Loe raamatut: «Квадратное привидение»

Мам, я не хочу

Это было далеким тысяча девятьсот каким-то годом, когда я, застенчивая четырнадцатилетняя школьница сменила одно учебное заведение на другое, незнакомое, а оттого пугающее своими смутными перспективами на будущее.

Хуже всего, что девочки нашего класса уже вовсю флиртовали с мальчиками, активно красили волосы и лица, умело пользовались бигудями-липучками и плойкой и даже носили лифчики, а я, что называется, ни кожи – ни рожи даже не имела представления обо всей этой тонкой науке по названием «женственность», поэтому реально рисковала остаться среди продвинутых сверстниц позорной «белой вороной», а то и вовсе жалким изгоем бескомпромиссного подросткового общества.

Надо ли говорить, что пацаны не обращали на меня никакого внимания? Скажу. Хотя этот факт, учитывая мою природную зажатость, неловкость и катастрофическую робость, можно назвать удачей. По крайнее мере, одноклассники надо мной не издевались. И на том спасибо.

В начале нового учебного года школьников старших классов неизменно отправляли на сбор урожая, и я, пришедшая в новую школу в конце учебного года и еще не успевшая толком адаптироваться, с леденящим желудок ужасом ожидала, когда останусь наедине с этими жестко матерящимися разрисованными куклами 24 дробь 7.

Уже ближе к сентябрю, почти не спящая ночами от тягостных предчувствий, почему-то особенно разволновавшись после воскресного обеда, я решила озвучить, наконец, свои сомнения любимым родителям.

– Мам…

– Чего тебе, Оля? Сегодня твоя очередь мыть посуду, не канючь! Ты же знаешь, что отменить дежурство невозможно, – моя мама, помешанная на трудолюбии и патриотизме, вряд ли позволит мне увильнуть от сельскохозяйственных работ по причине подросткового малодушия.

– Папа… пап.

– Да, Оля. Ну и что ж, что воскресенье? Я мыл посуду прошлым воскресеньем и не умер. И ты не умрешь. Ты будешь жить, – довольный своей совсем несмешной тирадой, отец широко улыбнулся, обнажив некрасивые, желтые от курения табака зубы и неторопливо поднялся из-за стола, – Спасибо, Ксюшенька.

Этот жалкий подкаблучник точно не заступится за меня перед деспотичной матерью. Не то, чтобы я считаю ее деспотом, но…

– Мама, я не хочу ехать на поля с этими… с этим классом! – заявила я громко, сама пугаясь своего визгливого, с истерическими нотами, голоса и вжимая непокорную голову в плечи.

– И почему же? – мать со спокойным недоумением уставилась на меня суровыми, внимательными и пытливыми, голубыми, как небо, глазами. Удивленный моим выпадом, отец передумал уходить к себе в комнату для традиционного послеобеденного сна и, предвкушая что-то интересненькое, снова важно присел на табурет, с любопытством разглядывая по очереди то почти рыдающую меня, то свою ненаглядную упертую Ксюшеньку. Не то, чтобы я считаю ее упертой, но…, – Я слушаю твои доводы, Ольга.

Если «Ольга», значит злится, но меня уже понесло.

– Эти… девочки, они же ужасные! Со мной никто не общается! Они просто не замечают меня! Я не знаю о чем с ними говорить! Эти девочки… Они красятся! – мне так хотелось максимально подробно рассказать обо всем том ужасе, что творится со мной в моей голове, что я просто не находила слов. Я с чувством всхлипнула.

– Красятся? – подхватил мое последнее, видимо зацепившее его слово отец и грозно скривился, делая вид, что невероятно возмущен. Но глаза его, темные и немного навыкате, оскорбительно заискрились от едва сдерживаемого хохота, – Какое безобразие.

– Максим, прекрати ерничать! – возмущенно цыкнула на мужа все понимающая мать и сдвинула тонко выщипанные брови к переносице, отчего стала похожа на бабушку Зину, папину маму, редкостную мегеру по версии своей невестки. Отец присвистнул, равнодушно пожал мужественными плечами, мол, разбирайтесь тогда сами, и снова поднялся из-за стола, почесывая сытое пузо.

– Ну, я пошел.

Мать проводила его недовольным взглядом.

– Человек должен уметь находить общий язык с любым индивидуумом. Слышишь меня, Ольга? Даже, хм, такими… вульгарными, хм, прости господи, девицами. Да, они портят свои лица косметикой, которой не умеют пользоваться, и выглядят обезьянами, а не девочками, но… Ты меня поняла? – я судорожно сглотнула, понимая, что план определенно провалился, и тихонько заплакала. Может стоит пожаловаться, что мои милые одноклассницы еще и выражаются, грязно, как солдафоны? А некоторые из особенно отвязных нагло курят в туалете, прогуливая уроки? Но что это изменит? – Прекращай свои сопли. Ты же знаешь, как я это не люблю. Я перевела тебя в школу поближе к дому, чтобы ты была счастлива, а ты ревешь, как корова. Это недостойное поведение, отвратительное. Иди мой посуду и подумай, что ты творишь!

Я вовсе не поняла, чего такого отвратительного натворила, поэтому мне вдруг отчаянно захотелось крикнуть несговорчивой маме в ответ что-нибудь по-настоящему обидное, типа «дура» или «сама ты корова», но я сдержалась. Бог свидетель, что моя мать, по крайней мере в тот момент, заслуживала самых-самых нехороших слов, потому что была глупа. Не то, чтобы я считала ее совсем глупой, но…

– Ладно-ладно, мамочка, – зло прошептала я себе под нос, щедро намыливая губку «Пальмирой», – Я тебе еще покажу. Я еще научусь тебе показывать. Я еще…

– Что ты там бубнишь, неблагодарная? Мой молча, бессовестная. И экономь… Экономь!

Одноклассники

Когда день Х настал, я уже почти смирилась со своей незавидной участью человека-отшельника и, пока тряслась на кочках в стареньком, воняющим бензином и семечками автобусе, отчаянно молила небо лишь о том, чтобы меня не заселили в вагончик с самой, на мой взгляд, стервозной девочкой из параллельного класса Викой.

Исподтишка поглядывая на крепкие Викины плечи и на щуплого, явно проигрывающего фактурой, рыжего Никиту Гущу рядом с ней, я то и дело удивлялась, почему Гуща так широко лыбится и явно млеет от близкого присутствия этой вульгарной, бесконечно плюющейся особы с обесцвеченным конским хвостом и жуткими «петухами» в прическе.

Будто прочитав мои мысли, Вика одним решительным движением распустила свой неаккуратный хвост, вытаскивая пеструю резинку вместе с клоком соломенно-желтых волос и надевая ее на запястье.

– А не спеть ли нам песню, Натаха, Ирка? – произнесла она развязно, вытягивая изо рта розовую жвачку.

– Не плачь, еще одна осталась ночь у нас с тобой…, – затянула бархатистым контральто грудастая не по годам Ирка, будто только и ждавшая разрешения выступить. Еще бы, ведь она не только училась в музыкальной школе, но еще и гордилась этим, вспоминая о своей несомненной гениальности к месту и не очень.

– Еще один раз прошепчу тебе, – подхватила писклявым и слабым голоском разрисованная, как матрешка, Наташа Смирнова, жутко лажая. Эта самоуверенная мамзель, дочка своего папы-«почти прокурора», была всегда и везде железно уверена, что четко попадает в ноты, в дамки и в первые красавицы мира. Не знаю, как ей это удавалось, но многие, кроме меня, естественно, реально соглашались, что Наташенька талантливая и артистичная.

– Девочки-девочки, стоп-стоп, – разволновавшаяся Ольга Петровна, наша классуха, сидевшая рядом со мной, отчаянно заерзала, тщетно пытаясь заставить девчонок прекратить петь неприличную, по ее разумению, песню.

– Ты мой!!! – дружный хор девичьих голосов перекрыл ее неубедительные возражения разнокалиберными воплями.

– Ну… пойте… пусть поют, – обреченно вздохнула смутившаяся училка и виновато обернулась ко мне, как будто ища утешения, – Такие девчонки у нас… звонкие!

Девчата довольно долго пели, перевирая слова и забывая целые куплеты, а потом, видимо, устали и последние полчаса сидели молча, уныло пялясь каждая в свое окошко. Понемногу степь сменилась вначале куцыми, жиденькими лесопосадками, а потом слева неожиданно ярко и напористо зазеленели густые, щедрые, невероятно живописные виды восхитительного лиственного леса, уходящего в бесконечность.

– Ну, вот. Мы уже близко, – с радостью объявила повеселевшая классуха, сладко потягиваясь затекшими в дороге конечностями.

Надо сказать, что места нам открылись до того удивительные, до того поражающие своим девственным лесным величеством, что даже не производившие впечатление романтиков пацаны оживленно загалдели. А по мнению авторитетной, неизменно жующей жвачку Вики, недельное проживание в трудовом лагере под К ***кой обещало стать для нас всех настоящим приключением.

– Лес, твою мать, блин, лес настоящий! – то и дело восхищалась она по дороге и позже, уже затаскивая свои многочисленные сумки в импровизированный, выкрашенный зеленым домик, точнее вагончик бытового назначения, и поднимала обведенные черным карандашом глаза к небу, видимо в знак благодарности, – Лес! Настоящий, сука, лес! Оторвемся, твою мать, оторвемся, – заметно было, что скудного Викиного лексикона явно не хватает ей для описания всей глубины своего бьющего через край, практически щенячьего восторга.

– Оля, все наши вагончики заняты, но ничего, мы подселим тебя к параллельному классу, – весело прощебетала легкомысленная классная руководительница противным, по-девчачьи тонким голоском и, бесцеремонно подхватив меня под руку, увлекла по бетонной дорожке, – Ничего, там отличные девчата! Вы непременно подружитесь.

«-Ага, и Вика», – обреченно подумала я, отворачиваясь от навязчиво цепляющейся за меня крашеной блондинки с тонкими губами цвета романтичного розового вечера и окончательно падая духом.

– Нина Артемовна, скажите своим девочкам, что у вас пополнение. Скромница наша Оленька Петрова, не обижайте ее. У вас девочки, хи-хи, сложные, – и бесбашенная училка затолкала меня в стойло этих бешеных кобыл.

Слава богу, алгеброичка Нина Артемовна, жесткая сорокалетняя тетка, с тяжелым взглядом и волевым подбородком, вошла в вагончик, вслед за мной, и, слегка отодвинув меня мощным плечом в сторону, и грозно зыркнула на подопечных, предупреждая их возможное возмущение моим вынужденным вторжением.

– Вот. Будет жить. И только попробуйте мне, – слегка помогла моей социализации педагог и важно удалилась.

Девчонки равнодушно отвернулись от меня, продолжая разбирать сумки и пакеты, негромко переговариваясь. Девочек было всего-то четверо, а кроватей шесть, поэтому я выбрала самую крайнюю, возле двери, чем невольно привлекла внимание черноволосой соседки.

– Ты чего, это, через кровать? – удивленно приподняла она на меня густые черные брови. Я отметила, что девочка была восточных кровей, яркая от природы и совсем не размалеванная, как другие.

– Она боится, – включилась в разговор высокая и плотно сбитая Вика, выплевывая надоевшую ей жвачку прямо на пол, – Нас все боятся, бля, как будто мы твари какие-то, – она задиристо тряхнула обесцвеченной копной когда-то русых волос.

– Боишься, что ли? – как ни в чем не бывало продолжала приставать ко мне восточная красавица, казалось, не замечавшая воинственного тона подруги.

– Нет, я просто, – я почувствовала, что краснею, как помидор, – Ну, это… ну, – я окончательно растерялась.

– Что ты ей объясняешь, Фарида? У вас армяней так, бля, принято? Она, бля, не уважает тебя, нах! – Вика презрительно покачала головой.

– Твое дело, конечно, – Фарида по-прежнему игнорировала матерящуюся и плюющуюся во все стороны Вику, продолжая вежливо беседовать со мной, – Просто, если ОНИ придут, ты не успеешь спрятаться.

– Кто ОНИ? – я испуганно сгорбилась.

– ОНИ. А ты с краю… Я не армянка! – обратилась она, наконец, к завалившейся в постель прямо в обуви, Виктории, – Я сто раз говорила.

– Ой, бля, е, какая разница? Армянка, грузинка… кто там еще?

– Не надо меня оскорблять, а то сама будешь с НИМИ разбираться!

– Ладно-ладно…

– Кто такие «ОНИ»? – страх придал мне немного смелости, и я снова задала свой вопрос странной Фариде, которую опасалась обижать даже матерая Вика. Я уже не считала удачной идею оставаться на крайней кровати, возле самой двери, и опасливо озираясь, перебралась поближе к девчонкам.

– Вот дуры кусок, – громко засмеялась сменившая гнев на милость Вика, истерично запрокидывая голову на подушку, – Да местные придут трахаться! Кто еще? – она несколько раз недвусмысленно подергала тазом, изображая половой акт. Двое других девчонок глумливо захихикали, – Впрочем, тебе-то откуда знать, что такое «трахаться»?

– Целка, – брезгливо поморщилась Наташа Смирнова.

– А ты нет? – поставила ее на место смелая Фарида, чем окончательно завоевала мое уважение, – Шалава ты у нас, Наташ? Не знала.

Вика и другая деваха покатились со смеху, тыча пальцами в раздосадованную оскорблением Наташу.

– Сами вы…, – насупилась она обиженно, – А еще подруги.

– Нашла печаль, – Вика перестала смеяться и растянулась на своей кровати, томно и загадочно улыбаясь, – Трахаться приятно…

– Девоньки, на обед! Потом на поле пробный заезд! На помидоры! – прервала обещавший быть горячим разговор одна из училок, громко постучав ключом о железную дверь.

«Пробный заезд» затянулся до самого заката, пока солнце на горизонте не растеклось всеми оттенками красного. Уставшие и голодные, мы уже ненавидели эти чертовы, специфически пахнущие кусты с розовыми плодами разнообразной формы и размера, когда Нина Артемовна громко скомандовала закругляться.

– Где автобус? Сколько можно? – возмущалась она вместе с другими учителями, теребя несчастного мужичка в застиранной робе, по-видимому, не шибко авторитетного, – Мы что здесь ночевать будем? Дети есть хотят. Безобразие!

Мужик вяло защищался и растерянно разводил руками, жалея, что не смылся пару часов назад вместе с агрономом.

Сельский автобус, перекособоченный и неуклюжий, наконец, появился вместе с клубами пыли и довольными возгласами замученных работой ребят. Неугомонные училки, недолго думая, переключились с несчастного мужичка на водителя.

– Сломался, имею право. Будете орать-вообще уеду, – недружелюбно отозвался тот, пожав плечами, и все заткнулись.

Ехали в полной тишине. Проклинали помидоры. Хотели домой.

Когда автобус поравнялся с кромкой леса, Вика, которая сидела прямо передо мной, заметно заерзала, то и дело выглядывая в окно и пытаясь разглядеть в стремительно угасающем дневном свете что-то одной ей понятное.

– А можно Вас спросить? – вдруг крикнула она в сторону водителя, пугая задремавшую рядом Нину Артемовну, – Водитель, а, водитель?

– Ну, спроси, – буркнул себе под нос ненавидящий весь мир дядька.

– А правда у вас в лесу приведение живет?

– Какое? – дядька раздраженно хмыкнул.

– Квадратное, – не успокаивалась настойчивая Вика, ничуть не обиженная очевидной неохотой водителя общаться.

– Правда, – и дядька легким рывком задвинул себя засиженной мухами шторкой, давая понять, что разговор окончен.

Пейзаж за окном понемногу накрывала сизая мгла. Очень скоро за окном погасли все краски. В кромешной темноте мы подъехали к нашему лагерю и выбравшись из автобуса, испуганно столпились возле ворот. Электричества не было. Безлунное, затянутое облаками небо лишь усугубляло положение.

– У меня фонарик с собой есть. Наверное, электричество отключили. Тут сельская местность, отключают часто. Вот я фонарик и взял.

– И где Ваш фонарик, Михаил Владимирович?

– Э, видимо в вагончике забыл…

– Все у Вас через… не как у людей.

– Вы бы сами, Нина Артемовна, поинтересовались, куда едете. И фонарик взяли!

С недовольным фырканьем, автобус скрылся во тьме. Стало по-настоящему жутко. Понемногу мои глаза привыкли к иссиня-черной темноте пасмурного деревенского вечера, и я смогла различить смутную человеческую фигуру, неуверенно крадущуюся вдоль забора. Это физрук Михаил Владимирович пошел искать свой фонарик.

– Ах, е… твою мать, – негромко выругался он, видимо ударившись, – Эй, кто-нибудь! Сторож! Что за…

Послышался отчаянный собачий лай и звук отпираемой двери. Вместе со столбом яркого света на пороге сторожки показался кое-как одетый, по-видимому, уснувший пьяный сторож с керосиновой лампой в руках.

– Ой, эт вы! Ой, эт вы… что ж вы так долго… Серюня, фу! Серый, кому говорю?

– Проводите детей, наконец. Безобразие! – раздраженно гаркнула на бестолкового пьянчужку Нина Артемовна.

– Ой, да что ж так поздно… Люба-Люба! Зажигай свечи, ужинать приехали.

Я почувствовала себя средневековой барыней, вернувшейся в свое мрачное загородное поместье затемно, когда помятая, дурно пахнущая, видимо бухавшая со сторожем, кухонный работник Люба, степенно провожала нас в столовую, попутно зажигая длинные свечи в настенных подсвечниках. Прям готический замок какой-то. Я невольно залюбовалась мерцающими тенями на потолке.

– Ольга Петровна, а где здесь туалет? Полдня терплю, обосрусь сейчас, – прервала мои размышления одна из одноклассниц.

–Мартынова, ты же девочка, как ты выражаешься?

–Девочка-не девочка, а обосрусь, – продолжала несчастная Мартынова, всем своим видом показывая, насколько сильно хочет в туалет.

Никто даже не засмеялся. Многие тоже давно терпели.

– Люба, проводите девочек. Михаил Владимирович, а Вы мальчиков.

Я тоже устремилась вслед за девчонками, по следам оказавшейся довольно проворной для ее пухлой комплекции Любы, освещавшей наш путь керосиновой лампой. К моему удивлению, неугомонная Люба решительно вышла через заднюю калитку и засеменила по узкой тропинке, стремительно углубляясь в пугающий своей неизвестностью страшный темный лес. Неожиданно мы оказались перед кое-как сбитым деревянным строением.

– Это… туалет? – демонстративно поморщилась дерзкая Вика, кивая в сторону толчка, – Я лучше в кусты.

–Не советую, – отозвалась Люба грубым низким, каким-то заупокойным голосом.

– Привидение? – поежилась испуганная Мартынова, хватаясь за урчащий живот.

– Нет, крапива, – без смеха возразила Люба, лениво отворачивая от нас одутловатое, с темными кругами вокруг глаз лицо, и опустила лампу на землю, – Ну, вы срете или мне тут до утра торчать?

– Дура ты, Люба! – плюнула в сторону годившейся ей в матери кухарки Вика и смело шагнула в темноту, – Кто со мной? – Казавшаяся обескураженной Фарида молча двинулась вслед за подружкой. Переминающаяся с ноги на ногу, давно страдающая Мартынова поспешила занять туалет, перед которым уже образовалась довольно длинная очередь.

Я оказалась почти в самом конце.

Небольшую полянку бодро освещала слегка чадящая керосинка, поэтому заблудиться я не боялась. Сбегать в заросли по-маленькому я точно успевала, ведь Мартынова явно засела надолго. Привидения, если они и были, местных не пугали, иначе они не стали бы отстраивать сортир в лесу, поэтому я посчитала логичным по этому вопросу не беспокоиться. Сбегаю быстро и будь, что будет.

Я повернулась лицом к умиротворенно шуршащему листьями лесу и сошла с тропинки правее, намереваясь спрятаться за ближайшими кустами. Ноги утонули в чем-то приятно мягком, возможно, это был мох или еще что-то похожее. Шаги стали совсем беззвучными. К моему разочарованию, близлежащие заросли оказались негостеприимно колючими, поэтому я была вынуждена углубиться еще дальше. Наконец, я почувствовала себя более-менее комфортно и доверчиво сняла штаны, приседая за маленьким, аккуратным холмиком. Надеюсь, это не муравейник.

ОНО смотрело на меня двумя немигающими желтыми глазами с соседнего дерева. Я почувствовала, как струйка пота медленно и липко стекает по моей вмиг покрывшейся гусиной кожей спине. Левую ягодицу что-то защекотало…