Глава 13. Один хороший день
Иррис проснулась на рассвете. Хотелось выйти на прогулку, но она не решилась, боясь встретить в саду или патио кого-нибудь из родственников Себастьяна. Она внутренне ёжилась от этой мысли, поэтому осталась на балконе и, сидя в кресле, разглядывала утреннее море в розовой дымке облаков над горизонтом.
Вчерашний день вспоминался с содроганием.
Могла ли она подумать, что день её помолвки окажется настолько ужасным? Когда закончился торжественный обед и проводы гостей, она ушла в свою новую комнату отдохнуть. А на самом деле почти полчаса просто проплакала. Мыслимое ли дело – она так редко плакала в своей жизни, а тут рыдала просто не в силах остановиться. Почему?
Наверное, от разочарования. Она так надеялась на то, что её новая жизнь в Эддаре будет похожа…
…на сказку?
Нет. Хотя бы на то, что было у её родителей, пока мама была жива. Тихие семейные вечера, завтраки на веранде, мирные беседы у камина о книгах, долгие прогулки к побережью… уважение и любовь.
Наивная! Вряд ли в этом дворце кто-то вообще знает, что такое уважение и любовь!
Армана привезла её вещи, и, сославшись на головную боль и усталость, Иррис осталась с ней в комнате, пропустив ужин и проводы гостей. Слушала её болтовню о нравах семейства Драго и лишь сильнее погружалась в пучину отчаянья. В какой-то момент она даже подумала, что будь у неё возможность вернуться, она бы вернулась, сбежала бы из этого змеиного гнезда, не оглядываясь. Сейчас, кажется, она бы с радостью провела утро в обществе мадверских тёток, лишь бы только не встречаться со своими новыми родственниками.
Себастьян пришёл рано, ещё до завтрака, терпеливо подождал, пока Армана поможет ей одеться, и, церемонно поцеловав руку, шепнул на ухо:
– У меня есть для тебя подарок.
– Подарок? Какой подарок? – спросила она с интересом, но интерес этот был фальшивый.
Ей не хотелось подарков. Ей, по большому счёту, сейчас не хотелось ничего, если только сбежать отсюда на край света. Но нельзя обижать жениха отказом, и она постаралась тепло ему улыбнуться – Себастьян ведь не виноват в том, что родился в такой семье.
– Идём, – он улыбнулся в ответ и взял её за руку.
Они спустились по лестнице в патио и, пройдя по многочисленным галереям и коридорам, вышли на задний двор, туда, где спрятанные в густых зарослях олеандров и мирта, виднелись коричневые стены хозяйственных построек.
– Подожди здесь.
Он оставил её у скамьи в тени старых клёнов и исчез за углом кирпичного здания. Иррис даже не успела осмотреться, как он появился, ведя в поводу коня рыжей масти, и, подойдя к ней, указал на него рукой:
– Знакомьтесь. Это Иррис. Иррис – это Ветер, благородный конь эддарской породы – лучший в своей ветви. И он теперь твой.
– Мой? – воскликнула Иррис с удивлением и восторгом.
– Да, – Себастьян протянул ей повод.
И она взяла его осторожно, разглядывая великолепное животное и не веря своим глазам. Конь эддарской породы! Она поднесла ладонь к его морде, дав возможность почувствовать её запах, а потом осторожно погладила и прижалась щекой к лоснящейся шее.
Она никогда не видела настолько прекрасного животного, стройного и сильного одновременно. Чёрные глаза, гордый изгиб шеи… Пылающая рыжина его шерсти местами переходила почти в красный, отливая на солнце бликами полированной меди.
– О Боги всемогущие, Себастьян! Какой же он красивый! – она прошептала, проводя рукой по спине лошади, зарывшись пальцами в гриву и трогая седло и упряжь, а потом, не в силах сдержать эмоции, повернулась и неожиданно для себя порывисто обняла жениха и поцеловала в щёку. – Спасибо! Спасибо!
Себастьян снова улыбнулся и произнёс, подмигнув ей:
– Ну что, едем завтракать на Грозовую Гору?
– Завтракать? – удивлённо воскликнула она. – А это… не опасно?
Она посмотрела на курящуюся над шапкой облаков струйку дыма.
– Тебя это пугает? – лукаво спросил Себастьян.
И увидев, каким огнём вспыхнули её глаза, добавил:
– Я знал, что тебе это понравится. Наперегонки? Спорим, я тебя догоню?
Она рассмеялась, запрокинув голову.
– Если я поеду на этой лошади, едва ли ты сможешь меня догнать!
– А если догоню, ты меня поцелуешь?
Она вспыхнула от смущения, но ответила лукаво:
– А ты сначала догони!
– Договорились! Но если не догоню, тогда, так и быть, я сам тебя поцелую!
Она рассмеялась, пряча лицо в ладонях.
Это было почти счастье. Ощущать ветер, бьющий в лицо, когда они неслись галопом по верхней дороге, окружённой магнолиями и кедрами. Видеть, как внизу по левую руку на холмах нежится Эддар, словно задремавший зверь, греющий на утреннем солнце рыжую чешую черепичных крыш. Волосы развевались, и захватывало дух, и ничего не было прекраснее этого чувства. И даже вчерашние обиды и страхи стёрлись и растворились в этом ощущении свободы. Где-то позади скакали слуги с корзинками еды, и отряд стражи, но разве они могли угнаться за двумя всадниками на таких лошадях?
Они взобрались к подножью по извилистой дороге, пролегавшей меж садов и виноградников, и выехали на мыс, выступающий в море, как нос корабля. Над ними возвышалась Грозовая гора в белой короне облаков, у подножья по чёрной глади вулканического пепла тянулись извилистые дорожки виноградников. Впереди раскинулась бухта с кораблями и лодками, а за ней горизонт, чуть подёрнутый лёгкой дымкой. На мысе, прямо над обрывом, под которым шумел прибой, стояла лёгкая беседка, украшенная цветами и драпировками из голубой кисеи. Ветер чуть шевелил занавеси, словно приглашая путников внутрь.
– Ты сделал это специально? – выдохнула Иррис в восхищении глядя на изумительный вид.
– Я хотел извиниться за вчерашнее – за безобразное поведение моей родни за столом. И решил, что сегодня за завтраком нам точно никто не должен мешать, – ответил Себастьян, помогая ей спуститься с лошади.
– Спасибо!
Она улыбнулась так открыто и искренне, что Себастьян удержал её за талию всего лишь на мгновенье, прижав к себе, и они оказались так близко, что его дыхание коснулось её щеки. Иррис смутилась от того, каким взглядом он посмотрел на её губы, и опустила голову, чувствуя, как её накрывает горячая волна. Послышался топот копыт, подъехала стража, и их объятья распались.
Пока слуги накрывали на стол, Иррис разглядывала прекрасный вид и гору, и не могла надышаться этим простором.
– Здесь, очень красиво! – воскликнула она, указывая на горизонт.
– Не хуже, чем в Мадвере? – спросил Себастьян, подойдя сзади и наклонившись к уху.
– Даже лучше!
Слуги спустились вниз по склону, расположившись у кромки виноградников, и оставили их наедине.
– Я хотела задать тебе вопрос про вчерашнее… Зачем они это делали? – спросила Иррис, когда они, наконец, оказались за столом. – Твои сёстры и Хейда? Мне казалось, они просто меня ненавидят!
Себастьян вздохнул, и на лбу у него появилась тонкая складка задумчивости.
– Ненавидят? Вовсе нет. Они просто… Как бы сказать помягче – прощупывали тебя, твою силу. Мне жаль, что всё так вышло, но, боюсь, это будет продолжаться до тех пор, пока я не стану верховным джартом. Если я им стану.
Он посмотрел на горизонт невидящим взглядом и продолжил:
– Пока очевидный противник у меня только один – Драгояр. И его поддерживает Милена. И похоже, что Хейда и её сын. Меня поддержит тётя Эверинн, Таисса и Гасьярд. Грегор примкнёт к сильнейшему, Тибор будет против всех. Не знаю, что сделает Истефан, но дядя Гас обещал с ним поговорить.
– Если Таисса тебя поддерживает, то почему она так вела себя со мной?
– Таисса, – Себастьян покачал головой, – что сказать? Она умна. Она тщеславна. Она бы хотела сама стать верховным джартом, но у неё слишком мало сил. И только поэтому она поддерживает меня. Но если я буду первым, она непременно захочет быть второй. Она не может занять твоё место, но очень хочет играть твою роль. Потерпи немного – как только пройдёт поединок, они смирятся. И я найду Таиссе достойное занятие, в котором она сможет проявить все свои таланты, оставив тебя в покое.
– А… Альберт? – осторожно спросила Иррис, глядя в стакан с водой. – Почему он так себя вёл?
Себастьян отложил в сторону нож и произнёс с усмешкой:
– Ну, Альберт! Знаешь, его внезапный приезд стал для всех полной неожиданностью.
– Он, действительно, бастард и… ну то, что о нём говорили за столом – это правда?
Вчерашний день смешал всё в голове Иррис. Страх, ненависть, отчаянье и благодарность – все эти чувства она испытывала к Альберту поочерёдно, и они сплелись в странный клубок противоречий, который сильно её пугал. Она почти ненавидела его за то, что он заставлял её ощущать себя за столом обманщицей и лгуньей, но в то же время она понимала, что он сделал, обратив на себя весь гнев родни – оградил её от их желания выплеснуть свою желчь. Он стал объектом насмешек и очень болезненных уколов, отведя от неё удар. А вот это пугало её больше всего – эта искренняя благодарность, которую она ощущала в душе. И единственное, в чём она была точно уверена, это в том, что, засыпая вчера, она всё ещё слышала в голове его насмешливый голос и вспоминала его слова, обращённые к ней, чувствуя жар внутри. И выбросить это из мыслей она была не в силах.
– Да, он действительно бастард, – ответил Себастьян негромко, – и его мать… мы её не знали и никогда не видели. Отец сказал, что она была мистрессой. Может это и так, но он сам признал Альберта. Причём после смерти отца обнаружилось волеизъявление, в котором он уравнял его с нами во всех правах, – произнёс Себастьян с каким-то разочарованием. – Мы всегда не очень ладили. Видишь ли, когда мы были детьми, то обращались с ним… очень жестоко, а отец всячески это поощрял. Салавар был, знаешь ли, не слишком хорошим отцом, хоть, может быть, так и нельзя говорить теперь. Только сейчас я понимаю, что это было неправильно – говорить так о матери Альберта и поступать так, как поступал Салавар. А в те времена мы любили издеваться над Альбертом, и когда он отвечал нам тем же – а отвечал он всегда – отец нещадно бил его кнутом.
– Бил? Но за что? – удивлённо спросила Иррис. – Только за то, что он защищался?
– Сейчас мне кажется, что он сильно ненавидел мать Альберта, и как будто видел её в нём. И наказывал именно её. Но тогда я этого не понимал. И в итоге дошло до того, что, когда нам было лет по семнадцать, мы так сцепились, что Драгояр дважды ударил Альберта ножом, а тот воткнул в него вертел, мне сломали нос, а Истефану руку и ключицу. Тогда отец в ярости избил Альберта до полусмерти и отослал в Скандру учиться на лекаря. С тех пор прошло лет десять уже, наверное. И вот он снова здесь.
– Как ужасно это звучит, – произнесла Иррис тихо, по-прежнему разглядывая бокал, – но, он ведь не виноват в том, что родился бастардом! И получается, что все эти насмешки за столом…
– Все эти насмешки – корнями из детства. И моим братьям и сёстрам давно пора было вырасти, но, как видишь, – Себастьян развёл руками, – никто не хочет ничего забывать.
– И чью сторону он займёт на совете?
– Альберт? Вот это уже вообще непредсказуемо! Но я бы искренне не хотел, чтобы он оказался в числе моих врагов. Потому что его невозможно победить…
– Он что, такой сильный? – спросила Иррис удивлённо.
– Не в этом дело, – Себастьян переплёл пальцы и ответил не сразу, словно погрузившись в далёкие воспоминания, – его нельзя победить потому, что он совершенно не умеет проигрывать. Его можно только убить. Знаешь, как говорят про таких, как он? «Слабого бьют, как хотят, равного, как получится, сильного – только насмерть». Он никогда не отступает, пока лоб себе не расшибёт. В детстве, когда мы дрались, он ни разу не сдался, хотя нас было больше, и мы были сильнее, и именно это нам и было от него нужно – победить его. Сломить. И мы бы отстали. Но он предпочитал, чтобы ему переломали все кости. Может, поэтому отец и услал его в Скандру, зная, что однажды так и случится – кто-то из нас его убьёт, ну или он кого-то. Он ведь очень упрям. А вот теперь мне предстоит наладить с ним отношения.
Себастьян налил воды, выпил и продолжил:
– Знаешь, я и не представлял, насколько трудно быть главой прайда. Я хотел этого, мечтал о том, чтобы сидеть в кресле отца и командовать всеми. И вот это почти так, но я вижу, что теперь моя жизнь состоит из одних только бесконечных компромиссов. Нужно учитывать интересы всех и со всеми договариваться, и нельзя говорить и делать то, что тебе хочется, как часто делал мой отец. Наверное, поэтому у него и было столько врагов. И теперь я, пожалуй, должен буду набраться смелости и извиниться перед Альбертом за себя, и за отца, и за сестёр с братьями, чтобы попытаться восстановить хоть какой-то мир в этом доме. Потому что наш дом не выдержит ещё одного врага, а особенно такого, как Альберт.
– И ты думаешь, он тебя послушает? – с сомнением спросила Иррис. – Мне показалось, что он вообще никого не слушает.
Себастьян усмехнулся и ответил:
– Если я признаюсь в собственной слабости, то да, послушает. У Альберта есть одна уязвимость – он никогда не станет бить более слабого противника. Так что, если я это сделаю, наступлю на горло собственной гордости, а мне придётся так сделать, чтобы утихомирить этот кипящий котёл, то, я уверен, Альберт меня поддержит.
– Это мудрое решение. И достойное хорошего правителя, – улыбнулась Иррис в ответ.
– Вся моя жизнь теперь состоит из того, чтобы ежедневно наступать себе на горло и принимать мудрые решения. И поверь, Иррис, это очень нелегко.
– Я понимаю.
– И мне бы хотелось, чтобы в этом ты мне помогла – сгладила все эти углы. Потерпела немного, пока не пройдёт поединок. Мои родственники бывают порой ужасны, но ты, Иррис… Я хотел попросить тебя быть мудрой и тоже принимать нелёгкие решения вместе со мной.
Он накрыл ладонью её руку, лежащую на столе, а в другую взял бокал вина.
– Забудь всё, что говорили вчера на обеде, такие обеды у нас ещё будут, и на них у нас будут свои роли, которые нам придётся играть. Такова жизнь любого правителя. Но когда мы вдвоём, когда нет необходимости играть, я хочу, чтобы мы доверяли друг другу, чтобы нас связывала не только сила, но и что-то большее. Я хочу выпить за доверие между нами, за полное доверие, Иррис. Потом, в день свадьбы, нас свяжет алая лента, мы станем чувствовать друг друга сильнее, чем сейчас, но уже сейчас рядом с тобой мне очень хорошо и спокойно. И вчера я говорил правду о том, что благодарю Богов за тот шторм, который привёл меня к тебе. За тебя, Иррис.
Он поднял бокал и слегка пригубил вино, не сводя с неё глаз, и снова, как там, в Мадвере, они сияли, и от его руки шло тепло, пробираясь по венам вверх к сердцу, и заставляло внутри всё замирать так странно и сладко.
И единственное, что ей мешало окунуться в этот дурман и насладиться им – осознание того, что она не может быть с ним до конца откровенной. Как бы она ни пыталась сложить в голове разговор, в котором она расскажет Себастьяну о том, что произошло на озере, она не могла придумать хоть что-то внятное. И сама не понимала, что именно ей мешает рассказать, как всё было.
Если бы она сделала это раньше!
Но ложь Альберта за столом, и вся рассказанная им история, которую все слышали, и её ложь в ответ, и слова Себастьяна о том, что девушки в чане специально танцуют, чтобы соблазнять мужчин – всё это, наслоившись друг на друга, запутало её окончательно.
И она так некстати, вдруг вспомнила взгляд Альберта и его слова, сказанные за обедом почти обречённо: «…она разбила мне сердце». От этого воспоминания она смутилась и опустила глаза, разглядывая золотую кайму на фужерах с вином, и почувствовала, как румянец заливает щёки. А слова Себастьяна – «он совершенно не умеет проигрывать», довершали всё горьким осадком.
Какая же она лгунья! Себастьян открывает ей своё сердце, а она думает… о чём она только думает! Как же тогда получится между ними полное доверие, если их семейная жизнь уже начинается с обмана! Она как-то должна набраться храбрости и рассказать ему. Прямо сейчас, пока всё ещё не зашло слишком далеко…
Но она не смогла. Не нашла правильных слов и так и не решилась.
И волшебное тепло от его руки угасло, превратившись просто в прикосновение.
– Расскажи мне об Эддаре, – попросила Иррис, чтобы уйти от мучительной темы доверия.
Себастьян рассказывал увлечённо, он вообще оказался хорошим рассказчиком. Отсюда с вершины скалы город лежал, как на ладони. Иррис узнала о больших волнах, которые иногда приходят в бухту в дни, когда гневается морской Бог, об устричных садах, о кораблях, которые стоят в порту, и большом рыбном рынке, о каменоломнях и акведуках, о призраках, которые бродят по ним, и о Грозовой горе. О виноградниках, которые прекрасно растут на этом чёрном песке, и то, какое изумительное получается вино из этого винограда, о лошадях эддарской породы, о ветрах, приходящих через море из ашуманских пустынь…
Она задавала вопросы, и он охотно отвечал. Они взяли два пледа, вышли из беседки и, постелив их прямо на чёрную крошку вулканического пепла, сели недалеко от края скалы, откуда было видно безбрежную морскую гладь. Солнце пригревало, но лёгкий ветерок с моря не давал теплу перерасти в зной, а внизу, у подножья скалы, волны шептались друг с другом, играя галькой и успокаивая. Иррис откинулась на плед и посмотрела в небо – тончайшие кружева облаков плыли где-то далеко, и чайки парили над ними, и, если бы все её дни проходили в таком же умиротворении, как сейчас, она была бы просто счастлива.
Себастьян лёг рядом, заложив руки под голову и продолжая свой рассказ…
– …и в такие дни закат становится розовым, – голос его дрогнул, – совсем, как твои губы…
Он рывком приподнялся на локте и внезапно склонился над ней, опустив вторую руку на песок за её плечом, так, что встать она уже не могла. И внезапно его лицо оказалось совсем близко…
– Сегодня утром ты ускакала от меня, и я не смог тебя догнать, – прошептал он глядя ей в глаза.
– Ты… жульничал, – голос её сорвался.
– Да… жульничал… потому что очень хотел поцеловать тебя…
Он коснулся её губ медленно и нежно, словно спрашивая разрешения и затем снова, уже смелее, но в то же время неторопливо, дразня и заставляя податься навстречу. Иррис судорожно вдохнула, закрыла глаза, чувствуя, как пьянит её это прикосновение, и губы сами разомкнулись в ответ. Голова закружилась, как от игристого вина… Себастьян коснулся пальцами её щеки, провёл ладонью по шее, и она ощутила на ней прилипшие кусочки каменной крошки.
Никогда она не чувствовала такого от прикосновений Эрхарда, и даже не знала, что так можно чувствовать. Хотеть этих поцелуев, ловить дыхание и тянуться к ним. Рука Себастьяна скользнула по плечу, по груди вниз и, подхватив её за талию, привлекла к себе. И её руки в ответ сами обняли его шею, забрались под воротник рубашки, впитывая пальцами жар его кожи.
Это было головокружительно и приятно, и внутри всё сжималось сладко, и останавливаться не хотелось.
Она подалась навстречу, прижалась к нему, и его губы скользнули вниз, по щекам, по шее, прижались обжигающе к ямке на горле, а её пальцы запутались в его волосах. И, кажется, она впервые поняла, что означает выражение «потерять голову»…
Но Себастьян вдруг отстранился, и, посмотрев на него, Иррис увидела, как светятся его глаза, как он усилием воли гасит своё желание, пытаясь унять жар и успокоить дыхание.
– Мы не должны торопиться, – произнёс он хрипло, отодвинувшись немного и сплетя пальцы, – Гасьярд сказал, это может быть опасно, нам нужно контролировать себя, чтобы не случилось всплеска, нужно привыкать к этому постепенно… хотя это и очень трудно – остановиться.
Иррис только и смогла, что смущённо кивнуть в ответ.
* * *
Они вернулись домой уже ближе к вечеру. Осмотрели город и горячие источники, травертиновые террасы, похожие на застывшие в камне облака, пещеры с розовыми стенами и колоннами сталактитов, и длинный глиняный обрыв, внутри которого гнездились тысячи наффирских стрижей.
– Символ нашего дома, – произнёс Себастьян, указывая на глиняную стену, испещрённую множеством птичьих норок.
Иррис запрокинула голову и долго смотрела, как маленькие чёрные птички срываются вниз с обрыва и молниеносно взмывают в небо. Казалось, их были тысячи и тысячи, и они летали стаями, стремительно меняя направление и сопровождая свой полёт тревожными криками.
В следующий раз Себастьян обещал показать ей обсерваторию и башню астролога с солнечными часами, висячие сады и водопады и свозить на самую высокую точку побережья, где построена каменная арфа ветров – подарок прайда Лучница, на которой ветер каждого направления играет свою неповторимую мелодию. Он сказал, что ей это понравится.
А ей уже нравилось.
Ей нравилось всё, о чём он рассказывал, и этот город, наполненный воздухом и солнцем, и Грозовая гора, возвышающаяся над ним, и даже эти тревожные неугомонны птицы. Иррис пришла к выводу, что Эддар – город очень красивый, полный чудес, и если бы не вчерашний обед и родственники Себастьяна, то она должна была бы благодарить Богов за то, что оказалась здесь. Поразмыслив немного над словами будущего мужа, она решила, что и в самом деле он прав – она потерпит, она будет мудрой и молчаливой, не станет перечить его сёстрам и постарается их избегать, во всяком случае, до поединка, а после него, как надеялся Себастьян, ему удастся сделать так, чтобы родственники успокоились.
Во дворце в её покоях Иррис встретила Армана и, помогая раздеться, без умолку болтала о завтрашнем бале. В комнате стояли цветы – множество осенних астр и роз, горкой громоздились коробки, повязанные разноцветными лентами – это прибыли подарки в честь помолвки, и рядом, на столике, стояли присланные лавочниками сладости: халва и лукум, орехи в меду, уложенные пирамидкой, и варенье из лепестков роз. Вскоре должна была прийти портниха с бальным платьем, и башмачник с туфлями, и под милое щебетанье Арманы Иррис принялась разбирать подарки. Сейчас ей это было даже приятно. Почему-то вспомнились времена, когда её сосватал Эрхард, и она вот также сидела в гостиной и вот также разбирала подарки с отцом, не такие роскошные, конечно, как эти, но тогда она была счастлива. Сейчас Иррис это отчётливо понимала.
В одной из коробок оказался чайный набор из тончайшего красного стекла с золотой росписью, в другом – дзуна из розового дерева, украшенная искусной резьбой, янтарная шкатулка, инкрустированная подставка для книг, десертные ложечки с ручками из яшмы…
– Ах, леди Иррис, он такой красивый и такой умный, а ещё очень галантный, никогда не видела таких галантных слуг! – Армана рассказывала о ком-то, кто понравился ей вчера среди гостей. – Только имя у него какое-то чудное – Цинта.
Она улыбнулась и, закатив глаза, добавила шёпотом:
– А ещё он пригласил меня на свидание.
– Цинта? – переспросила Иррис, и мысли невольно вернулись ко вчерашнему обеду и к… Альберту.
Пока они с Себастьяном были в городе и на Грозовой горе, она немного развеялась и почти перестала думать о нём, но сейчас её страхи внезапно вернулись. Она посмотрела, как Армана достаёт из коробки моток изящных серебристо-серых кружев, и вспомнила про завтрашний бал. И эта мысль уколола в сердце, разбудив заснувшую было тревогу. Он ведь непременно будет на этом балу, и…
… это почему-то её пугало.
Сама мысль о том, чтобы встретиться с ним снова, заставляла сердце Иррис биться надрывно, а руки холодеть, и она не могла объяснить, почему с ней такое происходит.
– Цинта – это таврачье имя, – ответила она, разглядывая веер из голубых перьев.
Неужели это перья райских птиц?
– Как думаете, леди Иррис, он будет завтра со своим господином?
– Ну, раз это бал, то, наверное, будет.
– А как думаете, мне сходить на это свидание? Я вообще-то не дала ему ответ и обещала, что сделаю это завтра… но…
– А ты хочешь?
– Конечно, хочу!
– Тогда, конечно, нужно сходить! Я думаю, что этот Цинта – он очень хороший человек, – улыбнулась Иррис, открывая очередную коробку.
Наверное, её спас тонкий слух, а быть может, какое-то внутреннее ощущение опасности, возникшее за мгновенье до того, как она её открыла. Она услышала странное шипение, когда подняла крышку…
Армана взвизгнула так, что зазвенели хрустальные подвески на люстре, и отскочила прочь, а Иррис едва успела отшвырнуть коробку – длинная изумрудно-зелёная змея с яростным шипением промелькнула на расстоянии половины ладони от её лица.
Коробка отлетела в сторону и Иррис отпрыгнула к двери со всей прытью, на какую была способна и какой от себя даже не ожидала. Армана закричала истошно, призывая слуг, и дёрнула ленту колокольчика так сильно, что та оторвалась. Змея скользнула меж голубых кружев и обёрток и исчезла под большой софой, стоявшей у окна. А служанка распахнула дверь и, схватив Иррис за руку, потащила из комнаты.
Переполох поднялся нешуточный, прибежали слуги, все охали и ахали, и бестолково метались по коридорам. Вскоре появился Себастьян, он обнял Иррис порывисто, а затем ушёл в её комнату. Тут же появился садовник, с длинным крюком и мешком, всех попросили выйти и закрыли дверь.
Змею ловили недолго.
Иррис стояла на галерее, бледная, с бешено бьющимся сердцем, и до неё только сейчас дошло, что ведь она могла умереть вот так запросто, зазевайся она хоть на миг, не будь у неё такого тонкого слуха, она бы и не услышала этого тихого шелеста, доносившегося из коробки.
Садовник появился, неся в руках завязанный мешок, и ушёл, бормоча себе что-то под нос. А за ним появился Себастьян. Он был расстроен, на лбу залегла мрачная складка, и тут же велел слугам обыскать комнату, распаковать и проверить все подарки, а сам остался с Иррис на галерее.
– Боги всемогущие! – прошептала она, прижимая ладони к горящим щекам. – Эта змея могла меня убить! Она ведь ядовитая?
– Не бойся, всё хорошо, – Себастьян обнял её за плечи, привлекая к себе, – садовник сказал, что у неё не было ядовитого зуба.
– Но кто? Кто это мог сделать? – она отстранилась и посмотрела на задумчивое лицо Себастьяна.
– Не будем делать поспешных выводов, – ответил он, держа её за плечи, – посмотри на меня. Всё будет хорошо. Я сейчас со всем разберусь, и такого больше не повторится.
– Но, всё-таки, кто это мог сделать? А вдруг… я теперь даже в комнату зайти боюсь!
– Возможно, это Милена – она умеет обращаться со змеями. Думаю, что с её стороны это была демонстрация силы, в пику нам с Таиссой, – он чуть дотронулся до её подбородка. – Я поговорю с ней, Иррис, обещаю, этого больше не повторится. Смотри на это как на очень глупую шутку. Милена… она такая. Она не хотела тебя убить, хотела просто напугать.
– Напугать? Знаешь, а ведь ей это удалось!
Себастьян взял Иррис за руку и повёл за собой вниз по лестнице в сад, усадил на скамью, а сам сел рядом и накрыл её руки своими.
– Послушай, для тебя это, наверное, звучит дико, но подобные шутки у некоторых моих родственников в порядке вещей. И, поверь, в их глазах это ничего такого не значит. Я не могу исправить это мгновенно, но, обещаю, как только я стану верховным джартом – всё изменится.
Он посмотрел на её расстроенное лицо и спросил тихо:
– Ты мне веришь?
Она кивнула и ответила:
– Да. Я тебе верю.
Но, кажется, она снова ему солгала.