Loe raamatut: «Огненная кровь. Том 1»

Ляна Зелинская

* * *

Часть 1. Время желаний

Глава 1. Ядовитый цветок

Этот день начался с плохой новости, продолжился очень плохой и обещал закончиться катастрофой.

А, впрочем, чему удивляться, если утро началось с прибытия тётушки Клэр?

Иррис отступила на шаг от мольберта, любуясь своим творением.

Подсолнухи.

Шляпки склонились под тяжестью спелых зёрен, и за ними, вдали, на фоне голубого неба, таяли в дымке скалистые утёсы Мадверы, подёрнутые лёгким кружевом перистых облаков. Одинокая таврачья кибитка спускалась по склону, а дорога уходила вдаль, растворяясь за горизонтом.

Солнце припекало, тёплый ветерок чуть шевелил пятипалую листву каштанов. В саду наливались соком яблоки и сливы, и воздух позднего лета был полон стрекоз, умиротворения и покоя.

Мазки ложились ровно, ранняя жара медленно перетекала в полуденный зной, и на башнях Фесса уже прозвонили последнюю треть утра, когда на дорожке, ведущей к дому, раздался жеманный голос тётушки Клэр.

И вмиг всё умиротворение и покой исчезли, как будто их ветром сдуло.

– Душа моя! Я так рада!

– Милая! А как же я рада видеть тебя!

Восторженные возгласы доносились из-за кустов сирени, перемежаясь лаем тётушкиной болонки и радостным визгом кузин Иррис – Лизы и Софи. Тётушка Клэр, очевидно, привезла подарки из города: зефир и пастилу, пару мотков кружева и деревянные гребни. Впрочем, угадать было нетрудно – этот набор она привозила с собой всякий раз, когда приезжала в гости.

Тётушка Клэр представляла собой средоточие всего, что Иррис недолюбливала в женщинах и чего надеялась избежать, приблизившись к преклонному возрасту. И хотя тётушка была дамой утончённой, ухоженной и следящей за модой, отдельные элементы её образа, вроде шляпки, напоминающей камень-окатыш, с вуалью и буклями, уложенными вокруг, совсем как лепестки подсолнухов на картине Иррис, вызывали только недоумение.

Неизменная горжетка, с которой даже в такую жару на всех взирала тоскливая морда серебристой лисы, зелёное шёлковое платье, собранное сзади на турнюр приличных размеров, и изумрудные серьги. Тётушка любила зелёный – как она считала, изумруд сочетался с рыжиной в её волосах. Сочетание было сомнительным, рыжина не натуральной, но спорить с ней никто не решался. Выщипанные в ниточку брови и душистая болонка в корзинке, которую ежедневно мыли дорогим розовым мылом, довершали образ.

Тётушка Клэр всегда была полна энергии, застёгнута на все пуговицы и готова к борьбе с аморальностью и злом. Дети выросли, муж умер, а энергия продолжала плескаться через край её хрупкого тела, заставляя в одиночку нести тяжёлое знамя защиты добродетели.

Поэтому в золотистом ридикюле у неё всегда хранилось триединое оружие против всех напастей: нюхательные соли, Канон в кожаном переплёте и веер, чтобы в случае непредвиденной ситуации разыграть спектакль в трёх актах – упасть в обморок, подкрепить праведный гнев цитатой из Канона и, завершив выступление торжественным взмахом страусовых перьев, воскликнуть: «Куда катится этот мир?!».

И можно было бы всё это вынести стоически – тётины визиты обычно не слишком затягивались, но проблема была в том, что тётя Клэр терпеть не могла Иррис, и неприязнь эта была взаимной. А учитывая, как тётя Огаста любила свою кузину, можно было предсказать с точностью до шага, как пройдёт этот день.

Сейчас они будут обниматься и целоваться, смешно вытягивая губы и едва касаясь щеками, потом хвалить наряды друг друга, обстановку гостиной, хвастать успехами детей, дожидаясь чай на веранде. Потом придут Лиза и Софи, и тётушка Клэр будет долго ими восхищаться, смотреть их рисунки и слушать, как они декламируют стихи или играют на клавесине, а позже начнётся самое интересное. Кузин выдворят прочь, и тётушки займутся тем, ради чего затевался весь этот маскарад – сплетнями.

Раньше Иррис думала, что за закрытыми дверями замужние дамы ведут очень важные разговоры, но это было до тех пор, пока она сама не вышла замуж и не попала в святая святых – чайную веранду.

Сплетни обсуждались по особому ритуалу: сначала менее значительные, вроде того, кто кого родил, кто в каком платье был на последнем балу, потом – кто на ком женился и какой была свадьба, была ли невеста беременна и сколько стоил свадебный торт, затем – кто кому сделал предложение, и уж после этого оставалось самое вкусное – скандалы. Любовники, любовницы, мезальянсы и порочащие честь события, привороты и магические печати, дуэли из-за женщин, внебрачные дети и самоубийства. Это обсуждалось обычно полушёпотом, чтобы не услышали дети, а главное – не приведи Боги! – мужчины.

Но Иррис знала, что сегодня в конце этого списка будет она, как фазан в центре стола с ягодой в клюве, как яблочный пирог с корицей или вишенка на торте.

Тётя Огаста позвала тётушку Клэр не просто так. Это её последнее и самое мощное оружие, которым она намеревалась сокрушить бастионы воли строптивой племянницы. А проще говоря, тётя Огаста всерьёз собралась выдворить Иррис из дома под одним простым предлогом – выдать замуж.

Треклятую тётку с болонкой специально выписали из Фесса сразу после того, как мэтр Гийо явился несколько дней назад в своей двуколке. Облитый одеколоном сверх всякой меры, в крахмальной рубашке, воротник которой давил его шею так, что, казалось, с ним случится апоплексический удар, он то и дело касался волос, разделённых на прямой пробор и смазанных маслом для блеска, был торжественен и тих, а под мышкой зажимал коробку конфет.

Мэтр Гийо по натуре был прижимист и жаден. И коробка конфет в его руках была чем-то неслыханным, примером необыкновенной щедрости и расточительства, и раз по этому поводу сразу же не пошёл дождь, значит, это был не просто подарок, а знак. И если уж он явился в дом в парадном облачении с этой коробкой – символом «самых честных намерений со стороны мужчины», перевязанным голубым бантом, стало яснее ясного, что он приехал просить руки Иррис.

И мысль эта для Иррис была сама по себе отвратительна.

Отвратительна настолько, что по её лицу тётя Огаста быстро поняла, чем всё закончится, и живо выставила племянницу прочь, а переговоры с новоиспечённым женихом взяла в свои руки.

А Иррис убежала на берег моря, на высокие утёсы мадверского побережья, под которыми яростно бесновались волны даже в самый погожий день. Она стояла там долго, глядя на бесконечную синюю гладь и вдыхая солёный бриз только с одной целью – перестать ощущать одеколон мэтра Гийо, который наполнил лёгкие и, казалось, въелся даже в кожу и волосы. Жуткая смесь запахов конской упряжи, старого сундука, благовоний, камфары и скипидара.

Ветер лечит…

Когда она вернулась, мэтр Гийо уже уехал. А тётя вызвала её в свою комнату для серьёзного разговора.

Тётя шла по лестнице впереди, натянутая, как струна, не сняв даже кружевных перчаток, которые специально надевала, принимая гостей, и по её суровому выражению лица Иррис поняла – разговор будет неприятный.

Всякий раз, когда тётя Огаста хотела сказать какую-нибудь гадость – а это она умела делать с непревзойдённым самообладанием – начинала она издалека, обязательно со слова «милая», быстро переходя на «милочку» и заканчивала фразой: «…и если бы ты не была дочерью покойного Людвига, то…».

Иррис она никогда не любила. И нелюбовь эта была взаимной.

Но раз уж судьба распорядилась так, что жить им пришлось под одной крышей, да и к тому же крыша эта принадлежала тёте Огасте, то Иррис всеми силами старалась вести себя так, чтобы не вызывать неудовольствия тётушки. Только вот последнее время удавалось это всё с большим трудом, потому что тётю Огасту стало раздражать буквально всё – от уроков живописи, которые она давала её дочерям, до прогулок к морскому побережью.

– Милая, присядь, – тётя указала веером на маленькую кушетку напротив себя, а сама расположилась в кресле. – Думаю, ты догадываешься, зачем к нам сегодня приезжал мэтр Гийо?

Спросила она мягким и вкрадчивым голосом, но в глазах застыла холодная решимость.

Дело плохо…

– Догадываюсь? Тётя, да тут не надо быть семи пядей во лбу! Та коробка с голубым бантом, что он притащил с собой, в кондитерской лавке позавчера на неё назначили скидку, думаю, что мэтр специально ждал именно этого дня, – усмехнулась Иррис, – умоляю вас, тётя, вы же не серьёзно?

– Это почему же? – ответила тётя со встречной усмешкой.

– Потому что он… он… Он отвратителен! – воскликнула Иррис.

Она пыталась подобрать более вежливое слово, но эмоции одержали верх. Мысль об этом браке, об упитанном округлом теле мэтра Гийо, о его засаленном жилете с расходящимися на животе пуговицами, в котором он был похож на тюленя, о его жадном взгляде, блуждающем где-то пониже её подбородка, и смазанных маслом волосах приводила её просто в ужас.

– Послушай, милая, ты же понимаешь, что сейчас мы, а вернее сказать – ты, не в той ситуации, чтобы разбрасываться налево и направо такими предложениями? – в голосе тёти появилась едва заметная нотка недовольства. – А мэтр Гийо – человек достойный, он недавно назначен смотрителем школы при Обители, а это почётная и уважаемая должность. И, что немаловажно, доход в пятьдесят тысяч ланей годовых. Ты понимаешь, что для тебя это вполне приличная партия?

– Да, я понимаю, – Иррис выпрямилась, – я понимаю, что теперь я бедна. И я вдова. И живу от ваших щедрот. Я понимаю. Но, тётя, разве это значит, что я должна выходить замуж за первого встречного?

Тётя поджала губы, достала батистовый платочек и, сложив руки на коленях, перешла в наступление:

– А, по-твоему, будет и второй встречный? И третий? Интересно узнать, с чего вдруг такая уверенность?

– Что вы хотите этим сказать, тётя? – ответила Иррис, стараясь выглядеть вежливой и смиренной.

Их взгляды скрестились. Ярко-голубые глаза Иррис, в которых ей с трудом удавалось погасить раздражение, и такие же голубые, но словно подёрнутые белёсой дымкой мадверского тумана холодные глаза тёти Огасты.

– А то, что ты напрасно ждёшь других предложений.

– Это почему же? – Иррис расправила плечи, предчувствуя, что ничем хорошим этот разговор не закончится. – Разве среди тех, кто посещает этот дом, мало достойных мужчин?

– Вот именно, что немало! В мой дом последнее время приезжает, пожалуй, даже слишком много мужчин! – воскликнула тётя, и руки её стали нервно теребить кружевную кайму платочка.

– А разве вы не сами этого хотели? Намекали мне, что неплохо бы уже оставить траур и задуматься о будущем? Я следовала вашим советам. И разве кто-то из этих мужчин дал хоть малейший повод? Что в этом плохого? – спросила Иррис негромко, всё ещё пытаясь погасить зародившуюся искру грядущей ссоры.

Но искра гаснуть не хотела.

– Да всё! – отрезала тётя жёстко. – Потому что когда я говорила тебе задуматься о будущем, я рассчитывала на трезвость твоего ума и практичный подход к делу.

– Знаете тётя, с умом у меня всё вроде бы в порядке. Вы захотели, чтобы в этот дом приезжали мужчины, хотя я и не горела желанием их видеть. А когда они стали приезжать, выяснилось, что вы имели в виду что-то другое. Так что именно, тётя?

Иррис сложила руки на коленях, зажав пальцами взятую из букета высушенную розу. На ней ещё остался один шип, и она трогала его пальцем, чувствуя лёгкое покалывание.

Этот разговор лучше завершить мирно.

Она живёт в этом доме лишь по доброй воле тёти Огасты, лишь потому, что ей больше некуда пойти. Ну и ещё потому, что отец решил – так для неё будет лучше. Почему он так решил, она не знала, но перед смертью он успел передать остатки своего имущества в управление тёте, которая обязалась вести суды по долгам. Так что не стоило её злить.

– А ты хоть иногда задумывалась, зачем они приезжают? – спросила тётя голосом, полным сарказма.

– И, по-вашему, зачем же? Разве не затем, чтобы побеседовать о литературе, послушать музыку и выпить чашку чаю? Разве это нарушает хоть какие-нибудь правила приличия?

Тётя Огаста отшвырнула платочек, и Иррис поняла – искра разгорелась в пожар.

– Зачем они приезжают? – произнесла она с вызовом. – Да, милая, ты права. Они приезжают как раз затем, чтобы насладиться твоими речами и этими книгами, которыми доверху завалена твоя комната. Послушать, как ты поёшь, играешь на дзуне и клавесине, поспорить с тобой о чём-то известном одним Богам и всей этой алхимической мерзости, посмотреть, как ты смеёшься, бегаешь за мячом и декламируешь поэмы Оллита. Если ты об этом, то да, ты права. Именно за этим! Они приезжают снова и снова. Но когда я говорила о здравости и практичности ума, я подразумевала, что ты будешь уделять внимание тем мужчинам, которые, как ты должна понимать, способны составить твоё счастье… в нынешнем твоём положении. А вот к ним относятся как раз те, от общества которых ты поспешила избавиться.

– Составить моё счастье? И вы полагаете, что пустоголовый мэтр Гийо и есть моё счастье? Хотя я понимаю, что это всего лишь оборот речи. Но вы ставите мне в упрёк то, что мне нравится общаться с интересными умными людьми?

В комнате было жарко, заходящее солнце золотило резную раму зеркала, рассыпая по полу разноцветные круги. На лбу тёти залегла глубокая складка, и это означало крайнюю степень гнева, потому что хмурила лоб она исключительно редко, боясь появления морщин.

– В упрёк? Да если бы хоть один из этих «интересных умных людей» имел намеренье на тебе жениться, я бы не возражала. Но «интересных и умных» интересует лишь твоё общество и, возможно, что-то сверх этого, но серьёзных планов на твой счёт ни у кого из них нет. А, стало быть, такое времяпрепровождение более пристало куртизанке, а вовсе не честной леди, к тому же вдове. И если учесть, что твой траур закончился всего год назад…

Тётя встала и, обойдя кресло, остановилась напротив, вцепившись пальцами в спинку. Теперь её голос больше не был вкрадчивым, он был сухим и жёстким, как щелчок бича, а слова звучали, как пощёчины.

– …то ты бросаешь тень на нашу семью. Не забывай, что у меня две дочери, и им не нужно пятно на репутации. Мне ещё предстоит их выдать замуж, при, скажем так, не самом большом приданом. А со всеми этими визитами… Об этом ты не думаешь? Может, стоило бы всё-таки обращать внимание на не слишком умных мужчин? Как раз на тех, кто готов жениться на тебе от небольшого ума? И вести себя с ними так, чтобы им нравилось твоё общество. Не знаю, что нашёл в тебе мэтр Гийо, но, возможно, были бы и другие, да только твои умные беседы и эти умники в гостиной распугали всех твоих потенциальных женихов! Чего стоит один только этот Анри?

– А что Анри? – Иррис тоже встала, смотреть на тётю снизу-вверх было неприятно. – Это же… просто… дружба! Он приезжал в наш дом ещё когда я была ребёнком! Он был другом отца… и… Он…

Она замолчала.

Анри… он ведь просто друг! Преданный друг! Который поддерживал её в последние два года, полные отчаянья и невзгод. Гибель мужа, разорение и смерть отца, её переезд к тёте… Всё это время Анри помогал.

Как тётя может быть так жестока?

– Просто дружба? – фыркнула тётя Огаста и закатила глаза. – Милочка, иногда мне кажется, что весь твой ум, да простят меня Боги, ушёл в твои поэмы. Ты сбиваешь птицу на лету из арбалета и при этом дальше носа своего не видишь! Разве женщина может дружить с мужчиной? Разве может курица дружить с лисой? Ты сама подумай, зачем это лисе? И почему Анри не смотрит на тебя так же, как на Белтрана, к примеру? Он ведь ему тоже друг!

– Ну, я ведь женщина, он просто галантен, – пожала плечами Иррис.

Воспитанная отцом, она воспринимала всех мужчин иначе, чем тётя Огаста. Она говорила с ними на равных, не кокетничала и не смущалась. Конечно, кого-то это коробило, но не более того. Все привыкли. И Анри гораздо старше неё! Да она играла у его ног, когда была маленькой! Как тёте вообще такое пришло в голову?

– Именно! – тётя всплеснула руками. – Именно поэтому! Потому что ты – женщина! Как же ты не понимаешь, что это просто неприлично! Такое поведение пристало каким-нибудь мерзким колдунам – айяаррам… хотя…

Она махнула рукой и добавила тише:

– …что взять с тебя? Дурную кровь ничем не исправишь. И мой бестолковый брат не хотел этого понимать, хотя все его предостерегали еще когда он собирался жениться на этой… твоей матери!

– Но я же ничего такого не сделала! Разве дала хоть малейший повод? Тётя! Разве к другим девушкам в округе не приезжают мужчины на чаепития? Разве они не играют в сквош и не декламируют поэм? Что со мной не так? – воскликнула Иррис, не понимая, почему тётя Огаста так на неё взъелась.

А главное, почему именно мэтр Гийо? Что такого она нашла в нём, что стала усиленно привечать в дом, оставлять на ужины? Приглашать в гости, всякий раз провожая его до дверей?

Почему она так хочет выдать её за этого, самого отталкивающего из всех окружающих её мужчин?

– Ты не девушка, милочка. Ты – вдова, – отрезала тётя. – Порченый товар. И за душой у тебя нет ни гроша. И, как я уже сказала, ни один из этих господ не имеет намерений на тебе жениться.

– Товар? Я – порченый товар?! – Иррис почти задохнулась от этих слов.

Из всех слов-пощёчин тёти эта была самой болезненной.

– Мы обе понимаем, что я имела ввиду. Тебе не шестнадцать лет и не нужно строить из себя девственницу. Скажи спасибо, что мэтр Гийо был так любезен предложить тебе свои руку и сердце.

– Сердце? Но тётя! Какое сердце? Он же мерзок! Вы хоть на мгновенье представьте себе, что с ним мне придётся провести всю жизнь! Под одной крышей! Делить кров, постель… Да я… я выше него на целую голову! Вы же понимаете, что ему нужно вовсе не моё сердце!

Щёки у Иррис пылали, каштановые волосы выбились из причёски, закрутившись на плече двумя крупными кольцами. Она уже сама не понимала, что говорит, понимала лишь одно – это всё бесполезно.

– С такими разговорами ты можешь очень далеко зайти, – ответила тётя сурово, – брак – это не розы и фиалки, придётся и потерпеть. Тем более, милочка, у тебя разве есть выбор? Скажи спасибо, что мистер Гийо глуп, как курица, и поверил, что правилами приличия предписано – вдова не может дать ему ответ ранее, чем через семь дней. А эти семь дней вдова проведёт в скорби и молитвах по рано ушедшему мужу. Я обманула его, взяла грех на душу, чтобы ты смирила свой бешеный нрав, прежде чем пойдёшь давать ему согласие.

– Я не дам ему согласие! – воскликнула Иррис горячо. – Не дам! Провалиться мне на этом месте!

– Дашь! Ещё как дашь! А то может и правда лучше тебе провалиться! Твой отец – мой бестолковый брат – совсем не занимался твоим воспитанием! Позволял тебе всё, что взбредёт в голову! Эти бесконечные книги, каллиграфия, химия, дзуна, клавесин, стрельба из лука! Помилуйте, зачем девушке уметь стрелять из лука и арбалета? А ездить в мужском седле? И что вышло-то? – она почти выплюнула эти слова. – Ты… Ты… Ты теперь как лаурея – ядовитый цветок айяарров, прекрасный и смертельный, который, если попадёт на луг, то уничтожит всё поблизости, выпьет все соки, а сам будет цвести пышным цветом. Вот также и ты испортишь жизнь моим дочерям! У тебя была возможность устроить свою жизнь, ты вышла замуж, следовало получше смотреть за мужем.

– Что? Да как высмеете! Это несправедливо, – горько произнесла Иррис, – Эрхард погиб на войне!

Но взывать к справедливости было глупо. Тётя, как сорвавшийся с горы камень, уже не могла остановиться.

Перчатка брошена, вся неприязнь, так долго копившаяся внутри и сдерживаемая лишь путами приличий, вдруг выплеснулась наружу. Они сорвали маски, и сегодня тётя не стеснялась в выражениях.

– Если бы ты проводила больше времени в вашей спальне, милочка, а не скакала по полям с арбалетом и шлейфом из мужчин, то родила бы ему сына как любая нормальная женщина, он бы всё унаследовал, и ты осталась бы полновластной хозяйкой в его доме. И, может, Эрхард и не ушёл бы на войну от беременной-то жены! Но нет! Ты предпочла скачки, болтовню и торчать на берегу моря, как какая-нибудь таврачья бродяжка! Может, потому Эрхард и сбежал от тебя на войну? – тётя Огаста вздёрнула подбородок, ноздри её раздувались. – А что такого ты сделала его брату, что тот выставил тебя из дому на следующий же день, как только перешёл в наследование? И оставил с содержанием в три тысячи ланей в год? Неужели ты не могла быть более гибкой и смирить свой бешеный нрав? Хотя, поговаривают, что как раз наоборот, ты пыталась соблазнить скорбящего брата, едва тело Эрхарда остыло.

– Что? Да как… Это просто низко!

Иррис от неожиданности потеряла дар речи. И она хотела возразить, но горло перехватило от возмущения.

Может и стоило бы тёте знать, что Даррен – драгоценный братец её мужа – был счастлив узнать о гибели Эрхарда и унаследовать его поместье. А заодно и его жену. И будь она более «гибкой», как говорит тётя…

И вспомнилось вдруг…

Она тогда бродила по дому потерянная. Без Эрхарда дом был пуст. И времени прошло уже почти месяц, но Иррис не знала, чем себя занять. В тот день она стояла в библиотеке перед стеллажом с книгами, бесцельно переставляла их местами. Даррен подошёл сзади и сначала вроде бы хотел помочь, вот только стоял слишком близко, и дыхание его почти касалось щеки. А потом внезапно обнял её за талию, впившись поцелуем прямо в плечо…

А дальше всё было как в бреду.

Она нащупала пальцами деревянную подставку для конвертов и ножей и ударила его по лицу с размаху. Дважды. От неожиданности удар вышел слишком сильным. Что поделать, в этом тётя права, у неё, и правда, бешеный нрав. Хотя отец говорил, что нрав у неё совсем как у её матери – чистый ветер.

Но кто поступил бы иначе?

Она разбила ему нос, оцарапала щёку и ухо. И, кажется, ругнулась неподобающим леди образом.

А Даррен словно обезумел. Сказал, что это сопротивление даже нравится ему, хотел её догнать. Но когда она схватила со стены арбалет Эрхарда, его прыть поубавилась. Все знали, как метко она стреляет.

Тогда Даррен кричал, что проучит её, что обдерёт, как липку, что оставит без единой леи. Он хотел, чтобы она просила прощения. Чтобы приползла на коленях. А она не стала.

Тётя хочет, чтобы она была гибкой.

Но она не гибкая. Ложиться в постель с ублюдочным деверем ради того, чтобы он отписал ей побольше денег – нет, она не смогла. Ушла, хлопнув дверью.

И ещё в одном тётя права – у неё, и правда, непрактичный ум. Когда она собирала вещи, покидая дом Эрхарда, горничная посочувствовала ей. И оказалось, о том, что Даррен был не на шутку увлечён женой брата, знал весь дом. Что он грезил ею со дня помолвки. Это знал каждый слуга в доме, даже конюх. Даже молочник, который приезжал по утрам со свежими сливками. Знали все в округе. Кроме Иррис.

А она была слепа! Но откуда ей было знать?

Ей казалось, они друзья. Их объединило горе, и он проявлял участие. Понимал её.

Но разве это объяснишь тёте? Она скажет – сама виновата, раз виновата даже в том, что не успела за год родить сына.

Да какой там год! Эрхард ушёл на войну после восьми месяцев их брака, и не потому, что Иррис была плохой женой. Его дядя – генерал Альба – попросил. И всего-то на год в интендантскую службу, а потом ему обещали повышение и место при дворе. Никто и не думал, что погибнет он в первом же походе под каменным обвалом, устроенным айяаррами в ущелье слишком далеко от линии фронта.

Но оправдываться было бессмысленно. Тётя Огаста приняла решение, и у Иррис выбора не осталось.

От этого хотелось плакать, хотелось кричать, швырнуть в окно вазу или разбить зеркало, убежать на берег моря, потому что там осталось единственное место, где ей всё ещё было хорошо.

– Я не дам согласия мэтру Гийо, ни за что! Можете хоть убить меня! – Иррис сжала руки в кулаки.

От гнева зрачки у тёти расширились так, что глаза стали совсем тёмными, и она воскликнула голосом, полным ядовитой желчи:

– Если ты не дашь ему согласие, то пеняй на себя. Я сожгу все эти книги, которыми завалена твоя спальня. Все до единой! И мольберт! И дзуну! Я отберу твою лошадь – долги нужно чем-то покрывать, посажу тебя на одну овсяную кашу, ты будешь перешивать платья Софи и донашивать их, и ходить в деревянных башмаках. И пытаться выжить на три тысячи ланей в год своего содержания. Вместо поэм и клавесина ты будешь мыть полы, чистить камины и помогать на кухне, чтобы было на что покупать твою овсянку! – выпалила тётя зло и добавила уже мягче голосом, в котором металл был полит тонким слоем мёда. – Или ты пойдёшь, обдумаешь всё, а когда мэтр Гийо приедет за ответом, ты будешь милой, покладистой, скажешь ему «да» и поторопишь со свадьбой.

Тётя выдохнула и добавила уже тише:

– Но если ты не хочешь пойти путём честной женщины, если ты не примешь предложение мэтра Гийо, то тебе всё равно придётся покинуть этот дом. Уехать в Рокну. Взять себе другое имя. Я напишу одной даме, которая знает другую даму, которая знает ту, кто поможет найти применение твоим «талантам» и позаботиться о твоей судьбе. Мне больно это говорить, ведь ты дочь покойного Людвига, да простят меня Боги, но он сам виноват, что женился на дурной крови и что воспитал тебя такой.

– Что?! – у Иррис пересохло в горле, шип несчастной розы вонзился в руку, но она даже не почувствовала боли, смяла в пальцах сухой цветок, превратив его в труху. – И вы предлагаете мне…

Она едва не задохнулась от мысли о том, что её родная тётя только что предложила ей стать продажной женщиной.

– Куртизанки неплохо зарабатывают, – пожала та плечами, и лицо её осталось бесстрастным, – а Рокна – город без стыда и совести. Впрочем, это как раз подойдёт тебе, твой бешеный нрав найдёт там своё применение. И можешь делать всё, что хочешь: стрелять из арбалета, декламировать поэмы в окружении мужчин… и остальное. Ты забудешь нас навсегда, а мы забудем навсегда о тебе. Ты возьмёшь другое имя, а всем в округе я скажу, что ты уехала в Шерб, в Обитель Тары, где будешь жить и преподавать, посвятив себя служению Богам. Мой брат перед смертью просил позаботиться о тебе, и видят Боги, я старалась. Но, похоже, дурная кровь твоей материи сильнее моих забот. У тебя есть семь дней на то, чтобы подумать и сделать правильный выбор прежде, чем мэтр Гийо вернётся за ответом. Семь дней, милочка. Семь дней.

Тётя схватила платочек, развернулась и стремительно вышла из комнаты, не забыв аккуратно притворить дверь. Соблюдать правила приличия она умела даже тогда, когда вокруг рушился весь мир.