Loe raamatut: «Системный Миракулизм. «Антивирус» для русского мозга»

Корректор Денис Владимирович Хрулёв

Иллюстратор Марина Рандавцова

© Людмила Зырчемина, 2019

© Марина Рандавцова, иллюстрации, 2019

ISBN 978-5-0050-7027-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Введение

Что такое системный миракулизм

Системный миракулизм – мировоззренческая система, объединяющая в себе рациональный подход к осмыслению реальности и оптимизацию человеческого быта с познанием, легализацией и грамотным использованием эмоциональных ресурсов человека, включающих не только спектр разных эмоциональных состояний, но и культуру пиковых переживаний (рождение, смерть, священное), а так же работу со стабильными фонами эмоциональных состояний – познание границ и особенностей человеческой индивидуальности, уважение к личности и интеграция культуры развития волевого начала в быт, искусство и науку.

Для чего нужен системный миракулизм

Системный миракулизм возник как локальный ответ на распространение противоречивых картин мира у жителей России, вследствие смешения нескольких парадигм без возможности у подавляющего большинства носителей этих картин произвести процедуры философской и логической гигиены над текущими мировоззренческими, логическими и смысловыми процессами.

Противоречия в уме становятся причиной неэффективных действий. Примеры таких неэффективных действий: круговая порука, «дурная» бюрократия, поступки, имеющие следствием ущерб всем включенным в процесс сторонам, даже самому субъекту волеизъявления.

На мой взгляд, способ мышления, содержащий ошибки, ценностные противоречия и наложения, можно оптимизировать как операционную систему, не прибегая к административным, политическим и финансовым ресурсам, используя только философские инструменты для того, чтобы, создав простую и понятную картину мира, систему ценностей и инструментарий для наших соотечественников, минимизировать «баги¹», причину ошибок, неэффективных действий, возникающих из-за конфликта разрозненных кусочков различных мировоззрений. Под различными мировоззрениями я имею в виду как главные её линии: светский либерализм, социализм, атеизм, православие и дохристианские верования, сохранившиеся в виде примет, праздников и ничем не объясняемых жизненных установок, так и местечковые тенденции, накладывающиеся поверх общей культурной почвы. Это могут быть субкультуры, новые религиозные движения, влияние личных ценностей того или иного индивида, семейные и национальные традиции.

Самый сложный с мировоззренческой точки зрения период наступил после распада Советского Союза, с его продуманной идеологической пропагандой, которая при полном её, идеальном принятии с отказом от других культурных корней, могла бы стать философской базой. Однако, и в советское время, и до прихода социализма и коммунистической идеологии в умах народа уже содержалась сложная, неоднородная картина, объединяющая древние суеверия, демонизированные образы славянского язычества, и православную картину мира, общехристиансткие представления о священной природе власти. Не увенчавшиеся успехом попытки сделать революцию или запустить процесс демократических реформ в новое время тоже наложили некоторый отпечаток, однако, не перевернули идею о божественном происхождении земной власти, среди широких народных масс. Хотя, возможно, сама эта идея не столь вредна для человека из народа, как идея о том, что он, не видя всей картины, мог бы сам управлять страной лучше (речь о так называемых «диванных политологах», растрачивающих даже реально имеющийся свой потенциал в бесплотных фантазиях, и апеллирующие к потенциалу и влиянию, которых у них нет).

Пожалуй, практически каждый народ, прошедший через смену религиозной парадигмы, или государственного строя, некоторое время по инерции будет нести ещё несколько поколений философскую ошибку. В этом плане быстрее всего вызревает политическая система, религиозной же нужно очень много времени, чтобы обрести однородность, и она не будет идентична у источника и в принимающей среде. Например, христианство, принимаемое разными странами, обретало на их территориях неповторимый колорит, и позже это приводило к богословским различиям. Так, лягшее на почву греческого полиса и римской империи, оно разделилось на две ветви вероучения, отличавшиеся друг от друга.

На Руси византийское православие наложилось на языческие верования, а из-за способа, каким это было сделано, насильственного, с попыткой уничтожить информацию о языческом вероучении, сейчас крайне сложно обнаружить элементы последнего, чтобы отделить их. Конечно, хорошо обученный священник в состоянии проделать такую философскую операцию, но таких оказалось недостаточное количество, и, прежний культурный пласт продолжил путешествие по времени, причудливым образом передаваясь через воспитание, через те описания мира, что оставались у людей в голове, уже не подкреплённые письменными источниками, никак философски не охраняемые (как, например, христиансткое вероучение охранялось от ересей с помощью вселенских соборов, где обсуждались богословские вопросы). То, что получилось, условно называют двоеверием. Выражалось такое двоеверие в том, что качества языческих божеств и способы поклонения им перекладывались на святых и других персонажей Нового Завета. Один из примеров – Иван Купала. Менее однозначный пример – Масленица, в которой можно найти как языческие, так и христианские корни. Однако, даже это двоеверие содержало элементы более архаичных систем, например, магического мышления, источника простых обрядов связанных с урожаем, прорицанием будущего, приворотами, порчами, привлечением и отведением удачи, защитой. Содержало оно и приметы, некоторые из которых связаны с природой и работают до сих пор, а некоторые имеют сомнительное происхождение, однако дошли и до наших дней, связанные с солью, зеркалами, черными кошками и т. д.

Далее, на условное двоеверие наложились такие парадигмы, как атеистическое мировоззрение, сформированное зрелым модерном западной культуры, и светский гуманизм, как система, пришедшая в обществе модерна на смену религиозным запретам и догмам, и это уже тогда вступало в некоторый конфликт с российской действительностью.

На западе, после Кантианской революции, за основу построения общества бралось допущение, что сознание способно в значительной мере определять бытие, в российских реалиях непокорённых просторов, непредсказуемых погодных условий и рискованного земледелия, сам фундамент новой европейской философии был подвержен атаке противоречия между мыслимым и действительным. Сознание в этой парадигме не может определять бытие в значительной мере, когда распорядки и деятельность человека зависят от жестких погодных условий, и одной воли мало для покорения неосвоенных территорий с суровым климатом. Как мы знаем из истории, они заселялись и колонизировались трудом заключённых в царские времена, либо всеобщим принудительным трудом в советский период.

Сознание и воля не могли противостоять смерти от холода, голода и цинги, Кантианская революция не могла победить на тогдашнем уровне развития технологий, в сибирском лесу, тем более с мотивацией, которой не было вовсе – мало кто отправлялся в Сибирь по собственному желанию. Это были не поселения энтузиастов, как при заселении Австралии или Америки европейцами, а ссыльный труд.

Далее на сложившуюся систему понимания мира наложились коммунистические и социалистические идеи. С одной стороны, народ был вынужден к тяжёлой работе и жизни в страхе перед репрессиями, с другой стороны, ему обеспечивалась перспектива будущего: школа, СУЗ или ВУЗ, работа, пенсия, картины светлого будущего для его детей и внуков, жизнь в прекрасном мире всеобщего благоденствия и равенства, изображаемого массовой культурой с предельной детализацией. Бесплатная медицинская помощь, бесплатное образование, гарантированное трудовое место и жильё – потеряв это после переворота 1991 года, народ до сих пор не может прийти в себя, а доход в профессиях, которые обеспечивались распределением ресурсов при социализме (учителя, врачи, пожарные, службы охраны порядка) оказались вне живого денежного потока (за исключением взяток). У нас не было тогда той культуры, да и финансовой возможности, которая постепенно складывалась в странах со зрелым капитализмом, где люди имели возможность и понимали необходимость платить из собственных доходов за своё образование, поддержание здоровья и безопасность. Примерно такая же ситуация сложилась в РФ с авторскими правами деятелей искусства, что привело к массовому «пиратству» и тому, что занимаясь творчеством, крайне сложно сделать это источником дохода, даже если плоды твоего труда довольно востребованы. Народ привык, что за всё платит государство, забирая от каждого трудом, и давая ему по минимальным потребностям.

Государство, которого больше нет.

И это повлекло не только голод, нищету общества, отвыкшего от самоуправления и творческой инициативы², но и страх людей, которые были уверены в будущем ещё вчера, а сейчас остались без каких-либо гарантий не только для своих потомков, но и даже для себя самих – взрослых трудоспособных граждан, не приученных к конкуренции.

Волны преступности и страх будущего – вот чем мы заплатили за то, что отвыкли (или никогда не умели) организовывать мир вокруг себя, за нас это делало государство, и в это крайне сложно было вмешаться. Привыкли на уровне биологической селекции. Все, кто не мог это принять, покидали общество тем или иным способом. У нас остался огромный государственный аппарат, размер которого был оправдан тогда, когда каждый не должен был быть сам за себя. Сейчас огромная ответственность лежит на гражданине за собственное существование и будущее его детей, но бюрократическая машина над ним такого же размера, какого она была, когда регулировала и оптимизировала все сферы его жизни, когда она защищала гражданина и его будущее. Этот разрыв между низом и верхом, разрыв, полный напряжения, горечи и страха, бремя власти, которая не может при этом оказать ни оказать поддержку, ни полностью развязать руки для самостоятельной деятельности, оставляет человеку мало пространства для манёвра, для стратегического планирования и грамотного распоряжения своими ресурсами. Волевое бессилие, из которого по разным причинам обывателю сложно вырваться по наитию.

Ко всему этому добавилась дополнительная мировоззренческая путаница, возникшая после отмены официальной идеологии: в страну просочились сотни религиозных и философских парадигм, сформированных на других культурных, исторических и ресурсных почвах, а так же возникли сотни причудливых религиозных движений: от поклонения кедровой живице и денежной магии до уринотерапии и снятия порчи через телевизор.

У среднего человека не было достаточной философской базы для того, чтобы осмыслить происходящее и подобрать грамотный способ взаимодействия с абсурдом обступавшей его новой действительности. Всё возможное влияние, которое сознание человека могло оказать на бытие, было едва ли больше влияния фирмы однодневки, и уж точно не больше влияния преступных группировок, позволявших себе насилие и нарушение законов.

Поэтому сейчас нам³, поколению, не заставшему сознательным возрастом ужаса девяностых⁴, смешна такая ценность как «стабильность», за которую трясутся наши родители и прародители, смешна ещё и потому, что для нас она не ценна. Мы впитали хаос подсознанием в том нежном возрасте, когда, что бы ни происходило, всё казалось нормой. Мы не понимаем в полной мере, не можем почувствовать, какой дикий, запредельный страх стоит за склонностью наших бабушек и прабабушек к накоплению вещей, которые нам кажутся ненужными. И в том числе, накоплением органической массы у себя под кожей. Раньше толстый человек был эволюционно выигрышным, при средней продолжительности жизни в 30—50 лет он легко переживал в голодные годы своих тощих собратьев. И это записано не то чтобы в коллективном бессознательном, это записано у нас в генах. Но мы видим, что нам навязывают противоположный идеал. Спорт и стройность. Спорт стал массовым только тогда, когда человеку для выживания больше не нужен был тяжёлый физический труд, но его организм заточен под него. Так и древние греки, имея рабов, устраивали спортивные игры, олимпиады. Самим рабам это вряд ли пришло бы в голову, у них и без того хватало тяжёлой работы, разве что спорт мог бы их от этой работы освободить.

А сейчас у нас в достатке еды, и труд в расплате за неё может быть не физическим, или даже вообще не тяжёлым, и нам приходится решать проблемы, куда девать лишние калории в условиях удлинившейся жизни, где они создают помеху здоровью – сердечно-сосудистые заболевания, сахарный диабет и т. д. Это фактор нового естественного отбора.

И теперь мы снова, как те греки, вспоминаем о культе тела, но у нас куда больше возможностей доводить его до своих предельных представлений о красоте (диетология, фитнес, пластическая хирургия и модная индустрия с её массовыми брендами одежды, косметики и средств по уходу за телом), и больше возможностей клеймить отклоняющихся от нормы.

Как возник системный миракулизм

У поколения, вышедшего из хаоса, наконец-то есть возможность для осмысления, и, пусть небольшое, но пространство для манёвра, возможность спокойно планировать свою жизнь с учётом нестабильного рынка, и в условиях относительно устаканившегося порядка в стране, имея материальную базу, добытую нашими выжившими в девяностые родителями.

Конечно, не все готовы и должны посвящать себя интеллектуальным изысканиям, но таков был мой путь. Я искала решения проблем, которые вижу, и готова их предложить.

Сразу оговорюсь, что системный миракулизм, на мой взгляд, является временной мерой на ближайшие 2—3 поколения, и нужен для залечивания бытовых и экономических ран, нанесённых стране противоречиями. Далее он не будет лучшим решением для общества, хотя и создаст из множества противоречивых мировоззрений переработанную и более-менее гармоничную почву для роста новых религиозных, философских и политических систем, и, главное, для действий, способствующих ускорению процесса процветания общества.

Я признаю, что системный миракулизм не только является ситуативным решением для нашей страны в наше время, но и так же имеет в себе черту некоторого перекоса от остроты к гармоничной слаженности, от горячей борьбы к терпению и внутреннему самопреобразованию, от разрушения к созиданию и упорядочиванию, при том, что я оставляю за хаосом, спонтанность и хтоническими чувствами их право на существование и действие в такой системе. Это, на мой взгляд, нужно для переработки кипучего, неорганизованного и сводящего с ума многообразия в культурную твердь, освоенную и понятную, усмирённую. Для постоянного, долгоживущего мировоззрения, системный миракулизм слишком смещён от разрушения к созиданию и от беспорядка и дикости к порядку и рациональности. Это путь не революции, а постепенной эволюции. Путь не резкого волевого рывка, а путь внутреннего преобразования, плавно переходящего в преобразование внешнее. Как и многие системы, он отрицает зло (вред) и старается уйти от него как можно дальше, но любая система, отрицающая или запрещающая зло вместо того, чтобы его интегрировать, обречена либо на провал как утопия, либо на симметричный рост собственной «теневой стороны». Системный миракулизм вынужденно признаёт злом энтропию, искажение и бессмысленное разрушение. Однако, при этом он имеет намерение интегрировать в себя не только полезное – предельные переживания, в том числе и смерть, считающуюся злом во многих других современных мировоззреческих системах (и не ставит перед собой проблем возможного бессмертия или продления жизни), но и так называемые грехи, признавая за человечеством возможность сделать их одним из ресурсов, с которыми можно работать и создавать из них что-то полезное. В этом плане я ставлю цель создать максимально «безотходную» мировоззренческую систему, задействующую собственные ресурсы по максимуму, и трезво их оценивающую.

Как технологии позволяют нам лучше справляться с природой, так и системный миракулизм поможет справляться с хаосом, деструктивностью и дуростью от переломанного во многих местах, самосознания.