Loe raamatut: «Имам Шамиль. Книга первая»

Благотворительный фонд имени Мариам Ибрагимовой

Собрание сочинений в пятнадцати томах

Том 2

Глава первая

– Салам алейкум, Шамиль!

– Ваалейкум салам! – ответил юноша, поднимая голову, склоненную над раскрытым Кораном.

У дверей стоял смуглолицый молодой человек среднего роста.

– О, Магомед, с приездом! – отложив книгу в сторону, Шамиль поднялся с ковра, протянул гостю руку. Худощавый, стройный, он был на голову выше Магомеда. Его угловатые широкие плечи, длинная мускулистая шея как-то не соответствовали задумчивому взгляду серо-голубых глаз.

– Хвала Аллаху, дарующему радость встреч с друзьями! – воскликнул Магомед, обмениваясь с Шамилем рукопожатием.

– Проходи, садись.

– Как здоровье Доного, Баху, Патимат? – спросил гость, усаживаясь на полу.

– Живы, здоровы. К сожалению, нет их дома. Отец на рассвете уехал в Шуру на базар. Мать с сестрёнкой отправились в соседний аул. На дворе весна, начинаем сев.

– Да, пора, я тоже спешил к этому времени. Одной матери трудно управляться с хозяйством… А ты, говорят, ещё до наступления холодов вернулся из Араканы.

– Да, не поладил с Саид-кадием¹. – Шамиль сдвинул брови, опустил глаза. – Сожалею, что не поехал с тобой в Яраг.

– Не жалей, не нужно идти против воли отца и матери. Они бывали недовольны, когда я увозил тебя в чужие края. Помнишь, как Доного возмущался: «Сколько можно ходить в поисках учёных и умножать знания?»

– Он понимает, что муталимам² даже при богатых мечетях приходится туго. И на самом деле, нелегко жить на одни подаяния и пожертвования милосердных прихожан, – оправдывал Шамиль отца.

– Да, зажиточных родителей мало интересуют науки, они больше заботятся об умножении своего состояния, – заметил Магомед.

– Но ты знаешь, что в вопросах ученья я всегда шёл наперекор желанию родителей. Считал и считаю недопустимым предаваться лени в течение долгой зимы. С начала посевных до окончания уборочных работ мы всегда бывали дома. И на этот раз, если бы не приболела мама, несмотря на декабрь, я последовал бы за тобой в Кюринский вилает³.

– Успеешь побывать там, поучиться и у шейха⁴ Ярагского. Один арабский мудрец сказал: «Жизнь от колыбели до могилы есть наука».

– А всё-таки жаль, пропал год из-за араканского пьяницы, – сказал Шамиль.

– Напрасно погорячился. Саид-кадий мог тебе дать кое-что. Он тоже окончил медресе, затем высшую духовную академию в Стамбуле и считается неплохим знатоком права.

Аул Гимры – родина Шамиля

– Быть может, он хороший законник, но мусульманин плохой. Нельзя уважать человека, который проповедует то, чего не придерживается сам.

– Ты прав, Шамиль. Помню, ещё в Унцукуле, до нашего переезда в Гимры, покойный отец говорил: «Для Саид-кадия араканского первым законодателем является не посланник бога, а тот, в чьих руках власть и деньги».

– Прав был твой родитель. Презренный араканский улем⁵ не может сравниться ни в чём с почтенным устадом⁶ Джамалуддином-Гусейном Казикумухским, да продлит Аллах течение его дней.

– Несомненно, Джамалуддин-эфенди⁷ является одним из выдающихся учёных в Дагестане, – согласился Магомед и продолжил: – Его отец, Сеид-Гусейн, тоже был видным учёным. Грамоте обучался у местного муллы, брал уроки у шейха Ярагского, учился в Тегеранском медресе, высшую духовную академию окончил в Стамбуле. Он в совершенстве владеет персидским, турецким, азербайджанским и многими местными языками.

– Наш бывший учитель славится не только большими знаниями, но и родословной, – поддержал друга Шамиль. – Род его уходит корнями в глубь веков, беря начало от династии корейшитов, от почтенной Фатимы – дочери основоположника ислама.

– Мне сам устад рассказывал о том, что его предки пришли в горы из жарких пустынь Аравии вместе с победоносным войском Абу-Муслима и был назначен в Кази-Кумухе шахом магала ⁸.

– Значит, недаром Сурхай-хан выделял этому роду пятую часть добычи после набегов на Грузию?

– Не только он, даже Аслан-бек, ставленник проклятого Ярмула⁹, пожаловал Джамалуддину три больших селения в Казикумухском ханстве и назначил его визирем¹⁰ своей канцелярии. Правда, взаимоотношения их в последнее время испортились.

– Из-за чего? – спросил Шамиль.

– Причина тому – ярагский шейх.

– Недаром устад Казикумухский настаивал на изучении тариката¹¹ у шейха в Яраге, – заметил Шамиль.

– Потому что светлейший является единственным в Дагестане знатоком тариката. Сам устад, даже будучи ханским визирем, брал у него уроки.

– Выходит, светлейший шейх как учёный стоит выше почтенного устада? – рассуждал Шамиль.

– По знанию тариката и духовному сану – да.

– Простить себе не могу, что из-за араканского лицемера потерял год, – сказал Шамиль и продолжал раздражённо: – Он каждый день являлся в мою келью пьяным. Пил вино, идя в Джума-мечеть в пятничный день. Противно было смотреть, когда этот дьявол с багровым носом, со взором, затуманенным от хмельного питья, касаясь нечистыми перстами лучших уложений величайшего из пророков, начинал учить. Однажды, не выдержав, я спросил его: «Почтенный муалим¹², соблюдаешь ли ты сам все правила мусульманской религии?» – «Да!» – решительно ответил Саид-кадий. – «Неправда», – сказал я. Удивлённый педагог уставился на меня стеклянными глазами. Тогда я начал говорить: «Будучи кадием, нельзя нарушать одно из основных требований Священного писания». Он догадался, о чём идет речь.

Вместо ответа протянул руку к книгам, лежащим на полке. Взял том Аш-Шафии, раскрыл страницу, ткнул пальцем на строки и положил передо мной. Прочтя то место, где было сказано, что мусульманину дозволено употреблять напитки, но не уточнено, какие именно, ибо мог иметься в виду безалкогольный шербет, я взял Коран, написанный Меликом-Ибн-Ансаром, «Муватта», и показал ему то место, где было ясно сказано: «Мусульманину употребление дымов и напитков, вызывающих помутнение сознания, запрещается».

– Что ответил кадий на это?

– Он стал уверять меня в том, что сам пророк Мухаммед Коран не писал, мол, это сделали его последователи и преемники. Утверждал, что позднее, переписывая Коран, халифы¹³ мусульманских вилаетов, а также главы суннитского и шиитского¹⁴ толков вносили изменения и поправки и таким образом изменили первоначальный текст. Тогда я с возмущением заметил: «Если доверить откровения, продиктованные Аллахом своему посланнику, таким, как ты, учителям, можно дождаться искажения всех истин, с признанием идолопоклонства, пьянства и разврата. Известно, что Всевышний в Коране говорит о том, что он создал ислам совершенным, лёгким и доступным всем. И до Судного дня будет беречь его священный текст от искажений и нововведений». И тут же поднялся, покинул келью и в тот же день уехал из Араканы.

– Правильно сделал. Араканский кадий – не твёрдый мусульманин, пусть знает, что есть ученики, которые могут превзойти его.

– Где уж ему быть твёрдым, – продолжал Шамиль, – если племя его ещё недавно пользовалось обрядами огнепоклонничества. В народе ходят слухи, будто он посещает дом гяура¹⁵ – туринского губернатора, доносит на некоторых односельчан и жителей других аулов.

– Пусть обрушится гнев Божий на его испорченную голову! Не удивляйся, брат мой Шамиль… Люди, даже умнейшие, пристрастившись к питию, теряют постепенно дар здравого мышления, а следовательно, и совесть. Они становятся способными на ложь, лицемерие, любую другую подлость.

– Клянусь Аллахом! – воскликнул Шамиль. – Когда-нибудь я доберусь до грязных подвалов пьянчуги, перебью сосуды, опрокину чаны с вином, только прежде это нужно мне сделать в доме своего отца.

– Не горячись, брат мой, не с этого конца нужно начинать… Уничтожением дьявольского напитка в двух домах ничего не добьёшься. На выкорчевывание того, что укоренялось веками, потребуется не один день.

Оживлённый разговор друзей прервала вошедшая женщина:

– Мир дому!

– А, тётушка Меседу. Добрый день, входи, – ответил Шамиль.

– У тебя гость, – женщина кивнула на сидящего спиной к двери.

Гость обернулся.

– С приездом, Магомед. Как самочувствие, какие новости привёз?

– Спасибо, Меседу, ничего. Спокойствие и благополучие привёз. Как твоё здоровье?

– Благодаря милости Аллахажива осталась. – Женщина, заметно прихрамывая, подошла к сидящим, поставила перед ними блюдо с горячими лепёшками.

– Они с творогом, только что испекла. Шамиль любит их. Ешьте. – Меседу ласково взглянула на племянника.

– Спасибо, тётя, балуешь меня.

– Больше некого баловать, ты один можешь заменить мне отца и мать, брата и сестру, сына и дочь. Ешьте на здоровье.

– Как никогда кстати, – сказал Шамиль, макая в сливочное масло кусок тонкой лепёшки. – Сам Бог послал, видя, что в доме дорогой гость.

– Не знала я, что у нас гость, что-нибудь повкуснее приготовила бы.

– Не огорчайся, сестра, ничего лучше придумать нельзя, – сказал Магомед.

Довольная Меседу заулыбалась. Присев на корточки возле молодых людей, заговорила:

– Вчера у озера встретила Патимат. Она сказала, что Доного рано утром едет в Шуру, а сама с матерью уходит на целый день в соседний аул. Вот я и решила навестить племянника, горячей едой покормить.

– Дай Бог, тётя, чтобы в закромах твоих всегда было зерно, чтоб до конца дней своих могла подать ближнему и стоящему у твоего порога с протянутой рукой, – сказал Шамиль, вытирая ладонью губы.

– Хвала Аллаху. Спасибо и тебе, Меседу, – поблагодарил Магомед.

Женщина взяла поднос, пошла к двери. Магомед, глянув вслед, удивлённо вскинул брови. Когда за тётушкой захлопнулась дверь, спросил:

– Что с ней случилось, почему хромает?

Шамиль вздохнул. Помолчав немного, стал рассказывать:

– Как тебе известно, Меседу – младшая сестра моего отца. После смерти родителей жила в нашем доме, нянчила меня, хотя только на шесть лет была старше.

– Да, мы вместе, в один год пошли к сельскому учителю, – подтвердил Магомед.

– Совершенно верно, в тот день и я увязался за ней, помнишь?

– Да, ты так кричал, уцепившись за её платье, что, увидев твои слёзы, муалим Гимбат сжалился, усадил тебя на ковре между мной и ею с условием, что будешь сидеть смирно. Ты сел и, не отрывая глаз от лица учителя, шёпотом повторял: «Алип, би, ти, си, джим», как все ученики. Учитель, глядя на тебя, улыбался всё время.

– Там и началась моя дружба с тобой. Учитель в конце года сказал, что я не отстал от старших учеников в учёбе.

– Удивительно способный и послушный ребёнок, – говорил учитель. Старик ни разу не коснулся тебя пальцем, а нам доставалось от него. Помнишь его кизиловую палку? Строгий был, часто за малейшее невнимание стегал нас то по вытянутой ладони, то по спине и только тебя одного гладил по голове.

– Но ведь я был совсем ребёнок, заучивал буквы, их сочетания, не понимая, как и вы, смысла арабских слов… Но разговор не о нас… За два года Меседу научилась читать Коран. Для девочки это считалось вполне достаточным.

– Но недостаточным для такого книгоглотателя, как ты, – пошутил Магомед.

– А разве тебе было плохо со мной? Не муталимом я был, а слугой твоим, носил воду, убирал келью, обувь твою чистил, заботился о еде, – заметил Шамиль.

– И в учёбе от меня не отставал. Скажи спасибо старому учителю Гимбату, который уговорил твоих родителей отпустить тебя из дому, благо, что Унцукуль недалеко от Гимр.

– Да, я благодарю первого учителя. Но речь не о нас, – перебил Магомеда Шамиль. – Так вот, когда мы отправились в Унцукуль, двенадцатилетнюю Меседу стали сватать за её двоюродного брата Чопана, которого Аллах наделил самым длинным из носов.

– Чопана знаю хорошо.

– Так вот, за этого узденя¹⁶ из состоятельной семьи никто не выдавал замуж своих дочерей – и всё из-за носа. Тогда глава нашего рода остановил выбор на Меседу. Родственница, сирота и к тому же красавица-узденка.

Когда Меседу узнала об этом, она сказала старшему брату – моему отцу: «Не пойду за Чопана ни за что».

Родственники от уговоров перешли к угрозам. Приехав на побывку, я слышал, как отец говорил девушке:

– Меседу, не упрямься, Чопан – лучший джигит в Гимрах. Мы не допустим, чтоб из-за такого пустяка, как нос, один из наших родственников остался неженатым. Нам необходимо умножать наш род назло и на зависть врагам.

– Всё равно не выйду, лучше руки на себя наложу, – ответила моя юная тётушка.

– Я голову твою сорву! – крикнул отец.

Тогда Меседу сняла с гвоздя кижнал, обнажила лезвие и, поднеся брату, сказала:

– На, зарежь, мне легче умереть, чем жить с тем, на кого глаза не глядят.

Братья и дяди решили пойти на обман, сказали, что выдадут её за младшего брата Чопана – красавца Султан-Ахмеда. Меседу дала согласие. Родственники стали готовиться к свадьбе, скрывая истинные намерения. Даже я узнал о коварной лжи только в ночь, когда в тёмную комнату новобрачных вместо Султан-Ахмеда ввели Чопана. Я, возмущённый обманом, бросился к отцу, стал его стыдить, говоря, что так поступать не только жестоко, но и низко. В ответ я получил пощечину – в первый и последний раз в жизни. Но это не была оскорбляющая рука, она не могла пробудить чувство мести в сердце сына. Я ушёл со свадьбы удручённым. На рассвете, когда раскрылся обман, Меседу в отчаянии пыталась выброситься из окна. Чопан удержал её тем, что, схватив нож, собственноручно отсёк часть своего носа. Молодая жена смирилась.

Вскоре к ним приехал кунак¹⁷ из Чиркея. Переночевал. Утром невестка скатала постель, на которой спал гость, подмела комнату. Вдруг свекровь заявляет ей, что у чиркеевского кунака пропал серебряный рубль. Меседу обыскала комнату, потрясла тюфяк, одеяло.

– Поищи где-нибудь у себя, – бросила ей с ехидством свекровь.

Меседу изменилась в лице, с укором глянула на пожилую женщину:

– Побойся Бога, Бахтика!

– Пусть боятся нечистые на руку, – ответила та.

Невестку словно ветром вынесло из сакли. Люди видели, как она бежала без платка к обрыву над Койсу. Её нашли на каменистом островке у кипящего потока, без сознания, со сломанной ногой.

В дом мужа Меседу больше не вернулась. Её приютила одинокая тетка, родственница по матери. Нашлась в тот же день и проклятая монета, утерянная гостем. Она оказалась в чарыках¹⁸ самого хозяина – кунака из Чиркея.

Шамиль умолк.

Магомед задумчиво разглядывал громады голых скал, возвышающихся над селением. Лишь кое-где на их вершинах, цепко ухватившись за каменистые уступы кривыми корнями, стояли одиночные ели. Ярко светило весеннее солнце. В уютной Гимринской долине пышно цвели розовые персиковые и абрикосовые сады. Рядом с ними чернели виноградники и лоскуты возделанных земель. Ниже, под обрывистыми берегами, монотонно шумела река.

– Тихо и тепло у нас. А там, за этой могучей грядой Койсубулинского хребта, ещё гуляют холодные морские ветры, – прервав молчание, заметил Магомед.

– Ты прав, здесь гораздо теплее, чем в Шуре, а кажется, что до города рукой подать. Благодатный край. Сам Аллах постарался надёжно оградить нас гранитным валом от выжженных солнцем кумыкских низин и бескрайних степей гяуров. А как там южнее – в Кюринском видаете? Какие новости? – спросил Шамиль.

– Много их, полные хурджины¹⁹ привёз, – шутливым тоном ответил Магомед.

Голубовато-серые глаза юноши загорелись любопытством:

– Чего же молчишь? Выкладывай поскорее.

– Выложу, друг мой, всё выложу, дай собраться с мыслями.

Откашлявшись, Магомед начал неторопливый рассказ:

– Ты знаешь, что осенью я вначале отправился в Кази-Кумух. Там заручился письмом от учителя нашего устада Джамалуддина-Гусейна к светлейшему шейху Ярагскому. Наставник в Яраге принял меня приветливо, обласкал. Поездка была удачной: я побывал не только в Кюринском вилаете, но и в Азербайджане. Там мне удалось сблизиться с суннитами.

– Клянусь владыкой миров, ты рождён в день сияния Звезды Счастья! – перебив друга, воскликнул Шамиль.

Магомед продолжал:

– Вскоре после моего приезда в Яраг учитель предложил мне поехать в город Ширван. Я охотно согласился. Через несколько дней мы оказались в гостеприимном доме славного шейха Хас-Мухаммеда – ученика и преемника известного кюрдемирского шейха Исмаила. Я побывал в богатейшей ширванской мечети, где почтенный Хас-Мухаммед читал проповеди. Присутствовал при долгих беседах обоих седобородых мудрецов.

– О чём они говорили? – спросил Шамиль, сгорая от любопытства.

– О спасении нашей страны от нашествия многобожных урусов. Оказывается, Азербайджанский вилает разделён на суннитов, которым покровительствует Турция, и на шиитов, которых поддерживают и подстрекают против неверных иранцы. Вражда шаха и султана ослабла из-за нового противника, грозящего обеим странам с севера. Дорогу к ним преграждает Дагестан. Они хотят, чтобы мы, единоверцы, первыми поднялись на газават²⁰против гяуров.

– Защитили их, – заметил Шамиль.

– Не только их, но и себя.

– Что же наш народ сможет сделать теперь, когда Чеченская низменность, кумыкская равнина вместе с Дербентским проходом захвачены и надёжно укреплены царскими войсками?

– Необходимо изгнать их.

– Своими силами?

– Сначала да.

– Навряд ли это удастся.

– С помощью Аллаха все можно сделать.

– Каким образом?

Магомед, не ответив на вопрос товарища, перевёл разговор, продолжив рассказ о шейхе Ярагском.

– Мы вернулись в Кюринский вилает, когда выпал снег. Почтенный учитель начал проповедовать мне непревзойдённый тарикат – учение о достижении нравственного совершенства, переданного правоверным через уста Пророка. Каждую пятницу мы отправлялись в мечеть, где светлейший шейх читал проповеди, в которых звучал призыв к газавату с неверными.

– Как на это смотрели ставленники хана – уездные старшины?

Газават – религиозная война.

– Как раз об этом я собираюсь говорить, – ответил Магомед. – Так вот, в дни ураза-байрам²¹ в маленькое селение, где жил проповедник, прискакал гонец. Он приказал светлейшему шейху немедленно явиться к касумкентскому старосте. Я и несколько муталимов сопровождали учителя. Еще у въезда в большое селение увидели людей с встревоженными лицами. Они пошли с нами к площади, где толпился народ. В стороне от толпы я заметил человека, который важно восседал на коне, покрытом дорогим чепраком²². Его окружали вооруженные нукеры²³. Нетрудно было догадаться, что это худший из ханов, презренный Аслан-бек, которого проклятый Ярмул назначил правителем Кюринского и Казикумухского ханств после изгнания Сурхай-хана. Когда седобородый шейх, опираясь на палку, предстал перед ним, Аслан-бек сказал:

– Ярагский мулла, зачем возмущаешь народ? Против кого призываешь на газават жалкое сборище? Тебе ли, хилому старцу, стоящему одной ногой в могиле, поднимать стадо ослов против несметной силы Белого царя? Ты слеп, как филин днём, слаб, как птенец, жалок, как нищий, тебе нечего терять. За славой, которую ищешь, призывая народ к мятежу, не видишь беду и разорение. Прекрати противозаконные проповеди. В противном случае я вынужден буду арестовать тебя.

Учёный старик с опущенной головой молча до конца выслушал речь хана. Когда Аслан-бек умолк, шейх, подняв голову, сказал:

– Заблуждающийся, легкомысленный повелитель! Я бы советовал тебе одуматься и последовать хорошему примеру твоего предшественника и сородича – храбрейшего хана Сурхая, который не только в своих владениях, но и в Джаро-Белоканском вилаете, как истинный мусульманин, с мечом в руках вместе с ханами Аварии сражался против беспощадного войска жестокого Ярмула.

– В твоих советах я не нуждаюсь. Не хуже тебя знаю, что мне делать, против кого и за что поднимать оружие. Я хочу, чтобы в Казикумухском и Кюринском ханствах всегда были мир и спокойствие. Я, как правоверный, исполняю всё, что подобает исполнять мусульманину, – ответил Аслан-бек.

– Одинокий в мышлении обречён на гибель, – заметил шейх.

Хан ответил:

– У меня есть более достойные советчики, да и сам я мыслю не хуже кого-либо. Понятия «честь» и «совесть» не чужды мне.

– Ты лицемер и лгун! – крикнул шейх, перебивая хана. – Те, кому ты продался, несут нашему народу горе, угнетение, цепи рабства и позор. Твой идолопоклонник – Белый царь – хочет превратить нашу землю в загон, а нас – в скот. Хочет отнять у нас веру, лишить всего, чем славились наши предки. Побойся Аллаха, бесстыжий отступник.

Учитель, откинув голову, обратил взор к небу, указуя перстом ввысь. Хлёсткие слова его пробудили гнев в гордом сердце хана. Рванув коня за уздцы, он приблизился к седовласому шейху и, склонившись с седла, дал ему пощечину.

Магомед продолжал:

– Гул возмущения разнёсся в толпе, но никто не сдвинулся с места. Учитель сник, застыл как вкопанный. Я выхватил кинжал и бросился на хана. Чьи-то сильные руки, схватив сзади, удержали меня. Нукеры вскинули кремневые ружья.

– Кто он? – спросил Аслан-бек, с презрительной усмешкой кивнув в мою сторону.

– Я сын почтеннего шейха Мухаммеда, – бросил я ему в ответ.

– У шейха нет сына, это его муталим, аварец из Гимр, – пояснил староста.

– Тем более храбрец заслуживает прощения. Он представитель народа, неподвластного мне, – сказал хан и, стегнув кнутом коня, ускакал со своими нукерами.

– Бедный учитель, он, наверное, не появлялся больше в касумкентской мечети? – спросил Шамиль.

– Напротив, – ответил Магомед, – в тот же час в сопровождении сотен сочувствующих прихожан направился он к храму и там как никогда смело и красноречиво выступил с призывом к борьбе не только с гяурами, но и с теми, кто стал на их сторону, говоря, что отступники хуже неверных и опаснее. Но как бы ни возмущались и ни сочувствовали своему шейху лезгины, они ничего не смогут сделать. В тех краях малейшее волнение народа быстро подавляется. Оно и понятно: Кюринский вилает граничит с округами, где властвуют гяуры и их ставленники. Их орудия потрясают горы, достигают поднебесных высот. Старый шейх видит и понимает это. Он решил обратить взор на более недоступную сторону, населённую вольными обществами, – на Койсубу. Учитель посоветовал мне вернуться в родные места, обходить аулы, выступать перед соплеменниками с проповедью, поднимать единоверцев на грядущие дела. Прощаясь, сказал: «Нет силы и мощи, способной превзойти могущество Творца Вселенной. Только верующим в истину Всевышний дарует победу. Ты должен сделать то, что не смог сделать твой дряхлый учитель. С помощью Аллаха благословляю тебя на ратные дела. И станешь ты имамом во главе победоносного войска».

Когда взволнованный Магомед умолк, повторив слова шейха Ярагского, Шамиль стал рассуждать:

– Старик прав. Его труды в Кюринском видаете не увенчаются успехом. Прикаспийское шамхальство Тар-ковское и ханство Дербентское давно отторгнуты, стали опорой гяуров. Владетели высокогорных Кази-Кумуха, Хунзаха и Мехтули являются ставленниками царя. На юге – Азербайджан и Грузия, на севере – Осетия, а также Притеречные и Присунженские земли тоже являются владениями русского государства. Вольными остались общества даргинские, койсубулинские и соседние аулы высокогорной Чечни. Этого слишком мало, чтобы противостоять окружению неверных.

– Ты забываешь, Шамиль, что всё, не захваченное гяурами, представляет собой сотворённую могучей рукой Аллаха неприступную каменную крепость. Взгляни ещё раз на гряду этого хребта. – Магомед показал на отроги высот. – Надёжный заслон не только от проникновения холодных северных ветров, но и мощная преграда на пути в горы. Эта гранитная стена тянется на десятки вёрст. На севере она спускается у Чиркея, на юге у Кудутлинских высот. Через хребет проложено несколько тяжёлых проходов, местами доступных пешеходу и горному коню. Проходы Каранайский, Эрпелинский, Бурут щук-Кальский, Шавгие-рек-Кальский и Кудутлинский – один другого труднее. Гарнизон этой естественной крепости хоть и невелик, но силён. Гимры, Унцукуль, Гергебиль, Бетль, Араканы, Ашильта, Ирганай, Кохаб-Росо, Кудатль, Моксох, Игали и другие могут выставить тысячи вооружённых воинов.

– И всё же, – возразил Шамиль, – хоть и недоступный, но всё-таки клочок земли есть клочок.

– Однако, – ответил Магомед, – такой же клочок в Чечне в течение многих лет не может покорить такая большая страна, как Россия, несмотря на орудия, которые стреляют железными ядрами. Наши отцы видели, как прославленный Бей-Булат из Маюр-Тупа и его сподвижник Абдур-Кадыр двинули шеститысячное войско с высот Чечни на царские укрепления, расположенные вдоль Сунжи. Даже сам генерал Ярмул поспешил с солдатами из Гуржистана²⁴ на выручку осаждённых.

– А чем всё кончилось? – спросил Шамиль и сам же ответил: – В погоне за Бей-Булатом Ярмул огненным смерчем прошёлся по чеченским землям, опустошая аулы, истребляя всё население. А шейха Мансура и мы помним. Новый предводитель мятежных сил тоже был схвачен и погиб, сосланный на чужбину.

– Значит, друг мой Шамиль, нам следует уподобиться овцам, которых будут пасти волки?

– Нет, Магомед, я не за это. Просто я хочу, чтобы ты, прежде чем сделать серьёзный шаг, всё обдумал и взвесил… Тебя я считал и считаю старшим братом. Твоим успехам я всегда радовался как собственным. Твоё поражение будет невыносимым и для меня. Поезжай в Кази-Кумух, посоветуйся с нашим учителем, почтенным устадом Джамалуддином-Гусейном, помня мудрые слова: «Один ум недостаточен для решения вопроса частного, бесполезен в вопросе общем».

– Ты прав, Шамиль, посоветоваться придётся не только с устадом, но и со старейшинами, учёными Койсубулинского общества. Один мудрец сказал: «Советующийся приобретает в наставлениях, полученных в беседах с мудрецами, такую победу, которую не дадут ему ни войско, ни битва, ни оружие».

В это время с улицы донеслись крики.

– Что за шум? – Шамиль быстро встал, подошёл к краю балкона.

– Не только шум, слышны вопли. Может быть, схватились кровники? – сказал Магомед, следуя за другом.

– Это не вопли, а смех.

В нижней части аула из-за поворота дороги, ведущей к площади, показалась толпа ребятишек.

– Диво! Диво! – весело кричали мальчишки, подпрыгивая от удовольствия. Люди высыпали на крыши домов, выглядывали из распахнутых дверей, окон. Весёлые возгласы и громкий хохот с каждой минутой возрастали.

– Что за кейф²⁵? Чему радуются наши сельчане? – удивлялся Шамиль, пристально вглядываясь в гущу толпы. – Аллах с ними, пусть лучше радуются, чем плачут…

– Да ты посмотри, на самом деле зрелище довольно потешное, – сказал Магомед, улыбаясь.

– Отвратительное, – с возмущением процедил сквозь зубы Шамиль.

Теперь с балкона дома, обращённого фасадом к сельской площади, хорошо было видно происходящее на дороге. К майдану²⁶ медленно двигалась вереница ишаков, навьюченных пустыми плетёными корзинами. На голову одного из животных была нахлобучена огромная косматая папаха. За ними, громко распевая песни, шатаясь из стороны в сторону, шли в обнимку двое. Один – в чёрной черкеске, каракулевой папахе, сдвинутой на затылок, – казался вполне приличным. Второй – в бязевом исподнем белье, без шапки, рваный бешмет, натянутый на одно плечо, волочился по земле; из огромных чарыков торчали пучки сена. Бритая голова оборванца, отливая синевой, как круглая тыква, клонилась то на одно, то на другое плечо.

С приближением весёлой кавалькады смех и шум становились громче. Тонкие брови Шамиля сошлись у переносицы. Сквозь узкую щель сощуренных век серые глаза сверкали как лезвия.

– Какое бесстыдство, падение, позор, – шептали его бледные губы.

– Пьяный подобен безумцу, – перестав улыбаться, сказал Магомед.

– Хуже сумасшедшего. Лишённые ума достойны сожаления, а пьяницы – презрения. Правильно сделал бритоголовый идиот, надев свою шапку на ишака, ибо это животное имеет более благоразумный вид, чем следующая за ним тварь в облике человека.

Магомед молчал. Шамиль продолжал возмущаться:

– Надо же дойти до такого состояния по собственной воле, выставить себя посмешищем, потерять честь, совесть. Будь моя власть, клянусь Аллахом, выпорол бы обоих плетью до потери сознания.

– Шамиль, ты всегда отличался добротой не только по отношению к людям, но и к животным. На крутых подъёмах сходил с коня, говоря, что тяжело ему нести седока в гору, и вдруг…

– Не выношу пьяных, мне приятнее видеть свинью, лежащую в грязи, чем мужчину во хмелю. О великий Аллах! – Шамиль посмотрел на небо. – Хвала тебе, избавившему нас от подобного позора! – Затем, повернув лицо к Магомеду, сказал: – Ты ведь знаешь, и мой отец здорово выпивал. Много огорчений он доставил мне. Стыдно бывало выходить на годекан²⁷, смотреть не мог в глаза сверстникам. Одно было спасение – уйти из дому. Но этим я приносил облегчение себе, а каково было матери, остальным родственникам… Наконец не выдержал. Это случилось вскоре после моего возвращения из Араканы. К отцу пришли гости.

– Иди, сын мой, посиди с нами, пригуби рог, ведь ты у меня уже взрослый, – сказал он.

Повинуясь, я сел за разостланную скатерть, но пить не стал, не поддался уговорам. Опорожнили кунаки огромный ковш, одурели. Налились кровью лица, остекленели глаза, язык высвободился из-под контроля затуманенного рассудка. Стали болтать почтенные гимринские уздени всякие глупости. Посмотрел я на них с грустью, поднялся и ушёл. В этот вечер, провожая гостей, отец упал с лестницы. Я не стал поднимать его и матери приказал не трогать. Пусть, думаю, отрезвеет, и сам увидит, где лежит. Утром как ни в чём ни бывало, встал мой Доного с места, в хорошем настроении вошёл в саклю.

Я не поднялся навстречу, как делал всегда. Он, не обратив на это внимания, сел рядом и говорит вбежавшей сестрёнке: «Патимат, принеси кружку вина, похмелюсь».

– Не смей, – строго сказал я.

Девочка стояла в растерянности, не зная, кого слушать.

– Выйди из комнаты, – шепнул я ей.

Отец с удивлением посмотрел на меня.

– Так вот, отец, говоришь, что я уже взрослый, могу сесть с мужчинами за еду, разрешаешь подносить мне наполненный рог. Напрасно. Я готов как сын выполнить любую волю твою, кроме одной: пить никогда не буду. Больше того, и тебя прошу оставить это дело.

– Что плохого в том, что я выпью? Все пьют для увеселения души.

– Это обманчивое увеселение. Душу, если тяжело, надо облегчать молитвой.

– Молитва не всегда помогает, наоборот, пробуждает грусть и печаль, – возразил отец.

– Она не помогает тем, кто не твёрд в вере, – возразил я.

– Сын мой, ты заморочил себе голову бесконечной учёбой и чтением книг. В юношеские годы уподобился старому мулле. Зачем так рано отрекаться от земных благ? Для чтения Корана, долгого поста и длинных молитв есть старость.

Видя, что спору не будет конца, я взял Коран, возложил на него руку и сказал:

– Поскольку я не в силах применить меры насилия по отношению к тебе, применю их по отношению к себе. Клянусь Святым писанием, что если еще раз увижу тебя нетрезвым, покончу с собой.