Loe raamatut: «Отсроченный платёж»

ГЛАВА 1

Чайник нетерпеливо свистел уже полминуты. Чертыхаясь, Марк выбежал из ванной, повернул конфорку, и звук потихоньку утих. Было раннее утро, и весь дом ещё спал, только кошка лениво потягивалась, вытянув передние лапы и впившись когтями в белоснежный ламинат. Марк вдруг подумал, что совсем не хочет чаю и полез за старой медной туркой в глубину посудного шкафа. Насыпав в неё своего любимого турецкого кофе, он долил воды и вновь зажёг плиту.

За окном быстро светало, и рассвет проявлял чёрные, облетевшие стволы ноябрьских деревьев, на соседском участке желтели кучи пожухлой травы, а по старой, растрескавшейся перголе вились стебли клематиса, ещё пару месяцев назад удивлявшие Марка своими крупными цветами. Повсюду вокруг уже чернела посыпанная жухлым дубовым листом земля, и кусты малины, сбросив листья, казались отчего-то грустно-стыдливыми. Марк смотрел в окно и вспоминал покупку этого дома. Десять лет назад они с женой задумались о летней даче неподалеку от города, потому как летнюю жару стало совершенно невозможно переносить в городе, в его асфальтово-бетонном плену, к тому же населённом миллионом таких же страдальцев. Поиск дома надолго не затянулся, и Марк с Викторией переехали сюда на лето, заполучив в собственность небольшой летний досчаник и десять соток заросшей борщевиком и орешником земли. Для Марка, к тому времени занимающегося строительным бизнесом, не составило большого труда снести к чёртовой матери старый дом, построенный по словам его прораба «из дерьма и веток», и построить новый, кирпичный, с отоплением и кондиционированием, водоснабжением и канализацией, интернетом и спутниковым телевидением. Хотя дом вышел и небольшим по меркам десятилетней давности, Марк его полюбил. Он и до сих пор считал, что сто пятьдесят квадратов – это самый идеальный вариант для семьи из четырёх человек. Добрая половина его друзей, построившихся примерно в то же время и размахнувшихся сдуру на три этажа, бассейны и мраморные холлы, теперь признавали, что эти царские усадьбы излишне дорого обходятся для их кошельков.

Марк улыбался, вспоминая, как через год после покупки дома Вика сказала ему, что он будет отцом. Они сидели на открытой веранде, был конец июня. Вино в его бокале было холодным, а клубника, которую она только что собрала, была сладкой....

– Знаешь, Марк, мы не сможем поехать на Новый год на Домбай.

– Вик, ну мы же уже договорились! Все наши едут, Знаменский, Рощин, уже жильё сняли!

– Я не смогу.

Она как-то мягко улыбалась, и Марк не мог понять, шутит ли или говорит серьёзно. Поездка была давно оговорена и была традицией их большой, шумной и бездетной компании.

– А почему?

– Потому что, Шатов, ты будешь к тому времени мо-ло-дым… – она сделала длинную паузу, смешно вытягивая губы трубочкой – … па-пой.

Кофе закипел в турке, и Марк перелил его в чашку, улыбка так и не сходила с его губ. Сделав большой глоток, он вернулся в прошлое. В середине декабря у него родилась дочь, а спустя ещё пять лет – сын. Софья Марковна Шатова и Иван Маркович Шатов. Конечно, многое изменилось с тех пор. Бизнес Марка давно вырос из коротких штанишек, отпуск они с Викой и детьми проводили в Европе, вещи покупались в брендовых магазинах, у Марка был водитель, офис размером с футбольное поле в центре города, контракты в Италии, Германии, Хорватии, Греции и Китае. Единственное, что осталось из прошлой жизни, этот дом в далеко не престижном районе, точнее, пригороде. Дом, который Марк уже давно перерос материально, но одновременно с этим был привязан к нему почти физически. Марк не мог этого объяснить даже себе, не то что своим друзьям, иногда и напрямую спрашивавшим его, почему он не переедет в место «поприличней».

Допив кофе, он бросил взгляд на метеостанцию на стене. На табло светилось: 24.11.2019, Saturday, – 4 с. «Уже подмораживает», – пронеслось в голове. Марк надел на руку часы и поднялся в спальню детей. Комната освещалась рассветным солнцем, рассеянным светло-зелёной шторой, Софья плотно укуталась одеялом и лежала, отвернувшись к стене. По подушке рассыпались её тяжелые, светло-русые волосы. «Подросла. Как же она похожа на мать», – подумал Шатов. Марк вспомнил ту светло-русую девчонку в школьной столовой, когда они с другом Серегой влезли без очереди за беляшами. Она ничего не сказала, только посмотрела на него огромными глазищами. И было в этом взгляде столько всего! И негодование, и обида, и насмешка, и какая-то гордость. Она не кричала, как все, и не ругалась, она просто вышла из очереди, а потом и из столовой, и Марк шёл за ней до самого кабинета биологии, шёл и не знал зачем. А потом дрался с Серёгой из-за того, что лучший друг назвал его «женишком». С Серёгой они, конечно, помирились, но Вика не замечала его ещё два года.

Марк поцеловал макушку дочери и повернулся к Ивану. Ну, разумеется, этот развалился поперёк кровати, подушка сбита в кучу, а одеяло на полу. Ивану всегда жарко и всегда скучно. Чтобы хоть как-то обуздать его энергию, Марк с Викой водят его в две спортивные секции, но победить этого человека-электростанцию не так-то просто. Марк поднял одеяло, укрыл сына, пригладил вихры на его голове и вышел из комнаты.

Он стоял на открытой веранде, и холодный осенний ветер трепал волосы на его сорокалетней голове, на которой уже пробивались первые седые нитки. Уже совсем рассвело, и над землей поднималась молочная испарина, поблескивали капли влаги на аккуратно постриженной траве газона. Газоны сохраняли свой ярко-зелёный цвет даже теперь, в ноябре, и Марк невольно любовался своим участком, который за эти годы лично превратил в райский уголок. Десятки можжевельников всех возможных видов, туи, корейские пихты, сортовые лилии, пионы, барбарисы и плетистые розы, причудливые клематисы и прихотливые мискантусы – сад играл всеми возможными цветами радуги, переходя из зелени газона в бордовый цвет очитков, затем разделялся на бледно-зелёный можжевеловый и ярко-красный барбарисовый, тропинки из натурального камня вели тебя мимо искусственного пруда, вдоль подпорных стенок, спускали по ступенькам из песчаника вниз, разветвляясь и соединяясь вновь у небольших качелей, жаровни для приготовления еды и тяжёлого мраморного стола со скамьями, за которым в праздники могло уместиться с десяток человек. Когда этот стол появился в саду, Марк посадил рядом сосну и сказал всем, что обязательно придёт время, когда она вырастет, и прежде чем сесть за стол с друзьями, он будет смахивать с него иголки и шишки, нападавшие с её веток.

– Доброе утро!

От воспоминаний его отвлёк голос. Марк повернул голову, у изгороди стоял сосед.

– Здравствуйте!

Марк не помнил, как его зовут, не то Рашид, не то Ришат, да и не интересовался этим фактом никогда. Марка никогда не интересовали подобные люди. Возвести употребление спиртных напитков в ранг экзистенциального смысла бытия и пить горькую с каким-то отчаянием и лихостью – это было выше понимания. Сосед был именно из такой породы. Случались дни, когда его никто собственно и не видел, но вся округа знала, что Ришат/Рашид пьёт. Пьёт отчаянно и лихо, выворачивая наизнанку нутро, терзая себя так по-русски, хотя в принципе русским и не являлся. В такие дни из открытых окон его добротного, но давно требующего апгрейда дома по округе разносился Владимир Семёныч Высоцкий. Ришад/Рашит предпочитал в дни ноющей и щемящей тоски «Охоту на волков», «Кони привередливые» и «Песню о друге». Иногда послушать барда приходили и друзья соседа. Достоверно не известно, ходил ли Ришад/Рашит с ними в горы и поднимался ли на ледник, но как минимум в одном деле он мог на них рассчитывать. Марк спокойно относился к этим фееричным загулам, никогда не вникал в их редкие дрязги, тем более что при встрече с ним и Ришад/Рашид, и его верные мушкетёры вежливо здоровались, пряча свои сильно поношенные лица.

– Марк, у вас не будет двести рублей до вечера? Вечером отдам. – Старомодные усы Ришат/Рашида как-то уныло висели на его лице, и голова, казалось, парит над невысокой оградой, совершенно отделившись от тела.

– У меня, к сожалению, нет наличных – скрыть раздражение было трудно, но вроде получилось. «Сейчас чего-нибудь соврёт», – подумал Марк.

– Молока с хлебом просто хотел купить, ну ничего, дочери позвоню, чтобы привезла.

«Ага, – рассмеялся про себя Марк, – молока». В прошлый раз, когда сосед занял денег на молоко, Высоцкий уже через час рвал тишину своим хриплым голосом, а Ришат/Рашидова жена ещё дня четыре носила под глазом здоровенный синяк.

В кармане зазвонил телефон.

– Да

– Марк, привет! Выходи, я подъезжаю.

– Я уже у ворот.

Через пару минут Марк уже сидел в салоне новенького S класса и слушал, как Знаменский весело рассказывал про очередной адюльтер.

Стас Знаменский был старше Марка на двенадцать лет, но выглядел при этом гораздо моложе своего возраста. Непонятно, что его так сохранило, и их партнёры по любительской хоккейной команде шутили, что Стас часто падает, поэтому постоянно на льду и в замороженном состоянии. Знаменский не обижался, он был женат четвёртый раз, был лёгок на подъём, легко хватался за любое дело, которое, по его мнению, было перспективным и так же легко мог завалить любой участок работы из-за вдруг возникшего другого перспективного, по его мнению, участка. Существуют в мире люди, которые по своей сути есть мотыльки, привлечённые ярким светом, летящие на него и погибающие от его лучей. Стас был таким человеком. Его темперамент не предполагал под собой длинных переговоров, какой-то шахматно-последовательной, иезуитской игры слов, казуистики. Если Знаменский видел, что собеседник не воспринимает аргументов, либо ссылается на двусмысленные толкования, то просто закипал и зачастую наламывал дров, срывая важные переговоры.

Как-то на заре двухтысячных его очередные переговоры зашли в глубокий тупик и ему предложили закончить их вечером в не очень людной части города. Стас не был бандитом или членом ОПГ, но всё понял правильно. Он обзвонил всех своих друзей, включая Марка, и они на трёх машинах, количеством около десятка, выехали на встречу. Была зима, и Марк отлично помнил, как в стареньком «Гранд-Чероки», Стас им говорил:

– Короче, приедем, вы не лезьте, я поговорю просто. Вы для подстраховки, спокойно себя ведите, не вздумайте драку провоцировать. Мы простые коммерсанты. Пару моментов обговорим и всё.

Фары выхватили из темноты с полтора десятка фигур. Стас шёл прямо к ним, остальные на расстоянии трёх – пяти шагов. Когда до оппонентов осталось шагов пять, в голове Знаменского случилась непонятная метаморфоза.

– Вы чё, петушары, совсем всё попутали?! – с этим криком он врезал первому попавшемуся под руку прямо в лицо.

Итог этой «битвы при Аустерлице» был таков: Знаменский попрощался с двумя зубами, сломал два пальца на правой руке и получил сотрясение мозга, Марку сломали нос, одному из друзей Стаса пришлось поносить гипс на ноге, остальные отделались синяками и ссадинами. Поле битвы осталось за Знаменским, ибо оппоненты ретировались.

Что безусловно нравилось Марку в Знаменском, так это его порядочность. У Стаса, как у самурая императорской Японии, был свой строгий внутренний кодекс чести. Стас был незамысловат и прям, он очень точно делил людей по простому принципу «свой-чужой». Попав в первую категорию его классификации, ты мог не беспокоиться, что Знаменский будет плести какие-то интриги, обсуждать и осуждать тебя и твои поступки, перестанет общаться с тобой, как только изменится конъюнктура, или бросит тебя страдать от каких-либо бед и горестей, которыми наполнена наша непредсказуемая жизнь.

Именно эта черта его характера и притягивала Марка, и не в последнюю очередь из-за неё Марк и Стас были теперь компаньонами. Десять лет назад они открыли своё первое предприятие. Строительная фирма брала подряды на земляные работы и устройство фундаментов для малоэтажного строительства. Шли месяцы, годы. Росло количество заказов и, конечно же, наёмной рабочей силы из Средней Азии, открывались новые горизонты и, что особенно нравилось им обоим, росла капитализация. Спустя почти шесть лет их предприятие стало акционерным обществом, имело штат более трёхсот человек, более десяти отделов и служб, свою службу безопасности и бюро проектно-изыскательских работ. Тогда же и появился руководитель этого самого бюро Павел Рощин. Марк помнил, как он вошёл в их общий со Стасом кабинет, поздоровался и коротко представился:

– Павел Рощин, меня пригласили на четыре.

Марк машинально бросил взгляд на настольные часы «Монблан», поблескивавшие сапфировым стеклом и мерно чеканившие секунды. Без трёх минут. Марк ценил пунктуальность, особенно в мужчинах. Вообще, по его мнению, эта черта характера, собственно, и была одной из главных в формировании мужского облика. Ну согласитесь, трудно всерьёз воспринимать человека, постоянно опаздывающего на встречи, ищущего всевозможные оправдания и поводы, отговорки и причины. Есть несколько областей, где мужчина не имеет права быть не точным, он не должен заставлять себя ждать, он должен быть верен слову, он должен быть аккуратен в погашении долгов. Марк с удовлетворением отметил, что уж с одним-то по крайней мере у Рощина всё в порядке.

– Садитесь, – коротко отозвался Знаменский, вставая и указывая Рощину на стул, – Меня зовут Станислав, это, он кивнул на Марка – Марк, мы владельцы компании.

– Очень приятно.

– Взаимно. Мы просмотрели ваше резюме, оно нас заинтересовало. Диплом Делфтского технического университета, больше десятка проектов в России, Голландии, ОАЭ и Китае. У вас отличный послужной список, – рассыпался Знаменский.

Марк с интересом рассматривал Рощина. На вид лет тридцать. Джинсы и поло цвета прелой вишни, на ногах красные мягкие мокасины, над которыми видны носки в крупную красно-синюю клетку. Телосложение скорее худощавое, но больше всего привлекали глаза. Карие, тёмные и какие-то глубокие, они излучали силу и спокойствие. Этот взгляд был умным и одновременно странным. Марк к тому времени несколько раз участвовал в переговорах с иностранными инвесторами и хорошо помнил этот взгляд. Взгляд уверенного, свободного, знающего себе цену человека. Российские бизнесмены, к которым относились и сам Шатов, и Знаменский, смотрели иначе. Марк связывал это с реалиями местного бизнеса.

Коммерсант в России по сути своей является либо ловким дельцом, либо конъюнктурщиком, либо родственником чиновника. При существующей системе налогообложения, акцизов, пошлин и прочих прелестей предпринимательства человек вынужден нарушать не тот, так другой закон. И осознание своих грешков перед фискалами, иногда мелких, а иногда и не очень, делает человека осторожным, боязливым, дующим на воду, то есть совершенно несвободным человеком. Разумеется, были и другие, потерявшие берега, персонажи. Правда теперь они либо уже отбыли срок, либо, если успели уехать, не могли вернуться на родину.

Тем временем Знаменский продолжал:

– Наша компания работает на рынке много лет, и теперь нами принято решение ввести в штат новую единицу в связи с расширением. Ваша кандидатура нас устраивает, и мы хотели бы обсудить финансовые условия.

Марк откинулся на спинку стула и с интересом смотрел на Рощина. Ему было интересно, во сколько тысяч рублей оценит тот свои услуги. Тем не менее ответ его удивил.

– Я готов приступить к работе за прописанные в вакансии деньги.

Знаменский удовлетворённо улыбнулся и уже хотел было что-то добавить, но Рощин продолжил:

– Первые три месяца. Понимаю, что вы должны удостовериться в моих способностях. Далее я хочу удвоения оклада. А когда я приведу в предприятие международные подряды, я хочу быть партнёром. Проценты мы обговорим позже.

Рощин говорил короткими и спокойными предложениями, уверенно расставляя в них слова и глядя прямо в глаза Знаменскому. Тот не отводил взгляда, только молча постукивал о стол карандашом фирмы «Кохинор». Повисла долгая и тихая пауза, во время которой каждый оценивал, правильный ли ход сделал и какой ход разумнее совершить дальше.

– «Когда приведёте» или «если приведёте»? – насмешливо спросил Марк. Он уже оправился от первой судорожной реакции и удивлялся молчанию Знаменского, внимательно смотревшего в окно и, казалось, отстранившегося от переговоров.

– Видите ли, я не сомневаюсь в том, что контракты будут. Я знаю европейский и азиатский рынки, есть опыт работы с ключевыми игроками на этих рынках и, как следствие, есть уверенность – всё так же спокойно проговорил Павел.

– У меня в этой связи только один вопрос: зачем вам мы? Если всё так отлично и розово, как вы говорите, то… зачем? И почему наконец вы не в Москве, или не в Европе, а в нашем далеко не столичном городе? – Марк уже не сдерживал раздражения, этот хипстер был слишком высокого о себе мнения – И почему партнёром? Почему не просто повышение оклада?

– Погоди, Марк, – Знаменский положил свою руку ему на плечо. – Давайте так, Павел. Мы посовещаемся и о нашем решении сообщим вам завтра утром.

– Хорошо – отозвался Рощин – о причинах моих условий я не расскажу, это личное, скажу одно, вы не пожалеете, если их примете. Всего хорошего!

Он встал, попрощался и вышел, оставив в кабинете задумчивого Знаменского и раздражённого Шатова.

Всё это проплыло в памяти Марка, как сейчас, а между тем прошло более семи лет.

За окном машины мелькали грязные городские пейзажи и ноябрь потихоньку отвоёвывал пространство для декабря, подмораживая ночью то, что выпало с неба днём, покрывая утренний город ледком луж, холодной дымкой и заставляя горожан кутаться в высокие воротники, капюшоны и шарфы. Знаменский между тем понял, что рассказ о знакомстве с умопомрачительной женщиной вчера в полумраке ресторана «Ноэль» совсем не интересует Марка, и перешёл на обсуждение предстоящих дел:

– Сейчас встретимся с юристами, обсудим договор с итальянцами, они вчера прислали. В понедельник нужно будет лететь.

Марк прижался лбом к холодному боковому стеклу машины. Он был рад этой поездке ещё вчера, поездке, которая должна была стать красиво поставленной точкой в переговорах. Уже несколько месяцев шла напряжённая работа по подготовке документов, согласованию графиков, обсуждению финансирования застройки целого микрорайона в пригороде Рима. Архитектором проекта был, конечно же, Рощин, и Марку вспомнилось, как ему показывали визуализированную презентацию. Рощин, безусловно, своё дело знал.

Оставалось встретиться с инвесторами и поставить подписи под контрактом, но сегодня, перед этим последним финишным рывком, Марк почувствовал какое-то опустошение, неясное, щемящее чувство какой-то усталости. «Наверное, погода», – пролетело в голове.

Вдруг его тело бросило вперёд, и он еле удержался, чтобы не удариться лбом о стекло, уперевшись руками в переднюю панель. Звук сработавшего антирадара всё объяснил, рядом на водительском сиденье громко ругался Знаменский:

– Ну где, где ещё спрятали? Ездить по городу уже невозможно, везде камеры, тут-то где воткнули?!

Марк закипел. Внезапный испуг всегда вызывал у него нервную реакцию, и была это то ли защитная реакция организма, то ли просто особенность его натуры, сам он этого объяснить не мог. Они проезжали по шоссе малозаселённую часть города, и Марк прекрасно знал, что камер фиксации скорости тут никогда не было, но через несколько секунд и он, и Знаменский почти одновременно её увидели. Камера стояла на обычной треноге, а рядом на обочине был припаркован серебристый «Форд-Фокус» без каких-либо знаков ДПС, мигалок и прочей полицейской требухи. В салоне сидел обычный среднестатистический гражданин средних лет. Марку запомнилось его лицо, выщербленное оспой, и чёрная бейсболка с логотипом команды «Детройт Ред Уингс», крылатое колесо из американского города моторов.

– Вот ведь твари! Вот никогда не понимал таких упырей! Ну ты же сам ездишь за рулём, что может тебя заставить взять у легавых в аренду камеру, поставить на дороге и по сути работать на них, выписывая штрафы? Ну вот как они сами себя уважают после такого? – возмущался Шатов.

– Вроде успел сбросить скорость, – засмеялся Знаменский

– Да какая разница, успел или нет? Выйти бы из машины всю рожу ему разбить! И тачку заодно вместе с камерой, – бушевал Марк, – чтобы другим неповадно было! Никчёмные, ни на что не способные ублюдки! Зарабатывать можно тысячей других способов!

Марк почувствовал, как закружилась голова. Видимо, совсем расшатал нервы. Кровь прилила к лицу и череп стал наполняться каким-то шумом. Он откинулся на сиденье и закрыл глаза. Нужно успокоиться.

– Да ладно тебе, – улыбнулся Знаменский, – почти приехали.

Марк старался сосредоточиться. Видимо, переутомился за последние месяцы с этим контрактом, и нервы совсем подводят, да и здоровье ни к чёрту. Ничего, вот всё закончится, и куда-нибудь к морю, лежать под ласковым солнцем, пить «Апероль» со льдом, провожать закаты и встречать рассветы с Викой. Они въехали на офисную парковку, и Марк увидел охранника, бодро шагающего к его двери.

ГЛАВА 2

Рощин сидел, откинувшись на спинку кресла, в своём кабинете. В огромном панорамном окне медленно просыпался город, зажигались электрические лампочки в бизнес-центре через дорогу, понемногу оживали дороги и светофоры, улицы наполнялись машинами и людьми. Он отчего-то любил это время и часто приезжал в офис очень рано, чтобы посмотреть на сбрасывающий с себя остатки дремоты город. Так он объяснял себе эту привычку, хотя, конечно, понимал, что делал это ещё и из-за того, что чувствовал себя одиноко в огромной квартире. Да, он, безусловно, был одинок. В свои тридцать восемь не имелось у Рощина в этом городе ни жены, ни детей, ни уютной дачи с запахом яблочного пирога, ни даже сколько-нибудь привязанных к нему друзей. Да, были партнёры, бизнес-проекты по всему миру, двухуровневая квартира в стиле лофт в центре города, пугающая его редких гостей какой-то стерильной чистотой, все атрибуты роскошной жизни в виде машин, часов, брендовых шмоток и прочей мишуры, такой желанной для многих и так с недавнего времени тяготившей Рощина.

Он родился в небольшом сибирском городке. Мать преподавала английский язык в местном филиале одного из столичных вузов, и, разумеется, к своим четырнадцати он свободно на нём говорил, читал английских и американских авторов в оригинале и даже писал статьи с фонетическим разбором сонетов Шекспира в школьной газете. Отца Рощин никогда не знал, мать ничего о нём не рассказывала, да он и не спрашивал. Жизнь пролетала за учебниками, секцией плавания и кружком программирования. Рощин окончил школу с золотой медалью и без труда поступил на архитектурный факультет. Вокруг заканчивались девяностые, и перед ним маячили пять лет учёбы в институте и последующее распределение в какой-нибудь ОКС, СМУ или нечто подобное. Но всё изменилось в один день. Рощин помнил, как пришёл из института и мать как-то торопливо, пряча глаза, стала собирать на стол.

– Мам, что с тобой?

– А что со мной? – деланно удивилась она, и Рощин сразу понял по её лицу, что произошло нечто важное.

– Мам?

Она повернулась, и он увидел её красное заплаканное лицо. Рощин подошёл и обнял её, прижав к груди. Мама была на целую голову ниже его, и он до сих пор помнил, как быстро промокла рубашка на его плече. Она плакала, по-детски всхлипывая, и не отрывалась от него, плечи тряслись, и Рощин гладил её по седеющей голове…

– Мам, рассказывай. Что случилось? На, выпей воды, – он налил ей полную кружку.

Она долго вытирала глаза платочком, раскачивалась и смотрела куда-то в пустоту. С минуту она пребывала в каком-то странном, совершенно отрешённом состоянии, потом вдруг сказала негромко:

– Твой отец умер.

Дальше Рощин узнал, что его отец, Роговицкий Константин Витальевич, неделю назад скончался от рака лёгких в городе Санкт-Петербурге в возрасте сорока пяти лет. В тот вечер мама рассказала ему всё. Как в январе 1981 года отец приезжал в их городок с иностранной делегацией по обмену сельскохозяйственным опытом. Как её прикрепили переводчицей к этой делегации, как ей понравился Костя, такой образованный, молодой, интересный и так не похожий на тех мужчин, которых она знала раньше. Всего неделю. Именно столько длилось мамино счастье, и именно столько было времени у Любви, чтобы вспыхнуть и зажечься в груди молодой ещё тогда девушки и не угасать в сорокатрехлетней женщине, которая рассказывала ему теперь о ней. То, что мама до сих пор любила отца, в этом Рощин не сомневался, ни тогда, ни сейчас. Мама старалась рассказывать о нём буднично, но он видел тот самый огонёк на самом дне её глаз… Тот огонёк, который дано нести через жизнь не всем, но если он затеплился, то человек как бы светится, отогревается изнутри и жизнь его наполняется многими смыслами.

Через неделю отец уехал. Он уехал не просто из их городка, он уехал из её жизни. А ещё через девять месяцев родился он, Павел Константинович Рощин. Мама дала ему свою фамилию. А ещё цвет глаз, длинные ресницы и характер. От отца же теперь, после его смерти, осталась большая квартира в Питере, о чём им в письме и сообщал нотариус. Копия завещания прилагалась к письму в конверте.

Рощин встал, засунул руки в карманы брюк и, погружённый в воспоминания, медленно пошёл вдоль длинного стола. Кабинет был обставлен с присущим хозяину аскетизмом. Здесь не было ни роскошного глобуса-бара, ни хьюмидора с дорогущими кубинскими сигарами, ни предметов живописи в безвкусных, отливающих золотом рамах как у Знаменского, ни кожаной мебели, ни коллекции холодного оружия, ни комнатного фонтана, купленного в Португалии за какие-то немыслимые деньги, как у Шатова. Рощин сам спроектировал мебель для своего кабинета, сам занимался его дизайном. Все конструкции здесь были подчинены функциональности и практицизму, помещение просто кричало о характере его владельца. Светлый ламинат на полу, монохромная, чёрно-белая поверхность фасадов и столешницы, хромовые каркасы стульев, стеклянные полки на стенах, густо заставленные техническими справочниками на английском языке. Поверх полок висела большая чёрная рамка, внутри которой на белом фоне была выведена надпись на иврите:

וזה יעבור

На вопрос, что она означает, Рощин отшучивался, что сам не знает, ему просто понравилась её визуализация.

Стена, располагавшаяся напротив двери, была огромным витражным окном, у которого стоял письменный стол Рощина и единственный, пожалуй, предмет роскоши – изготовленное на заказ глубокое анатомическое кресло. Он очень много времени проводил за компьютером, и роскошь эта была вынужденной. К письменному столу примыкал огромных размеров стол для совещаний. Здесь проектно-архитектурным бюро, которым он руководил, проводились планёрки, с лёгкой руки Рощина больше похожие на диспуты. За время руководства бюро, Павлу удалось собрать отличную команду не просто профессионалов, а по-настоящему творческих, мыслящих людей. Обычно тут обсуждали проекты, спорили, приводили аргументы и доводы. Рощин редко вмешивался, предпочитая как бы наблюдать со стороны, оценивая, взвешивая, иногда вставляя комментарии. Последнее слово всегда было за ним, и нередко Рощин, выслушав концепции всех присутствующих, отдавал разработку сразу нескольким сотрудникам, чтобы потом выбрать один, самый удачный вариант. Обычно этот стол был завален рабочими чертежами, расчётами, сметами, результатами экспертиз, отчётами изыскателей. Но не сегодня. Сегодня на углу стола лежали аккуратно подшитые в папки документы – результаты работы бюро и юридического отдела за несколько месяцев. Электронная презентация застройки квартала была тут же, записанная на флеш-карту. На ней за почти восемь минут несколько гектаров земли в пригороде Рима превращались в клубный посёлок сегмента лакшери, со своими коммуникациями, прудом, парком, двумя школами, торговым центром, четырьмя спортивными площадками, двумя теннисными кортами, детским садом и спа-центром. Бюро Рощина спроектировало двадцать четыре варианта домов, выполненных в одном архитектурном стиле. Презентация показывала, как на глазах рылись котлованы, росли стены и ложилась мозаика в бассейны, как появлялись дороги и тротуары, вырастала трава на газонах и деревья в парках. Глядя на экран этой ночью, Павел испытывал удовлетворение своей работой и гордость за бюро. Все было готово. Осталось провести переговоры с инвестором и подписать договор. Этот проект станет вишенкой на послужном списке Рощина и откроет новые границы и перспективы. Рощин остановился напротив рамки с надписью на иврите.

– Скоро, уже скоро.

В кармане завибрировал телефон. Павел, не глядя на экран, смахнул пальцем зеленый значок:

– Да

– Павел Константинович, это охрана. Вы просили предупредить…

– Они приехали? – оборвал он охранника

– Да, поднимаются в лифте.

– Хорошо.

Рощин прошёл к столу, разложил папки с проектами и документацией по порядку и включил висящий под потолком проектор. Затем прошёл к окну, задёрнул плотную штору и аккуратно разложил укатанный в рулон экран. Уже защёлкивая фиксаторы, он услышал за дверью шаги, через секунду дверь открылась и Шатов со Знаменским появились на пороге.

– Привет, Паш!

На Знаменском был короткий норковый не то пиджак, не то пальто. Знаменский напоминал Рощину Портоса, такой же добродушный, большой, любящий всё дорогое и блестящее, фанфарон. Всё в нём, начиная от одежды и обстановки его дома, заканчивая машиной, часами, украшениями и счетами в ресторане, было дорого, статусно и, на взгляд Павла, безвкусно. В Знаменском было с пару десятков лишних килограммов, но что было удивительно, он был достаточно спортивен. Рощин несколько раз смотрел, как они с Шатовым гоняли шайбу в компании таких же как они коммерсантов, и для него было удивительным, как Знаменский легко катался на коньках. Шатов же был в прекрасной физической форме и потому Рощина совсем не удивил.

– Привет!

Рощин пожал протянутую ему руку, рукопожатие было крепким и каким-то надёжным… Вообще, у Рощина была своя градация рукопожатий. Она основывалась на эмпирическом опыте, и Павел ей очень гордился. По тому, как мужчина жмёт тебе руку, можно было сказать об этом самом мужчине очень многое. Рукопожатие с размаху, крепкое – рубаха-парень, живёт эмоциями, компанейский, слабое интеллектуальное начало. Рукопожатие крепкое, с попыткой либо потянуть вниз, либо как бы толкая, – привычка доминировать, решительный, любит действовать. Рукопожатие крепкое, с сильным сдавливанием – культ физической силы, яркое мужское начало. Рукопожатие вялое, как бы нехотя – демонстрирование интеллектуального превосходства, нарциссизм. Конечно же, имелись и смешанные виды, и ещё с десяток других, но для Рощина рукопожатие всегда составляло о человеке первое впечатление, а как говорят англичане: «первое впечатление нельзя произвести дважды».