Нулевой пациент. О больных, благодаря которым гениальные врачи стали известными

– Последние пять минут просто ужасно, – подтвердил Кули.

– Как же так, до этого вы не ощущали боли? – удивился Хорас Уэллс, наклонившись, чтобы осмотреть ногу.

Из-за гематомы колено увеличилось вдвое, порез икры был глубоким, и рана все еще немного кровоточила.

– Так вы действительно ничего не почувствовали после падения? – настойчиво продолжал свои расспросы Уэллс.

– Нет, зато сейчас болит все сильнее и сильнее.

– Я очень вам благодарен, – сказал Хорас.

Элизабет и Сэмюэл посмотрели на него с изумлением. Неужели он тоже потерял голову?

– Да, я полагаю, что это веселящий газ не дал вам почувствовать боль, – продолжал Хорас.

– Кажется, я вел себя как дурак, – сказал Сэмюэл, – по правде говоря, я не очень хорошо помню подробности.

– Нет, вы были безукоризненны. Я очень вам признателен, – настойчиво повторил Хорас.

После того как супруги Уэллс вышли от Кули, Элизабет потребовала объяснений. Ее муж ответил, что он только что совершил революцию в искусстве зубодеров и наконец-то станет дантистом.

На следующий день Хорас Уэллс попросил своего ассистента вырвать ему коренной зуб, который уже некоторое время причинял ему беспокойство, одновременно пригласив краснобая-профессора Колтона прийти к нему в кабинет с веселящим газом. Он считал, что ему необходима большая доза, чтобы не ощутить боли. Во время операции он так глубоко вдохнул газ, что побледнел. Заметив его состояние, ассистент поначалу не решался начать операцию, но в конце концов уступил настойчивой просьбе Уэллса, который был близок к обмороку.

– Ну что, ты вырвал зуб? – поинтересовался Уэллс у коллеги.

– Как, ты не почувствовал? Я же тянул изо всех сил.

– Да-да, я почувствовал словно укус комара.

И под действием веселящего газа он принялся громко хохотать; взрывы смеха перемежались громогласными «ура».

Таким образом, Хорас Уэллс открыл общую анестезию, поставив эксперимент на себе. Случалось, что врачи становились своими же подопытными кроликами, как, например, канадцы Фредерик Бантинг и Чарлз Бест: они протестировали инсулин, сделав инъекции друг другу в декабре 1921 года, тем самым перевернув одну из самых прекрасных страниц в истории медицины.

Что касается общей анестезии, то нулевым пациентом можно считать Сэмюэла Кули, дурачившегося перед ошеломленным взором Хораса Уэллса. До этого эфир и закись азота служили исключительно в качестве увеселения для жадных ярмарочных артистов и лишенных изобретательности профессоров. А для появления научного интереса к веселящему газу достаточно было, чтобы в мозгу наблюдателя щелкнул переключатель. Таким наблюдателем стал Уэллс, а Кули неожиданно оказался его подопытным. Уэллс был одновременно и первооткрывателем, и первым пациентом, на котором была испытана общая анестезия. В кои-то веки пациента невозможно игнорировать, потому что он же и врач.

Но медицина неблагодарна, а ее история часто несправедлива. Официально создание анестезии приписывается совершенно другому человеку – некоему Уильяму Томасу Грину Мортону, мошеннику, который скупал имущество в кредит и перепродавал его, выходя сухим из воды с помощью денег. Он начинал учиться на дантиста, но был вынужден прервать обучение и бежать. Когда в Хартфорде он познакомился с Хорасом Уэллсом, ему было 23 года. Это было в 1842 году, за два года до описываемых событий. И тогда он принял решение вновь быть честным человеком, следуя советам старшего товарища и став его помощником, но очень быстро оставил его, чтобы, пользуясь его уроками, устроиться в другом месте.

Следовательно, Мортон не присутствовал, когда его бывший товарищ в декабре 1844 года обнаружил свойства закиси азота. Но через несколько месяцев после открытия Мортон бессовестным образом воспользуется неудачами Уэллса…

Успешно применив анестезию на нескольких пациентах, Уэллс решил рассказать о своем открытии. В начале 1845 года он представил его в больнице общего профиля Массачусетса перед знаменитым хирургом, профессором Джоном Уорреном, а также пришедшими по случаю студентами и зрителями. Уэллс применил газ к студенту, который согласился вырвать зуб. Но очень неудачно маску сняли раньше времени, и в момент операции студент завопил от боли. Может, студент закричал, чтобы угодить профессору Уоррену, который совершенно не верил истории с общей анестезией? Мы никогда этого не узнаем. Как хирург, влиятельный и уважаемый человек, мог поверить какому-то зубодеру?

«Какой вздор!» – хором кричали профессор Уоррен, его студенты и зрители после провалившегося на их глазах опыта Уэллса.

Мортон был свидетелем публичного позора, обрушившегося на его бывшего учителя и коллегу. В тот же вечер он попросил его повторить опыт, и все прошло безукоризненно. Мортон был очарован и тут же представил, сколько можно заработать на подобном открытии. Однако он не мог столь поспешно и открыто предать своего учителя. Тогда он решил использовать эфир, который демонстрировал те же свойства, хотя и переносился пациентами явно хуже. Он объявил бой закиси азота – битву более благородную, чем вызов, брошенный учителю учеником. Кроме того, Мортон был изворотливее и умел обольщать, а история науки не лишена и тактической хитрости.

После продолжительных экспериментов, 16 октября 1846 года Мортон был готов. Ему было 27 лет. Перед тем же Джоном Уорреном, в той же общеклинической больнице Массачусетса он повторяет опыт Хораса Уэллса. Оперируемый пациент с большой опухолью на шее ничего не почувствовал. Зал взорвался аплодисментами. Так 16 октября становится днем рождения эфира, официальной датой возникновения общей анестезии. Зал, ставший свидетелем этой присвоенной победы, переименовали в Ether Dome («амфитеатр эфира»), чтобы увековечить место его изобретения. Столь престижное заведение больше приличествовало подобному открытию, чем ярмарочный балаган.

Как и многие другие, Мортон понял: чтобы войти в историю, одного ума недостаточно – нужно еще выбрать подходящую публику, время и место. На его могиле высечена надпись: «Создатель и провозвестник ингаляционной анестезии, до которого хирургия всегда была агонией. Благодаря ему во время операций удалось не просто избежать боли, а вовсе избавиться от нее. С тех пор наука держит боль под контролем». Эта эпитафия должна была быть посвящена Уэллсу.

Между тем Уэллс продолжил делать операции с применением закиси азота. Он быстро понял, что не в силах соперничать с хитрецом Мортоном. Он попытал счастья в Париже, но, прочитав статью об использовании в анестезии хлороформа, вернулся в Нью-Йорк. Как ранее с веселящим газом, Уэллс решил испробовать действие хлороформа на себе. Ошибка стала роковой. Он не знал, что хлороформ вызывает сильную зависимость, особенно у людей, обладающих психической предрасположенностью. Вероятно, Уэллс относился к их числу. Он лишился рассудка. В январе 1848 года он был арестован после того, как облил лица двух проституток серной кислотой. В том же году он покончил с собой в тюрьме, вскрыв бедренную артерию. Скорее всего, такой конец был вызван действием хлороформа в сочетании с биполярным расстройством.

Но вернемся к Мортону и его успешному испытанию эфира. Как и многие американцы, он считал, что идея удачна только в том случае, если приносит много денег. К сожалению, он не мог запатентовать уже всем известный в то время эфир. И тогда он изготовил смесь эфира и апельсинового масла, которую назвал «летеон». Однако все прекрасно понимали, что ее основным действующим веществом был именно эфир. Создание или продление действия патента с добавлением вспомогательного вещества к известному продукту и приписыванию ему тем самым новых свойств оказалось очень прибыльной уловкой, переделкой, которая вошла в обиход фармацевтической промышленности. Как минимум, Мортон стал изобретателем этого приема.

Наконец, не обойдем стороной третье действующее лицо невероятной истории общей анестезии, с которого все и началось, – ярмарочного артиста Колтона. Он продолжил рвать зубы и открыл собственное дело вместе с двумя дантистами, чтобы распространить применение анестезии с использованием закиси азота. Затем, посчитав, что зарабатывает недостаточно, он решил попытать счастья на американском Западе во время золотой лихорадки. Но из-за хронического отсутствия проницательности он потерпел поражение и на этом поприще и вновь вернулся к зубоврачебному делу, закиси азота и склонности перенимать чужие достижения.

Спустя годы после открытия Хораса Уэллса в практике анестезии продолжались метания между хлороформом, эфиром, закисью азота и различными соединениями новых веществ. Когда в 1880 году анестезия стала безопасной и была законодательно закреплена, хирургия решительно шагнула в современность. Раньше она была внешней, то есть оперировали зубы, абсцессы, переломы, раны и любые повреждения, легко доступные с помощью скальпеля. Но теперь она стала внутренней, проникнув глубоко в тело и органы. Названия внешней и внутренней хирургии, указывающие на наших «героев», происходят от революции, произведенной анестезией, которой мы обязаны ярмарочному артисту, шуту, зубодеру и мошеннику, сумевшему очаровать жалкого профессора.

3. Душа Финеаса

Инженеры центральной железной дороги Вермонта были озадачены: требовалось максимально сократить стоимость строительства. Основанная в 1843 году, на тот момент их железнодорожная компания существовала всего лишь пять лет. Благодаря ограниченному бюджету им удалось заключить контракт на строительство дороги, связывающей Вермонт и Канаду.

Небольшой холм, расположенный в Вермонте прямо к северу от Кавендиша, состоял из очень прочной породы. Если не обходить скалу, придется копать траншею длиной более двух километров; если же, наоборот, обогнуть ее, потребуется десять дополнительных километров дороги. Чтобы сократить время в пути, было бы предпочтительнее строить по прямой, но это оказывалось дороже. Мнения разделились. И тогда инженеры приняли решение пригласить прорабов, чтобы найти наилучший выход.

Финеас Гейдж был в числе первых рабочих компании. Он устроился туда в возрасте 20 лет. Сильный, уравновешенный, трудолюбивый, он был на хорошем счету и быстро поднялся в должности. Его ответ был незамедлителен и точен: нужно пройти сквозь скалу. Компания приобрела очень мощное порошковое взрывчатое вещество, а в самой скале было много разломов, которые легко раздробить. Но, добавил он уважительно, окончательное решение за господами инженерами. Поскольку он еще ни разу не ошибался, а его уравновешенный и спокойный темперамент вызывал уважение и заставлял рабочих прислушиваться к его мнению, было решено пробурить эту проклятую скалу. Так можно будет сэкономить на щебне, шпалах и рельсах.

И вот 13 сентября 1848 года Финеас Гейдж закладывает взрывчатку, используя металлический лом – для молодца атлетического сложения это был привычный инструмент^[6]. Он еще не успел насыпать в целях безопасности песок, чтобы не допустить преждевременного взрыва.

Один из рабочих окликнул его, Финеас обернулся и выпустил из рук лом, который угодил прямо во взрывчатку. Тут же прогремел ужасный взрыв. Лом подбросило со скоростью снаряда, и он пронзил по вертикали левую щеку Гейджа, выдавил глаз и вышел посреди черепа, ровно позади лба. Разлетелись обломки костей и фрагменты мозга, а сам лом упал вдалеке, на расстоянии 20 метров. Рабочий смотрел, оторопев от изумления; он попытался закричать, но не смог выдавить ни звука. На грохот взрыва обернулись остальные.

Финеас не упал – он закачался и опустился одним коленом на землю. Все бросились к нему, и даже наиболее хладнокровные с трудом могли смотреть на его раны. Самым невероятным было то, что Финеас продолжал с ними разговаривать и некоторые слова были даже разборчивы: тяжело… больно… глаз… лом… Казалось, он не собирался умирать вот так сразу. На помощь, быстро! Выручила двухколесная тачка. Врача из Кавендиша звали Харлоу.

В дороге у Гейджа случились непродолжительные судороги, потом он стал говорить более внятно и не очень жаловался на боль. Оказавшись перед кабинетом доктора Харлоу, он попытался идти без посторонней помощи. Увидев его, врач закрыл рот руками. Тогда Финеас сказал ему с напускным, вероятно, спокойствием: «Полагаю, вам придется сегодня поработать».

История Финеаса Гейджа хорошо известна неврологам всего мира и даже широкой публике, поскольку она позволила выявить функции лобной доли, которая отвечает ни много ни мало за настроение, мораль, эмпатию, социализацию.

Финеас Гейдж выздоровел; его не разбил паралич, и в целом все обошлось без серьезных последствий, если не считать потери правого глаза. Кости черепа и лица срослись, но, разумеется, сразу бросались в глаза шрамы. Это был человек крепкого здоровья. Однако в жизни его собственной и близких очень многое изменилось. И эти изменения не входили в компетенцию медицины.

Этот отзывчивый, спокойный, ровный, честный и доброжелательный человек стал капризным, агрессивным, непорядочным, неуравновешенным, грубым и лживым. Он неоднократно менял место проживания и ремесло: был конюхом, кучером дилижанса, фермером, разводил лошадей благодаря выплатам, которые получил после несчастного случая. Он даже принимал участие в бродячих выступлениях, держа свой металлический лом, подобно скипетру. Образцовый и рассудительный строитель на железной дороге превратился в ярмарочного шута.

После десяти лет скитаний, связанных с работой и тяжелым нравом, он окончательно вернулся к родственникам в Сан-Франциско, где и умер в возрасте 36 лет от мощного приступа эпилепсии. Лом в конце концов победил. Медицина же обнаружила нарушения поведения, вызванные поражением лобных долей мозга, а также узнала роль одноименной доли, которая не первостепенна для выживания, но необходима для жизни в обществе.

Финеас Гейдж, нулевой пациент в области нейрофизиологии настроения… Железный лом разрушил эмоциональную составляющую личности.

4. Три героини истерии

Мы никогда не узнаем, кто был нулевым пациентом истерического невроза. Инициатором этой болезни мог оказаться змей, после уговоров которого Ева дала запретный плод Адаму. Нагота представляла тогда угрозу, а гендерное различие – постоянную опасность. Истерия по земному раю была присуща обоим полам, и ношение одежды стало ее первым симптомом.

Во времена египетских фараонов истерия обрела гендерную принадлежность: она приписывалась женщинам, тогда как мужчины имели исключительное право заниматься медициной. Болезни, при которых тело вело себя непонятным образом, могли поражать только женщин. Нестабильные симптомы истерии объяснялись блужданиями матки по всему телу. Чтобы вернуть ее на место, врачи прописывали введение раскаленного воска во влагалище. Результаты такого лечения неизвестны; можно только предположить, что боль меняла психику женщин.

Позже идеальным методом лечения стало изгнание бесов, когда, согласно диагнозу, пациент был якобы одержим дьяволом. Речь по-прежнему шла о женском теле, поскольку врачи, все мужского пола, были также и священниками; следовательно, демон не мог в них вселиться или по крайней мере не столь явно – как подобает служителям церкви.

Намного позже, когда симптомы истерии были обнаружены у ученых мужей – мужского пола, – влагалище и бесы были признаны невиновными. Тогда центром болезни стал считаться мозг; было бы неприлично обвинять простату или яички.

Прежде чем истерия превратилась в предмет изучения медицинской психиатрии, в ней долгое время существовало четкое половое деление: врачи-мужчины и пациенты-женщины. История современной истерии началась с двух или трех десятилетий романтизированного медикаментозного лечения. Самые яркие страницы этой половой клинической мелодрамы были написаны в 1870–1890-е годы тремя невероятно чувственными женщинами, которые любезно согласились принять участие в чисто научных опытах. В подлинности каждой из этих историй остаются сомнения, ведь рассказчиками были неврологи или психиатры-мужчины, для которых гендерное различие служило препятствием для их профессиональных действий. Как бы там ни было, каждая из трех женщин может претендовать на статус нулевой пациентки современной медицинской истерии.