Пути к итогу. Роман без отрыва от пьесы «Под тенью мечей…»

© М. Горбачев-(Ростовский), 2017

ISBN 978-5-4483-9195-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПУТИ К ИТОГУ
роман без отрыва от пьесы «ПОД ТЕНЬЮ МЕЧЕЙ…»

Иногда бывает полезным: заблаговременно

отпраздновать с ближними собственные поминки,

и жить потом долго и счастливо

всем на удивление…

(из потока сознания)

«Есть сто путей – у каждого – к итогу,

И выбор остается за тобой…

Во мраке ли стоишь?

Иль ближе к Богу?..-

Тебе решать…»

ПРОЛОГ

«Свет умер в зале…» Какая емкая евтушенковская фраза! «Свет умер…» Постепенно… Незаметно.… Как угасает уходящее в последний путь сознание…

Эти две строки перекатывались в голове слишком долго и стали, в конце концов, кажется, неотъемлемой частью этой самой головы, отвыкшей с годами от непосредственных мгновенных реакций на любые раздражители. А жаль. Чрезмерная обдуманность всегда порождает неестественность в выражениях и утомительную вычурность повествования.

Трудно… Трудно вырывать из сна рассудок и рождать слово… Трудно, но пора.

Пора обуздать свои страхи и начать то, что должен. Должен не смотря ни на что. Даже зная, что по завершении трудов, неизбежно завершится жизнь. Твоя жизнь.

И все же – пора! Пока глаза мои видят свет, пока руки мои способны переносить на бумагу слова, вмещающие мысли, чувства, жизни – все то, что было с тобой и тобой в течение многих лет. Чтобы не оболгали, не оплевали огульно то время, которое было выделено тебе и твоему поколению на невеликом отрезке, называемом человеческой историей.

Спасибо тебе, Жизнь, за то, что ты была! Когда отгуляешь на своих поминках, лишь тогда можешь, блаженно вытянувшись, осознать, что она-то, жизнь, в целом удалась, и грех роптать на судьбу, выдвигая неосновательные претензии. Кому их предъявлять, как не самому себе? «Дорогу осилит идущий…». И если нерешительно топтался на месте или, по своему неразумию, вышагивал строем не в том направлении, то лучше бы помалкивал в тряпочку, и не позорился, списывая общую «кривизну рожи» на кривизну дороги. (Грешно рассматривать «беды рассейские» в отрыве друг от друга)…

Да, человек – существо социума. Но это не означает, что он стадно безлик. Личность его, принадлежащая множественности, отъединена деяниями в Нечто, которое в свое время будет призвано на великое Предстояние. И тогда, как и в момент пришествия в мир, кто избавит душу человеческую от чувства бесконечного одиночества её?!..

Во, загнул!..

Впрочем, о чем это я?..

О чем?..

О ком?..

О белом свете…

«Свет умер в зале…»

…………………

«Свет умер в зале…» Какая емкая евтушенковская фраза!

«Свет умер…» Постепенно… Незаметно.… Как угасает уходящее в последний путь сознание. Или не в последний?.. Свет… умер.… В зале.… В зале!!!

Да, зрители уже расселись по своим местам, и сгустившаяся тьма заглушила последние перешептывания и восклицания, приведя всех в настороженное ожидание. Сейчас… Сейчас начнется действо. Сейчас мы станем сопричастны неведомому миру, распахнувшему пред нами бездонный проем сцены, угадываемый во мраке бесконечной Вселенной. И через этот мрак мы все летим, летим, летим вслед за узким лучом прожектора, вспыхнувшего где-то вверху за нашими спинами и впившегося в лицо окровавленного человека на сцене. Свет его безжалостно хлещет по глазам, выжимая из них слезы, туманящие очертания мира. Совсем не различить даже лица сидящих перед тобою на первых рядах. Язык тщетно пробегает несколько раз по запекшимся губам…

Господи, кто я, где я?.. Зритель в зале? Актер на сцене?.. Или все это вместе неизвестно где, во мраке, вне времени…

«И свет во тьме светит, и тьма не объяла его»…

И он не дает тьме поглотить человека, бросить его в никуда. Он удерживает его перед глазами зрителя. Его, такого одинокого перед лицом Смерти, мягко и неслышно приготовляющей последнее ложе и не сразу попадающей в поле зрения…

 
Человек:
– Эй, кто-нибудь!..
Весь мир окутал мрак.
Лишь луч – сквозь мглу,
 как лезвие                                                             стилета, —
Пронзив глаза, безжалостно разит
Мой мозг. И ничего за ним не вижу…
Но где я?..
Что со мной?..
Звенит в ушах,
Повиноваться не желает тело…
Я связан по рукам и по ногам?!
Смешно сказать… Неужто я попался?!..
Но я был не один!..
Эй, кто-нибудь!..
Нет ни души. Нет ни врага, ни друга.
Попробуем избавиться от пут —
Мне слишком дорога моя свобода
Чтобы так просто сдаться…
Погоди,
Веревок нет!..
Откуда столько крови?!..
И этот холод…
Неужели смерть?!..
Как глупо!..
Нет, не может быть! Не время!..
Эй, кто-нибудь!..
 
 
Смерть:
– Закрой глаза. Усни.
Зачем терзать себя желаньем жизни
Бессмысленной?..
Я – рядом. Я – твой смысл:
Уйти в забвенье среди тысяч прочих
И раствориться в этой пустоте,
Не жаждать, не страдать душой и телом…
Ты только в смерти обретешь себя.
Закрой глаза… И ни о чем не думай.
Я всё устрою…
 
 
Человек:
– Убирайся прочь!
Наверно, ты в потемках обозналась.
Мне предстоит ещё немало дел,
Чтоб выполнить своё предназначенье
На свете этом.
 
 
Смерть:
– Милый, не смеши,
Не завышай свою самооценку.
Кого ты хочешь этим обмануть?
Ничтожный вор останется лишь вором,
Какой бы век не предоставь ему.
Расслабься… Дай тебя я поцелую…
Никто не молвит слово за тебя.
Поверь мне, здесь ты никому не нужен.
(Ведь ты не Бог, не царь и не герой).
 
 
Человек:
– Всегда доступна помощь человеку;
Мы Божьей помощью окружены —
Лишь распознай.
 
 
Смерть:
– И что о ней ты знаешь,
О помощи?.. Когда просящих – тьмы,
И их желанья противоречивы,
Уж больно хлопотно во всё вникать.
Здесь, в пустоте, хоть сотни лет кричи вы,
Будить могли бы тщетно Бога мы.
 
 
Человек:
– Ты и Его похоронить бы рада!
 
 
Смерть:
– Безмолвие склоняет всех ко сну…
А чтоб помочь, сперва услышать надо…
Нет, не тревожь напрасно тишину.
Прислушайся к покою вечной ночи,
Рассыпавшей в высокой синеве
Бессчетных звезд алмазное сиянье…
Истома от любовного свиданья…
И ни единой мысли в голове…
 
 
Человек:
– Но как понять мне, что такое ночь,
Когда душа не будет знать рассвета?
 
 
Смерть:
– Нет в знанье счастья. Суета всё это.
Молчи. Усни… Лишь я могу помочь.
…
 

…Нет – нет, Смерть не коснулась Человека, хоть и была совсем рядом. Просто померк свет, следящий за ними, и плотная тьма отделила их от посторонних взглядов и странной чехарды видений, заметавшихся по сцене.

В разноцветных пятнах-окнах, проявляющихся то там, то здесь, поплыли калейдоскопом лица. Трудно сразу определить, герои какого времени перед тобой. И дело даже не в странности их костюмов с явно восточными оттенками, которые, кажется, практически не менялись сотнями лет, не поддаваясь влиянию европейской цивилизации. В конце концов, что для истории какая-нибудь там тысяча лет! А мы, жители рубежа тысячелетий, не близнецы ли братья жителей предшествующего рубежа? И это позволяет нам разглядеть в «персонажах оттуда» Летописца, Поэта, Звездочета, ведущих премудрые беседы. Почти как сегодня на каком «Круглом столе» или очередной «говорильне-шоу», где лица меняют друг друга в поле зрения по мере передачи права голоса. И соединяются они лишь в общем плане при совместном перебивающем диалоге или в хоровой «осанне» высшим силам (безразлично, Божественным ли, властным ли)…

И чехарда голосов терзает мозг, не позволяя расслабиться и всецело погрузиться в содержание речи. Звучание их, то резкое и отрывистое, то плавное баюкающее, огранено непредсказуемыми модуляциями и сплетается в диковинной мелодике. И ты погружен в некий обволакивающий галлюцинаторий, из которого потом, вдохновенный мозг вылепит то, что смогут назвать рок-оперой (или «зонг-оперой»? всегда путался в определениях.) И не разберешь, по какую сторону черты жизни-смерти находишься ты, по какую сторону – сцена.

«Весь мир – театр, и люди в нем – актеры…» – Спасибо мудрому классику – объяснил…

 
Летописец:
Великая империя погибла,
Сгорев в огне междоусобных войн.
Удел печальный – жить на пепелище,
Когда кругом разор и нищета,
А из законов – только право силы.
Чтоб промотать отцовское наследство,
Не нужно ни умений, ни ума —
Одно желанье брать, тащить и тратить…
 
 
Поэт :
И целый мир зиял бы пустотой,
Когда б Творец оставил созиданье.
 
 
Звездочет:
Нелёгкий труд – идти путём Творца.
 
 
Летописец:
Нелёгкий труд – искать свободы в мире,
Наполненном желаньями рабов.
Зависеть от чужого произвола —
Совсем не то, что следовать Судьбе,
Начертанной по веденью Аллаха.
 
 
Звездочет:
Купившие за будущую жизнь
Ближайшую – им помощи не будет,
И наказание не облегчат.
 
 
Поэт:
Слепцы не видят ясные знаменья.
 
 
Звездочет:
Но небеса уже полны угроз.
 
 
Летописец:
Да, чуть не каждый год —
                         затменья Солнца.
 
 
Поэт:
А что теперь планеты говорят?
 
 
Звездочет:
Муштари и Меррих соединились
В созвездье Михр.
Решающий момент:
В какую сторону качнутся чаши?
Ведь темперамент у обеих звезд
Горяч и влажен, он подобен крови.
 
 
Летописец:
Какие жилы напоит она,
Какую жизнь: во вред или во благо?..
 
 
Поэт:
Пылающим мечом взрезая небо,
В сиянии несётся Аль-Кайсар.
И звёзды меркнут и дрожат от страха —
Неведом им стремительный полёт…
 
 
Звездочет:
Неведомо им упоенье битвой.
Грядет стихия Воздуха. Боюсь,
Его дыханье будет слишком жарким.
И не селенья – целые народы
Стереть с Земли способен черный вихрь…
 
 
Летописец:
Бывало так во времена Чингиса.
Боюсь, не устоит Мавераннахр,
Раздробленный на жалкие кусочки
По своеволью алчному людей.
Им, охмелевшим в упоенье властью,
Не устоять, когда придет беда.
Поэт:
Они не станут рисковать напрасно —
Уж больно шкура дорога…
Опасно? —
Прихватят, кто что сможет, и – в бега.
 
 
Летописец:
Во имя милосердного Аллаха!..
 
 
Звездочет:
Хвала – Аллаху,
Господу миров
Кто милосерд и милостив,
в день Судный
Царю!
 
 
Летописец:
Мы поклоняемся Тебе
И просим помощи! Прямой стезёю
Веди нас по дороге тех, кого
Облагодетельствовал Ты, – не прочих,
Которые находятся под гневом,
И не заблудших…
 

…Очень, очень знакомые лица. Где встречал я их прежде? Или не прежде? Может, в будущей жизни, а не в прошлой?.. Когда? Что, когда? Какая, собственно, разница: когда?

Время меньше всего характеризует бытие физического мира. Этакая надуманная категория, призванная порвать бытийное единство и сделать всех чужими всему. Ах-ах, как замечательно, что сегодня совсем не то, что вчера. А завтра и вовсе будет – ух, не нам чета! Дудки!!! Человек – всегда человек. Уж сколько мудрых голов сознавали это, сколько прекрасных литераторов писало об этом для всех нас во все наши времена! А мы-то, с позиций отшибшей мозг гордыни, все полагаем поколения Ушедших Вперед какими-то отсталыми в том или ином смысле. Хотя логичней предположить бы наоборот: под гору катиться – существенно легче, чем на нее карабкаться. Человек же, он существо по-сволочному ленивое, предпочтет, без экстремального побуждения, скорее оскотиниться и деградировать, теша себя иллюзорным превосходством над пращурами. Да вплоть до обезьяны! Уж как не сказать ей, посаженной в клетку или распинаемой и разбираемой на составные части разумными исследователями из «старших братьев»: «Как же тебя угораздило сбиться с верного пути эволюции?!» И почему не предположить, что имеешь дело ныне с продуктом какой-либо сексуальной революции четвертой или седьмой працивилизации, притомившейся от самосовершенствования и предавшейся исключительно инстинктам?! И вот этот обволосатившийся «потомок-предок» теперь грустно вынужден мириться со всеми идиотизмами, предназначенными ему «по воле Божьей». Разве не так сказано: «сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими [и над зверями] и над птицами небесными, [и над всяким скотом, и над всею землею] и над всяким животным, пресмыкающимся по земле»? И к кому относить четвероруких братьев? «Еще не человек» или «уже не человек»?..

О чем я? О чем?.. Лица… Лица?.. Нет, не вижу. Не вижу! Господи!.. Господи!!!.. Ты ли это легкой прозрачной тенью являешься пред ослепшими глазами? Твое ли дыхание побуждает непослушное тело отзываться миру на неуверенные призывы к жизни.

Вот где-то у горизонта слышно говорливое течение ручья. Вот нечто полынное, на миг скользнув по ноздрям, протекло в межвременную вечность и зафиксировалось в генетической памяти человека. Вот теплый шепот матери над постелью твоей… И снова сон глотает сознание, выплескивая в сценическое действо… Сон – ко сну… «Блуждая между разумом и сном, который можно окрестить…» Не помню… Как там?.. Кто там?.. С кем он говорит?.. Расплывчатая тень. Иль зримый Голос?..

Я сплю…

Я вижу…

 
…
Тимур:
Слышу голоса?!
Или в висках биенье гулкой крови
Перешагнуть черту мне не дает?
Эй, кто-нибудь!.. Я знаю, что вы здесь.
Откройте лица! Протяните руку!..
Я должен встать…
 
 
Голос Учителя :
Ты осознал урок?..
Не сердцем, не умом —
 лишь бренным телом
Ты преуспел в учении земном.
Вот, к праху – прах…
И что же остается?
Был или не был на Земле Тимур,
Не озаботит никого нисколько
И никогда.
 
 
Тимур:
Учитель! Где же Бог?
Не мог он наказанием подобным
Воздать за прегрешения мои!
Пусть оглядит весь мир!.. И чем я хуже
Любого из живущих?
Как и все,
Борюсь за хлеб, ем, пью,
 влюбляюсь в женщин.
Как и любой, могу солгать, украсть…
Но не из-за порочности натуры
И не всерьез. А так, по пустякам…
Могу убить… Но кто не убивает?!
Тут, знаешь, или ты, или – тебя.
Не я таким устроил человека…
 
 
Голос Учителя :
Ты – человек.
 Не плох и не хорош.
Но где стоишь ты – или ближе к Богу,
Иль дальше от Него – решать тебе.
И слабости твои и заблужденья —
Несчастье, но не грех и не порок.
Лишь пред собой самими виноваты
В несчастьях люди, больше ни пред кем…
И глупо ждать сторонних состраданий!
Не хочешь быть несчастным – брось себя
И обратись к служению Аллаху.
Он озарит достойных изнутри
И даст в Себе защиту…
 
 
Тимур:
О, учитель!
Не вижу я лица – одну лишь тень…
Но тихий голос мудрого имама,
Который слышал я давным-давно,
Еще мальчишкой, проникает в сердце
И не дает умолкнуть навсегда.
 
 
Голос Учителя :
Мюрид, нет у Учителя лица,
Нет имени. Пути другого к Богу
Нет, кроме как чрез самого Его…
К сердцам рабов Своих настолько ровно
Приблизится Аллах, насколько Он
Сердца их видит близкими. Следи же
За тем, что близко сердцу твоему.
 
 
Тимур:
Да-да, я помню, были мы с отцом…
Тогда я получил благословенье
И призван к вере был. Сказали мне:
«Ты Божий гость, и, по гостеприимству,
Бог все исполнит. Только попроси…»
А я в смущенье не нашел желаний…
Вернуть бы вспять, да я давно не тот.
Но я просил бы утвержденья в вере…
 
 
Голос Учителя :
У Господа нет двойственности, в Нем
Нет разделения и нет различий.
Я, ты и Он – едины…
 
 
Тимур:
Если так,
То я – всего лишь пыль с Его мизинца!
 
 
Голос Учителя :
А мог бы быть вполне Его мечом…
Не принижай себя – лишь помни место,
Что свыше предназначено тебе.
А в чистоте блюсти людей и веру —
Достойное служенье на Земле,
Соединяющее честь и силу.
 
 
Тимур:
– Сумею ли?.. Смотри: где я? где Бог?!
Да вправе ли я миссию такую
Себе присвоить?.. Не обучен я…
 
 
Голос Учителя :
– Решай, принять иль не принять служенье!..
Колеблешься…
 
 
Тимур:
Сомненья ни при чем.
Где нужен меч, там стану я мечом!
Или бичом, карающим пороки…
И, сколько буду жив, не отступлюсь.
 
 
Голос Учителя :
Молись Тому, Кто отмеряет сроки!
И я с тобою рядом помолюсь.
…Кто обретает зло, кто окружен
Грехом – обречены огню навечно…
А жизнь так коротка и скоротечна!..
 
 
Тимур:
Но кто предупрежден, – вооружен…
…
 

…И снова никого. Как одинок этот мир!.. Как бесконечна Вселенная!.. Как бесконечно одиноко человеку!

В первых рядах кто-то громко хлюпнул носом. В другом углу чем-то нервно зашелестели. Порхнул раздраженный шепоток и скрылся за какой-то колонной. От левой кулисы вдруг потянуло густым душным пыльным запахом. Кого там носит средь царства многовековой мануфактуры и прочего тряпичного изобилия всех мастей? И ведь не задохнется же от пылищи!..

Острый прожекторный луч поблек, поиграл цветами и постепенно угас, растворившись в мягкой подсветке, текущей от рампы. Стали прорезаться очертания действительности, и уже можно различить даже лица первых рядов партера. Лица… Снова лица…

И к ним пред очи вываливается из пыльной кулисы нечто… Некто… Одним словом, какое-никакое действие преодолевает границы и выплескивается в зал, где встречаются Трое…

Опять Трое? Обличье – другое. Но, странное ощущение, что это одни и те же персонажи, от которых никуда не деться ни в какой сцене… Ни в жизни… Дежа вю…

 
1-й:
Подайте, люди добрые, калеке
На пропитанье!
Я три дня не ел,
Как дикий зверь, скитаясь без приюта,
Гонимый жарким ветром, как песок.
Не откажите, дайте корку хлеба!..
…Хотя, конечно, лучше жирный плов…
…Не откажусь, пожалуй, и от мяса…
…А если кто стаканчик поднесет,
Тот мне заменит мать, отца и брата…
Сестру…
Жену…
Коня, вола, осла!..
…Э-эх, народ!..
 
 
2-й:
Подайте, бога ради,
Слепому и его поводырю!
 
 
3-й:
Добром прошу, подайте ветерану!
 
 
1-й:
Не откажите…
 
 
2-й:
Это еще кто?
 
 
3-й:
Чудак, попутал ты – здесь наше место!..
 
 
1-й:
Не наглость ли, что на моей земле
И мне же (!) запрещают заработать?!..
 
 
3-й:
Да ты – здоровый лоб! – иди пахать!
1-й:
Могу и вам я пожелать того же…
 
 
2-й:
Я вижу, он не хочет по добру…
 
 
1-й:
«Слепой» прозрел?.. Он видит!..
 
 
2-й:
Это чудо!..
 
 
1-й:
Пожертвуйте, в честь чуда, от щедрот,
И вам воздастся!..
 
 
3-й:
Или не воздастся
(Смотря с какого бока подойти)…
 
 
1-й:
Подайте, люди добрые!..
 
 
3-й:
Подайте!..
 
 
2-й:
Хорош орать!.. Там, вроде, кто-то есть…
 
 
3-й:
Да тут покойник!..
 
 
2-й:
Надо делать ноги!
 
 
1-й:
Ты погляди, какие сапоги!
И, думаю, они мне будут в пору.
 
 
3-й:
Кто бросил тело тут, у трех дорог,
На корм зверью, на радость хищным птицам?..
 
 
2-й:
Кровищи-то… кровищи!..
 
 
3-й:
– Отойди,
Не засти свет!
 
 
1-й:
Ай, сапожки^» – что надо!..
 
 
2-й:
В карманах погляди…
 
 
1-й:
– Да он живой!..
Едва хрипит, но сердце, слышу, бьется.
 
 
3-й:
Так что, помочь бедняге умереть?
В два счета я хребет переломаю,
Коль надо… Или камнем по башке…
 
 
2-й:
Нет, погоди-ка!..
Много ль в том корысти,
Чтобы его отправить к праотцам?!..
Я думаю (тут видно по одежде),
Что за живого можно получить
Гораздо больше, чем отнять у трупа.
 
 
3-й:
Ты это собираешься продать?
 
 
1-й:
Ох, бросьте, не возитесь с доходягой!
Бог знает, кто он, как сюда попал
И почему отделан так жестоко…
 
 
2-й:
Уж помолчал бы…
 
 
3-й:
– Ведь нехорошо
Товарища бросать, когда он ранен!
 
 
1-й:
Так то – в бою!..
 
 
2-й:
У нас вся жизнь – война.
 
 
3-й:
И вечно призывают под знамена,
Суля победы да богатый куш
С добычи.
 
 
1-й:
Ну и где же все богатства,
Коли оставят падалью тебя
На поле боя, ран не перевяжут?!..
 
 
3-й:
И так бывает: гибнут все в бою,
И помощи ты можешь не дождаться,
Пытаясь тщетно смерть перехитрить,
Надеясь на людское состраданье…
 
 
2-й:
А если выручат, то сам готов
Вознаградить спасителя сторицей.
 
 
1-й:
Да-да-да-да…
 
 
2-й:
– Ну, ладно, помогай:
Мы – под руки…
а ты берись за ноги…
 
 
1-й:
А можно ведь и с родственников взять…
 
 
3-й:
Берись, сказали, и кончай трепаться!..
 
 
1-й:
Берусь, берусь…
А как же сапоги?!..
 
 
……………….
 

I

Не открыть глаз… Крепкие руки тащат куда-то. Все сильнее стучит в висках, и жар охватывает голову. Где же свежесть вольной ночи с запахами трав? Где эта пронзительная тишина замершего зрительного зала? Где невесомое состояние между жизнью и смертью?

Или это как раз таки оно и есть? С наваливающимся постепенно грохотом звуков и хлещущим наотмашь ядовитым нашатырем… Ты придавлен некогда белым облупленным потолком, который крутится каруселью прямо перед глазами и норовит зацепить огромными шарообразными плафонами, в которых веками скапливалась опаленная глупая мошкара. Веки тщетно стараются оградить глаза от блеска медицинских инструментов – кто-то бесцеремонный насильственно раздирает их и тычет в зрачки бессильным фонарным лучиком. Что он хочет разглядеть там, в их глубине? Куда ему до прожектора-пистолета!..

– Доктор, шприц готов.

– Подожди, Надя! Реакции нормализуются… – Круглое белесое лицо надвигается вплотную, глаза в глаза.– Не закрывать глаза!.. Открой глаза и смотри на меня!.. Так…

Вдох!.. Глубже!.. Как тебя зовут?.. Ты слышишь?.. Смотри сюда!.. Как тебя зовут?

Язык болтается во рту, как детская погремушка, громоздкий и бесполезный. Кислый привкус и ощущение омерзительной клейкости не позволяют сосредоточиться хоть на какой-либо мысли, кроме желания пить. Но горло, пискнув как-то невразумительно, постепенно обретает самоощущение и начинает с натугой выплевывать звуки.

– …Мур… ть-ть… Тим… Мур-р…

– Как-как, еще раз…

– Ти- мур… – Нет, это не я… Ведь я – не он?.. В виске совершенно отвратительный грохот до присвиста в ушах. Но обхватить голову руками не удается – они крепко прибинтованы вязками к кровати, что отмечаешь, скосив глаза и мало-помалу обретая способность к их фокусировке.

– Так, смотри, кто здесь, – тот же надоедливый голос оформляется в плоть и кровь лечащего врача. Он указывает на медсестру, и та приближает свое лицо в легких светлых кудряшках. Глаза внимательные и слегка испуганные. – Кто это?

– Как меня зовут? Помните? – у нее приятный голос, и от мягко округлой фигурки веет теплом. – Кто я?

– …Валя?.. – как выдох, имя из юности, имя первой любви, явно не соответствующее зрелому возрастному тембру.

– Кто? – глаза врача опять надвигаются и слегка суживаются.

– На… дя… Надежда Михайловна?..

– Молодец! – ликование совершенно искреннее.– Слава Богу!.. Теперь свое имя?..

Количество глаз с испытующим выражением, кажется, многократно увеличилось. Но присутствие кого-то, кроме медперсонала, скорее угадывается на уровне даже не шестого, а какого-то двенадцатого чувства.

– Итак… твое… Ваше имя?

– Мурат!.. – Конечно, Мурат! Да, я вспомнил, как это звучит… Хотя чем-то похоже… – Я вспомнил, Станислав Георгиевич!

– Очень хорошо! Просто, очень хорошо, Мурат Георгиевич! – напряжение стекло с лица врача, и выражение его стало вдруг несколько старческим, устало-умудренным. – Вспомнили, «по-отеческий тезка»?

Да, да, был у нас такой разговор. На первый или на второй день, сейчас не скажу. Тогда, видимо отвлекая от более серьезных напряженных раздумий, доктор Моткульский перевел разговор к темам литературы и языкознания. И это разумно – устанавливать доверительные отношения с пациентом «на его территории», отыскивая точки соприкосновения в его профессии, склонностях, интересах и увлечениях. И мы, где-то в течение четверти часа, старательно искали истину: какое краткое определение подходит для людей с одинаковыми отчествами, как у нас с доктором. В конце концов сошлись на «тезке по отчеству», не отрицая однако и варианта «по-отеческий тезка», предложенного мной развлечения ради.

– Что же это вы, драгоценный, нас пугнуть решили? Куда это надо было так глубоко нырнуть, чтобы выбираться обратно так долго?

– Как долго?

– Долго, долго… – пальцы врача никак не хотели справиться с тугими узлами на вязках, отсыревших от пота и ставших неподатливыми. Подключилась было сестра, но была отослана окрепшим голосом. – Еще глюкозу… Или, нет, давай сразу обильный завтрак. Подготовь там пока… А как переоденется, проводишь. Проследи, может нужна будет какая помощь.

Возвращающиеся постепенно ощущения жизни как-то малорадостны. От сырого холода по мышцам спины прокатывается знобящая судорога и, пронзив, застревает где-то внизу живота острым сосущим голодом. Задыхаясь, отфыркиваешься от неестественно густого аромата мочи (или это все тот же аммиак?) и прикладываешь просто чудовищные усилия, чтобы выкарабкаться из вороха чего-то, условно воспринимаемого постелью. И тут же под руки подхватывают двое, до этой поры пребывавшие в расплывчатом состоянии у дверного проема. Опять они! Вот они – те лица!..

– Да-да, пожалуйста, – адресуется врач. – Я сейчас подойду в палату… Впрочем, нет, чуть позже. На втором, у женщин глянуть надо. Где-то минут через сорок… Помогите переодеться и дождитесь Надежду Михайловну. Договорились, Морозко?..

Надеюсь, это он не мне? Не дурдом – сказка!.. И я, хочется верить, не до такой степени псих…

Палата. Два решетчатых окна по южной стене, одно – в северной – смотрит во внутренний дворик… Шесть кроватей, вразбивку с допотопными тумбочками, головами на запад; четыре – на восток – на некотором расстоянии от дверного проема без, собственно, двери, как и во всех остальных палатах. Потолок очень высокий, но ощущение придавленности им не покидает никогда и, временами, даже физически чувствуешь нехватку воздуха.

Сопровождающие доставили тело к кровати у окна, где на тумбочке угадывались знакомые кружка, полотенце и пенал из кожзама с туалетными принадлежностями. Остальное обнаружилось в емком пакете под кроватью у изголовья…

– Справишься? – иронично, но с добродушием, блеснул глазами сухощавый, слегка лысоватый субъект средних лет, помогая откинуться на прислоненную к кроватной спинке подушку. Достав пакет с личными вещами, он деловито вытряхнул содержимое на застеленную грубым одеялом поверхность.

– Трудись, сейчас Надежда подойдет… – И отошел к своей тумбочке у противоположной стены.

Его молчаливый товарищ, лохматый крепыш с землистым лицом, еще с минуту посопел над душой, стараясь напоить холодным сладким чаем, покачал головой без определенных эмоций и отправился следом. Вытянув тело на всю длину койки, он запустил пальцы обеих рук в дебри буйной прически и заскреб ими сосредоточенно. При этом лицо его приняло умиротворенное с приблажью выражение, каковое можно иногда наблюдать у некоторых недалеких дурочек, любующихся перед зеркалом на свое отражение.

– О-о-ох! – выдохнул он с присвистом. – Да когда же до душа добраться-то получится?

– Всему свое время, Морозко, – проворчал на соседней кровати некто третий в спортивном костюме и аккуратной стрижке, отодвигаясь с явным неудовольствием. – Ты, главное, до этого времени скальп постарайся не содрать. Или умудрился уже зверье развести в своих джунглях?

– И какое же это время «свое»? Кто-нибудь знает?

– Спроси Экклезиаста… – отмахнулся сосед.

– Кого?!.. Какого …аста?! – в голосе лохматого обозначилась подозрительность, а лицо пошло пятнами. – Вова, это он про кого так? Он с намеками, что ли?! Где он тут видел этих «лезбиястов»?

Но «спортивный костюм», отвернувшись, уже снова навис над журнальным кроссвордом и только бросил через плечо: «Читайте книги – источник знаний!»

– Хлебни чайку, Валера. Это полезней, чем собачиться с утра. Пан Станислав обещал душевую только после обеда – во вторую смену, после женщин. Так что расслабься… Вадик-то от мандража перед своей капельницей рычит. А тебе в день отдыха грех на кого-то обижаться, что он тут умного из себя корчит. Еще херами померяйтесь, красавцы! А приплюснуло бы кого натуральной придурью, да повышибали бы ее из вас милосердцы —медики коматозной терапией!?.. Как вон, писателю… Сейчас тоже, поди, смирненькие, тихонько бы оклемывались в ожидании жрачки, как манны небесной.

Похоже, когда-то и ему перепало нечто подобное, если описывает твое состояние вот так, со знанием дела. Уж слишком медленно приходят в согласованность движения кажущегося закоченевшим тела и мозговые побуждения к этим физическим действиям.

Хотя уже, незаметно для себя, успел обтереться влажным полотенцем, переодеть белье и попасть руками в рукава футболки. А голод становится совершенно нестерпимым, закручивающим винтом голову в одну сторону, а желудок – в другую. Ноги ватно подламываются, и между лопаток чувствуется опять нечто липко-противное…

Жажда сна и еды, которая, вопреки ожидаемому врачами, не в состоянии полностью выдернуть тебя из гипогликемической бессознательности, – вот и все, что осталось от кипящей активностью натуры. Прав многомудрый Володя: чтобы добровольно пойти на подобные психиатрические экзерсисы, надо быть полным придурком. Если, конечно, ты не упивающийся гордыней шизоид, ощущающий себя вневременным отражением кого-то в Гефсиманском саду… Кажется, в таких случаях специалисты говорят о мании величия?..

– Мальчики, бегом завтракать!.. – деловитая Надежда пропархивает между кроватями. Одного треплет за плечо, другому с шутливой суровостью грозит пальцем, улыбается всем одновременно, но кажется, что персонально тебе. И какие-то зримые завихрения воздуха сопровождают ее перемещения по палате. Приоткрыла для проветривания окно, крутанув карманным ключиком в некоем секретном отверстии на раме, поправила мимоходом чью-то постель, смела в кулек какой-то мелкий мусор с тумбочки… И вот уже совсем рядом морщит смешно носик, изображая озабоченность твоей болезненной безрукостью, терпеливо помогает доодеться, приговаривая маловыразительные, но такие значимые слова, когда ими ободряют неумеху-ребенка, проявляющего первые успехи. И ты сам уже чувствуешь в себе титана, способного к подвигам покруче перебежки до столовой, и в движениях обретаешь осмысленную четкость, преодолевающую слабость и головокружение.

– Так, а что у нас с Грачевым? Никак не проснется? – медсестра приподнимает край одеяла, вздыбленного горбом на кровати у северной стены.

– Да уж двое суток без просыпу наш Брат Господень… Ему что, профессор выписал сонную индульгенцию, а, Надюша? И я бы на такой терапии тут срок отмотал в полное удовольствие. – Как-то посерьезнел голосом Володя.

– Нелегок, однако, путь мессианства и в просвещенный век, – с театральной иронией возгласил Вадим, бросив на тумбочку журналы и обувая белоснежные в новизне своей кроссовки. – А кто-то из единоверцев сейчас, образно говоря, сребреники пересчитывает…

– И пусть себе поспит человек, если его эта жизнь так пробрала, что видеть ее не хочется – бухнул с глухим возмущением Валера Морозко и первым покинул палату в направлении звякающих мисок.

– Эко, – хмыкнул Володя, – а ведь в корень смотрит, а?.. Двинули, что ли, и мы с богом…

И лишь Надежда еще ненадолго задержалась в палате, оценивая придирчиво порядок. Еще раз наклонилась, прислушиваясь к дыханию спящего…

– Да спи себе, чего уж… Потом навалятся с анализами и процедурами – не отобьешься…

И отправилась за санитаркой – лишний раз влажная уборка никогда не мешала…

Завтрак провалился в голодные недра, не оставив ни единого приятного воспоминания. Скользкий супчик с гордым названием «молочный» был абсолютно безвкусен, хотя, по словам санитарки Милы, и обладал сказочно целебными обволакивающими свойствами. «Шрапнель» с огрызком огурца и подсохшим селедочным бочком в других условиях осталась бы, несомненно, нетронутой. Но не сейчас… Слегка теплый напиток не подлежал опознанию…

Покидая столовую, можно было сразу же помечтать о передаче от родных, каковые поступали почти к каждому, но с разной периодичностью. Поэтому оставались еще скромные надежды на неформальный второй завтрак силами единопалатников, который, впрочем, мог быть ориентирован лишь в плоскости гурман-гастрономии, но никак не насыщения. Угоститься – совсем не означает объедать товарища… Тем более, что ты в палате новичок, лишь сегодня обустроенный на освободившееся место с койки проходного тамбура, с которым сообщаются практически все палаты отделения. То есть, с кем-то как-то ты уже знаком хотя бы и шапочно, но нужно еще определиться с правилами общежития в «чужом монастыре», соблюдение которых в здешних условиях может предопределить очень многое. Вплоть до безопасности существования, как показывает практика.