктовал мне воспоминания о своём отце (для статьи к 80-летию Михаила Фёдоровича). Лёг в 3, а я опять в 6-м.

6 января. Суббота

Встали одновременно в 2 часа дня. Я весь день – по гостям. Сначала ездила в район Смоленской площади к Фатиным – родне Гены (по отцу). Получила от них кучу подарков и гостинцев. Они (тётя Нюра и Галя Фатины) всегда нас балуют. Вернулась домой, разгрузилась. Потом поехала к сёстрам Тане и Оле Баженовым в Раменки, они простужены и звали меня в гости отметить Новый год. Тоже не обошлось без взаимных подарков. Обе они едут на днях в Финляндию по работе (они геологи, Оля – профессор МГУ, Таня – доктор наук, приехала из Питера). От них я вернулась на Таганку уже в 12-м часу ночи и узнала от Гены, что придёт отмечать сочельник наша подруга-красавица Ксения Белова с Эриком-американцем.

Вскоре пришли и гости, принесли коньяк, печенье. Мощному, очень приятному Эрику оказалось всего 22 года, хочет учиться в России на экономиста, говорит по-русски. Немного выпили, потом – чай. Ксения рассказывала, как недавно ездила в Иорданию, была там у бедуинов. В половине первого ночи мы вчетвером пошли сначала в храм Сергия Радонежского, а потом – через дорогу – в Андроников монастырь. Чудная ночь перед Рождеством! Мягкий снежок. Ксеня с Эриком шли, держась за руки, оказалось, что он её «первый мен», мечтал на ней жениться. Я в Андрониковом была лишь в далёкой юности, в конце 60-х. Смотрели могилу А. Рублёва. Зашли на службу в храм. Много народу, очень тесно, все со свечами. Вдруг погас свет, и служба продолжилась при свечах. Очень впечатлило. Потом на площади у монастыря мы с гостями расстались. Они уехали на такси, а мы вернулись в мастерскую.

И вечером, и ночью – непрерывный колокольный звон…

Ещё простодушный анекдот запомнила – днём в троллейбусе в компании парней один рассказывал: «Контролёр пассажиру: „Ваш билет“. – „А зачем?“ – „Посмотреть“. – „Купите себе да смотрите“». (Дружный хохот.)

7 января. Воскресенье

Спать легла опять под утро, а уже днём пришла поздравить с Рождеством Вера Николаевна (светская женщина, переводчица с немецкого языка, после войны работала в Берлине). Сразу же разговоры: о Блаватской, о Рерихе, о её безумной дочери Ирине. Гена собрался на Столешников, мне надо было домой на Ленинградский, так что после завтрака пошли втроём на метро. Но по дороге – во дворе на Факельном – Гена увидел выброшенные зелёные ёлочки и, конечно, не мог пройти мимо. Потащил ёлочки обратно в мастерскую. Мы с Верой Николаевной пошли дальше и простились в метро.

Дома я искала бархатные скатерти для штор на Таганке, кое-кому звонила и, как договорились, ждала Гену. Но его всё не было, и я взялась за свои запущенные записи. Гена позвонил уже в 10-м вечера с Таганки «чуть живой». Оказалось, что, поскольку сегодня воскресенье и никого в доме на Столешниковом нет, он решил-таки осуществить свою мечту – снять старинные чугунные ворота в арке нашего полувыселенного дома. С большим трудом долго долбил там старую крепкую стену – то ломом, то трубой, – сумел одну створку ворот снять. Пошёл искать по дворам какую-нибудь тележку – нашёл у винного магазина. На неё погрузил эту тяжёлую чугунную махину – и повёз на Таганку. Довёз с трудом, весь вспотел. Мне он велел ехать на Столешников, так как сегодня же решил снять и увезти и вторую половину ворот. Сам он с тележкой тоже скоро должен вернуться на Столешников.

Возражать, предупреждать о последствиях таких усилий для сердца было бесполезно. Пришлось ехать на Столешников, ждать там его приезда. Потом опять выламывали, выкручивали вторую половину ворот и грузили на тележку. Отчалили со Столешникова уже в полночь. Тащил тележку Гена, ему было тяжело, сразу весь взмок. Я лишь подталкивала тележку сзади.

Для нас такой «кортеж» уже почти норма, а для редких ночных прохожих – экзотика. В начале Ульяновской улицы (Николоямской) вышли нам навстречу два молодых весёлых поддатых кавказца. У одного в кулаке куча денег, он игриво сел на нашу тележку: «Везите меня!» Потом слез, уронил купюру, поднимать не стал, они ушли. Мы подняли 5 000 рублей.

Добрались до Таганки уже около двух ночи. Затаскивали, разбирались. Легли около 4-х.

8 января. Понедельник

Встали в час дня. Гена чистил от снега тротуар. Непонятно, рабочий день сегодня или нет, но во дворе у голубятни были друзья-голубятники, которые обычно собираются по выходным. Один из них напросился к нам в мастерскую – Кудряшов Вячеслав Михайлович, оказался в прошлом полковник, весёлый нахал-поддавальщик. Говорит Гене: «Мне тебя отрекомендовали как одного из самых сильных художников…» Гена ему подписал, подарил настенный календарь с «Прощальным взглядом», и тот, рассыпаясь в комплиментах, ушёл.

После завтрака у нас скандальчик. Просил помочь, хочет вчерашние ворота установить в палисаднике. А это значит – опять занятие до вечера. Но я-то настроилась ехать домой, поработать с записями, и сам он собирался домой – завтра рано идти к протезисту. В общем, Гена пошёл во двор, сначала один возился там с воротами, потом помогал ему Коля, голубятник, и Сергей, сын Валеры, дворника из «Канта». А я вскоре уехала домой на Ленинградский.

Уже давно не голодаю, «задабриваю» себя – лишь бы делать записи, лишь бы не запускать их. Но получилось опять не сразу: то Сеньковский звонил (пьяненький, как всегда), то занудный Сергей Константинович, гражданский муж моей старой подруги Марины Мухиной… Но потом неплохо поработала.

Гена с помощниками установил-таки ворота в палисаднике, отдыхал, звонил Луизе Свитич. В прошлом году по дороге на нашу выставку (в посольстве Польши) её укусила собака. Хозяином собаки оказался богатый бизнесмен, который уплатил пострадавшей Луизе 5 000 долларов. И вот теперь она выпускает альбом работ умершего мужа Володи, который учился с Геной ещё в МСХШ. Гена радуется: «Это я ей помог!» Ещё он звонил художнику-шрифтовику Максину и однокласснице по МСХШ Нелле Сибгатуллиной. Нелля признавалась: «Рисовать неохота, окружила себя кошками и собаками, хорошо питаюсь и смотрю сериалы по ТВ». Гена ей: «Я вчера прочёл у Тацита, что мы сперва лень осуждаем, боимся её, потом привыкаем, и она нам нравится». Нелля радостно: «Да-да-да, именно так!»

Домой ко мне на Ленинградский Гена приехал уже почти в 11 вечера, мылся, лёг в спальне и уснул – прямо в очках и при свете…

9 января. Вторник

Твёрдо решила сегодня голодать. Ночевали дома на Ленинградском. Потом весь день оба – по разным казённым местам. Гена с утра был в поликлинике у зубного, в сбербанке, ездил в Москомзем, в Президентскую комиссию по наградам, но там сегодня приёма нет. И потом поехал в мастерскую на Таганку.

Я тоже ходила в отдел субсидий, ездила в «Инкомбанк». В мастерскую на Таганке пришла раньше Гены. Подхожу к дверям – а из-под пристройки-веранды выкарабкивается Васька. Как-то сумел вылезти из дома, а обратно попасть не смог. Сидел на холоде, может быть, даже всю ночь. Кормила его и Марту.

Пришёл Гена, стал сразу же звонить в Комиссию по наградам. Получил ответ, что «Добров в работе, звоните через две недели». Из «Канта» приходил звонить Пётр Павлович, у них там опять телефоны не работают. Потом был Николай Дмитриевич из «Канта», он хотел доделать проводку в нашей спальне. Но мы стали показывать ему наш телик на кухне – не работает переключатель программ, а потом Гена повёл Николая Дмитриевича в холодный зал – показывал нарушенную проводку. У меня же от голодания появилась страшная сонливость, и я уснула с грелкой в столовой. Гена после Николая Дмитриевича (он починил свет в пристройке и поменял лампы в зале) тоже лёг подремать. Потом рассказывал, как видел сегодня труп бомжа под клеёнкой в вестибюле метро «Пушкинская», рядом стоял милиционер, а безразличные прохожие торопливо проходили мимо…

Гена пил кофе, смотрел телевизор – теракт в дагестанском Кизляре. Переживал, возмущался. В 9-м часу вечера поехал домой на Ленинградский (завтра опять к протезисту). Звонил потом из дома, рассказывал, что на Пушкинской в вагон снова села «наша сумасшедшая» – стройная высокая дама в шубке. Но шубка её иногда распахивается, обнажая голое тело. Мы часто видим её в центре, яркая личность, сама с собой разговаривает. Гена решил понаблюдать за ней, сел рядом. Она вся в себе, что-то бормотала, Гена разобрал только «…ни фужеров, ни бокалов…».

Я после Гены долго вешала шторы на окна в столовой (лестница, гвозди, кольца). Кормила зверьё, Васька на улицу так больше и не просился, видно, наморозился за ночь. Занималась записями, на душе хорошо (и от записей, и от голодания, хотя и пришлось днём пить таблетку от головной боли). Читала перед сном Набокова «Другие берега».

Весь день звонки: тётя Нюра, Тактыков из Мосинтура на Столешниковом, Шульпин, Андрей (внук художника Б. Н. Попова), Оля Клочкова из Александрова, инвалидка Рая, которой Гена дал свой телефон давным-давно, когда ещё рисовал в подмосковном доме-интернате. Но звонить нам Рая стала лишь года два назад, когда получила отдельную квартиру в Москве и соцработника. У бедной Раи с детства атрофирован позвоночник, и она может передвигаться лишь с маленькой скамейкой. Я её никогда не видела, но зрелище очень тяжёлое (по словам Гены). По телефону Рая рассказала Гене, что к ней на днях приходила агитаторша от Мавроди с обещанием подарка. Но, увидев Раю, расплакалась от ужаса и жалости и ушла…

10 января. Среда

Гена спал дома, на Ленинградском. Я с Таганки будила его в 7 по телефону, и он опять пошёл к протезисту. Обточили ему нижние зубы, завтра в 2 часа дня должны поставить на цемент нижний протез. Вернулся он опять домой, лёг досыпать, но мешали телефонные звонки. Потом был в старой мастерской на Столешниковом, на стройке просил машину – вывезти рамы, обещали послезавтра. В мастерскую на Таганку приехал уже около 5 часов вечера.

Я утром разговелась после вчерашнего голодания. Долго на кухне варила свекольник и тыквенную кашу, одновременно с огромным интересом слушала по «Свободе» передачу «Седьмой континент». Рассказывали удивительные вещи: о компьютере, о системе Интернет как сфере виртуального пространства, где любой может получить и оставить информацию. Например, электронный некролог «Вечный покой» – об умерших в конце декабря людях и посланиях к ним. Любой может написать и прочитать послания других. В этих посланиях к умершим много глубоких, эмоциональных, лаконичных афоризмов…

После вечернего обеда на Таганке Гена созвонился и повёз Андрею в «Крылатское» ружьё, которое давным-давно ещё выпросил у художника Б. Н. Попова, его деда, чтобы нарисовать в картине. А ко мне неожиданно нагрянули гости – Алла Смирнова с сестрой Инной, принесли много гостинцев. Пили чай. Вместе потом пошли на метро, я поехала домой на Ленинградский. Там долго убиралась и мыла полы. Легла около 3 часов ночи.

Гена на Таганку вернулся уже в 10 вечера, так как снова заезжал на Столешников. Обнаружил там, что рабочие открыли нашу мастерскую, видимо, «шарили», но ничего хорошего не нашли и лишь выкрутили все лампочки…

11 января. Четверг

Гена ночевал в мастерской на Таганке, а я – дома, на Ленинградском (чтобы с утра попасть в отдел субсидий). Пришла в отдел субсидий ещё до открытия, уже была очередь. Но явилась сотрудница и объявила, что субсидии будут начислять лишь с 20 января. Мне дали бумагу – запрос на работу.

Поехала в мастерскую на Таганку. Гена ещё спал, будила его, завтракали. Звонил он опять в Москомзем, ещё куда-то, а к 2 часам дня поехал к протезисту, поставили ему нижний протез на цемент. Заходил домой на Ленинградском, звонил мне, велел ехать с тележкой на Столешников и сам туда же собрался – будем сегодня чистить «фонарь» (верхний свет – рамы на крыше) от снега.

Я поехала на Столешников уже в 5 вечера, добралась и долго кричала Гене на 3-й этаж – и с улицы, и со двора. Наконец он открыл и признался, что слышал мои крики, но думал, что это у него галлюцинации (?). Потом мы привязали веники к длинным палкам, взяли лопаты и полезли на крышу. Снег оказался глубоким, а железная крыша под ним – скользкой. Счищали рамы с обеих сторон, снег потом Гена бросал вниз, на тротуар. Постепенно ноги замёрзли, руки устали. Дочистили «тропинки». Меня мучал ужас: как мы будем эти рамы завтра снимать? Ведь нужен какой-то настил над бездной (мастерская очень высокая). Но у Гены лишь радостный оптимизм, игривость. Говорит: «Мне сегодня в зубной поликлинике в регистратуре сказали, что Дева и Овен несовместимы…» (Это наши зодиаки.)

В мастерскую на Таганку вернулись уже около 10 вечера.

12 января. Пятница

Так хочется спать, спать… Еле встала в половине двенадцатого. Гена ещё спал. Пока я бегала за хлебом в магазин, ему звонила, разбудила Нинка, читала свои новые стихи. А за завтраком он мне всё о Будде рассказывал, ночью читал. (Он купил позавчера книгу «Будда и Конфуций, жизнь и ученье». И ещё – про них же и про Магомета, Франциска Ассизского и Савонаролу. Отдал за две книги 35 000 рублей.) Гена всё говорил, говорил, а у меня – будто тяжёлый кирпич в голове. Потом Гена не дозвонился Шульпину (каждый день обсуждают горячие события в Чечне). Я не дозвонилась на работу (повезу в понедельник запрос из отдела субсидий). В 2.30 дня с садовой тележкой, инструментами, термосом, бутербродами мы поехали на Столешников. Сегодня предстоят тяжёлые и опасные дела.

Там Гена ходил на стройку, просил выделить рабочих, чтобы помочь разобрать и снять большие рамы со стеклом с крыши (его любимый бывший верхний свет). Но на стройке начальника Жоры не было, а прораб Сергей в этом отказал. На 3-м этаже у нас в мастерской опять запасной вход был открыт, видно, утром лазили рабочие. Гена возмущался. Мы начали подготовительную работу: наверху, над «бездной», настилали трап на чугунные рельсы под крышей, под нашим стеклянным «фонарём» (чтобы, стоя на трапе, придерживать рамы «фонаря»). Рамы сбиты между собой большими гвоздями, их надо разделять и аккуратно снимать. В общем-то, я про себя думала об этом снятии рам как о неминуемой катастрофе, так как рамы тяжёлые, большие, а мы – и над «бездной», и неуклюжие в одеждах…

Трап сооружал Гена на скорую руку, я лишь снизу подавала длинные доски. Потом снаружи, с крыши, Гена начал топором раздвигать, отдирать первые рамы друг от друга, вытаскивать огромные гвозди (которые сам же и забивал после пожара в 1985 году, делая этот «фонарь»). Я с трапа держала рамы в огромном напряжении, а Гене приходилось применять ещё и большую силу. Снега много, крыша скользкая… Мёрзли то руки, то ноги. Спускались в тёмную холодную мастерскую, грелись горячим кофе с бутербродами. Рядом с домом, со стороны Петровки, грохотала круглосуточная стройка.

После кофе мы снова над «бездной». Не верилось мне, что дело пойдёт, что одолеем, но Гена твердил, что надо сегодня снять весь «большой фонарь». И хотя и устали уже, и замёрзли, и времени было много, но потихоньку дело шло… Вдруг неожиданно одна рама своим верхом стала падать мне на голову, она почему-то оказалась не сбитой с соседней. Но тут сноровка Гену не подвела: он быстро раму подхватил, беды не случилось. В общем, закончили снимать «большой фонарь» уже около 12 ночи. Разгорячённый Гена хотел взяться и за «малый фонарь» – перепалка (разгрузка нервов) убедила его возвращаться на Таганку.

Вернулись усталые уже в час ночи, ели пельмени. Гена лёг в 2:30. Я ещё варила щи, легла почти в 4.

13 января. Суббота

У меня крепкий сон после вчерашних стрессов на морозе, а Гене не спалось – с 8 утра уже смотрел по ТВ события в Чечне. Яркое солнце на улице. Гена торопился, сразу после завтрака уехал на Столешников. Я готовила, собирала еду и тоже в 4-м поехала к нему на Столешников. Кричала там снизу с улицы, Гена спустился, открыл мне, поднялись в мастерскую. И тут я обнаружила, что разбился литровый термос с кофе. Какая жалость…

Гена на крыше уже подготовил подход к «малому фонарю», чтоб его разбирать а это две сбитые под углом 9-стекольные старинные тяжеленные рамы, допожарные ещё. Настила под «малым фонарём» нет, сразу «колодец в бездну». Мне стало совсем жутко. Гена велел держать мне одну раму за край, а сам стал от неё отделять другую раму. На «колодец» (дыра вниз, в мастерскую) положил лестницу, рама повалилась на неё. Потом потащили эту раму по скользкой снежной крыше по краю пропасти-ямы от «большого фонаря». Я совсем обезумела от этого риска, страха, от тяжести, от высоты, началась истерика: «Не могу больше! Это уже за пределами разума!» Плакала и проч. и проч. Но… начали вторую раму снимать, она оказалась разбитой, тянули её тоже по краям «колодца-пропасти»… Справились.

Гена послал меня в винный магазин за пепси-колой (термос разбит, пить нечего, Гена весь взмок от напряжения, страдал от жажды). Потом через мансарду по лесенке начали спускать рамы в мастерскую.

В 7 вечера, как и обещал, приехал Тактыков Евгений Васильевич (наш помощник-покровитель, директор Мосинтура – напротив нашей мастерской) с женой и её сестрой. Погрузили на прицеп его машины часть рам, и они с Геной повезли рамы на Таганку. Антонина Ивановна с сестрой стали ловко и быстро отрывать листы ДСП от окон мастерской для своей дачи, я помогала спускать всё это вниз к входным дверям.

Вернулись Гена с Евгением Васильевичем (рамы на Таганке оставили у парадного). Тактыковы погрузили на прицеп снятые ДСП, пообещали приехать завтра в 6 вечера (отвезти оставшиеся рамы на Таганку) и уехали. Мы ещё спускали, перетаскивали рамы, Гена радовался, что «всё получилось как надо», дурачился.

На Таганку вернулись уже около 12 ночи, затаскивали рамы. Смешил Васька – бегал в противофазе с нами: мы в дом тащим рамы – он мчится на улицу, мы на улицу за рамами – он рвётся в дом… Потом при сверкающей ёлочке пили пепси-колу из рюмок – встречали старый Новый год.

14 января. Воскресенье

Как же трудно вставать… Сонливость, кости ноют, мышцы болят. Когда же кончится этот Столешников?! Гена встал позже меня, в 1-м часу, и в хорошем настроении. Звонил Шульпину, тот ничего нового о подготовке штурма Кизляра не знает. Гена завтракал, смотрел дважды новости по ТВ и в 2.30 уехал на Столешников.

Я кормила зверьё, сборы, чинила рабочие перчатки и поехала следом. У ворот наших (тут, на Таганке) сидит на корточках у стены молодой пьяный бомж, дремлет. Я прошла мимо, потом обернулась – а к нему подходит такая же грязная «подруга», пытается поднять его… (Я Гене потом: «Твои „герои“ приходили».)

Добралась до Столешникова. Всё у меня болит… Надоело тяжести таскать… надоела эта грязь и развалины… Сразу же стали спускать вниз тяжеленные 9-стекольные рамы. Потом Гена снял на мансарде раму со стеклянной дверью и начал снимать соседнюю толстую «венецианскую» раму-арку. Я топталась рядом в «сумеречном» состоянии, мёрзла. Рама-арка совсем не поддавалась, Гена стал её расшатывать, крутить (опять весь взмок от напряжения). Но тут в 7 вечера приехал Тактыков с женой. Стали грузить на прицеп наши тяжёлые рамы. Потом Гена опять принялся за раму-арку. И снял-таки! Поделили все рамы на две части – на две поездки. Грузили первую часть, но рамы стали заваливаться, пришлось перекладывать, привязывали, Евгений Васильевич уже нервничал, ему завтра на работу. Повезли первую часть. Доехали до Таганки быстро, разгрузились. И поехали все обратно на Столешников. Забрали и привезли на Таганку остальное. Разгрузились. Тепло простились. И они уехали. Удивительные люди! И с дачей возятся, строят, и нам помогают (правда, много чего нужного для дачи набрали-вывезли и из нашей мастерской).

Мы, усталые, всё со двора затаскивали в дом. Ужинали. ТВ – в Чечне всё по-прежнему. Гена лёг во 2-м. Я ещё возилась на кухне, легла почти в 2. Скорей бы наш дом на Столешниковом сломали…

15 января. Понедельник

Гена поднял меня рано, около 9 утра, как я и планировала вчера. Опять не выспалась, встала с трудом, а у Гены болит горло. ТВ – в Первомайском штурма ещё нет. Завтракали. Гена звонил в Москомзем, сказали, что калька готова, теперь её надо подписывать в Охране памятников (и дом, и сад теперь памятники). В 10 уже Гена поехал на Столешников с тележкой, взял кофе, инструменты, будет там снимать железо. Мне велел в Москомзем за калькой, потом – по своим делам, и потом – к нему на Столешников помогать.

Я следом (тоже с тележкой, в шали и в валенках, как рязанская баба) поехала в Москомзем на 45-м троллейбусе, получила кальку. Потом опять на троллейбусе до Китай-города, в «Инкомбанк», деньги сняла. Дальше на метро поехала до «Аэропорта», пошла на свою работу, отдала запрос на зарплату из отдела субсидий. Видела там кое-кого из своих, никто не знает, когда включат наш «Эльбрус», включат ли его вообще, и возобновит ли когда-нибудь свою работу наш вычислительный центр… Потом заходила в аптеку, в зыковский магазин и поехала на троллейбусе на Ленинградский к своему дому. Там в сберкассе платила за квартиру, а по дороге домой у почты меня вдруг… толкнула в голову ворона – пролетала мимо. Много их тут.

Дома полила цветы, пила чай, нашла старенький термос, налила туда Гене кофе. Слушала «Свободу» – начался штурм в Первомайском, сведения противоречивые.

На Столешников приехала около 6 вечера. Гена увидел меня с крыши, спустился, открыл. Он уже почти 7 часов работал на крыше: перекидывал снег, снимал железо, устал, взмок. А до этого заходил на стройку, Жора обещал ему дать машину послезавтра, чтобы доски отвезти на Таганку. Дом вроде в среду собираются ломать.