Loe raamatut: «– Верь мне»

Сначала ты сам выбираешь утопать в слоях лжи,

а затем не можешь из неё выбраться.

«Поживём – увидим»

Вдох – и я на дне океана. Мой мир тесен: кругом песок и рыбы размером с горошину. Стоит мне проплыть дальше – вижу кита, а затем акул, которых я до безумства боюсь после просмотра фильма «Кон– тики» Роннинга и Сандберга. Увернувшись, от страха я застреваю в гуще воды, глотаю солёную жидкость и начинаю задыхаться.

Выдох – и я на дне ванной. Вся мокрая и сонная, нахожу наушники у своей обнажённой фигуры, а затем выпускаю порыв воды изо рта и носа. Слышу мамины крики, как в детстве, а ведь мне уже шестнадцать.

– У тебя всё хорошо? – она спросила, стоя у самой двери и подслушивая, дышу ли я. – Ужин стынет!

– Да, – для убедительности я крикнула, отбрасывая свои мокрые волосы с лица, – убирала за собой ванную! – выключила кран.

Я не думала о том, знает ли мама, что я ей вру, но каждый раз, когда отвечала ей таким уверенным тоном, надеялась на её улыбку за дверью. С завистью я всегда посматривала на молодые семьи, где ребёнка, ещё неспособного на ошибку, просто и безусловно любят.

До конца проснувшись, я вытерла всю вытекшую из ванной воду на полу и принялась одеваться. Крайний раз глянула в зеркало: красная от стресса, местами проскакивают подростковые прыщи, большие глаза и кривой нос, несуразная форма лица и его аристократический оттенок.

– Так, – вытрясла всю воду из ушей, – пора, – с полотенцем на шее вырвалась из ванной комнаты.

– Могла сидеть там вечность, – пока я вытирала волосы, по которым стекали вниз капли воды, как из ведра, недовольно крикнул Арнольд, мой младший брат, посещающий психолога каждое воскресенье, – если время для тебя не показатель, – ему поставили СДВГ, но своим выражением лица он напоминал просто «синдром», остальные формулировки отпадали по мере его поведения.

Я прошлась по второму этажу нашего небольшого домика <…> и, убедившись, что проскрипела всеми балками, зашла к себе, заранее закрыв дверь. Послышался дерзкий стук – я опять напугана.

– Элиза! – удар ногой о дверь. – Ты стащила мои вещи? – это Арнольд, переживающий пубертатный период. – Верни! – замок был старым, оттого и не мешал открытию двери, но благодаря нему я могла знать, что в мою комнату скоро зайдут.

– Да? – я улеглась на кровать, уложив одну ногу на другую и будто бы перечитывая «Жажду жизни» Ирвинга Стоуна. – Какие вещи? – Арнольд, взбалмошный, влетел в мою комнату и стал махать руками.

– Ты взяла их! – невнимательный дурачок начинал обыскивать каждый угол коробки, в которой я жила.

– Не брала, – я продолжала спокойно пролистывать страницу за страницей своим слюнявым пальцем.

– Элиза! – покраснел. – Этот плеер подарил мне отец!

– Наш отец, – усмехнулась я, закрыв очередную главу из жизни одноухого художника. – Ты же знаешь, что мы – его семя, – посмотрела на него, – хотя я уже не так уверенна, – встала, – Пошли, – пробежала вдоль комнаты к двери, потрепав его прическу. – Ужин стынет!

Стол стоял криво. Стул был слишком твёрдый. Арнольд, в этом году закончивший шестой класс, постоянно ёрзал и не мог усидеть на месте. Я расположилась с краю, наблюдая за поедавшей корм кошкой, перебирая спагетти вилкой и порой попивая томатный сок, который мама сама делала сегодня днём, отчего её ногти были красноватыми.

– Давайте поблагодарим Христа за сегодняшний ужин, – она опять начала говорить о религии, – за то, что мы живы и здоровы, – я впадала в сон от валерьянки, – и снова собрались вместе за одним столом, – мама накручивала спагетти себе на вилку, вкидывала в рот, а затем начинала расспрашивать нас с братом о прошедшем дне. – Как твой кашель, Арнольд?

– Всё хорошо, – мама видела, когда он врёт: красные уши его выдавали.

– Отлично! – ложь ради лжи. – Как прошёл твой день, Элиза? – она всасывала очередную спагетти.

– Что? – я увлеклась наблюдением за лапшой у её рта. – Как прошёл мой день?

– Да, – она, усомнившаяся в том, что я её слушаю, посмотрела в мою тарелку. – Почему ты не ешь?

– В пятницу марафон, – перебирала вилкой остывавшую пищу, – нужно привести себя в форму.

Я застыла на мгновение, увидев улыбку матери, радовавшуюся за мои успехи в беге, который я уже давно бросила. Оказалось, что слова порой намного дороже действий, хотя мы с мамой почти не разговаривали: только после благодарности Христа шёл опрос о наших с Арнольдом успехах.

– Отлично, Элиза! – она выкинула вилку с лапшой обратно в тарелку и скрестила руки, тогда писк в моих ушах усилился. – Тогда поеду к отцу завтра.

По пятницам у нас была до ужаса странная традиция: мы втроём садились на тесный до невозможности диван, а затем в тысячный раз пересматривали «Назад в будущее» Роберта Земекиса. Во время просмотра я проговаривала реплики героев себе под нос, чтобы позлить маму, пока та увлечённо смотрит в ящик, делая вид, что мы смотрим этот блокбастер впервые.

Ложь не была проблемой: я знала, что у мамы, как всегда, появятся дела и она не придёт смотреть на то, как я появляюсь на полосе среди других бегунов, а затем бегу двадцать шесть миль и возвращаюсь обратно не первой. Но чувство, подобное бабочкам в животе, которое я ощущала, когда врала, не сравнимо с материнским минутным разочарованием.

– Я тоже поеду к отцу, – сказал Арнольд, размазавший мясо по всей тарелке.

– Зачем? – мама не любила брать моего брата с собой.

– Я потерял плеер, который подарил мне отец, и наушники, которые отдала мне Элиза, –откинул голову в сторону, чтобы не встречаться с мамиными глазами. – Я думаю, – забывался. – Я думаю, – бросил вилку в тарелку. – Я думаю, он купит мне новый плеер! – на этом моменте я усмехнулась.

– Не купит, – сказала я, но внезапно встретила мамино злобное выражение лица: минутная гордость ушла. – Хотя он любит всё новое, – разрядила обстановку.

– Элиза! – крикнула мама, ударив кулаком об стол. – Поживём – увидим, – обратилась она к Арнольду, и мы снова принялись есть пересоленные спагетти.

«Аппетит приходит во время еды»

Прыщей у Эльзы становилась меньше, а жизнь кипела. Что-то тянуло её всё дальше и дальше от дома, в котором она прожила всё своё детство. На удивление, это был не Осло, не Амстердам, не Гамбург, не Роттердам, а малоизвестный и крошечный городок в Нидерландах.

Карлинген осенью напоминал кладбище, в домах которого жили скелеты, умеющие ловить рыбу. Опечаленная Элиза таскалась по всему городу в поисках своей «наживы», взяв отцовскую «удочку» как трофей. Прогуливаясь с чемоданом в руках и головным убором художника Тюбика из «Цветочного города», чуть свисающим вниз по макушке, она вглядывалась в грязную воду каналов, полных суден.

– Нырнёте? – пошутил старик, забирающийся на своё корыто. – А я Вас словлю! – посмеялся, а рядом с ним и его товарищ, отчего Элиза ускорила шаг.

Дальше в городе шли каналы поменьше – людей на пути становилось больше. Она завернула, оглянулась по сторонам, убедившись, что на этой улице нет кафе, а лишь небольшая продуктовая лавка. Элиза, ненавидящая воду и своё отражение в ней, решила зайти в это небольшое помещение, пахнущее голландскими булками, дабы пообедать и не упасть в обморок от увиденных каналов.

– Bonjour, Madame!¹ – приветливо вскрикнула улыбающаяся женщина, стоящая за прилавком и протирающая банки с миндалём.

За всю жизнь Элиза встречала много французов, но не думала, что её сочтут за кого-нибудь из них. Как вдруг она, стоящая в недоумении, вспомнила, что на её голове берет, из-за которого девушка смахивала на молодую француженку.

– Bonjour, – ответила Элиза, чуть умеющая разговаривать на популярном языке. – Vous n'avez pas de croissants?² – важно спрашивала она.

– Désolé, mais non, – принесла свои извинения продавщица. – Seul le pain «Tigre» néerlandais croustillant, – она говорила очень быстро, отчего девушка не понимала, какие булки взамен на круассаны та ей предлагает, и просто смотрела на её смешную рыжую причёску.

– Je les veux, – усмехнувшись, согласилась взять другие «голландские пряности» и подошла ближе.

– Vous êtes une touriste française?³ – спросила женщина, укладывая её «голландские» булочки в бумажный пакет.

– Oui, – ответила Элиза на своём ломанном французском. – J'ai perdu mon fils et j'ai parcouru le monde à la recherche de réconfort. Jusqu'à présent, j'ai trouvé seulement une mer de mollusques,⁴ – изобразила поникший вид. – Eliza, – продиктовала женщине своё имя, наблюдая за тем, как женщина взяла в руки маркер.

– Je regrette, – продавщица смотрела на девушку с сожалением, передавая подписанный пакет с булкой. – Je n'ai pas besoin d'argent, – разрешила не платить, вглядываясь в кошелёк Эльзы.

– Merci, – счастливая выбежала из пекарни, ухватив пакетик в руку. – Чудаки, – Элиза метнулась в сторону, где был виден знаменитый маяк.

Поставив чемодан на свободной улице, она уселась на него и начала поедать булочку, доставшуюся ей по чистой случайности. В карманах оставалось совсем немного, едва хватало на отель, в котором она собиралась жить.

– Добрый день, – дед в страшных очках и странной бородой остановился, проходя мимо девушки. – Вы из Франции? – поправил их.

– Нет, – ответила Элиза, поедая «голландскую» булку. – Я из Штатов, – отложила её в сторону, завернув в пакет. – А вы ищете французов? – стряхнула крошки с удлинённой юбки. – Мне кажется, женщина, работающая в пекарне за углом, из Франции, – усмехнулась, указав пальцем в сторону лавки с булочками.

– Только присматриваюсь, – его тихий старческий голос звучал так, как царапание кошачьих когтей по доске. – Вы мне кого-то напоминаете.

– Жанну Дарк? – Элиза и вправду была на неё похожа.

– Нет. Что вы? – опять поправил очки. – Я хотел бы пригласить Вас на французскую вечеринку у нас в баре сегодня вечером, – отдал листовку. – Возьмите свой берет, – девушка поправила его, – там будет много приезжих, как и вы! – он скрылся.

Чем-то этот старик напоминал белого кролика из книги Льюиса Кэролла «Приключение Алисы в Стране чудес»: появляется в самом начале истории, поглядывает на часы, а затем убегает, хотя скорее топает в полторы ноги. Заглядывая в бумажку, которую он дал, Элизу зацепило то, что мероприятие длится до самого утра – значит, что всю ночь она может провести не в номере отеля, а сидя за барной стойкой, сэкономив приличную сумму гульденов.

– L’appétit vient en mangean⁵, – девушка поглядывала на старый маяк.

«Нет времени ждать»

– Раз, – каждую первую субботу месяца мы с отцом садились на тротуар около маленького кафе-мороженого, куда сбегались все местные семьи, и наблюдали за проезжающими мимо машинами. – Два, – я считала синие, отец – красные.

– Пять, – он постоянно выбирал популярный цвет, из-за чего я разозлилась. – Шесть, – слизывал верхушку своего клубничного мороженого, иногда капая на рабочий галстук. – Семь.

–Нечестно, – возмущалась я. – Красный выбирают только обманщики, – я ела пломбир.

В этот раз начало сентября не радовало нас солнцем, а наоборот, разочаровывало переменной облачностью. Но я любила этот первый месяц осени, холодный или горячий, солнечный или пасмурный, вне зависимости от цвета машины, который выберет отец, или части дня, будь это раннее утро или поздний вечер, или вкуса мороженого, хотя я не любила все, кроме пломбира, – это был момент, когда мы с ним без маленького капризного Арнольда и уже немаленькой, но такой же капризной мамы садились вместе на грязный асфальт и говорили обо всём, помимо школы, зачем-то считая эти разноцветные машины.

– Обманщики? – он начинал сильно смеяться и ударил меня в плечо. – Ты чудачка, – мой шарик мороженого отчаянно упал на асфальт. – Моя вина, – посмотрел в мои грустные глаза.

– Ничего, – ответила я, не желая, чтобы он усомнился в моей стойкости, ведь это всего лишь молочный шар. – У нас ещё много мороженого в жизни будет.

– Вставай, – он, улыбаясь своей отбеленной улыбкой, весь закапанный розовыми каплями, взял меня за руку и повёл в кафе. – Выберешь другое.

Мы зашли в этот маленький детский рай со стоявшими в небольшой очереди полными смеявшимися семьями с кучей кричащих детей. На секунду мне показалось, что я и папа не вписываемся в эту компанию счастливчиков, потому что не походили на всех в этой комнате, но потом поняла, что, скорее, не вписывался он, чем «мы».

Какой-то несмешной проходящий мимо клоун дал мне, как и всем детям здесь, большой белый воздушный шарик с эмблемой их кафе, в переводе с языка психологии цветов означающий «мир», тогда я и смирилась с тем, что в следующий раз мы с отцом встретимся только в начале октября, а если не повезёт, то в начале ноября, а если у него будет завал на работе, то в начале декабря, а если его новая жена наконец родит, то только в следующем году, но в данном случае уже только «если повезёт». Я смотрела на него, держа за руку: неряшливый и непостоянный с виду добряк, внешне похожий на меня и Жанну Дарк, бросивший мою маму с двумя детьми и, вероятно, в будущем свою новую семью – в этом весь мой отец.

– Слышишь? – спросил он, наклонившись.

– Что?

– Песню.

– С трудом, – тогда отец прикрыл мои уши ладонями, создав для них свой вакуум.

Играла популярная группа, зародившаяся на момент детства родителей моих ровесников, а теперь часто звучавшая в головах современной молодёжи, потому и культовая. Что я тогда слышала? Приглушённая мелодия, будто музыканты играли в моей голове и под куполом Стивен Моррисси напевал лично мне запомнившуюся навсегда песню.

– Нравится? – спросил папа, убрав ладони с моих ушей и убедившись, что я довольна, сказал: – У меня на плеере куча их песен. Помню, как, будучи в твоём возрасте, не понимал текст, но почему-то слушал, – отвлёкся на продавщицу. – Пломбир, пожалуйста.

К моему несчастью, его не осталось, поэтому папа, не зная, что я люблю только пломбир, взял такое же, как и себе, клубничное. Наверное, и будущее он хотел для меня такое же, как у себя: две машины, две работы, две кошки, пока что двое детей и два обручальных кольца, которые он не носит. А затем вовсе пошёл дождь – и ежемесячная прогулка закончилась там же, где и началась, в машине.

– Нравится? – спросил он, глядя на мой рожок.

– Да, -солгала.

– У меня есть подарок, – отец открыл бардачок, – держи, – передал мне через салон старые накладные наушники, тогда ещё чуть большие для моих ушей. – Раритет, – гордо рассказывал он, – не уверен, что таким сейчас хвастаются, но через лет десять ты вспомнишь про них, а затем, может, и про меня, – отвернулся обратно к рулю. – Поедем домой.

– Может, подождём, пока дождь прекратит лить, – с надеждой на то, что мы ещё посидим вместе и поболтаем, такую глупость сказала я, а затем накинула наушники на шею.

– Нет времени ждать, – машина завелась.

Всё в этом месте было невообразимо

Элиза гуляла по новым для нём улицам и, голодная, насыщалась свежим воздухом, чувствуя себя наконец свободной. Ей нравился город, нравились люди, говорящие не только на французском, нравились «голландские» булочки вместо круассанов, которые она пробовала лишь единожды.

Карлинген позволял ей быть разной: сегодня Элиза из Франции, завтра – из Штатов, послезавтра она расскажет всем о своём путешествии по миру, о том, как у её матери отошли воды прямо на борту самолёта, а затем она родила на руках у пилота. «Столько жизней я могу пережить, рассказывая людям чьи-то истории, говоря о себе», – думала Элиза, прогуливаясь в своей старой шапочке для художников и чемоданом в руках.

Только вот ветер в этом городке был слишком сильный – и ей приходилось постоянно поправлять причёску и берет. Но за красоту окружающих её мест можно было простить и ветер, и воду, вводившую девушку в панику, и подозрительных стариков, проходящих с пригласительными в бар для приехавших людей в беретах.

Где-то вдалеке виднелась маленькая точка размером в мизинец Элизы, бегущая ей на встречу. В один момент девушка была готова убежать, но поняла, что существо, несущееся с такой уверенностью, точно её догонит, поэтому стояла на месте и не двигалась.

– Водные каналы, моллюски, ветер, – мотала головой и проговаривала себе под нос Эльза, – но ни слова про это в Интернете.

По мере приближения точка превращалась в полноценное мохнатое существо, похожее на швабру, и девушка, решившая, что собаки безобидны, выдохнула и направилась в поисках адреса, написанного на пригласительном. Тогда со спины совсем неожиданно на неё набросился этот грязный и большой пёс, испачкав песочный свитер и повалив на асфальт.

Чудак! – крикнула она. – Помогите! – огромный холодный язык облизывал её лицо, пока она, упавшая, просила о помощи.

Наконец пёс нашёл то, что искал, – «голландская булочка», по сей видимости, местный деликатес – тогда он выхватил её из кармана серой юбки и отбежал на метр, принявшись есть сладость прямо с бумажной упаковкой.

– Лукас! – пока Элиза вставала, какой-то мужчина с забавными усами бежал своими тонкими ноженьками за псом, примерно таким же, как и он, ростом, а затем пристально стал рассматривать девушку. – Извините, – весь запыхавшийся, он принялся вымаливать прощение, положив руку на сердце, – Лукас убежал, пока я разговаривал с рыбаками.

– Создаётся впечатление, – девушка стряхивала с себя пыль, – что, если бы я кричала на французском, мне бы помогли быстрее.

– Вы француженка? – спросил мужчина с лицом ребёнка и усами девственника.

– С чего вы взяли?

– У вас, – указал на головной убор художника, – «французская» шапочка, – почесал затылок.

– Это берет! – прикрикнула Элиза и, ухватившись за ручку чемодана, пошла дальше, читая адрес в пригласительном.

– Постойте! – мужчина продолжил преследовать девушку. – Вы приезжая? – собака, чья морда вся была в крошках, также побежала следом за нами. – У меня своя гостиница, – махал руками в обратную сторону. – Могу сделать скидку на проживание.

– Какую? – не подавая виду, что Элизе очень лестно, она злобно поглядывала на усатого.

– Двадцать, – заметил, что её грозная мина на лице всё никак не проходит. – Тридцать! – был готов сдаться. – Пятьдесят процентов! – замер на месте.

– Договарились, – она подошла к мужчине и пожала ему, улыбающемуся, руку.

– Когда я смогу заселиться?

– К сожалению, все номера заняты, – увидев, что девушка была готова уходить, он произнёс: – Но завтра утром Вы сможете занять свою заслуженную кровать!

– Хорошо, – Элиза, счастливая, вытащила из сжатого кулака пригласительное и показала усатому. – Вы не знаете, где это?

– Удивительно, – посмотрел на него растопыренными глазами. – Вы там сегодня будете?

– Да, – испуганно посмотрела. – А что такое?

– Это закрытое мероприятие, – почесал нос, – для туристов из Парижа, приехавших на неделе. Видимо, не только я решил, что Вы из Франции, – усмехнулся.

– Закрытое, – Элиза задумалась. – Это лестно.

– Лестно, пока кто-нибудь из туристов не ударил Вас по голове и не забрал последние деньги, – они решили идти дальше. – Вы знаете, – ускорил шаг, – эти приезжие! – Элиза в недоумении смотрела на него, пока собака виляла у её ног. – Столько мороки с ними: засели, проведи, пригласи, напои, – вздохнул, – а в ответ лишь центы – пора брать рыбу покрупнее, – поглядывал на неё. – Не бери в голову!

– Я и не думала, – посмеивалась, поправляя берет.

– Кристофер Коллин, – остановившись, протянул руку.

– Элиза Гроен, – пожала руку и, опомнившись, спросила: – Вы тоже приезжий?

– С чего ты взяла?

– У Вас не голландские имя и фамилия.

– Правда? – прикинулся дурачком. – А я и не знал! – продолжил ходьбу, ускорив шаг. – Пойдём, – махнул рукой, подзывая к себе.

Казалось, что Кристофер Коллин из тех людей, которые ненавидят остальных за строчку на странице паспорта в графе «национальность», но почему-то стыдятся своей. Выглядел он странно, разговаривал так, будто недавно у него прорезался голос, хотя ему было точно за тридцать, редко моргал, его странная походка напоминала Форреста Гампа, а убеждения – запрограммированного робота.

Всё в этом месте было невообразимо.

Дороже любого поцелуя даже французского

Тогда мы ехали с отцом сквозь дождь, обволакивающий машину настолько, что дорога была еле-еле видна. Затем я поняла, что он, весь вымокший и со следами от мороженого на рубашке, куда-то спешил. В тот день, сидя на холодном тротуаре, я думала, что простила его за всю ту боль, что он принёс маме, и надеялась, что мы вернёмся на пару лет назад, когда он был готов сидеть со мной в дождь, приходил домой раньше или просто приходил.

Прошла всего лишь пара лет с момента новости об его измене, но с тех пор мы так и не затрагивали тему его похождений. Я видела подобное в кино: сначала муж задерживается на работе, потом ему приходят смс-ки с пошлостями, которые затем находит его жена, они ссорятся и признаются, что не любили друг друга на протяжении последнего десятка лет, – мама такое смотрела, а сейчас стала главной их героиней.

– Как поживает Арнольд? – после долгого молчания отец наконец заговорил.

– Ничего не изменилось, – ответила я, отвернувшись к окну и свернувшись в комочек.

– Что говорят врачи?

– Всё то же самое, что и три года назад.

– Всё– таки СДВГ? – выдавил отчаяние.

– Уже как два года, – выпучила удивлённые глаза, но в ответ отец всего лишь покивал головой.

Он не любил Арнольда. Или не успел полюбить.

Знаете тех отцов, которые ждут рождения мальчишки, а затем хотят таскать его на футбольные матчи, научить играть в бейсбол, а по выходным чинить машины? Это не про моего отца и не про моего брата. Арнольд был фанатом компьютерных игр, езды на лошади, рисования и плавания, а отец постоянно желал красивую обложку, никак не совместимую с моим братом, чьи волосы наконец коснулись плеч, чьи интересы не были связаны со спортом, чей диагноз не походил на «нормальный».

– А ты? – почесал щетину. – Мама сказала, что у тебя появились друзья.

– Да, – посмеялась, – этой новости года два.

Он всегда не успевал: на работу, на семейные праздники, на ужин и за нами. Мы будто ехали в одном поезде, но он застрял в хвосте.

– Я слышал, что у неё новая работа.

– Нет, – повертела головой, – её повысили до старшей медсестры.

– Отлично! – радостно сказал он.

– Она теперь работает не только днём, но и ночью, а иногда и тогда, и тогда, – я посмотрела на его волнительное лицо через зеркальце. – Мы не справляемся.

– Вам не хватает денег?

Что удивительно, за все годы отцовской работы, он там и не получал достойного повышения с достойной зарплатой. Он всё так же батрачил, опаздывая домой, с нежеланием оплачивал коммунальные счета, кружки для Арнольда и мой французский после уроков, который я любила прогуливать. И тогда нам хватало на что-то большее, но сейчас мы застряли в клетке и будто вернулись на десять лет назад, хотя отец, считающий, что всё можно купить за деньги, отправлял нам незначительные сотни гульденов.

– Ну так, – вздохнула я, – есть вещи, которые, к сожалению, не продаются.

Думаю, он понял о чём я, но в ответ промолчал. Тишина вперемешку с каплями дождя, звенящими по машины, продолжалась до самого дома, и тогда я глянула на него, но не через зеркальце машины.

– Зайдёшь?

– У меня дела, – повернулся ко мне.

– Но ведь дождь, – недовольно покачала головой, – это опасно.

Затем он открыл дверцу машины и, накинув пиджак на голову, подбежал, чтобы помочь мне выйти. Я подала ему руку – и мы понеслись к самому крыльцу, через окно около которого наблюдала за нами мама, накинувшая на себя вязаный платок. Отец нервно потянул руку к звонку, но она тут же его опередила: распахнула входную дверь настолько резко, что у меня от неожиданности чуть не выпали глаза. Мы, мокрые, буквально запрыгнули в дом, как вдруг к нам подбежала наша уже тогда старая кошка, сразу же метнувшаяся к ногам отца.

– Я поеду, – сказал отец, отпустивший меня за руку и собиравшийся взяться за ручку двери.

– Уже? – спросила мама, кинув безнадёжный взгляд – кошка подбежала к ней.

Мне всегда хотелось знать, что чувствуют люди, некогда любившие друг друга и спустя месяцы снова встретившиеся. Может, это было сожаление, которое я видела в глазах матери, укутавшейся в огромный платок, или забытая любовь, которую я наблюдала в трясущихся руках отца и его нервной яркой улыбке.

Неловкость висела между ними, а точнее кроилась во мне, пока я снимала обувь и опиралась о стену, наблюдая за родителями.

– Дождь, – напомнила я отцу.

– Дождь, – повторила за мной мама.

– Дождь, – подтвердил отец, кивая головой, и стал снимать обувь.

Я провела его за руку на ту кухню, в которой он не был со времени удачной случайности в кафе, когда мама узнала про измену и не разбила вазу, стоящую раньше на столе. Она осталась такой же, застыла во времени, но уже без осколков.

– Чай? – предложила мама, уже зажигая огонь, пока отец, повесив пиджак, шёл к столу. – Никакого чая, – она наконец посмотрела на что-то ниже отцовского лица. – Одежду в стирку! – крикнула.

Я молча наблюдала за происходящим и думала о том, испытывают ли ностальгию родители, пока разговаривают, и когда же вернётся Арнольд со своих занятий: мне хотелось показать ему эту старую картину.

– Как я поеду обратно? – спросил отец, уже усевшийся на стул.

– У нас осталась твоя одежда, – направилась в сторону ванной, махая рукой бывшему мужу.

Тогда я снова осталась одна на кухне и стала вспоминать, когда в последний раз видела маму такой поистине радостной. Может, в прошлую среду, когда Арнольд принёс серебряную медаль, или в понедельник, когда я принесла «отлично» по математике? Всё «до» было ничём по сравнению с сегодняшним «сейчас». Но ведь должно быть и «после» – вина легла на мои юные плечи: «Не стоило его сюда приводить», – думала я, перекидывая кольцо с пальца на палец.

Мне было больно наблюдать за мамой на протяжении этих лет, когда копалась по ночам в свадебных фотографиях, плакала, думая, что я не слышу, и мне не хотелось, чтобы из-за него страдала ещё одна женщина, даже мне не знакомая, но носящая ребёнка моего родителя. Тогда я, схватив отцовский телефон, побежала прямиком в ванную, где стояли они, смотрящие друг на друга и чуть ли не съедавшие один одного. <…>

– Элиза! – крикнула она мне и спустя пару фраз метнула свою горячую ладонь в сторону щеки своего бывшего мужа, не ставшего ждать, а выбежавшего без объяснений со злостью, кинутой в мои глаза, в сторону «выходной» двери.

В этом был весь он, разоблачённый, не имеющий сил и желания строить всё заново при малейшем шансе – дешёвый и недостойный всего того, что мама так сильно любила и защищала. Может, этот «шанс» в виде соприкосновения губ и не вернул бы их в прошлое, но тогда бы отец на пару секунд вспомнил, что раньше любил эту женщину с головы до пят, а это дороже любого поцелуя даже французского.