Loe raamatut: «Архонт северных врат»

ГЛАВА 1.

86 год до н.э., порт Брундизий, Римская республика.

Беспощадно палящее днем солнце медленно опускалось за горизонт. Вечерние сумерки роняли длинные тени от рослых кипарисов, обрамляющих пыльную Апиеву дорогу, широкой рекой утекавшую на запад и час назад поглотившую первый из нагруженных доверху обозов. Спурий, центурион второго легиона под командованием Луция Корнелия Суллы несколько минут назад отдал последние распоряжения ночной страже, и сейчас расположился на открытой террасе портовой таверны. Уставший и раздраженный, он рывком расстегнул на груди фибулы¹ и набросил багряный сагум² на тяжелый стул с дубовыми ножками. Освободив голову от начищенного до блеска стального шлема с поперечным гребнем, Спурий окликнул нумедийку, скоблившую соседний стол:

– Принеси вина и сыра!

– Слушаюсь, господин. – Нумедийка сверкнула быстрыми глазами, тут же поклонилась и исчезла. За эту неделю центурион приучил повиноваться ему без малейшего промедления, хотя для этого пришлось арестовать хозяина трактира. Шести часов в темном трюме консульской триремы хватило, чтобы в порту поняли – центурион Спурий очень не любит, когда его приказы выполняются с задержкой.

Неделю назад его центурия приплыла в Брундизий из Греции на трех триремах³, загруженных по самые борта. Легион Спурия участвовал в штурме Афин, этой древней эллинской твердыни. При воспоминании о той победе губы центуриона расплылись в блаженной улыбке…

Основные силы консула Суллы атаковали город по фронту между Пирейскими и Священными воротами. Оборонявшиеся полагали, что это и есть главный удар консула, между тем несколько центурий ударили в тыл, у стены Гептахалка. Обороны там почти не было, и Спурий, будучи еще простым легионером, в числе первых перебрался через высокий каменный барьер зубчатой бойницы. В городе началась резня. Римляне, получившие приказ никого не щадить, вырезали жилые кварталы целыми семьями. В какие-то несколько часов Афины были залиты кровью. Повсюду слышались вопли раненных, женские крики несчастных афинянок, подвергающихся грубому насилию, треск ломающейся древесины и звон металла, встречающегося с металлом. В городских боях пал командир Спурия, центурион Марк. Копье греческого гоплита пробило ему шею, и он умер тут же, у подножья храма Зевса. Спурий этого не видел. Поглощенный жаждой убийства, он метался по узким афинским улицам вместе с легионерами своей центурии, выламывал двери и крушил гладиусом⁴ все живое, встречавшееся ему на пути. Легионеры, воодушевленные возможностью грабежа, бесчинствовали в городе два дня. Консул Сулла наказывал Афины за непокорность. Еще четыре дня повозки вывозили богатства в римский лагерь. Золото, бесценные античные статуи, городская казна, сокровища разграбленных греческих храмов. Тогда в руки Суллы и попала знаменитая библиотека Аристотеля, выкупленная неким Апелликоном и хранившаяся в его доме в Афинах.

При воспоминании об этой куче папирусов и ничего не стоящих листов бумаги, переплетенных воловьей кожей, Спурий нахмурился.

– Господин желает еще что-нибудь? – Нумедийка поставила на стол кувшин с вином, полголовы сыра и свежий хлеб.

– Принеси еще кружку, нас будет двое, – проговорил Спурий, глядя на консульские корабли, покачивающиеся у причала.

За храбрость и мужество при штурме городских стен консул назначил Спурия центурионом, вместо павшего в бою Марка, и приказал ему сопроводить под охраной центурии триремы, гружёные отобранными у афинян богатствами. За проклятые трухлявые свитки, уложенные в большой деревянный ящик, обитый кожей, Спурий теперь отвечает собственной головой. Сулла так и сказал, вручая новоназначенному центуриону витис⁵: «Ты выше меня на целую голову, центурион. Если библиотека не доберется до Рима в целости, я устраню эту разницу меж нами».

– Господин!

Спурий обернулся. Перед ним навытяжку стоял легионер, прислонивший правый кулак к левой стороне груди. Центурион огляделся. В таверне они были одни.

– Садись, Тит. Раздели со мной ужин. Когда мы одни, оставь дисциплину за порогом, – он усмехнулся. – Семнадцать лет мы спали с тобой у одного костра и ели из одного легионерского котла.

– Иногда и не ели, – Тит улыбнулся и привычными движениями освободился от шлема и сагума. – Да и не семнадцать, а восемнадцать, Спурий.

– Клянусь всеми богами, мне плевать!

– Ну, разумеется, теперь ты центурион! С таким жалованием можно и еще лет двадцать скитаться по римским провинциям! – Тит улыбнулся и поднял кружку. – За тебя, брат! Ты это заслужил.

Вино приятно бодрило. Тит чувствовал, что друг чем-то раздражён, но не понимал, стоит ли ему спрашивать о причинах его раздражения.

– Скоро мы будем в Риме, друг мой.

Спурий опрокинул в себя кружку и с грохотом поставил её на стол.

– Ты считаешь, мы это заслужили?!

– Но…

– Когда основная работа сделана, когда пали Афины, когда вся армия двинулась на войну с Митридатом, – его глаза бешено горели, – я послан сторожить какое-то барахло, чтобы седые учёные мужи на Форуме могли цитировать старого греческого маразматика?! Этот поход принесёт одним славу, богатство и триумф, другим земли, которые обещал консул в награду за доблесть, а я тем временем…. Я….

– Подожди, Спурий! – Тит положил руку на сжатый огромный кулак центуриона. – Ты недооцениваешь свое поручение. Твою услугу не забудет консул, ты проявишь себя, безупречно выполнив его задание, а дальше как знать… Длинные языки болтают, что победив Митридата Евпатора, Сулла вернется в Рим не просто триумфатором… – Тит огляделся и понизил голос, – …он станет Диктатором. И еще неизвестно что лучше, иметь клочок земли где-нибудь в Македонии или Иудее, или быть верным человеком римского Диктатора в Риме.

Центурион поднялся из-за стола и подошёл к перилам арочного свода, за которым открывался вид на гавань. Тит был прав. Нужно просто в точности выполнить задание, и тогда… Тогда быть может не за горами и должность трибуна⁶. Мысли уже было унесли Спурия в Вечный город, он вспомнил жену, которую не видел более пяти лет. Аурелия… Его сыну около семи, чем он занимается сейчас?

Вдруг он заметил едва различимый свет в вёсельном отделении одной из трирем. Огонек двигался внутри грузового трюма, и то пропадал за перегородкой, то вновь мелькал в вёсельных прорезях.

– Тит, ты предупредил караулы, чтобы не разжигали на борту огонь? – спросил он, не отводя глаз с огонька.

– Караулу запрещено подниматься на борт, центурион. Легионеры несут службу на пристани.

– Проклятье! – вскричал Спурий. – Живо за мной!

Они выбежали из трактира и расстояние в сотню шагов пробежали, расталкивая портовых работников, закончивших разгрузку зерна с египетского торгового корабля. Уже давно стемнело и легионеры, несущие караул, преградили центуриону путь.

– Стой! Собственность римского консула! Именем Республики!

– Легионер, узри своего центуриона! – прорычал Спурий. – За мной!

Они вбежали по деревянному трапу на борт триремы, центурион выхватил у караульного малый факел и устремился в вёсельную надстройку. Как только свет выхватил из темноты очертания аккуратно сложенных ящиков, центурион сразу заметил, что просмолённая парусина, укрывающая ящики, с одной стороны откинута. У Спурия упало сердце. Он медленно приблизился к грузу. Один из ящиков с надписью «Bibliotheca Aristotelis»⁷ был открыт. Центурион заглянул внутрь. Внутри зияла кричащая, отчаянная пустота. Он осветил палубу вокруг. Ни факельного нагара, ни воска оплавленной свечи. Вдруг на носу триремы что-то упало и покатилось!

– Он еще здесь! – крикнул Тит.

– Несите факелы, оцепить весь причал, живо! – Спурий вытащил гладиус из ножен. – Брать только живым!

Принесли факелы, центурион, Тит и четыре легионера двинулись к носу корабля, растянувшись в цепь.

– Кто бы ты ни был, сдавайся и верни то, что украл! Обещаю тебе жизнь! – громко выкрикнул Спурий.

Римляне прошли последнюю мачту, и свет факелов выхватил из темноты носового отделения фигуру в сером плаще. Человек сжимал в руках странный предмет, похожий не то на ящик, не то на короб. Из-под огромного капюшона были видны седые усы, переходящие в такую же серебряную бороду. Человек странно сдвинул правый рукав, и удивленные римляне увидели зеленоватый свет, исходящий от предплечья.

– Во имя Юпитера… – прошептал один из легионеров.

– Сдавайся, старик! Тебе не удастся сбежать! – Спурий шагнул вперед.

Зеленоватая вспышка на миг подсветила нос триремы и тут же погасла. Центурион непроизвольно прищурился от её резкого света, затем раскрыл рот, словно хотел что-то сказать и медленно перевел взгляд на Тита. Произошло немыслимое. Старик вместе с ящиком растворился в темноте душной брундизийской ночи.

ГЛАВА 2.

Замок тамплиеров Кастильо-де-лос-Темплариос. Понферрада, провинция Леон, Испания. 9 октября 1307 г.

Проклятый дождь. Он хлестал по черепичной крыше патрульного перехода между северной и западной башнями, тонкими ручейками вода из разверзнувшегося свинцового неба стекала во внутренний двор, напрочь расклеивая бурую землю. Второй день непогода накрывала долину, и порой казалось, что стене из дождя не будет конца. Речушка Силь, петляющая в миле от стены замка, на пару дней превратилась в полноводную, мутную реку с опасным течением, грозящим снести опоры старого моста, соединяющего долину с окрестностями пиренейского предгорья.

Магистр Кастильского ордена Родриго Янес, крепкий человек с бронзовым лицом, привычным к палящим лучам испанского солнца, стоял на бойничной площадке западной башни и вглядывался в покрытую туманом даль. Там, вдалеке, из леса показалась тонкая вереница обоза, которого он ожидал с самого утра. Янес, наконец, вздохнул с облегчением. Письмо Великого магистра ордена он получил неделю назад. Жак де Моле редко беспокоил Кастильского магистра письмами, а если его гонцы и доезжали до Понферрады, то послания были коротки, содержали прямые распоряжения, касались сугубо жизни братства, либо знакомили с новостями из Франции, Кипра и Святой земли. Но не в этот раз. Длинное письмо, так взволновавшее магистра, содержало необычные распоряжения, которые предварялись длинным рассказом о текущих делах Ордена.

Янес не был слепым последователем всех идей Великого магистра, но всегда понимал, что де Моле встал во главе тамплиеров в переломный для Ордена момент. Шестнадцать лет назад, вслед за Иерусалимом, пала Акра, положив конец присутствию христиан на Святой земле. Храм Иерусалима, ради защиты которого и был создан Орден, перешел в руки сарацин. Тамплиеры были вынуждены перенести главную резиденцию на Крит и выбрать нового Великого магистра. Янес положил руку на рукоять меча, украшенную красным восьмиконечным крестом с девизом «Non nobis Domine, non nobis, sed nomini tuo da gloriam»⁸, и поёжился от влажного пиренейского ветра.

Он был в числе последних защитников Акры, покидающих пристань павшего города. Когда положение стало безнадёжным, храмовники⁹ под непрерывными атаками мусульман грузили раненных товарищей и христиан, спасающихся от сарацин, на корабли. Сам Янес с десятком рыцарей отчаянно сдерживал мамелюков, прорвавшихся в порт. На его глазах один за другим умирали его товарищи, белоснежный плащ братства был весь залит кровью, лоб рассечен ударом кривого ятагана, и Янес наносил удары, читая про себя последнюю молитву. Две стрелы, выпущенные с захваченной городской стены, вонзились в него почти одновременно. Одна угодила в зазор между боевым шлемом и пластиной панциря, насквозь пробив шею, вторая – в сгиб правой руки. Янес пришел в себя спустя четыре дня уже на Кипре. Лекарь сказал ему, что Господь простер над головой будущего Кастильского магистра свои всемогущие длани. Страшный рваный шрам сохранился на шее, как память о самом горьком дне Ордена.

Спустя несколько недель, когда он еще только начал вставать с постели, Великим магистром тамплиеров был назначен Жак де Моле. И вот теперь, спустя шестнадцать долгих лет, де Моле пишет ему, что некогда самый могущественный в христианском мире Орден ждут великие потрясения. Долгие годы де Моле тешил себя надеждой о новом крестовом походе на Святую землю, долгие годы он собирал деньги и заручался поддержкой монархов. Глупец… Он никогда не чувствовал времени! Филиппу Четвертому, королю Франции, Орден, с его возросшим влиянием и богатствами, хранившимися в подвалах замков, давно стоял костью в горле. Но Великий магистр как будто этого не замечал! Янес не был глупым человеком, и всю свою жизнь чтил устав Ордена превыше всего, а посему и не лез в хитросплетения политических игр, которые вел де Моле. Теперь, наконец, и сам де Моле по-видимому что-то понял. Обоз, который с утра ожидал магистр, вёз в Кастильо-де-лос-Темплариос ценности, тайно вывезенные храмовниками из Тампля¹⁰ по приказу де Моле. В течение ближайших недель со всех концов Европы ожидалось прибытие таких же обозов. По-видимому, Великий магистр почувствовал угрозу, поскольку, во-первых, требовал обеспечить сохранность всего имущества Ордена, во-вторых, сохранять полнейшую тайну.

– Магистр, к приему братьев всё готово, как вы и распоряжались!

Янес обернулся. Комендант замка, Тео Перес, коротко поклонился и добавил:

– В трапезной накрыты столы, братьям я отвел покои в верхнем дворе, у часовни. – Тео вновь коротко поклонился, ожидая дальнейших распоряжений магистра.

– Братьев будет всего десять, остальные – наёмные крестьяне, накормите их на нижнем дворе. Разгрузкой обоза пусть займется караул, крестьян, как накормишь, проводите за ворота.

Комендант удивленно поднял вверх брови. На его памяти караул никогда не занимался сторонними работами.

– После разгрузки, – продолжал Янес, – караул сменить и удвоить. Ворота запереть, мост поднять.

– Будет исполнено, магистр!

– Будьте внимательны, Перес. Нам предстоят неспокойные дни. – Магистр повернулся и вновь посмотрел на долину. Можно было уже различить белые плащи и топфхельмы¹¹всадников по бокам медленно двигающегося обоза. – Им еще около часа езды. Я буду в донжоне¹², мне необходимо сменить одежду. Распорядись затопить там камин.

– Хорошо, магистр!

Янес прошел под крышей патрульного перехода и стал спускаться по винтовой лестнице башни. У горевшего на стене факела он вдруг остановился, извлёк из-под плаща письмо Великого магистра с тяжёлой печатью Ордена на грубой бечевке и зажег край. В огне медленно исчезали ровные строчки, Янес поворачивал бумагу, пока она вся не превратилась в пепел.

Через три четверти часа магистр, погружённый в свои мысли, ворошил в камине жаркие угли. Приятное сухое тепло давно отогрело ноги. Ему очень хотелось снять с себя тяжелую кольчугу, но Янес решил, что принимать посланников Великого магистра надлежит по всем правилам братства. Тяжёлая дубовая дверь открылась, и Тео объявил:

– Гийом Буше, магистр!

Янес встал и поприветствовал молодого светлобородого рыцаря, вошедшего в комнату. С лица и одежды тамплиера капала вода, вид его был растерянным, что не укрылось от внимания магистра.

– Что-нибудь случилось, брат мой? – Янесу не удалось спрятать тревогу в голосе?

– Да, магистр. – Буше покосился на коменданта. Янес кивнул Тео, и тот вышел, плотно притворив за собой дверь.

– Говори!

– На нас напали, магистр.

– Что?! На десять рыцарей Храма?! Сколько их было? Где все случилось?! – Янес не заметил, как перешел на крик. – Что с обозом?!

– Он был один, магистр… Это случилось перед самым мостом, в лесу. И всё это очень… странно…. Обоз цел.

– Странно?! Пожалуй, что да, странно… В одиночку напасть на обоз, охраняемый десятком мечей! Рассказывай по порядку!

Буше вытер грязное лицо ладонью.

– Мы ехали по лесу несколько часов. Перед самым поворотом на мост на дорогу вышел какой-то старец в странных одеждах и преградил нам путь. Я сказал ему, чтобы он убирался с дороги, но он…, – рыцарь понизил голос, – он рассмеялся и сказал, что в нашем обозе есть вещь, которая ему нужна…

– Наглец.

– Магистр, он говорил про Чашу…

– Проклятье… Откуда он мог знать, что находится в ящиках? – Янес осекся, что именно находится в ящиках он и сам не имел понятия. Неужели Жак де Моле решил перевезти в Кастильо-де-лос-Темплариос сокровища Иерусалимского храма?! – Продолжай.

– Поль де Местр сказал старику, чтобы тот проваливал, иначе он разрубит его напополам. Старик вновь рассмеялся и протянул вперед руку, которую до этого держал за спиной. Де Местр был взбешен поведением простолюдина, выхватил меч и помчался на него. Думаю, старик отделался бы ударом плашмя, но де Местр не успел доскакать… В руке старца полыхнул огонь и что-то грохнуло так, что наши боевые кони все, как один, присели на задние копыта.

– А что же с де Местром?

– Он убит, магистр. В его топфхельме позже мы обнаружили небольшую дырку, не похожую на отверстие ни от арбалетного болта, ни тем более, стрелы. Но голова де Местра пробита! Мы не успели ничего понять, клянусь распятием! Крестьяне от страха разбежались кто куда, я не знаю, как объяснить всё, что произошло, но, думаю, если бы старец захотел забрать то, за чем пришёл, мы не смогли бы ему помешать.

– Что было дальше? – Янес вспомнил, что обоз цел и желал продолжения.

– Дальше произошло самое странное. Этот человек вдруг скорчился, как прислужник дьявола, и у него начались судороги. Когда мы приблизились, не стану скрывать, магистр, я лично хотел оборвать его жизнь, так вот, когда мы приблизились, он застонал и назвал ваше имя… – Буше посмотрел магистру прямо в глаза.

– Чтоооо?! – протянул Янес.

– Да, магистр. Старик просил не убивать его. Он сказал, что для вас есть крайне важное сообщение. А еще этот пёс сказал, что завтра в Париже будет арестован и брошен в темницу Великий магистр тамплиеров, Жак де Моле. – По спине Янеса пробежал ледяной озноб. – Еще он говорил, что все рыцари-тамплиеры будут обвинены в ереси и подвергнуты гонениям, что нас ждут пытки, позор и забвение. И что он может это предотвратить. Я приказал заковать его в железо и привез к вам, магистр. Комендант распорядился бросить его в подвал восточной башни.

– Идём! – магистр почти бегом направился к выходу. Буше и комендант несли впереди него факелы. Они пересекли двор, где шла разгрузка тяжёлых ящиков. Дождь прекратился, и из-за рваных послегрозовых облаков роняло на землю лучи заходящее солнце. Янес не обращал внимания на противно хлюпающую под ногами жижу, мгновенно забрызгавшую его плащ. Мысли его были направлены на одно – откуда странный старик знает о Чаше, Великом магистре и нависшей над ним угрозе?

Винтовая лестница уходила вниз, в помещение холодных подвалов. Пахло мышами, сыростью и плесневелой влагой. Чад от факелов уносился под сводчатый потолок. Комендант отодвинул огромных размеров засов на тяжёлой, обитой железом, двери. Два стражника и Гийом Буше вошли первыми, осветив узилище. В дальнем углу подвала тихо копошились две тощие крысы, нисколько не испугавшись вошедших людей. Старик исчез.

ГЛАВА 3.

Наши дни. Санкт-Петербург.

Пробка на Московском проспекте растянулась на несколько километров. Дождь, с утра обильно поливавший город, уже с час как закончился, и в разбежавшихся от Невы тучах вновь заиграло солнце. Магнитола разливала по салону «Hello» от Ричарда Клайдермана, и Олег невольно барабанил пальцами по селектору переключения передач в такт мелодии.

Сколько он не был в Питере? Почти четыре года, если память не подводит. Точно, в прошлый раз он приезжал после защиты диплома инфака и поступления на исторический. Губы сами растянулись в полуулыбке. Ризориус, так, кажется, называется мышца, отвечающая за способность улыбаться? При этой мысли ризориус превратил полуулыбку в улыбку. В прошлый его приезд город встретил его ледяным ноябрьским ветром. Олег простыл и все каникулы, запланированные для встреч со старыми друзьями, провел у отца в доме, не вылезая из постели. Раньше Олегу нравился Петербург. Как он теперь понимал, городу было легко очаровать мальчишку, растущего в большом доме на Васильевском острове, посещающего частную школу и с самого нежного возраста окруженного предметами искусства, скульптуры и живописи. Отец торговал антиквариатом в собственном магазине, и был одним из самых уважаемых реставраторов в прошлом, и антикваров в настоящем. К нему обращались за экспертной оценкой из многих европейских музеев, не говоря уже о Третьяковке и Эрмитаже. Впрочем, основная его работа всё же касалась частных коллекций. Разумеется, перед Олегом никогда не стояло выбора, где и на кого учиться. Выбор за него сделал отец. Стоит сказать, обучение давалось Олегу удивительно легко, к окончанию факультета иностранных языков он свободно говорил на английском, французском, испанском и итальянском, чуть хуже – на немецком. В какой-то момент его потянуло на языки древности – арабский, иврит и латынь, видимо, сказались дни, проведенные в отцовском магазине и кабинете.

Матери Олег не помнил. Она бросила семью больше тридцати лет назад, когда ему не было и пяти. Бросила, когда они удочерили девочку – дочь трагически погибшего отцовского друга. Олег не мог понять, что должно случиться в жизни женщины, что заставило бы её оставить своего ребенка. Не мог понять и не мог простить. Конечно, ему не хватало материнской ласки в детские годы, и он часто завидовал друзьям, мамы которых толпились на школьных линейках с огромными букетами цветов и праздничным макияжем на лицах. Нет, отец, конечно, тоже не пропускал эти самые линейки, но всё же Олегу по крайней мере класса до пятого хотелось, чтобы пришла именно мама. А вот Мире, его приемной сестре, казалось, достаточно и того, что приходит отец. У нее всегда были с ним самые дружеские отношения и Олег, надо отдать ему должное, никогда этим фактом не тяготился, потому как сам Мирку любил бескрайне.

Завибрировал телефон. Он смахнул пальцем экран:

– Алло.

– Привет, ну ты где? – голос Миры вернул его к действительности.

– Привет! Я тут в пробке на Московском… Ээээ…., – он посмотрел на улицу, – К кольцу Защитников Ленинграда подъезжаю.

– Ну, понятно, минут двадцать у меня еще есть, – Олег услышал, как она звякнула посудой. – Зайдёшь в гости?

– Нет, Мира, в другой раз, отец ждет, ты же знаешь, что он не любит…

– Знаю, как никто другой. Он не любит ждать, – она хмыкнула. – Хорошо, выскочу, как подъедешь.

– Добро.

Правду о том, что Мира ему не родная, Олег узнал в семнадцать. До этого отец объяснял её фамилию – Гурова, тем, что это фамилия матери. Дети не пускались в подробные расспросы, а отец не утруждал себя дополнительными объяснениями, это положение устраивало всех, пока в один из дней Олег не обнаружил в столе отца среди прочих документов свидетельство об удочерении. Разговор был долгим и тяжёлым. В тот вечер отец решил, что они с Мирой уже достаточно взрослые для такой правды и рассказал всё. Мира узнала, что её настоящий отец выпал с балкона гостиницы «Космос» в Москве, в июне девяносто четвертого. Спустя два месяца родилась Мира, а еще через четыре умерла её мама. Тромб оторвался прямо на прогулке в Михайловском парке, «скорая» ничего не смогла поделать.

Мирка тогда стойко перенесла эти новости. Отец долго гладил её тёмные волосы, затем обеими ладонями взял её за щёки и, заглянув прямо в глаза, сказал, что её фамилия и кровь ничего не меняют, что у него нет на свете никого и ничего дороже, чем дети.

Конечно же, сейчас, спустя столько лет, всё уже забыто, встало на привычные рельсы, и никогда, по крайней мере, на памяти Олега, более не обсуждалось. Мирка окончила архитектурный факультет, жила в отдельной квартире на Московском проспекте, и работала с отцом уже несколько лет. Только вчера она вернулась из Флоренции, где жила больше года и училась в студии у какого-то крупного искусствоведа.

Вот и поворот во двор. Олег повернул направо, проехал два подъезда и увидел Миру. Она стояла на тротуаре и была невообразимо хороша! Длинные каштановые волосы спадали на плечи, безупречную фигуру подчеркивало темно-красное платье с открытыми плечами, нитка крупного искусственного жемчуга и такие же крупные серьги, завитые в спираль. Сдержанный макияж оттенял правильные черты лица, и заключали образ очки – тонкие, без оправы, дымчато-серые. Олег знал, что за стеклами скрываются карие глаза какой-то пугающей глубины. Казалось, что Мирка одним взглядом этих вот глаз запросто могла заглянуть в самую бездну мозга собеседника. Другой вопрос, хватало ли у этого самого собеседника глубины этого самого мозга? Часто оказывалось, что и нет.

– Бон джорно, сеньора!

– Граци! – Мира уселась рядом, и салон наполнился ароматом жасмина. Это был её любимый запах. – Привет еще раз, полиглот! – она чмокнула его в щеку и улыбнулась. – Отец сказал, что ничего не нужно, всё есть.

– Ну, в этом-то я не сомневался. – Они тронулись. Олег вновь выехал на Московский проспект и свернул на Садовую. – Ты не всё знаешь, кстати.

– О чём ты?

– С ним две недели назад случился приступ.

– Какой ещё приступ?! – Мира сняла очки и удивлённо посмотрела на Олега.

– Приступ мочекаменной болезни. Проще говоря, камень в почке зашевелился. Катя мне позвонила только через три дня, он ей запретил. Говорит, мучился два дня ужасно. «Скорую» она вызывала, так он отказался от госпитализации.

– Ну, тебе-то могла сообщить? Что бы он сделал, не убил бы ведь…

– Она его домработница, не моя. Запретил, вот и не позвонила.

– Ну а сейчас то как?

– Сейчас уже нормально. Я не знаю, зачем он нас пригласил, если ты об этом. По телефону голос бодрый, да и по видеосвязи общались пару дней назад, был в порядке. Только без настроения. – Олег обогнул Краснофлотский мост и повернул на набережную Крюкова канала. – Скоро уж сама увидишь.

– Ну а ты как? – спросила Мира, все так же глядя почти в упор, только теперь взгляд её стал насмешливым. – Не женился там у себя, в столице, Берестов? – Мирка с детства называла брата по фамилии, и ему это всегда нравилось. Выходило это у нее с какой-то особой, удающейся только ей, интонацией.

– Не, не женился, – улыбнулся Олег. – Не нашёл еще такую, как ты.

– И не найдёшь. Придется на мне. – Они рассмеялись. Мира смеялась чистым, заливистым смехом, как пятнадцатилетняя. В свои двадцать восемь она давно набрала ту привлекательность, от которой мужики сходят с ума, разводятся с женами, с которыми прожили уйму лет и совершают в самом зрелом возрасте самые незрелые вещи. Был в ней и загадочный шарм, и умение говорить, и умение слушать, затяжные паузы, интонации с двойным или даже тройным значением, интрига и даже иногда обманчивое, Олег это знал наверняка, простодушие. Всё это превращало Мирку в очень опасную женщину, некое подобие греческой Сирены, зазывающей прекрасным голосом моряков на верную гибель. Олегу иногда казалось, что мужчины попросту боятся с ней связываться, он не раз был свидетелем, когда сестра несколькими фразами выносила собеседника из общего разговора «вперед ногами». Последний раз случился, когда он с университетскими друзьями отмечал получение диплома. Мирка оказалась в «Астории» случайно, она консультировала в конференц-зале клиента, и Олег решил познакомить её с друзьями. Не то, чтобы это оказалось ошибкой, но как минимум один из его друзей запомнил эти посиделки надолго. Саня Воркевич, второй наряду с самим Олегом обладатель красного диплома, решил сверкнуть интеллектом и зачем-то ступил на неподготовленную для этого действа почву. Он попросту не знал род миркиных занятий. Очевидно, решив завоевать её внимание, Саня пустился в пространные рассуждения о человеческой цивилизации, развитии технологий и несовершенстве современной политической системы:

– Вообще, я считаю, что современные демократии, в том виде, в котором они сейчас существуют, не имеют ничего общего с теми идеями, которые были изначально заложены в это понятие. Дело в том, что «демос», то есть «народ», должен участвовать в политической жизни непосредственно. – Тут он посмотрел на Миру таким снисходительным, патетическим взглядом, что Олег вздохнул и внутренне рассмеялся. Сейчас тигру предстояло осознать, что он ягнёнок. – Так было во всех древнейших цивилизациях, начиная от таинственной Атлантиды до ранней Римской республики. Хотя, думаю, будь в их распоряжении компьютеры и интернет, они бы тоже не парились с прямым голосованием на форуме. В любом случае, тем же римлянам мы должны быть благодарны хотя бы за канализацию и бани. – Все рассмеялись, но Воркевичу этого показалось недостаточным. – А как вы думаете, Мира?

– Я не знаю… – Мира сделала глоток шампанского. Воркевич самодовольно усмехнулся и промокнул салфеткой губы. – Я не знаю, почему вы считаете, что канализацию придумали римляне. – Теперь уже Мира подняла на него свои тёмные карие глаза. – В тысяча девятисотом году в Ираклионе, это столица Крита, если что, – Мира рассчитывалась уколом на укол, – археологами был раскопан Кносский холм. Так вот, при этих самых раскопках обнаружен Кносский дворец царя Миноса. К слову сказать, этот дворец по площади оказался больше британского Букингемского дворца. И угадайте, что же обнаружил Эванс, главный археолог? Все верно, канализацию! Дворец был построен задолго до появления римской республики. – Мира сделала еще глоток шампанского, но Олег знал, что эта пауза осознанная. Улыбка давно сползла с лица Воркевича, как голубиные нечистоты сползают с лобового стекла вымытого авто. – Что касается технологического превосходства, – продолжила свой спич Мирка, – то и здесь есть пища для споров. Например Антикитерский механизм, поднятый со дна Средиземного моря неподалеку от того же Крита. Датируется второй половиной второго века до нашей эры. Чтобы понять, для чего он использовался, современным ученым понадобилось без малого пятьдесят лет. По сути, он оказался первым компьютером, внутри было собрано более тридцати различных шестеренок, соотношение зубцов на них совпадало с соотношением космических циклов известных в то время планет, запросто вычисляя конфигурацию их движения. Механизм даже учитывал эллиптичность орбиты Луны, предсказывал солнечные и лунные затмения. Компас, часы и планетарий в одном флаконе. Всё, как мы любим, – она подмигнула Воркевичу и усмехнулась. – Так что не стоит относиться к нашим предкам свысока, ведь вы, к примеру, даже имея красный, как пожарная машина, диплом, я уверена, не сможете даже определить время по солнцу.

Воркевич тогда не нашелся, чего ответить Мирке, мало того, с тех пор ни разу не позвонил и Олегу. Наверное, обиделся, но Олег и тогда, и сейчас, гордился сводной сестрой.

Между тем, они давно ехали по Большому проспекту Васильевского острова, Мира вдруг потянулась к стереосистеме и добавила громкости: