Империя. Том 4. Часть 2

© Ольга Вайнер, 2014

© «Захаров», 2014

LIV
Реставрация Бурбонов

Отъезд Наполеона на остров Эльба избавил Бурбонов от грозного врага, хотя и разгромленного, но всё еще внушавшего страх державам-победительницам. Чудовище, как называли императорское правление, обезглавили, но осталось туловище, и Европу продолжали сотрясать конвульсии его разбросанных останков. Многие войсковые части, рассеянные по Фландрии, Голландии, Вестфалии, Италии, Дофине, Лангедоку и Испании, еще не получали вестей из Парижа или отказывались им верить. Временное правительство спешно направило к ним гонцов с сообщениями о вступлении союзников в Париж, отречении Наполеона и восстановлении Бурбонов на французском троне. Ответов ожидали с некоторой тревогой, ибо временному правительству не хотелось отдавать приказы об осаде Страсбурга, Майнца, Лилля, Антверпена, Флиссингена, Текселя, Гамбурга, Магдебурга, Вюрцбурга, Пальмановы, Венеции, Мантуи, Алессандрии, Генуи, Лериды и Тортосы, а союзникам не хотелось их выполнять. Старых солдат, охранявших эти отдаленные посты под началом энергичных командиров, преданных Наполеону и Франции, не без труда удавалось заставить внять голосу рассудка. Их последние подвиги в 1814 году заслуживают внимания истории и превосходно показывают, в каком состоянии Наполеон оставлял Францию Бурбонам. Мы вкратце расскажем о них.

Антверпен, великолепное детище Империи, хранилище наших военно-морских богатств, оборонял знаменитый Карно. Он навел в крепости порядок, внушив этим гарнизону чувство искренней преданности, и лишил неприятеля всякой надежды завладеть столь ненавистным Англии объектом иначе, чем посредством регулярной и долгой осады. Осаждавшим осталось одно, варварское, средство – бомбардировка. Карно подготовился к ней вместе с адмиралом Миссиесси. Эскадру замаскировали землей, прикрыли склады и наиболее угрожаемые укрепления и затем в течение нескольких дней с героической невозмутимостью переносили беспрерывный град бомб и снарядов, стараясь тотчас тушить занимавшиеся там и тут пожары. Исчерпав боеприпасы, осаждавшие перешли к простой блокаде, а Карно, располагавший достаточным запасом продовольствия, недвусмысленно давал понять, что ни его терпение, ни его мужество истощить не удастся.

Действующих войск, запертых в Антверпене, очень недоставало генералу Мезону, который располагал для защиты Фландрии только 6 тысячами человек. Среди оставшихся в Антверпене войск имелась превосходная дивизия Молодой гвардии, включавшая четыре тысячи пехотинцев и несколько сотен конников. Она могла быть весьма ему полезна в обороне границы, и теперь Карно и Мезон изыскивали способы переправить ее через полчища неприятелей.

Наскоро забросив в Берген-оп-Зом, Остенде, Дюнкерк, Валансьен, Мобёж, Конде и Лилль несколько батальонов и продовольственные припасы, Мезон передвигался с 5–6 тысячами солдат между крепостями, высвобождая то одну, то другую, уничтожая разрозненные неприятельские соединения и расставляя ловушки 50-тысячной армии принца Саксен-Веймарского, которому никак не удавалось выбить французского генерала из лабиринта крепостей.

Пока Мезон демонстрировал подобные чудеса отваги и энергии, многие из наших комендантов покрывали себя славой, отражая с горсткой солдат мощные атаки. Когда принц Саксен-Веймарский атаковал Мобёж, его артиллерию разбили, солдат оттеснили от укреплений и атака самым унизительным образом провалилась.

Выискивая способ подтянуть к себе дивизию Роге, Мезон не упустил представившейся в результате неудачной атаки на Мобёж возможности выдвинуться на Антверпен через неприятельские полки. Объединив 6 тысяч пехотинцев дивизий Барруа и Солиньяка с 1100 конниками дивизии Кастекса, он выдвинулся из Лилля как бы для оказания помощи Мобёжу, опрокинул занимавшие Куртре подразделения и для виду погнался за ними к Брюсселю, а затем резко повернул к Генту, захватил его и встал перед городом, поджидая Роге. Вовремя уведомленный Карно выпустил из Антверпена дивизию Роге, которая и присоединилась к Мезону в Генте, доставив ему подкрепление в 5 тысяч человек всех родов войск.

Многочисленные колонны неприятеля отвлеклись от блокады крепостей и двинулись на Мезона, в том числе и принц Саксен-Веймарский, который намеревался отрезать французам путь к отступлению, бросив на это 30 тысяч человек. Генерал не стал терять ни минуты, возвратился к Куртре, прорвался через корпус Тильмана, уничтожив и захватив около 1200 человек, и по окончании шестидневной экспедиции вернулся в Лилль с победой, сформировав небольшую армию, исполненную бодрости и готовую возобновить набеги, столь хорошо ей удававшиеся. В таком положении Мезона и застали известия из Парижа. Коль скоро так распорядилась судьба, он принял ее приговор, известил войска о свершившихся во Франции событиях и предложил своим солдатам принять перемены. Все его генералы единодушно примкнули к этой позиции.

В то время как армия во Фландрии присоединилась к новому правительству, Карно, при всем его отвращении к Бурбонам, не мог не придерживаться поведения доброго гражданина. Он понимал, что во Франции теперь возможно только правление Бурбонов и нужно подчиниться обстоятельствам и принять их. Но помимо признания монархии оставался еще долг перед Францией, и хотя Карно отворил ворота Антверпена посланцам старой династии, у него не было причин сдавать город неприятелю. Когда Бернадотт сообщил Карно о событиях в Париже и потребовал сдать Антверпен союзникам, тот отвечал, что не имеет еще достаточно подтверждений случившемуся и в любом случае сдаст ключи от крепости только представителям короля Франции. Спустя несколько дней, когда в случившемся сомнений уже не осталось, Карно известил о событиях гарнизон, обязал солдат надеть белые кокарды и продолжал держать ворота запертыми до получения приказов от Людовика XVIII.

В то время как на Шельде и Рейне французские генералы выказали и патриотизм, и благоразумие, в Вестфалии маршал Даву проявлял подлинные чудеса преданности и твердости, сохраняя в неприкосновенности вверенную ему позицию. Как мы помним, Даву во главе одного армейского корпуса оказался осажденным в Гамбурге. Когда после поражения в Лейпцигском сражении к нему не присоединился ни дрезденский, ни какой-либо другой гарнизон, Даву основательно закрепился в Гамбурге и исполнился решимости обороняться против солдат всей Европы, дабы сберечь важный пост, представлявший собой ценный залог для переговоров о будущем мире, связь с Данией и резерв снаряжения.

Будучи с ноября 1813 года лишен всякого сообщения с Францией, Даву оставался непоколебим и решил держаться, пока у него имелись солдаты, боеприпасы и продовольствие. В конце ноября он получил наполовину зашифрованное сообщение, которое предписывало ему выдвигаться, если возможно, на помощь Голландии, а в противном случае оставаться в Гамбурге, охранять крепость и занимать ею как можно больше неприятелей. Поскольку все дороги в Голландию и Францию были перерезаны, Даву принял решение остаться.

Маршал располагал 40 тысячами человек всех родов войск, которые превратились под его руководством в превосходных солдат, однако из их числа следовало вычесть 7–8 тысяч больных. Даву запасся продовольствием и боеприпасами и, согласно приказам Наполеона, окружил Гамбург, Харбург и острова на Эльбе обширной оборонительной системой земляных укреплений, частоколов и наскоро восстановленных бастионов, для сокрушения которой понадобились бы 100 тысяч человек и искусные инженеры. Затем маршал приступил к обороне и в нескольких боях уничтожил 7–8 тысяч человек генерала Беннигсена, который в конце концов оставил его в покое. Так Даву провел зиму 1813–1814 годов, не получая известий от французского правительства, но получая многочисленные известия от неприятеля – одни ложные, другие правдивые и мучительные, – не считаясь ни с теми ни с другими и решив сопротивляться до тех пор, пока против него не обернется вся Европа.

В таком положении, осаждаемый русской и германской армиями, Даву продержался восемь месяцев. В первых числах апреля Беннигсен уведомил его через датчан о событиях в Париже и потребовал открыть ворота. В ответ маршал сослался на статью декрета об осажденных крепостях, запрещавшую верить слухам, исходившим от неприятеля, и добавил, что его государь, возможно, и потерпел поражение, но поражение не освобождает человека чести от обязательств. Тогда Беннигсен скомандовал новую атаку, которая была исполнена под белым знаменем и от имени Бурбонов. Даву обстрелял белое знамя вместе с русским и опрокинул осаждавших, нанеся им значительные потери.

Потерпев неудачу, Беннигсен вновь прибег к переговорам, по-прежнему через датчан, наших бывших союзников. Маршал от переговоров не отказался и предложил послать во Францию генерала Делькамбра, пообещав признать его донесения достоверными и сообразовать с ними свое поведение. Беннигсен согласился, но при условии, что ему немедленно сдадут одно из важных укреплений Гамбурга. Маршал ответил отказом.

Наконец в город прибыл с официальным уведомлением временного правительства представитель, оказавшийся родственником маршала. И только тогда, 28 апреля, Даву собрал свою армию, составлявшую еще 30 тысяч здоровых, отлично вооруженных солдат, объявил им о реставрации Бурбонов, приказал надеть белые кокарды и заявил, что сдаст крепость только по приказу Людовика XVIII, что встретило всеобщее одобрение и рукоплескания. Памятная оборона Даву сохранила ценный объект, спасла для Франции 30 тысяч человек, множество снаряжения и честь знамени.

В Италии принц Евгений оказывал доблестное сопротивление маршалу Беллегарду и упорно отказывался от союзнических предложений, поступавших к нему через баварского короля, его тестя. Евгений держался успешно, пока с тыла его не захватил Мюрат; тогда он откомандировал дивизию Мокюна, дабы помешать неаполитанцам переправиться через По. Доблестный Мокюн опрокидывал неаполитанцев всякий раз, как они появлялись одни или в компании с австрийцами, и сдерживал их до тех пор, пока в Милан не пришли достоверные известия о событиях в Париже. Тогда Евгений вступил в переговоры с Беллегардом и 16 апреля подписал перемирие на следующих условиях. Разбросанные по различным областям Италии французские войска возвращаются во Францию с воинскими почестями и забирают свое снаряжение. Итальянская армия под командованием принца Евгения остается на По и продолжает охранять крепости до тех пор, пока державы коалиции не определят участь Италии.

После подписания перемирия благородный принц, превратившись, в силу необычайных обстоятельств того времени, в принца иностранного, но не перестав быть французским солдатом, обратился с трогательными прощальными словами к армии, с которой ему предстояло расстаться навсегда, приняв от нее в ответ выразительные свидетельства привязанности и сожаления. Затем французская армия под командованием генерала Гренье направилась к Альпам, подбирая по пути гарнизоны, оставлявшие итальянские крепости, и испытывая грусть, ибо навсегда покидала края, где ей удалось, пролив немало крови, обрести великую славу.

В Дофине маршал Ожеро, не сумев отстоять ни Франш-Конте, ни Лион, ни собственную честь, отступил на Изер, а генерал Маршан, многим лучше оборонявший Женеву и Шамбери, отступил на Гренобль. Весть о капитуляции Парижа вскоре достигла и этой части Франции, и после подписания местного перемирия военным действиям был положен конец.

Совсем иначе, по причине отдаленности и численности войск, обстояли дела у подножия Пиренеев, и, уже после того как пушки смолкли повсюду, в этих краях состоялось кровопролитное сражение.

Как мы знаем, свои лучшие войска маршал Сюше отправил к Ожеро, который так и не сумел ими воспользоваться. С немногими оставшимися частями Сюше держался перед Фигерасом, пытаясь вернуть гарнизоны из Каталонии в обмен на Фердинанда VII. Однако испанцы остались глухи к его предложениям, и в конце концов, по приказу Наполеона, Сюше отпустил Фердинанда VII, а относительно исполнения Валансейского договора был вынужден положиться на ненадежное слово нового испанского короля и великодушие испанцев, весьма уменьшившееся от ненависти, которую они к нам питали. Затем Сюше вернулся во Францию, решив присоединиться к Сульту, если события доставят к тому средство и время.

Маршал Сульт после сражения при Ортезе отошел на Тулузу, надеясь увлечь за собой Веллингтона и посредством отходного маневра прикрыть Бордо. Однако Веллингтон не стал гнаться за противником, захватил Бордо, впустил в город Бурбонов и только после этого пустился в погоню за Сультом левым берегом Гаронны.

Английский генерал располагал 60 тысячами человек, в том числе воодушевленными победой испанцами и португальцами, под влиянием успеха и примера английских солдат почти сравнявшимися с ними. Сульт же располагал только 36 тысячами солдат, хотя и превосходных и исполненных подлинно патриотических чувств. К сожалению, сам маршал в ту минуту утратил веру в себя и в фортуну. Он отступил на Тулузу и закрепился на позиции.

Занятая Сультом позиция была весьма выгодной. Гаронна, протекающая поначалу перпендикулярно Пиренеям, у Тулузы резко поворачивает вправо и затем до самого моря течет почти параллельно горам. Хотя неприятель уже перешел через Гаронну и в большей степени угрожал правому, нежели левому берегу, Сульт намеревался оборонять Тулузу на обоих берегах. На левом берегу, перед предместьем Сен-Сиприен, он возвел ряд земляных бастионов и частокол, упиравшийся обеими оконечностями в реку. Вторую и почти неодолимую преграду представляла собой стена предместья, снабженная бойницами, фланкированная башнями и вооруженная артиллерией. Если бы неприятель прорвался в Сен-Сиприен, ему осталось бы только пройти по каменному мосту из предместья в город. Однако, взорвав мост, неприятеля можно было запереть на левом берегу, нанеся большие потери. И потому, чтобы обратить в прах все усилия британской армии, тут требовалась всего одна хорошая дивизия.

Представлялось маловероятным, что главную атаку направят на левый берег, где можно было захватить только предместье; куда больше следовало опасаться атаки на правом берегу, где возможной добычей становился сам город. Но и с этой стороны подступиться к городу было трудно. Южный канал, окружавший Тулузу и соединявшийся с Гаронной ниже по течению, представлял первую линию обороны, позади которой имелась еще городская ограда. Берега канала были тщательно укреплены; мосты через канал прикрыты укреплениями и заминированы. Вся северная часть Тулузы прикрывалась каналом, а с востока и юга позиция была еще сильнее, ибо перед каналом располагалась линия высот, простиравшихся от Лапюжада до Кальвине и повсюду увенчанных редутами и артиллерией. На высотах Сульт и расположил свои основные силы.

На левом берегу, в Сен-Сиприене, он поставил дивизию Марансена из корпуса генерала Рейля, а основную часть армии построил на правом берегу. Дивизия Даррико из корпуса Друэ д’Эрлона, разместившись за каналом у моста Матабье, обороняла город с севера. Дивизия д’Арманьяка из того же корпуса занимала пространство между каналом и высотами. Дивизии Ариспа и Виллата из корпуса Клозеля занимали высоты. И наконец, в резерве за высотами располагалась дивизия Топена, составлявшая остаток корпуса Рейля.

Веллингтон решил дать сражение утром 10 апреля. Генералу Хиллу с дивизиями Мюррея, Стюарта и Морильо он поручил атаковать французов на левом берегу Гаронны перед предместьем Сен-Сиприен. Выделив для этой второстепенной операции более чем достаточные силы, остальную армию он передвинул на правый берег. Генералу Пиктону с шотландской дивизией предстояло форсировать канал к северу от города, а легкой дивизии Олтона назначалось связать эту атаку с атакой испанцев на высоты Лапюжада. Маршал Бересфорд с дивизиями Клинтона и Коула должен был выдвинуться вдоль высот с севера на юг, захватить Кальвине и появиться перед предместьем Сен-Мишель. При нем находилась значительная часть британской конницы.

Утром 10 апреля Хилл атаковал дивизию Марансена на левом берегу перед Сен-Сиприеном, но двигался осторожно, ибо решающая атака должна была развернуться в другом месте. Он столкнулся с сильным сопротивлением и понял, что дальнейшее развитие атаки будет непростым. На правом берегу, на настоящем театре сражения, Пиктон отважно приблизился к каналу. Берега канала обороняла дивизия доблестного Даррико, бывшего полковника 32-го, прославившегося в Дюренштейне и в Испании. Искусно расставив солдат на линии обороны и подавая им личный пример, генерал в течение нескольких часов противостоял всем атакам англичан и усеял берега канала убитыми и ранеными шотландцами. Тем временем генерал Фрейр с испанцами пытался захватить высоты Лапюжада, расположенные неподалеку. Испанцы смело выдвинулись к укреплениям, навстречу ожесточенному артиллерийскому и ружейному огню. Но их и с левого фланга атаковал генерал д’Арманьяк, они не устояли против двойной атаки и оставили участок, понеся большие потери. К югу от города англичане потеряли почти три тысячи человек и были оттеснены – как на левом берегу, так и на правом, как у канала, так и перед высотами Лапюжада.

В эту минуту Бересфорд предоставил французскому генералу счастливую возможность окончить бой решающей победой. Выдвигаясь с севера на юг вдоль высот, прикрывавших нашу позицию с востока, маршал осуществлял у нас на виду чрезвычайно опасное, но необходимое фланговое движение, ибо ему обязательно требовалось продвинуться на юг, чтобы подойти к Тулузе. Если бы в ту минуту он подвергся массовой атаке, то был бы неизбежно сброшен в топкое русло реки Эрсе, протекавшей параллельно линии высот. Клозель, Арисп и Топен убеждали главнокомандующего не упускать случая и бросить во фланг дерзкому Бересфорду крупные силы. Сульт колебался больше двух часов и решился остановить Бересфорда только тогда, когда тот уже перестал подставлять свой фланг, перестроился и фронтом надвигался на Кальвине на нашем крайнем правом фланге. Дивизия Топена, выдвинутая слишком поздно, потеряла опору на деревню, в которой могла долго обороняться, стремительно атаковала неприятеля, была встречена с присущей англичанам мощью и в самую важную минуту потеряла своего генерала. Несколько мгновений солдаты оставались без руководства, и англичане, воспользовавшись затруднением, завладели редутами Кальвине. Напрасно мы пытались их отбить. Арисп был выведен из строя, а Бересфорд, перейдя через линию высот, появился к югу от города. Французы в беспорядке отступили, но, к счастью, капитан гренадеров 118-го Ларузьер, собрав свою роту за земляным валом у канала, накрыл англичан огнем в упор, остановил их и дал дивизии д’Арманьяка время воссоединиться. На том неприятелю и пришлось остановить свои атаки. Однако, хотя на всей остальной линии англичане отошли, позиция, будучи обойдена с юга, уже не подлежала обороне.

Сульт был уверен, что при отступлении на Каркассон сумеет присоединить Сюше и они вместе образуют такую силу, против которой осторожный Веллингтон окажется беспомощен. Поэтому он принял благоразумное решение пройти через Тулузу и отступить на Вильфранш. Он вывел из строя около 5 тысяч англичан, а сам потерял 3500 солдат. Испанская армия была, как всегда, неудачлива, но вела себя героически.

Наконец известия о событиях в Париже дошли и до тех мест. Проявив чуть больше проворства, временное правительство могло бы сохранить жизнь 8 тысяч храбрецов, принесенных в жертву ради дела, уже решенного в другом месте, но отправить эмиссара сражавшимся у подножия Пиренеев армиям догадались только 8 апреля. Талейран выбрал для этой миссии Сен-Симона, дав ему в сопровождение английского офицера, дабы их без задержек пропустили через ряды неприятельской армии. Но офицер, призванный сослужить французу службу при английских войсках, сделал его подозрительным для войск французских, которым всюду виделись изменники. В Орлеане и Монтобане Сен-Симона задержали французы, а в Тулузе – англичане, и до лагеря Сульта он сумел добраться только 14 апреля. Между тем маршал нашел в Вильфранше неприступную позицию, дожидался на ней Каталонской армии и льстил себя надеждой вскоре одержать реванш. Прибытие Сен-Симона причинило Сульту все возможные неудовольствия, ибо, помимо того что сообщал ужасные новости, Сен-Симон останавливал маршала в минуту, когда победа начинала казаться возможной. Сульт всеми способами отказывался принимать доставленные ему из Парижа известия и даже намеревался задержать Сен-Симона, вообразив, что сообщение может оказаться ловушкой неприятеля. Но тому удалось скрыться и добраться до лагеря Сюше, который признал достоверность сообщений и согласился повиноваться приказам временного правительства при условии окончательного их подтверждения. Подтверждение вскоре прибыло, и военные действия между французскими маршалами и неприятельскими силами были приостановлены посредством заключения местного перемирия, так же, как и в других местах.

Так окончилось, от Антверпена до Гамбурга, от Гамбурга до Милана и от Милана до Тулузы упорное сопротивление, которое наши солдаты, разбросанные по всей Европе, не переставали оказывать европейской коалиции. Теперь новое правительство, избавившись от Наполеона, избавилось и от его соратников.

Графа д’Артуа, вступившего в Париж двумя-тремя днями ранее (12 апреля), словно подхватил круговорот, способный вскружить и куда более крепкую голову. Водворившись в Тюильри и не помня себя от радости, что очутился в подобном месте, он хотел сообщить свое удовольствие всем на свете и с готовностью заверял сторонников Империи, что для них ничего не переменится, а эмигрантов, возвращавшихся из двадцатипятилетнего изгнания, – что они получат полное удовлетворение, если проявят немного терпения. Но уже в первые дни граф мог заметить, что одними благими словами всех трудностей положения не преодолеть. Ему потребовались адъютанты, а откуда он мог их взять? Прибывшие с ним из-за границы и сбежавшиеся со всех уголков страны друзья рассчитывали, что им приберегут хотя бы места при королевских особах, если все высшие политические должности отдадут чиновникам Империи. Но адъютантов можно было брать только из среды военных, а военных можно было найти только в императорской армии.

Верно оценив истинное положение вещей, Витроль посоветовал графу д’Артуа выбрать адъютантов из числа выдающихся офицеров Империи. Граф последовал его совету и взял в адъютанты Нансути и Лористона, пользовавшихся уважением в армии и близких старой знати. Их назначение вызвало сильное неудовольствие друзей графа и горячие упреки в адрес Витроля и тотчас обнаружило, как люди старого и нового режимов, собравшись вокруг Бурбонов, будут относиться друг к другу.

Графу д’Артуа следовало безотлагательно заняться и другим важным делом, которое невозможно было уладить уговорами: определиться с титулом, необходимым для управления страной. Сам собою напрашивался титул генерального королевского наместника, осуществляющего королевскую власть в отсутствие короля. Но как облечься им без согласия Сената, который оставался единственной признанной властью, после низложения Наполеона держался в стороне, не присутствовал на последних церемониях и всем своим поведением давал понять, что не наделит королевской властью ни графа д’Артуа, ни самого короля без официального обязательства с их стороны в отношении Конституции? Непросто было растолковать эту трудность графу д’Артуа и его друзьям, ибо им казалось, что само присутствие законного государя или его представителя упраздняет всякую иную власть, и они еще не привыкли к мысли, что помимо королевского права существует право нации. Витроль, служивший посредником при временном правительстве, понимал, что к этому обстоятельству нельзя относиться легкомысленно, и дал это понять и своему господину.

Настроенный поначалу благодушно, граф д’Артуа заявил, что нужно принять от Сената инвеституру на как можно более благоприятных условиях, поскорее завладеть королевской властью и осуществлять ее как можно лучше до прибытия Людовика XVIII, который и рассудит, что делать. Самозваные советники графа, видя его склонность подчиниться, не осмелились сопротивляться дольше и посоветовали уступить, смягчив, однако, обязательство, которого Сенат требовал от графа, и признав только общие основы будущей конституции.

Тем временем император Александр, узнав о трудностях, воздвигаемых советом графа д’Артуа условиям Сената, поручил Нессельроде повидаться с Витролем и дать ему знать о намерениях государей-союзников. Утром 14 апреля, в то время как Сенат должен был собраться, Нессельроде провел с Витролем ясную и поучительную беседу. Русский министр заявил от имени своего повелителя и государей-союзников, что Сенату обязаны и низложением Наполеона, и возвращением Бурбонов; что без него не нашлось бы властей для ведения переговоров; что при всех нападках на него Сенат заключает в себе самых просвещенных жителей страны; что эмигрантам, не знакомым с Францией, Европой и нынешним веком, не удастся подчинить себе столь грозную нацию и им следует подчиниться условиям Сената, в которых нет ничего неразумного; что в настоящую минуту существуют только две реальных силы: армия Наполеона и 200 тысяч штыков государей-союзников; что армия Наполеона хочет только короля Римского, а 200 тысяч штыков союзников не станут устраивать 18 брюмера против Сената, а скорее постараются этому помешать; что таково принятое решение и ему поручено не обсуждать его, а только объявить.

Витроль, как бывало и прежде, удалился возмущенный иностранным давлением, за которым сам прежде отправлялся в Труа, и донес до своего хозяина сообщения, которые ему поручили передать. На безумца Александра, как тогда называли императора России, сильно вознегодовали и с вынужденной покорностью стали ждать решения Сената.

Сенат, собравшийся в тот же день, принял следующую резолюцию, которая сделала честь его твердости и уже не могла вызвать никаких насмешек.

«По предложению временного правительства и докладу особой комиссии из семи членов Сенат наделяет Его Королевское Высочество монсиньора графа д’Артуа правом временно управлять Францией под титулом Генерального наместника Королевства, пока Луи-Станислав-Ксавье, призванный на Французский Трон, не признает Конституционную хартию.

Сенат постановляет, что декрет от сего дня будет вечером представлен Его Королевскому Высочеству монсиньору графу д’Артуа всем корпусом Сената.

Принято в Париже 14 апреля».

Вернувшись в Тюильри, Талейран встретился с Витролем и, небрежно бросив на стол текст сенатской резолюции, сказал, что придется им удовольствоваться, а вечером Сенат сам придет к графу д’Артуа за его решением. Теперь Витроль нашел принца не столь сговорчивым, как накануне. Горделивая четкость заявления сенаторов, наделявших его временной и обусловленной властью, исполнила графа д’Артуа гнева. Он резко оттолкнул от себя документ и вскричал, что ему нет дела до господ сенаторов, он их знать не знает, не станет принимать и сделается генеральным наместником в силу права, а не в силу их декларации. Так граф, днем проявлявший куда больше благоразумия, чем его друзья, ныне его утратил. Но необходимость, победившая друзей графа д’Артуа, победила и его самого: 14 апреля он не сделался сильнее, чем был 12-го, у него по-прежнему не было армии, послушной Наполеону, Национальной гвардии, послушной Сенату, и иностранных солдат, послушных императору Александру. Перечитав декларацию, несколько смягчили обязательства, но оставили в целости суть вещей, а сутью являлось то, что монарх призывается нацией на трон при условии предоставления гарантий, получивших впоследствии наименование Конституционной хартии 1814 года, то есть при условии признания монархом наиболее почетных завоеваний Французской революции.

В восемь часов вечера Сенат появился в Тюильри во главе с президентом Талейраном. Талейран приблизился к графу д’Артуа, опираясь, по обыкновению, на трость, и зачитал, склонив голову к плечу, речь, в которой объяснял, но отнюдь не извинял поведение Сената, ибо оно не нуждалось в извинениях.

«Сенат поддерживает возвращение Вашего августейшего Дома на французский трон. Будучи научены настоящим и прошлым, Сенат и нация желают навеки упрочить королевскую власть посредством справедливого разделения полномочий и общественной свободы, единственными гарантиями всеобщего благосостояния и пользы.

Будучи убежден в том, что принципы Конституции близки Вашему сердцу, Сенат наделяет Вас до прибытия Вашего августейшего брата Короля титулом Генерального наместника Королевства.

Монсиньор, Сенат, вынужденный при исполнении обязанностей сохранять внешнее спокойствие в минуту общественного ликования, от того не менее проникнут всеобщими чувствами. Ваше Королевское Высочество сумеет прочесть в наших сердцах через саму сдержанность наших слов…»

К этим твердым и почтительным речам Талейран присоединил заверения в преданности, бывшие тогда у всех на устах.

В ответ граф д’Артуа произнес небольшую речь, заготовленную заранее. «Господа, – сказал он, – я ознакомился с конституционным актом, который призывает на французский трон моего августейшего брата короля. Я не получал от него права принимать Конституцию, но мне известны его чувства и принципы, и я без опаски заверяю от его имени, что он примет ее основы…»

После этого открыто высказанного обязательства он перечислил и сами основы: разделение властей, разделение управления между королем и палатами, ответственность министров, свобода прессы, свобода личности, свобода культов, несменяемость судей, неприкосновенность государственного долга и сохранение продаж национального имущества, Почетный легион, сохранение званий и пожалований армии, забвение предшествующих голосований и актов.

«Надеюсь, – добавил граф, – что перечисленные условия вас удовлетворяют и заключают все гарантии свободы и покоя во Франции».

Эта краткая речь имела успех, и воодушевленный им граф д’Артуа с удовольствием обратился к Сенату, а затем и к отдельным сенаторам, с которыми дружески побеседовал. Один из них не удержался даже от восклицания: «О да, в ваших жилах точно течет кровь Генриха IV!» «Его кровь и впрямь течет в моих жилах, – отвечал граф. – Желал бы я иметь его таланты, но за неимением таковых обхожусь его сердцем и любовью к Франции». Эти слова вызвали горячие возгласы одобрения, и казалось, Сенат и граф д’Артуа пришли к совершенному взаимному примирению.