Альберт почувствовал, как ноги ступают во что-то зыбкое, словно в вату, а глаза… глаза были прикованы к ней, как к маяку в штормовом море. Он узнал бы её из сотни. Из тысячи тысяч. Иррис Айфур – Рита Миора. Эта была она. Девушка из разбитой кареты, та, которой он дважды спасал жизнь. Книга исполнила его желание.
Он подошёл к ним на негнущихся ногах, поклонился Себастьяну и посмотрел на… Иррис.
Иррис… Иррис… Какое волшебное имя!
Он видел, как пульсирует кровь у неё под кожей, как на фоне красного шёлка стремительно бледнеет её лицо, как вздымается грудь, и ноздри судорожно ловят воздух. А синие глаза становятся почти чёрными от застывшего в них ужаса. Альберт вглядывался в её лицо исступлённо, жадно, только сейчас понимая, как сильно он хотел увидеть её снова. Он пытался запомнить каждую черту, охватить её всю и удержать этот образ в памяти. Кажется, она была до невозможности красива в этом красном шёлке…
Ему показалось или в воздухе пахнуло грозой?
Альберт опустился коленом на подножку, обитую бархатом, Иррис протянула руку для поцелуя. Её рука с изящными длинными пальцами была ледяной. Голова вдруг опустела, звуки ушли куда-то, а от прикосновения к её ладони сердце забилось радостно и гулко, и в нём закипела кровь, как если бы он разом выпил всё то вино, что разливали слуги внизу. И его с головой накрыло странное желание – взять её руки, приложить к своим щекам, которые сейчас пылали от затопившего их жара, и прижаться к ним губами.
Я бы согрел твои руки… если бы ты позволила…
Альберт наклонился, сжал на мгновенье её пальцы, словно в приветствии…
…и поцелуй получился слишком горячим для простого проявления вежливости.
Ледяная рука дрогнула и выскользнула из его ладони.
– Поздравляю… с помолвкой, Себастьян, – хрипло произнёс Альберт и отступил назад, ощущая ноздрями, как из груди готов вырваться огонь, – и тебя… Иррис Айфур с… прекрасным выбором.
Он сделал ещё два шага назад и встал слева, рядом с Тибором.
Ему показалось или пол дрогнул едва заметно? Или это его качает собственная ярость, отчаянье и злость?
Лучше бы на него сейчас рухнул этот сводчатый потолок…
Лучше бы ему никогда не приезжать в Эддар…
Лучше бы никогда не встречать Иррис Айфур…
Она – невеста Себастьяна!
И мысль эта была невыносимой настолько, что почти парализовала его.
Он стоял, замерев, вытянувшись, как на плацу, оглушённый этой встречей, и смотрел, как движется мимо вереница фигур, мужчины кланяются, а дамы приседают в реверансах, руки целовать позволялось только членам семьи. Альберт смотрел на застывшую фарфоровой статуэткой фигуру Иррис, на её неподвижное лицо, бледное и усталое, и не мог отвести глаз.
Посмотри на меня… Посмотри…
Но она смотрела только перед собой. А церемония всё шла и шла, и Альберт вдруг вспомнил строчки из её стихотворения:
…И время замерло,
И времени не стало,
И как из раны кровь,
Оно кровоточит…
И внезапно понял весь смысл, заложенный в них. Пытка ожидания.
А чего ему ждать теперь?
Всё раскололось на части.
Он смотрел на эту бессмысленную толпу невидящим взглядом и понимал только, что будь его воля, он бы сжёг тут всё дотла, лишь бы не чувствовать себя вот так, будто с него только что содрали кожу. Но, увы, на холмах, где стоит Большой дворец, нельзя ничего сжечь ещё с тех времён, когда его отец спалил дотла старый замок. Гасьярд позаботился о том, чтобы такого больше не повторилось.
– А она и правда красотка, – прошептал Тибор, толкнув его локтем, – эй, Берт, ты пьян что ли?
– Нет, дядя, я не пьян, – ответил он тихо, – и даже больше. Я, кажется, никогда ещё не был настолько трезвым.
Альберт смотрел сквозь галерею, туда, где над кедрами и оливковыми деревьями виднелся холм с развалинами старого замка. Своими красными закопчёнными стенами он издалека напоминал внезапно окаменевший костёр, где языки пламени стали воздетыми к небу руинами стен. Говорили, что отец сжёг его дотла, когда узнал, что Алиссандра – его первая жена – ему изменила.
И, кажется, впервые в жизни он понял, что именно владело отцом в тот момент, потому что сейчас он стоял и чувствовал, как в нём, рождённая яростью и разочарованием, поднимается волна совершенно необъяснимой силы.
Когда гневается морской бог, он движет подземными горами, и тогда в сердце моря рождается огромная волна. Она встаёт посреди водной глади и бесшумно катится к земле, чудовищная, неумолимая, скрывающая в себе всю ярость его гнева. Она выше любого самого высокого кедра, и сильнее всего, что есть в этом мире, и когда она приходит в бухту, то со страшной силой обрушивается на Эддар, сметая всё на своём пути.
И Альберт видел её однажды, будучи совсем маленьким. Она катилась легко, скользила изумрудным гребнем по водному зеркалу бухты, лёгкая, словно складка сизого шёлка на платье. Она вскипела у берега каймой белой пены, встав на дыбы, как взбесившийся конь, и ударила грудью в берег. Подняла корабли, словно сухие листья, швырнула их, разбив вдребезги с такой силой, что их мачты находили потом у самого подножия холмов. Смела снасти, пирсы и портовые постройки, превратив бревенчатые здания в щепу, а потом откатилась, обнажив дно до самого мыса, и вернулась, снова ударив с ещё большей яростью… И ещё раз… И ещё…
Именно поэтому Эддар построен на холмах.
Альберт вспомнил это потому, что у него внутри сейчас рождалась именно такая волна. Откуда она взялась, он не знал, но она нарастала в нём, заполняя всё внутри, и ему казалось, что он силой мысли может сейчас залить огнём и Большой дворец, и парк вокруг, и весь город, и даже бухту, если понадобится. И желание сделать это становилось невыносимым.
На галерее остались только родственники. Гасьярд скрепил руки Себастьяна и Иррис алым шёлком, поднёс к ладоням свечу в золотом подсвечнике, водил ножом, а Альберт смотрел на бледное лицо Иррис и понимал, что если сейчас эта волна, которая родилась в нём, вырвется наружу, то она уничтожит всё вокруг.
А она вырвется. И колдовство дяди Гаса защищающее Большой дворец, её не остановит.
Альберт ощущал, как ноздри трепещут, ловя идущее из лёгких пламя, как оно жжёт изнутри глазные яблоки, а в кончиках пальцев пульсирует кровь. Он моргнул судорожно, но это не помогло, и казалось, что у него сейчас из глаз потекут слёзы, полные огня.
И он убьёт их всех…
– Теперь вы жених и невеста, – произнёс Гасьярд, – Себастьян, можешь поцеловать Иррис.
Альберт не хотел на это смотреть, но не смог себя остановить. Он оторвал взгляд от руин красного замка и перевёл его на Иррис, и именно в этот момент она посмотрела на него. И столько было в этом взгляде мольбы, отчаянья и страха, что его будто в ледяную воду макнули.
Да что же он делает? Он же и правда убьёт их всех!
Он видел, как рука Себастьяна ложится ей на талию, а другая касается её плеча, как тот наклоняется к её губам, и смотреть на это было невыносимо, и невозможно было оторвать взгляд.
Грозовая гора…
Грозовая гора спит уже почти сто лет. Когда-то она изрыгала камни, пепел и пламя, изливаясь в море огненными потоками лавы и удлиняя линию южного побережья. Когда-то, когда прайд Стрижей был силён, он питал её, и гора взамен щедро делилась своей силой. Но глупые поступки, междоусобицы и распри превратили некогда сильную семью Драго в сборище интриганов и пьяниц, живущих на остатках прошлой силы. Семья Драго давно уже не чтила Уану, и Грозовая гора уснула.
Губы Себастьяна коснулись губ Иррис, и Альберт закрыл глаза, представляя перед собой Грозовую гору, её изрытые застывшими потоками лавы склоны, вершину, спрятанную в шапку облаков, и подножье, где за сто лет крестьяне успели разбить виноградники. Он представил её так ярко, будто сам стоял на краю, чувствуя ветер на своём лице, и, глубоко вдохнув, он мысленно швырнул в её жерло всю свою ярость и боль.
Звук похожий на раскат грома прокатился над дворцом, пол галереи задрожал, и сразу запахло дымом – это упала жаровня, и горячие камни раскатились по ковру, оставляя на нём тёмные подпалины.
– О, Боги! – воскликнул кто-то.
– Иррис? Иррис? Что с тобой?
– Гром?
– Нет… это же…
– Грозовая гора! Грозовая гора проснулась!
– Это хороший знак! Боги благословили этот союз!
– Невеста потеряла сознание! Дайте воды!
* * *
В какой момент она его узнала?
Ещё там, на середине галереи, когда он поднял голову. Его походка, уверенная и размашистая, показалась ей знакомой, а потом она узнала и этот взгляд, обжигающий и пронзительный, и пол ушёл из-под ног. И если бы не подставка под правым локтем, на которой стояла корзина роз, Иррис бы, наверное, осела на пол. Сердце рухнуло куда-то вниз, а горло сжал обруч ужаса, не давая дышать, и только одна мысль билась в голове пойманной птицей.
Она пропала…
А ведь только сегодня, ещё совсем недавно, когда они шли к этому месту, когда Себастьян улыбался и шутил с ней, показывая дворец, ей, наконец, показалось, что её отпустил тот пронзительный взгляд, и кошмары больше не вернутся.
И она представила себя в наряде невесты…
Как она живёт в этом дворце, играет с детьми в саду, читает на скамье в тени лавровых деревьев и пьёт с Себастьяном вечерний чай, глядя на закатное солнце…
А потом их взгляды встретились.
Этого не может быть…
Альберт Гарэйл, лекарь и он…
Брат Себастьяна!
Боги милосердные! За что?
Почему из всех мужчин в мире, на той дороге ей попался именно он?
Альберт Драго.
Руки и ноги похолодели, и перед глазами заплясали разноцветные пятна, а звуки вокруг внезапно стали глуше.
Только бы не упасть в обморок!
Только бы он не сказал сейчас ничего, потому что все сразу поймут. Поймут её неловкость и смущение, ведь сейчас все вокруг только и смотрят, что на неё.
Она увидела растерянность на его лице, и как его шаги замедлились. Видимо, эта встреча стала для него такой же неожиданностью, а потом растерянность сменилась чем-то другим, именно тем, чего она так сильно боялась.
Иррис подала руку, и рука эта была чужой, холод сковал её, казалось, до самого предплечья. Но когда Альберт коснулся её пальцами, она почувствовала то же, что и тогда на берегу озера, когда он её лечил.
Головокружение, полёт…
А от его поцелуя странное тепло проникло в кровь, понеслось по венам вверх, по руке куда-то к самому сердцу и распустилось внутри огненным цветком, заставив сердце сладко замереть, и бросив в голову хмель.
Иррис поспешила выдернуть руку, потому что слишком горячим был этот поцелуй. Но напоследок Альберт успел пожать её пальцы, словно в приветствии. И это пожатие обещало так много!
Он ничего не сказал, кроме традиционных пожеланий, но она и их почти не слышала, оглушённая стуком своего сердца.
Дальнейшей церемонии Иррис почти не запомнила. Когда вся семья Драго была представлена, к ней подходили какие-то люди, кланялись, улыбались, приседали в реверансах, желали то, что обычно желают на помолвках, а ей хотелось лишь одного – сбежать. Куда-нибудь на край земли, на высокое побережье Мадверы, и остаться там, в одиночестве, вдали от всех, потому что сейчас ей было очень страшно.
Потом она видела лицо Альберта лишь мельком, он стоял по левую руку рядом со своим дядей, но даже этого мимолётного взгляда было достаточно, чтобы понять – всё закончится плохо. Именно такое лицо, как сейчас, было у Альберта на озере, в тот момент, когда она отвергла его поцелуй и ударила по губам, оцарапав перстнем.
Боги милосердные…
Он отомстит ей. Жестоко. Она в этом не сомневалась. Она унизила его, оскорбила. Сбежала. Она вела себя, как последняя… Ну почему всё так сложилось?! А если узнает Себастьян? Он ведь его брат! О, Боги, что он подумает о ней? Она должна сама ему рассказать. Всё рассказать, сразу, как только закончится эта церемония. Почему она не сделала этого раньше? Почему? Так будет правильно.
Иррис не смотрела на Альберта, пока шло приветствие, улыбаясь всей этой веренице людей, идущих по галерее, и от этой фальшивой улыбки у неё заболели скулы. Она чувствовала ноздрями грозу, которая собиралась где-то под сводами Мозаичного зала, как потоки воздуха, невидимые и неощутимые для других, двигались вокруг неё, собираясь и закручиваясь в тугую спираль, и как внутри у неё рождается тревожное чувство, ощущение чего-то непоправимого и страшного, что должно вот-вот случиться.
Она чувствовала эту спираль всем телом, как она превращается в веретено, уходящее в небо одним концом и в землю другим, а она – в самом его центре, и что через неё течёт огромный поток, похожий на подземную реку, скрытую от всех под слоем камня. И какая-то неведомая сила заставляет её раскручивать это веретено, а подземную реку течь быстрее и становиться шире…
Тревожное чувство нарастало, а когда Гасьярд начал проводить обряд помолвки – всего лишь повторение того, что он делал в Мадвере в кабинете у тёти Огасты, тревога стала почти невыносимой.
Посмотри на меня… Посмотри…
Будто кто-то внутри шептал ей эти слова. Не кто-то… Она знала кто. И что-то ужасное должно было случиться прямо сейчас.
– Теперь вы жених и невеста, – произнёс Гасьярд, – Себастьян, можешь поцеловать Иррис.
Дышать было нечем – подземная река заполнила лёгкие, не давая выдохнуть, голова стала совсем пустой.
Сейчас они все умрут…
Иррис вспомнила, как молния ударила в сосну прямо у неё над головой, и тогда она испытывала что-то похожее, только гораздо… нет, тысячу крат слабее!
Посмотри на меня…
И она посмотрела. Взглядом, полным мольбы, отчаянья и страха.
Рука Себастьяна легла ей на талию, а другая на плечо, и его губы коснулись её губ, но это было почти, как во сне. Она ничего не почувствовала и не смогла ответить на поцелуй, ощущая только, как веретено вокруг неё превращается в смерч.
Пол задрожал под ногами, мир закачался, она увидела сводчатый потолок в мозаике красных львов и золотых лилий, что-то прогремело, словно гроза, но это этот звук пришёл уже издалека, а потом мир погас.
Глава 12. Семейная идиллия
– Иррис, милая? – чьи-то тёплые пальцы коснулись её лица.
Она открыла глаза.
Себастьян.
И она лежит на кушетке, а он рядом, совсем близко, стоит одним коленом на полу, гладит её лоб и смотрит с тревогой.
– Ты напугала нас! Выпей воды, – он помог ей сесть, протянул бокал и она выпила.
Улыбнулась ему чуть заметной улыбкой.
– Спасибо.
Сознание медленно возвращалось.
Что с ней произошло?
– Это всё факелы и можжевельник. Слишком много их на галерее. Тебе, наверное, непривычен их дым, – Себастьян сел рядом и взял её за руку, – как ты?
– Мне… уже лучше, – она снова попыталась улыбнуться, – да, наверное, это и правда дым.
Веретено исчезло, и смерч, и поток внутри неё, и голова больше не кружилась, и не было тревоги.
– Боги благословили наш союз, – Себастьян улыбнулся в ответ, накрыл рукой её ладонь, переплетя их пальцы, и глаза его сияли, – Грозовая гора проснулась.
– Грозовая гора? Что это? – спросила Иррис и почувствовала, как его прикосновение успокаивает её.
– Наша священная гора. Вулкан, – Себастьян накрыл их руки другой ладонью, – он спал больше сотни лет. А теперь он проснулся как раз в момент нашей помолвки, и это значит – силы возвращаются в наш прайд. Это очень хороший знак, Иррис. Очень! Значит, отец не ошибся, наш союз – это надежда. Надежда на то, что ты и я – мы можем возродить былое величие Стрижей. И хотя, ещё не закончился траур, но отец, думаю, был бы этому рад, и даже, скорее всего, он именно так бы и сделал. Я хочу устроить праздник по этому поводу – бал. Наверное, завтра.
В голосе Себастьяна она услышала радость, он говорил взволнованно и сбивчиво.
– Сможешь подойти к окну?
Иррис ощутила, как он взбудоражен тем, что произошло, и таким она видела его впервые, наверное, это и правда было что-то очень важное для него. Для них всех.
– Смогу.
Себастьян помог ей подняться, подвёл к окну, прикрытому бархатной портьерой, и отдёрнул её, указывая на горизонт:
– Видишь?
Там, где бухта заканчивалась обрывистой скалой, за ней вдалеке над конусовидной вершиной горы курилась слабая струйка дыма.
– Это она – Грозовая гора. Она ожила, и это просто чудо.
Иррис смотрела туда, куда указывала рука Себастьяна, и к ней наконец-то вернулась ясность мысли, а вместе с ней и страх.
Что это такое было с ней? Что за опасность она ощущала? Может быть, она почувствовала пробуждение этой горы?
– Ты говорил мне про то, что я – Поток. Я ощутила его сегодня, – произнесла Иррис негромко, разглядывая священную гору, – он проходил через меня, словно река, когда Гасьярд читал обрядовые слова.
Себастьян посмотрел на неё и тепло улыбнулся:
– Это прекрасно, так и должно быть, – он поднёс её руку к губам и поцеловал нежным поцелуем, – а теперь идём, нас ждёт торжественный обед.
– Послушай, – она смутилась, отвела взгляд и, собравшись с духом, произнесла, – мне нужно кое-что тебе рассказать…
– Себастьян! Вот вы где! – в дверях появилась тётя Эверинн. – Стол накрыт, гости ждут. Иррис, надеюсь, тебе уже лучше? Мы так волновались! Слуги, кажется, налили слишком много масла в жаровни!
– Да, спасибо, мне уже лучше, – ответила Иррис, надеясь, что Эверинн сейчас уйдёт, и ей удастся поговорить об Альберте с Себастьяном наедине.
Она решила рассказать ему всё. Всё, как есть, потому что это… это будет правильно. Про нападение, встречу с Альбертом, про лечение и праздник вина. И даже про его поцелуй. Потому что взгляд Альберта, которым он смотрел на неё сегодня на церемонии, не оставил ей выбора. Если это расскажет он – как она будет выглядеть в глазах своего жениха? Что он о ней подумает? Невеста, которая пляшет фривольные танцы в чане с виноградом, целуется с незнакомцами, да ещё и утаивает это всё! Это было ужасно. Ей было нестерпимо стыдно, и она даже не знала точно, за что именно.
Но Эверинн уходить не собиралась, она взяла Себастьяна под руку и указала на двери:
– Идёмте, все уже собрались. Ждём только вас. Такое событие! – и она радостно улыбнулась.
– Твой разговор переживёт этот обед? – спросил Себастьян с улыбкой. – Позже мы поговорим обязательно, а сейчас я должен сказать речь, все ждут. Не каждый просыпается Грозовая гора.
– Да, конечно, – тихо произнесла Иррис, в душе даже радуясь этой небольшой отсрочке.
Она, пожалуй, как раз соберётся с мыслями, и обдумает, как лучше всё это сказать, составить речь. Это всего лишь обед, а что может случиться за столом? Она сядет подальше от Альберта, не будет с ним говорить, и не станет на него смотреть.
Себастьян подал дамам руки, и они направились в Красный зал.
Как успела заметить Иррис, всё торжественное в прайде Стрижей сопровождал красный цвет. Вот и Красный зал заслужил своё название не за просто так. Купол в форме огненного цветка спускался к полу изящными витыми колоннами, воздушные арки украшала роспись из алых роз, и даже пол был из кроваво-красного мрамора с прожилками золота. В центре зала стоял огромный круглый стол, который слуги уже накрыли для торжественного обеда. У окон, выходивших на Грозовую гору, собрались гости, и когда Себастьян, Иррис и Эверинн вошли в зал, они как раз обсуждали ту самую тонкую струйку дыма, что курилась над полупрозрачным кольцом лёгких облаков. В городе звенели колокола, передавая радостную весть и от этого казалось, что гудит всё вокруг.
Иррис села на то место, которое указал Себастьян, стараясь не поднимать головы, чтобы ненароком не встретиться с кем-нибудь взглядом. Сегодняшний день и так был полон сюрпризов, и, надо сказать, кроме Альберта, выбившего её из колеи настолько, что она едва могла дышать, она ещё успела оценить и когорту родственников Себастьяна, из которых только тётя Эверинн не вызывал у неё дрожи в пальцах.
Сейчас за столом собрались только самые близкие. Из тех, кого она успела запомнить, это были Гасьярд, Тибор и Грегор – три дяди Себастьяна, тётя Эверинн, Таисса, холодная и красивая, как мраморная богиня, в серо-голубом шёлке и бриллиантах, напротив неё оказались Милена и Драгояр, и Иррис мельком успела их рассмотреть. Пожалуй, из всех родственников её будущего мужа эта пара заслуженно считалась самой красивой.
Они были похожи.
Брат и сестра. Ослепительные и надменные, высокие, белокурые, с правильными чертами лиц. Только глаза, пожалуй, не такие серые, как у остальных, а наполненные ледяными кристаллами сапфиров, почти голубые. Чувственные губы, грациозность движений…
Два леопарда на охоте.
Иррис вспомнила, как Армана говорила ей о нарядах Милены: «Если бы можно было прийти голой, она бы пришла». И это было почти правдой, наряды дам за столом заставили Иррис почувствовать себя дурнушкой, крестьянкой и гадким утёнком даже в этом вызывающе-красном, по её мнению, платье.
По другую сторону от Драгояра оказалась леди Хейда Драго – вдова Салавара. Огненно-рыжая красавица с томным взглядом голубых глаз в золотисто-жёлтой тафте с таким глубоким декольте, что оно не оставляло простора для фантазии. А рядом мальчик лет десяти, которого звали Абертол – её сын.
Дальше сидел Истефан Драго – брат Себастьяна, жгучий брюнет, унаследовавший пронзительный взгляд своего отца и, пожалуй, общую для всех красоту семейства, и единственное, что отличало его от остальных – широкая кость, да ещё то, что он заметно хромал и ходил, опираясь на массивную трость с золотым набалдашником.
Остальных она не знала.
Но, глядя на гостей, рассаживающихся за столом, она почему-то подумала о хищниках, собравшихся на обед.
Львы, леопарды, тигры, пантеры.
А она – лань…
Иррис оторвала взгляд от золотых блюд с фазанами и виноградом и увидела Альберта, который расположился в кресле как раз наискосок от неё. И если от пронзительного взгляда Таиссы её закрывала трёхъярусная ваза с фруктами, то Альберт сидел так, что между ними оказался лишь Тибор и графин с вином. И было понятно, что Альберту они не помеха.
Иррис поспешила опустить глаза.
Ну и как ей вынести этот обед?
Слуги наполнили бокалы, голоса зазвучали глуше, и Себастьян встал для того, чтобы произнести благодарственную речь:
– Наверное, это прозвучит странно, но я хочу поблагодарить Богов за одну очень страшную грозу, в которую нам не так давно довелось попасть. Потому что если бы не эта гроза, такая яростная и неистовая, каких я немного видел в своей жизни, мы бы никогда не оказались там, на побережье Мадверы, и я никогда бы не встретил Иррис – мою будущую жену. Сама Богиня Айфур привела нас к ней и постучала в её двери.
Себастьян дотронулся до пальцев Иррис и помог ей встать, повернул к себе и, уже обратившись не к гостям, а к ней, глядя в глаза, продолжил:
– И вот теперь ты здесь, и Боги благословили наш союз, и я безмерно счастлив, потому что ты самая прекрасная женщина из тех, кто попадались на моём пути. И я надеюсь, благословение Богов, которое осенило нас сегодня, не оставит нас и в дальнейшем, и мы проживём долгую и счастливую жизнь. Я хочу поднять этот бокал за тебя. За мою невесту – женщину, которая любит музыку, поэзию, живопись, свободу и ветер… И я очень надеюсь на то, что она полюбит и меня.
Он говорил это, и его глаза сияли почти так, как там, в Мадвере, когда шторм сокрушал побережье, а Иррис рассказывала Себастьяну о книгах на своих полках. И сердце её вдруг сорвалось, понеслось в бешеной скачке, и пол снова едва не ушёл из-под ног, и ничего в мире не было прекраснее этих слов, и именно такие слова она хотела услышать в своих мечтах от любимого, если бы…
…если бы краем глаза не видела, как смотрит на них сейчас Альберт.
И она смутилась, опустила ресницы, а Себастьян поднял бокал и нежно поцеловал её руку.
Под сводами Красного зала повисла тишина, и была она такой глубокой и вязкой, словно Себастьян только что зачитал эпитафию, а не поздравительную речь.
Первой захлопала в ладоши тётя Эверинн. И только, кажется, после пятого хлопка к ней присоединились остальные. Потом звякнули бокалы, Иррис и Себастьян опустились в кресла, и обед начался.
Слуги разносили блюда – запечённых угрей, мидий в белом вине и рыбу, фаршированную оливками и лимоном, и за столом на короткое время воцарилась тишина, нарушаемая лишь стуком вилок, ножей и редкими замечаниями о гранатовом соусе или степени нежности суфле.
А Иррис есть не могла.
Едва дотронулась ножом до того, что оказалось перед ней на тарелке, и только выпила воды. Она даже кожей ощущала эти взгляды за столом.
Сколько продлится этот обед?
Она снова была таким же блюдом, как фазан в перьях, украшающий середину стола, совсем как тогда в Мадвере, когда тётя Огаста пригласила тётю Клэр, чтобы взять её измором и выбить согласие на брак. Разница была лишь в том, что она пока не знала, что именно нужно от неё родственникам Себастьяна, которые разглядывали её оценивающе и с любопытством. А то, что каждому из них что-то от неё нужно – в этом она уже не сомневалась.
Но настоящей пыткой для неё стал Альберт. Могла ли она подумать, что он окажется от неё так близко?
Даже не поднимая глаз, она ощущала, как он смотрит на неё, как над столом между ними словно колышется море огня, и как этот огонь касается её, обжигая душу.
Бокалы пустели, и трапеза плавно перетекла в негромкую беседу. Снова послышались разговоры о Грозовой горе, о зное ранней осени, гостях и церемонии, Себастьян тихо беседовал с тётей Эверинн, а Иррис рассматривала узоры на блюде с сыром, стараясь не привлекать ничьего внимания. Но из мирного созерцания тонкой работы художника по фарфору её вырвал голос Альберта, обращённый к её жениху:
– Себастьян, ты не возражаешь, если я расспрошу твою… невесту о тех местах, откуда она родом?
Вопрос был совершенно невинный и вполне уместный за столом, и Себастьян ответил:
– Ну, разумеется.
– Иррис… Какое красивое имя, – произнёс Альберт негромко, – я хотел спросить, Мадвера – это, кажется, по дороге из Индагара в Фесс? Если я не ошибаюсь, это немного в стороне, на побережье, да?
Тон его был совершенно обыденный, но у Иррис сердце ушло в пятки.
Ну почему она не рассказала всё Себастьяну? Боги милосердные, ей нужно было остаться! И всё, всё ему рассказать! А что если сейчас Альберт сам при всех расскажет об этом? Боги! Да она же умрёт от стыда за свою ложь!
– Да. Это там, – только и смогла она ответить коротко и тихо, не отрывая взгляд от тарелок перед собой.
– Я, кажется, знаю это место. И какое совпадение, я недавно проезжал как раз по той дороге, – продолжил Альберт совершенно невозмутимо.
– И что это за город – Индагар? – спросил Тибор.
Не дожидаясь, пока слуги нальют вино, он прихватил графин и плеснул себе сам гораздо больше, чем это позволяли правила этикета.
– Индагар? Город как город – горы, рынок, кабаки, плохая еда… всё бы ничего, да треклятые дожди не дают жить. Кстати, Иррис, ты же, как я понимаю, ехала той дорогой, что ведёт в Фесс? Вы успели проехать до того, как она обвалилась в озеро? – голос Альберта вдруг стал обманчиво-милым и участливым, и он добавил, обращаясь к Тибору. – Дорога провалилась прямо в озеро, и всё размыло. Жуткое зрелище! Я даже слышал, что кто-то погиб.
– Нет… нам пришлось… сделать крюк, – ответила она ещё тише, по-прежнему не глядя на Альберта.
Руки стали совсем холодными от сковавшего её страха.
– С Иррис случилась очень нехорошая история, – вмешалась тётя Эверинн, – её карета как раз в том месте упала в озеро, и она чудом осталась жива. Погибли наш кучер и слуга, наверное, о них ты и слышал. Но слава Богам, с ней всё обошлось.
– Надо же? Как ужасно! Прямо в озеро? Там очень высокий берег, – поддержал Альберт восклицание тёти с притворным сочувствием, – и как же тебе удалось выбраться?
– Мне помогли… добрые люди, – Иррис, наконец, смогла поднять взгляд и посмотрела на Альберта с вызовом.
Лучше уж так, глаза в глаза. Пусть уж скажет всё, как было, и эта пытка закончится!
– Иррис спасли виноделы, к счастью, они ехали мимо, – добавил Себастьян, накрывая её руку своей, – и это, поистине, чудо.
Он поднял её руку и чуть коснулся пальцев поцелуем.
– Тебе повезло, что по дороге в Фесс ездят… добрые люди, – произнёс Альберт.
Он смотрел на неё, не отрываясь, очень внимательно, с каким-то странным выражением на лице. Злость? Отчаянье? Досада? Или боль? Или всё вместе? Она не могла понять, но, если бы взгляды были клинками, наверное, они бы уже закололи друг друга.
– Возможно, мне повезло, – ответила она уклончиво.
– Но ты жива, слава Богам и… добрым виноделам, – Альберт поднял бокал и произнёс медленно, растягивая слова, – мы тоже дали крюк, ехали вокруг озера. Но, нужно сказать, что я не жалею об этом, потому что я встретил там…
Сердце у Иррис забилось где-то в горле, и она почти услышала, как он говорит: «… потому что я встретил там тебя, Иррис». И почти увидела, как все на неё смотрят. Но он лишь усмехнулся, и серая сталь в его глазах погасла, сменившись лукавым прищуром.
– …прекрасные виноградники. Кстати, как раз в тех местах делают фесское золотое. Знаешь ли ты, дядя Тибор, почему оно получается таким восхитительным?
– Откуда мне знать? – хмыкнул Тибор и добавил. – Но, если оно передо мной на столе, я не прочь познакомиться с ним поближе.
– А я уверен, что Иррис знает его секрет, раз она выросла в тех местах, ведь так?
– Знаю, но едва ли эта тайна окажется романтичной, – ответила Иррис, не отводя больше взгляда, – как говорил один из тех виноделов… что спасли меня, если вы узнаете его секрет, станете ли вы пить его дальше?
– А что, этот секрет так ужасен? – спросил Тибор.
– Все секреты ужасны, – усмехнулся Альберт двусмысленно, – зато ты могла посмотреть на праздник вина и знаменитые фесские виноградники. Ты же видела их?
– Да. Они восхитительны.
– А праздник вина? Мне вот посчастливилось на него попасть, кстати, дядя Тибор, ты бы это оценил.
– Праздник вина? Мне нравится уже само название, Берт! И что же там было?
– О! Это зрелище невозможно забыть, – Альберт снова прищурился и, откинувшись в кресле, сказал с улыбкой, – там всё не так, как у нас. Там есть что-то дикое и очень красивое во всём этом. В большом деревянном чане прекрасные девушки танцуют и давят ногами виноград, играет дзуна, горят факелы, луна светит над озером, и Боги благословляют урожай. Если бы ты только видел это, дядя Тибор, тебе бы понравилось! Стройные ножки мелькают из-под широких юбок, все смеются, виноградный сок стекает девушкам на грудь, и чтобы стать пьяным – вина не нужно, достаточно просто стоять и смотреть на всё это. На танец, в котором столько страсти, что её не заменит никакое вино, и все мысли у тебя становятся только об одном, подхватить на руки эту девушку, танцующую в чане, и поцеловать…
Иррис почувствовала, как кровь прилила к щекам, и сердце пустилось в галоп. Ей казалось, что ещё немного, и все за столом поймут, о какой девушке он говорит. Но она продолжала смотреть на Альберта, стиснув пальцами хрустальную ножку бокала с такой силой, что костяшки побелели.