Loe raamatut: «Мишель», lehekülg 2

Глава 3

– Опоздаешь в колледж! – говорит мама, уходя на работу.

– Сама встану! – отвечаю я и снова погружаюсь в сон.

Лежу и лежу, как вдруг раздаётся звонок в квартиру. Плетусь открывать дверь. Белла – кто же ещё.

– Давай шевелись или ты вообще не собираешься идти на занятия? – торопит подруга.

– Поставь чайник, – прошу я.

Заскочив в душ, сушу волосы феном и бережно расчёсываю. Затем надеваю чёрное платье с баской.

Утром у меня скромный аппетит. Ем лёгкий йогурт, пью чай с тостами.

На улице свежо, гуляет холодок. Следую за Беллой. Волнение нарастает. Перед дверью тату-салона подруга толкает меня локтем и спрашивает:

– Готова?!

– Нет проблем, – вру я и захожу внутрь.

Тату-салон напоминает медицинский кабинет. В углу стоят кушетка и столик. На белых стенах развешены электронные плакаты с изображением татуировок. Тату-мастер приглашает нас жестом руки. Парень сухощавый, с длинными тёмными волосами. Одет в серую футболку и чёрные джинсы. На всю руку у него татуировка большой цветной дракон. Натужно сглотнув, выуживаю из сумочки купон, который дала мне Белла, и протягиваю тату-мастеру. Он спрашивает:

– Что набить?

Я оглядываю электронные плакаты. Хочу всё и ничего. Мой взгляд останавливается на татуировке в виде бантов.

– Б-банты объёмные на ягодицах, – отвечаю я крайне неуверенно.

– И покрупнее, – смеётся Белла.

Я снимаю куртку, ложусь на кушетку. Мурашки бегают по коже. Я мысленно готовлюсь испытывать боль. Тату-мастер берёт специальный пистолет и приступает к делу. Вместо красящего пигмента он вносит мне под кожу пикодиоды, которые будут светится. Приходится потерпеть, пока меня жалят, словно осами. Время от времени мы с Беллой переглядываемся, подруга подбадривает меня улыбкой.

Тату-мастер выполняет работу за час, потом объясняет, как через приложение на эффоне управлять пикодиодами. Подразобравшись, я делаю себе белые банты с чёрной обводкой – так татуировка подойдёт к платью.

Глядя в зеркало, мы с Беллой приходим в восторг. Мои банты смотрятся дерзко и сексуально. Кожа на ягодицах покраснела, зудит и болит. Но это того стоило.

Платье лишь наполовину прикрывает татуировку. В колледже заметят. Как-то я не сообразила.

Напоследок тату-мастер говорит мне не забывать заряжать пикодиоды от мобильного телефона.

– Буду ждать снова. – Парень машет нам рукой.

– Придём, если выиграем ещё купон, – смеёмся мы с Беллой. – Почаще устраивайте розыгрыши.

В колледже я чувствую себя неловко, часто поправляю платье и мысленно прошу не оборачиваться тех, кто проходит мимо. Хорошо, что большинство студентов на занятиях.

На вторую пару мы с Беллой тоже опоздали, поэтому идём коротать время в столовую. Я покупаю эспрессо-макиато. Попивая напиток, медленно отхожу от пережитого стресса.

– После занятий я к Жану, – делюсь планами.

– Только не показывай ему татуированные ножки, – предупреждает Белла. – А то сведёшь с ума…

Подруга осекается, прикрывает рот рукой:

– Ой, прости меня. Мне не следовало так говорить.

– Ничего. Ты ведь имела ввиду другое.

Перед звонком на перемену идём к аудитории, где будет последняя пара. Я прижимаюсь к стене, чтобы отсрочить появление пикантной новости.

Наступает большой перерыв. Приходят одногруппники. Почему-то на мне они задерживают взгляды. Что происходит? Или я себе накручиваю?

– Классное тату, – делает мне комплимент Жан, улыбаясь от уха до уха.

– Спасибо, – отвечаю я, скрывая удивление.

– Ну, увидимся после занятия.

Я киваю.

Откуда Жан знает?! Я хмурюсь. Мы с Беллой озадаченно смотрим друг на друга.

– Может быть, что-то уже попало в сеть, – шепчет на ухо подруга.

– Читаешь мои мысли.

Белла шустро заходит в интернет с телефона. Через каких-то десять секунд она начинает сдержанно смеяться:

– А вот и твои ножки!

Я смотрю на дисплей и краснею от смущения – в социальной сети в группе «Подслушано в Соважском колледже искусств» полчаса назад анонимно опубликована моя фотография с комментарием: «Мишель Ру и её новое тату. Ловите, пока кожа ещё горячая». Получается, в коридоре какой-то студент любовался моей спиной, обратил внимание на банты и щёлкнул их. Фотография собрала немного лайков, её никто не прокомментировал.

Набрав полную грудь воздуха, прохожу в конец аудитории. Кому интересно, тот обернётся и удовлетворит своё любопытство.

На лекции по истории кинематографа пожилой преподаватель рассказывает об отважных фронтовых журналистах, которые освещали события войны. Мы смотрим документальные фильмы. В первом бомбардировщики союзников летят под прикрытием истребителей и вдруг ни с того ни с сего начинают падать, словно потеряв крылья. Во втором солдаты союзников, не прикрываясь никакими силовыми щитами, идут в атаку и оказываются под ужасным градом пуль и снарядов. Со стратегической высоты оператор снимает их прорыв. Солдатам удаётся штурмом взять форпост. Всеобщее ликование. Победа! Но внезапно всё пространство вокруг озаряет яркая вспышка света, следует хлопок и мощное сотрясение. Грибовидное облако вдали стремительно растёт и поднимается высоко в небо. Происходящее кажется чем-то противоестественным. Оператор в камеру успевает попрощаться со своей семьёй, потом приходит ударная волна и уносит его в вечность. Какими же раньше люди были бесстрашными, какими жертвенными, какими отважными! Во время спектакля мне предстоит перевоплотиться в одного такого смелого и храброго человека.

К концу пары желание идти к Жану полностью пропадает. Мне просто хочется домой. Однако поздно отказываться.

– Может завтра в клуб? – предлагает Белла.

– Напиши мне.

Я прощаюсь с подругой и следую за Жаном. Мы оба молчим. Мне неудобно начинать разговор первой.

Жан ютится в квартире-студии, расположенной неподалёку от колледжа. Мебели мало: односпальная кровать, шкаф, кухонный гарнитур, диванчик, столик, пара стульев. Из плюсов студии: всё находится близко. Из минусов: может развиться клаустрофобия.

Жан помогает мне раздеться. Он ждал гостью – в студии наведён порядок.

– В живую банты смотрятся намного красивее, чем на фотографии, – льстит Жан. Испытывая неловкость, я поправляю платье.

– Но нужно было делать татуировку в свободное от учёбы время. Преподаватель по истории довольно строгий. Он отметил в журнале прогульщиков и сказал, что спросит их на семинаре.

Не повезло мне. Я прячу лицо в ладони.

– Расскажи мне всё по порядку! – прошу я и сквозь пальцы наблюдаю, как отреагирует Жан. Он делает сочувственный вид.

– Чай?

– Да, пожалуй. О-о, а ты знаешь историю разгрома Западной Руны. Я записалась в спектакль об этой битве.

– Кого будешь играть?

– Партизанку.

– Похоже, у тебя одна из главных ролей. Слышала что-нибудь о Ларе Леман?

С ролью я прогадала.

– Кто она?

– Это длинная история. Какой будешь чай?

– А какой есть?

– Эрл Грэй.

– Давай.

– Тебе сколько кубиков сахара?

– Три.

Мы садимся за стол. Жан протягивает мне кружку с напитком и начинает рассказывать.

Руны – это форпосты Генезии с военными производствами, госпиталями и лабораториями. Они строились для осуществления блицкрига, позволяли быстро лечить раненых и перегруппировывать войска. Ещё в них выращивались генно-модифицированные культуры. Учёными после войны было установлено, что солдат Генезии в старости ждал бы рак из-за употребления продуктов, произведённых в Рунах, а их потомки страдали бы хроническими заболеваниями. Получается, что после победы население Генезии не сумело бы построить совершенное общество, обещанное Генетиком.

Армии «Центр» союзников в ходе наступления удалось оттеснить войска Генезии к Западной Руне. Но проводить решающий штурм было крайне рискованно. Армия понесла большие потери, провизия оставалась только захваченная – вредная, ощущалась острая нехватка боеприпасов. Подмога не успевала подойти, а передышку врагу давать было нельзя. Поэтому командование армии «Центр» союзников приняло решение взять Руну во что бы то ни стало. Партизанское движение во время войны практически отсутствовало – армия Генезии не оставляла позади себя людей, способных на сопротивление. Все здания проверялись сенсорами, жители сгонялись в концентрационные лагеря, где обращались в «Пешеходов». Только в деревнях и дальних селениях образовывались небольшие отряды партизан. Один такой отряд пробился к армии «Центр» союзников накануне штурма. Партизаны доставили экологически чистые продукты и натуральное мясо животных. У армии «Центр» союзников были только генно-модифицированная провизия Генезии. На солдат она действовала губительно. Пища придавала сил, но при этом сильно изнашивала органы. В период войны множество человек заболели онкологическими заболеваниями, развившимися после употребления еды Генезии, которую саркастически называли «Пищей Богов». Партизаны отдали полезные продукты ударным отрядам армии «Центр» союзников, а сами взяли себе генно-модифицированные. Лара Леман дочь командира партизан влюбилась в бойца ударного отряда. Чувства оказались взаимными. Боец просил Лару, чтобы она поела свою деревенскую еду и родила ему здоровых детей. А девушка сомневалась, будет ли светлое будущее, если боец не поест нормальной пищи и не сможет полноценно сражаться. Они спорили, какую еду кому есть. В конце концов, боец поддался уговорам Лары: она съела вредную пищу, а он здоровую. И они вместе легли спать. Ранним утром армия «Центр» союзников вступила в один из самых кровопролитных боёв всей войны. Солдаты союзников брали один рубеж обороны Генезии за другим. Натиск был отчаянный и бескомпромиссный. К ночи ценой сотен тысяч жизней армии «Центр» союзников удалось штурмовать Западную Руну. Большинство ударных отрядов погибли в ходе боёв. Уцелевших солдат тоже ждала смерть. В Руне находились бомбы, и войска Генезии, отступая, уничтожили павший форпост, чтобы технологии Генетика не оказались в руках союзников. От Руны осталась пустошь, укрытая пеплом. Поле битвы послужило коридором для прибывших с других континентов армий. Спустя два года цепь Рун, тянущаяся до Генезии, была уничтожена. Столицу государства Настоящий Эдем взорвал сам Генетик, обратив заодно и себя в пыль. Историки утверждают, что к тому времени он полностью обезумел.

– А что случилось с Ларой? – спрашиваю я.

– Неизвестно. Наверное, она оказалась в зоне поражения во время взрыва. Выжили только те, кто ушёл в тыл перед битвой. Они и поведали миру эту трагическую историю любви.

Я понимаю, что история Лары отчасти выдумана. Союзники при помощи пропаганды поднимали боевой дух в войсках.

Дальше Жан рассказывает о предпосылках к войне, о первых наступательных операциях Генезии, о концлагерях и «Пешеходах», об огромных потоках беженцев. Я почти не слушаю – настроения нет никакого.

– Ты голодна? – спрашивает Жан.

– Не особо. Дома перекушу.

– В принципе, основное я изложил.

– Да? – Я растерянно моргаю глазами. – Спасибо, что помог разобраться.

Я по-дружески обнимаю Жана. Он пробует прижаться ко мне, но моё тело этому противится.

– Побежала я, благодарю за чай.

– Может в следующий раз посмотрим фильм?

– Хорошо.

Перед тем, как закрыть дверь, Жан смотрит пристально мне в глаза, хочет что-то сказать, но не решается.

В вагоне метро битком. Большинство пассажиров закупились продуктами – впереди центральный выходной недели. Новые технологии повысили производительность труда, и люди стали работать ещё на один день меньше. Некоторые страны предпочли отдыхать три дня подряд, а у нас решили разделить выходные, чтобы люди не загуливали.

Дома мама и сёстры. Побегав рядом со мной, малышка Голди пальчиком указывает на мои ноги:

– Вон там у неё светится!

Ничего не утаишь. Вздохнув, демонстрирую сёстрам свои банты.

– Хочу такие же! – говорят в один голос Лианн и Голди, трогая мою татуировку. – Мама, идём туда же и сделаем мне такие же!

Сёстрам ещё рано делать татуировки. Мама изобретает способ, как утешить Лианн и Голди. Она подвязывает им на ножки ленты. Забавная получается картина.

Помню, как два года назад Дианн проколола себе пупок. На следующий день я потащила маму в больницу и проколола свой.

Уйдя в комнату, учусь настраивать банты. Завтра моя татуировка будет чёрной-пречёрной.

Глава 4

Будильник эффона срабатывает рано, как в учебный день. Потянувшись, встаю с кровати, выглядываю в окно. Свинцовые тучи затянули небо, Соваж мрачен. В прошлый раз, когда ездили на могилу к старшей, погода была тоже ненастная.

Я отчётливо помню лицо Дианн, лежащей в гробу. Прекрасное лицо, какое бывает у девушки в 22 года. Накладывать грим не пришлось. Лицо сестры не успело сделаться синим и мертвенным, будто магией оно сохранилось таким, каким было, когда у неё билось сердце.

Приняв душ, иду на кухню, откуда доносятся голоса. Все завтракают. В воздухе витает вкусный аромат свежей выпечки.

– Мика, поторапливайся! – просит мама, беря Голди за ручку.

Лианн встаёт из-за стола, и троица уходит одеваться. Я остаюсь наедине с папой. Он допивает какао.

Налив себе чай, беру с тарелки круассан с малиновым джемом.

– Показывай, что там у тебя, – говорит папа. Вчера он задержался на работе и не видел, что я с собой сотворила.

Я дико смущаюсь. Как бы выкрутиться?

– Давай, давай, – не отстаёт папа.

– Ну, хорошо. – Я поворачиваюсь к нему спиной, демонстрируя татуировку. Знала, что так будет, и надела короткие домашние шортики.

Изучив банты, папа поднимает большой палец вверх, затем опускает вниз, потом опять поднимает вверх. Он смеётся надо мной одними глазами. Я строю ему рожицу, съедаю круассан и иду одеваться. Вскоре семья собираемся в прихожей, и мы дружно выступаем.

На парковке садимся в серебристый внедорожник, который полгода продаётся на всех известных сайтах, куда можно подавать бесплатные объявления. Я говорила папе не загибать цену. «Нормальная цена, продадим», – спорил он со мной. С другой стороны, хорошо, что папа не послушал моих советов – так у нас в семье до сих пор есть приличный автомобиль.

Папа едет на окраину города. Гляжу в окно. Не понятно, крапает дождь или нет. Дороги и тротуары сухие, но это ни о чём не говорит. Между высотками могли растянуть энергетические поля, и тогда капли падают на них, затем стекают в систему орошения. Папа останавливается возле цветочной лавки купить белых гербер. Любимые цветы Дианн, мои любимые.

В дороге мною овладевает дикая тоска по Дианн. Потеряв сестру, я потеряла уверенность в будущем. Если Дианн была обречена на смерть при родах, то это может произойти и со мной, и с младшими. Так родители считают.

Миновав подъездную аллею, внедорожник въезжает на территорию трёх примыкающих друг к другу кладбищ. Первое кладбище солдатское с могилами павших воинов союзников. Второе кладбище «Дошедших» с братскими могилами «Пешеходов» – простых людей из разных стран мира, которые по чужой воле прошли половину Европы сюда к нам, служа живым щитом для армии Генезии. Третье кладбище общественное с могилами горожан.

Внедорожник проносится мимо сотен каменных изваяний и останавливается напротив высоких железных ворот. Голди захотелось в туалет. Пока с ней возятся, я иду по узкой дорожке к могиле Дианн. За железной оградкой могилы старшей с краю стоят скамеечка и столик, в центре бетонное основание, уложенное плиткой; на подставке установлена вертикальная стела из тёмного мрамора с надписью; внизу лежит надгробная плита. Я вынимаю из пакета плюшевого медвежонка в прозрачной герметичной обёртке. В детстве мы ссорились с Дианн из-за игрушки. С кем медвежонок будет спать ночью? Кого он больше любит? Забирай сестра. Теперь он только твой, теперь он будет видеть только твои сны. Кладу игрушку и вдруг понимаю, что-то не так. В цветнике нет белых роз-подснежников. Почему не выросли их семена? Ясно, почему! Кто-то выдернул растения и посадил вместо них чёрные генно-модифицированные розы-сорняки. До чего же они уродливые! На надгробном камне вдруг замечаю выцарапанные слова: «Губительница», «Пустышка». Я прихожу в ярость. Сердце будто укололи шипом. Очень больно. Хочется плакать, невыносимо хочется. В интернете я читала про сообщества, члены которых полны неприязнью к таким, как я. Почему-то уверена, что без них тут не обошлось.

О-о нет – Лианн близко! Я скорее прикрываю оскорбительные слова парой сырых листков. Затем выдираю розы-сорняки. Цветы пустили корни в надежде перезимовать. Вместе с кусками земли засовываю растения в пакет. Как назло я без перчаток, и поэтому пачкаю себе руки, укалываю их о шипы, царапаю. Успеваю немного примять землю, прежде чем Лианн достигает могилы. Скорбь на лице сестры сменяется замешательством. Она хмурится. Я стараюсь вести себя невозмутимо. Сжимаю руки в кулаки, чтобы выступившая из царапин кровь не закапала на землю.

Появляются родители с младшей.

– Грязнуля! – бросает мне Голди, указывая на испачканные руки. Обычно ей такое говорят.

Мама сурово глядит на Голди, и сестра тут же замолкает. Я прячу за спину набитый розами-сорняками пакет. Хорошо, что он непрозрачный. О чём подумали родители?! Сейчас они ничего не скажут.

Папа кладёт на цветник букет белых гербер. Мама ставит свечку. Мы обнимаемся. Вновь читая надгробную надпись, я вспоминаю старшую.

Дианн Ру

22.05.2168 – 08.06.2190

Любимая дочь, сестра.

Незабвенная невеста.

Последние два слова поцарапаны лезвием. Папа щурится, как сыщик заметивший улику. Я бы съездила с ним до одного дома и в два счёта распутала бы это преступление. Мой круг подозреваемых узок.

– Ладно… идёмте, – говорит мама.

– Я схожу ещё на одну могилу? – прошу я.

Мама понимающе кивает:

– Подождём тебя в машине.

Я прихожу к простой могиле без оградки, вернее сказать, это кенотаф. Прямоугольная надгробная плита выполнена из чёрного гранита. На плите изображён парень с добрым красивым лицом: большие глаза, прямой нос, толстые губы – Джеймс. Полгода назад я виделась с ним, ощущала тепло его тела.

Когда Джеймс пропал, я потеряла главную мечту своей жизни. Он был мне бесконечно дорог, но я не торопилась признаваться в своих чувствах и буду долго корить себя за это.

Джеймс Руже

25.12.2172 – 12.07.2190

Любимый сын.

Правда найдёт нас.

Скорбим…

Меня беспокоит мама Джеймса. Элисон ищет правду о таких, как я. На похоронах она смотрела на меня обвиняющим взглядом. Элисон как-то поняла, что Джеймс пытался удрать из лагеря из-за меня. Думаю, после случившегося она убеждена, что такие, как я, приносят беду в дом.

Я ухожу от могилы Джеймса с тяжёлым сердцем.

Плутаю по кладбищу, мне встречается знакомая могила с винтажной оградкой и высокой плитой.

Брюс Хилл

11.02.2165 – 15.06.2190

Любимый сын и брат.

Брюс жених Дианн. Они планировали сыграть свадьбу после рождения ребёнка. Когда сестра не перенесла родов и погибла вместе с малышом, Брюс отказался жить без неё… без них… Его родители с самого начала с осторожностью относились к Дианн, ко всем нам, и после трагедии обрушились с критикой на маму с папой. Мол, их предупреждали, что всё может так плохо кончиться. Мне кажется, мама с папой от части винят себя в смертях Дианн и Брюса. Чтобы больше ничего плохого не стряслось, они теперь внимательно присматривают за Лианн и особенно за мной, потому что я уже в том возрасте, в котором можно иметь детей.

Думаю, кто-то из родственников Хиллов или их друзей посчитал, что гибель Брюса лежит на плечах Дианн и отомстил ей, осквернив могилу. Нужно быстрее разобраться с этими нелюдями.

Раздаётся клаксон внедорожника. Я хочу ещё раз вернуться на могилу сестры. Нельзя. Хочу просто обернуться. Тоже нельзя. Рядом с выходом установлен умывальник. Я привожу себя в порядок. Вода ледяная.

Открыв багажник внедорожника, кладу в уголок пакет. Меня заждались:

– Что так долго? – интересуется мама.

– Поплутала.

В поездке мы делимся разными историями про Дианн: как сестра поскользнулась на паркете, как порвала платье на следующий день после покупки, как шесть месяцев скрывала от Брюса беременность и водила его за нос, как, как, как…

Мама и сёстры высаживаются у подъезда дома. Я остаюсь в машине и жду, пока папа запаркуется.

– Что там у тебя? – спрашивает он, заглушив на стоянке мотор машины.

Я показываю пакет в багажнике. Папа разворачивает его, ворошит содержимое, хмурится.

– И плиту попортили… – говорю я.

– Как твои руки?

– Ну, так.

Я демонстрирую ладони – кожа вся изранена. Папа открывает автомобильную аптечку.

– Сильно ты… придётся потерпеть…

Папа бережно обрабатывает раны и ссадины раствором. Больно щиплет. Я закусываю нижнюю губу.

– Ничего, заживёт. Лучше?

– Жжёт.

– Потерпи, дочь.

– Нет проблем.

– Думаешь, это они сделали? – Папа пришёл к такому же выводу.

– Кто-то из них…

– Вроде, неплохие они люди… Я поговорю с ними. А маме ни слова. Потом сам ей всё скажу…

– Действуй папа, или я сама до них доберусь.

– Завтра позвоню знакомому мастеру. Он приведёт плиту в порядок. И когда в следующий раз поедем к Дианн, я заранее всё поверю.

Я одобрительно киваю.

У дома папа бросает пакет в мусорку с такой силой, что он лопается по шву и едва не взрывается, как грязевая бомба. Выпустил пар. Лучше не бесить моего папу. Его горячность передалась и мне.