Loe raamatut: «Святой Алексей, человек Божий»

По благословению

Архиепископа Брюссельского и Бельгийского СИМОНА

Часть первая

Глава 1

Если бы путешественник по Италии в конце IV века вздумал обозреть виллы наиболее знаменитых обитателей вечного города, он, наверное, разыскал бы в средней Италии на покатостях Аппенин виллу Евфимиана, славившуюся красотой местоположения и образцовым устройством. Первое, что бросалось в глаза при спуске с возвышенностей, это – величественное озеро, с левой стороны которого темнела роща, манившая в знойный день своей прохладой усталого путника. Лес подступал прямо к озеру, и склонившиеся ветви деревьев купались в его волнах, окрашивая воду в зеленый цвет. По другую сторону озера на далекое расстояние расстилались зеленеющие луга, испещренные цветами, пастбища с многочисленными стадами, и кое-где виднелись отдельные хутора, жилища пастухов. Берег оброс кустарником, ветви которого сгибались под проходящей лодкой. При дуновении ветра слегка наклонялся прибрежный тростник, а на волнах озера качались толстые листья болотных растений. За одной излучиной покрытого парком берега открывалась роскошная вилла, окруженная множеством красиво расположенных построек, утопавших в зелени садов, занимавших очень большое пространство. Между постройками крайнее место занимал домик вилликуса (управляющего виллой), снаружи имевший довольно скромный и уютный вид. Далее виднелись уже великолепные водометы, разбрасывавшие искрившуюся на солнце влагу. Здесь можно было увидать целые стада гогочущих гусей и весело плескавшихся уток. Нумидийские и родосские куры, фламинго с густыми перьями, павлин, тучи голубей – все это птичье царство толпилось возле того места, где обыкновенно расставлялся корм. Парк и сады непосредственно примыкали к вилле и окружали ее со всех сторон. Странный вид имели некоторые деревья! Вместо привольно разросшихся ветвей вы увидели бы пред собой вычурные абрисы изображений различных геометрических фигур, животных. Кис и кипарис изрезаны будто змеи, извивающиеся по высокому стволу дерева. Среди деревьев там и сям попадались фонтаны, окруженные высокими апельсиновыми деревьями, среди зелени которых ярко выступали золотистые плоды. Цветники пестрели на небольших лужайках между деревьями. Розы, фиалки, нарцисы, касатики, разноцветные маки – все это ярко пестрело на солнце и ласкало зрение. По всем направлениям разбегались дорожки, окаймленные чащами кипариса, самшита и розмарина. В стороне от дорожек длинные гряды со спаржею, красные стебли которой только что пробивались из земли среди густой зелени латука, за ними – гряды куманской капусты, порея и лука, душистой мяты, темно-зеленой руты, разных пряных растений, мальвы, эндивия, бобов – всего не перечтешь! Гряды с овощами и цветники сменялись фруктовыми садами. Яблони, груши, фиги, черешня, персик, абрикос, гранаты, сливы, каштан, миндаль, орех, душистая айва то и дело встречались целыми группами и в одиночку, в самой разнообразной красивой рассадке. По перегородкам вился виноград, сочные гроздья которого уже созревали. Ближе к вилле находились оранжереи, из которых круглый год доставлялись в город в изобилии розы и левкои, виноград и арбузы. Как красиво выглядывали среди зелени беломраморные статуи, металлические фигуры зверей и маленькие беседки!

Пройдя широкую аллею платанов и оставив в стороне великолепные бани и купальни, видишь фасад здания – обширную галерею из коринфских колонн с прилегавшей к ней террасой, убранной цветами и зеленью. Из портика фасада вступаем в атриум, где пол украшен разноцветной мозаикой, а стены выложены мрамором. Пройдя перистиль, вступаем во двор, среди которого изящный мраморный водоем орошает кустарники, цветы и невысокие деревья. На этот раз мы застаем во внутреннем дворе управляющего в сопровождении небольшой группы его помощников по разным отраслям управления обширным имением.

– В столовой может разместиться и очень удобно достаточное число народа. Остальные могут расположиться на ипподроме, который можно приспособить для этой цели. Как вы думаете?

– Посмотрим, насколько это будет удобно, – заметил кто-то из толпы, окружавшей управляющего.

– Да ведь прежде необходимо было бы сообразить хотя бы приблизительно число гостей.

– Ну, это довольно трудно. Нужно рассчитывать на тысячи. Ты знаешь, как любят хозяина во всей здешней окрестности, особенно в среде бедного люда.

– Что правда, то правда!

Все общество направилось на ипподром. По другую сторону виллы среди группы платановых деревьев и зеленых лужаек, обсаженных миртовым и лавровым кустарником, протекал извилистый искусственный ручей, образуя там и сям по небольшим уступам пенистые каскады, и разливался потом в довольно широкий пруд.

– Рыбы будет довольно, – заметил управляющий, указывая на пруд.

Он остановился возле пруда и стал бросать в воду небольшие кусочки. Множество рыбы разных пород показалось на поверхности пруда, целые стаи кружились и ловили бросаемый корм.

От пруда начиналась аллея платанов, перевитых плющем до самой вершины. Аллея огибала площадь овальной формы, плотно утоптанную и посыпанную песком.

– Здесь мы расставим столы и сиденья, – сказал управляющий и опустился, видимо усталый, на скамью.

Ему хотелось побеседовать с своими помощниками.

– Да, братцы, редко я с таким удовольствием занимаюсь своим делом и вхожу во все эти подробности, как в настоящее время. Не думал дожить до такой радости.

– Да кто же не радуется, спросил бы ты. Вся окрестность ликует. Не только наши, но и чужие приходят и расспрашивают.

– И вполне понятно. Еще бы не радоваться! Скажите, кто отличается такою добротою, как Евфимиан? Кто собирает точно в одну семью вокруг себя своих слуг? Кто так, как он, заботится о своих бедных соседях, о вдовах и сиротах? Кто так гостеприимно принимает странников? Да сердце-то его было печально; его жизнь была лишена лучшего из даров Божиих: у него не было детей… И вот на старости лет, когда уже и надежды оставалось мало, Господь посылает ему сына и наследника…

– Помню я, – вмешался один из группы стоявших, – в последний приезд господина я убирался вот здесь, у самого этого дерева, со своими инструментами… Оборачиваюсь: господин стоит, прислонившись к колонне, и глубоко-глубоко о чем-то размышляет. Иду тихо мимо него, а он подзывает меня к себе. Стая голубей тут кружилась… Указывает на нее и так грустно говорит мне: «Знаешь, о чем я думал? Посмотри: вон птицы имеют свои радости, выводят птенцов, а меня не благословил Господь»… И слеза тихо скатилась у него из глаз.

– Потому-то все так близко и принимают к сердцу радость господина, – хорошо знают, как он кручинился и скучал, не имея детей. Разве сердце бедняка не отзывчиво? Я уверен, весть о том, что Евфимиан приглашает всех не только своих, но и чужих, богатых и бедных обитателей здешней округи, разделить с ним его радость, принята будет всеми с живейшим восторгом, и нам пир удастся на славу…

– Да, – прибавил управляющий, подумав немного, – хорошо, если бы все так же поступали, как Евфимиан… Подолгу живал я в разных местах, бывал в Риме, ко многому присмотрелся. Одно могу сказать: нет человека, который делал бы добро; нет или всего только один. (Пс. 13).

– Да, в наше время трудно жить бедному человеку.

– То – то и беда, все говорят: у варваров лучше; многие желают и ждут прихода врагов отечества… Однако, прощайте. Надеюсь, вы поможете мне надлежащим образом исполнить волю господина.

– Будь спокоен, – ответило сразу несколько голосов.

Глава 2

Обязанности, возлагаемые светской жизнью в древнем Риме, были очень разнообразны. Никто не мог безнаказанно пренебрегать ими, если жил в обществе. Особенно точно наблюдали правила светского общежития высокопоставленные люди.

Близ богатого дома Евфимиана, на одной из лучших улиц Рима, мы застаем необычайное движение. Множество посетителей различного звания и положения в обществе спешат принести поздравления великодушному хозяину по случаю радостного события в его семье. Домашние, клиенты и слуги не в грязных тогах и заплатанных башмаках, но в приличных и даже роскошных одеждах теснятся перед дверьми в таком множестве, что загораживают улицу, не давая проходу мимоходящим. Вот носильщики в красных плащах, одетые наподобие солдат, принесли богатого человека, сопровождаемого своими клиентами. Его длинные шелковые и пурпурные одежды развевались от ветра и, распахиваясь, открывали взорам толпы часть богатых туник с вышитыми на них изображениями святых. Не успел войти новоприбывший богач, как послышался обычный крик ликторов, возвестивший о прибытии консула. Толпа расступилась пред служителями, вооруженными связками розог, и почтительно дала место высокому сановнику, облеченному в тогу с пурпурною оторочкою.

Привратник, вооруженный тростью, почтительно пропускал высоких посетителей. С другими он не очень церемонился, а мелких людей прямо прогонял прочь и запирал двери пред самым носом. Порой он вступал в разговоры, более или менее шутливого свойства, с толпой посетителей. Вслед за важным сановником хотел было пройти и наш знакомый, управляющий виллой.

– Ты куда лезешь? – крикнул привратник. – Вот явился вовремя.

– Мне бы хотелось лично передать господину о той радости, которую все, знающие его в наших окрестностях, выразили по случаю счастливого события.

– Вот чего захотел – лично… Теперь не проберешься. Приходи в другое время… Нашел сдуру чему радоваться, – проворчал уже про себя привратник. – Деревенщина, прямо деревенщина… До сих пор не житье было, а праздник: чего только ни захочешь, то и проси… А тут наследник…

Эта мысль, видимо, омрачила веселое настроение привратника, и, окинув толпу сердитым взглядом, он объявил, что прием на нынешний день должен быть прекращен.

В атриуме, среди обширного помещения, окруженного колоннадой, набралось уже множество посетителей в ожидании выхода Евфимиана. Великолепие и пышность этой части дома, блеск мрамора, обилие нарядной прислуги в шелковых одеждах с золотыми поясами внушали непривычному посетителю невольную робость. Люди близкие и высокопоставленные прямо допускались во внутренние покои.

Среди многоразличной толпы, собравшейся в атриуме, шли оживленные разговоры. Большею частью передавались городские сплетни и новости. Но в одном углу происходил оживленный разговор между двумя лицами, очевидно интересовавший обоих.

– Да, твоя правда. Этот дом приходится вычеркнуть из списка… Надежды на получение наследства больше нет!

– Хорошо тебе, – возразил другой. – У тебя есть еще в запасе довольно-таки старцев, на которых ты можешь рассчитывать. А у меня только и был этот дом. Сколько трудов, искательств, прислуживаний пропало даром…

– Признаюсь, я всегда смотрел на тебя с сожалением, видя, как ты выбивался из сил, угождая Евфимиану. Но ужели ты в самом деле мог рассчитывать, что тебе достанется хоть что-нибудь? Разве ты не видел, как почтенные духовные отцы наши добивались того же? Ужели ты мог сомневаться еще в том, что, воспользовавшись благочестием Евфимиана, они во всяком случае направили бы его волю по своему благоусмотрению¹?

– Правда. Но скоро, я полагаю, настанет конец их высокомерию и алчности. Ты знаешь, конечно, что

Юлиан уже объявлен цезарем, а он, говорят, до крайности возмущен поведением духовенства.

– Ну, с такими мыслями и надеждами ты не заслужишь спасения.

– Что же делать? Двум господам нельзя служить, и ты сам на себе можешь испытать это…

Собеседник с неудовольствием отвернулся.

Во внутренних покоях между высокими посетителями Евфимиана происходили также оживленные разговоры по случаю объявления Юлиана цезарем и вероятного в недалеком будущем вступления его на престол.

– Церковь Божия переживает истиннотревожные дни, – говорил один из почтенных гостей Евфимиана. – Точно с великим Константином священной памяти закатилось солнце наше и настала бурная ночь, под покровом которой творятся беззакония. Ариева ересь, точно раненое, но не пораженное насмерть, чудовище, снова поднимает к ужасу всех истинно верующих свою голову. Защитники истинной веры изгоняются, великий Афанасий должен укрываться в пустынях египетских, а на его место в великой Александрии, оружием возводится на престол апостольский почти полуязычник. Кровь льется рекою…

– А у нас, в Риме, разве лучше идут дела? – возразил другой. – Не возмутительно ли, что презренные евнухи, как заговорщики, решают низложить и, точно воры, ночью похищают у паствы любимого пастыря? Блаженный, горячо всеми любимый Аиберий в ссылке, а на его месте – Феликс, незаконно избранный и посвященный.

– Наперекор императору, мы останемся верны своему пастырю и никогда не признаем узурпатора. Решено уже всеми неотступно просить императора о возвращении Либерия.

– Но кто скажет, какой успех будет иметь это ходатайство?

– Не в этом, мне кажется, заключается главная опасность нашего времени. Меня приводит в ужас одна мысль о назначении цезарем Юлиана. Я хорошо его знаю. Церковь в своих недрах воспитала такого заклятого врага имени Христова, который принесет вреда едва ли не больше, чем самые яростные гонители прежних времен.

– Не ужасайтесь этого, – сказал строгий инок, недавно прибывший с Востока. – Юлиан будет императором и постарается принести, насколько ему будет дано, вред Церкви. Но я полагаю, это будет легкое облачко, которое скоро исчезнет. Опасность нашего времени кроется гораздо глубже. Чем объяснить самое отступничество Юлиана, которое с каждым шагом его становится очевиднее? Зачем Великий Вождь Церкви попустил совершиться такому соблазну? Не лежит ли часть вины и на нас всех? Сраженное язычество собралось отомстить нам и подкралось, чтобы ослабить нас с такой стороны, которая менее всего должна бы быть для него доступна. Оно заразило многих из наших братий своим тлетворным дыханием: с ужасом на чадах Церкви мы замечаем язвы, которые мы привыкли видеть в одряхлевшей языческой среде. Язычество возрождается в самых недрах Церкви. Чем мы, христиане, низложили язычество? В чем заключалась наша сила и крепость? Кроме помощи

Божией, мы сильны были истиннохристианскими нравами, христианин отличался от язычника всем своим поведением, всем образом жизни. А теперь!? Не приходится ли бежать в пустыню всем, ищущим спасения, чтобы избежать общей заразы?

И инок печально опустил свою голову. Глубокое молчание было ему ответом.

– Но будем мужественны! – внезапно воскликнул он. – Если мы, римляне, окажемся недостойны, Господь призовет облегающие нас со всех сторон варварские народы, Церковь Божия воссияет в таких странах, где до сих пор кланялись кумирам, и имя Божие прославится по вселенной.

– Но судьба общего отечества разве не трогает твоего сердца? – спросил один из присутствовавших.

– О, над этим миром, над этим государством перехода и испытаний есть другое Царство, вечное, Богоустроенное, где царствует полная справедливость и где вечно найдется пристанище для душ, ищущих спасения. Все языческие царства и, в частности, Римская империя – вместилища всякого порока. Все, что в Римской империи не принадлежит к Церкви, – дело сатаны, ложь и беззаконие. Дело сатаны – все победы, которыми возносилась она до своего величия. Вся ее философия, вся ее образованность, ослеплявшая даже многих из верующих своим блеском, все это – ложь, дело сатаны. Даже добродетели язычников – только блестящие пороки. Помните о Небесном Царстве, и тогда не смутят вас никакие злоключения. И все, кто принадлежат к этому Царству, считают высочайшим благом, которого никакой грабитель не может похитить, соединение с Богом и блаженными сонмами Ангелов; они стремятся к этой цели любовью ко всему Божественному, отречением от всяких суетных, чувственных пожеланий. Выразим единодушно нашему дорогому хозяину свои горячие желания, чтобы новорожденное чадо его с самого детства стремилось к этому Царству, горело к нему своей чистой душой и удалялось от всякого земного пристрастия!

– Аминь! – воскликнул Евфимиан.

Гости в скором времени разошлись. Евфимиан остался один. Познакомимся с ним поближе. Мы уже знаем, что Евфимиан был богат и знатен, но не в богатстве и знатности он находил себе утешение, а в широкой благотворительности, по возможности давая приют и помощь всем гонимым и обиженным судьбою. Сам не имея детей, он с особенной любовью заботился о сиротах, которым ежедневно устраивал три трапезы в своем доме. По вечерам, повергаясь в горячей молитве пред Всевышним, он благодарил Бога за все добро, которое сподобил его оказать своим ближним щедрый Податель всех благ за истекший день. Напротив, сердце его болело, когда что-нибудь препятствовало ему проявить вполне всю доброту свою. «Я недостоин жить на земле Бога моего, если не буду заботиться о своих ближних», – говорил он в такие дни. Удаляясь от всякого участия в общественных делах и замыкаясь все более и более в тесном кругу частной жизни, строгий постник, он жил среди роскошной столицы скорее как отшельник, чем как знатный и богатый вельможа. Посещение храма Божия, углубление в тайны Писания, беседы с людьми высокой духовной жизни, частая и горячая молитва – вот его обычные занятия.

Во всех его трудах самой верной помощницей ему была его супруга Аглаида. Это была женщина ангельской доброты и кротости. Безмятежный мир и согласие царствовали в доме Евфимиана. Ровно, без треволнений протекала их семейная жизнь, незаметно приближались оба к преклонному возрасту. Обширный дом их не оглашался звонкими голосами играющих детей, их сердце не согревалось родительской любовью и нежностью. «С какой радостью, – часто думала Аглаида, – я променяла бы все свои богатства на счастье быть матерью! Чего бы ни отдала за чистую улыбку родного дитяти! С каким восторгом целовала бы детские ручки и головку! Какой заботливостью я окружила бы его колыбель! Как наслаждалась бы его дыханием! Господи, пошли мне, недостойной, это счастье, не лиши меня этой сладчайшей отрады жизни!..»

И вот Господь услышал эту горячую молитву, даровал Евфимиану сына, названного Алексеем. Кто может изобразить чувства радости и теплой благодарности Богу, которые теперь наполняли сердца счастливых родителей! Нечего и говорить, что Алексей с самой колыбели сделался предметом величайшей заботливости отца и матери.