Проходимец

Отличная книга! Промтов уникальный мошенник и аферист. Я долго смеялась над его бредовыми фантазиями. Абсалютно беспринципный тип, но негативных эмоций не вызывает.

просто шедевр!!! Читал много разных философских и психологических книг, современных писателей, но что писали, Горький, Лев Толстой, Чехов, ни с чем не сравнится, равных им нет!!!

Картина Василия Перова "Странник", 1870 год, Москва, Государственная Третьяковская галлерея.

Не люблю я Горького как писателя зрелого, не могу читать, зато очень люблю его некоторые ранние рассказы, как "Челкаш", "Мальва", "Старуха Изергиль". Об этом я уже писал. И вот вчера совершенно случайно натыкаюсь на суперрассказ из его воспоминаний в пору его странствий по Руси. Боже, как я такое люблю! Язык, сюжет, колоритнейший образ мерзавца. Ведь кто такой "проходимец", если брать словари русского языка? Это беспринципный человек, авантюрист, негодяй, пройдоха, мошенник, шулер, прощелыга, мерзавец... Рассказ впервые полностью был опубликован в мае и июне 1898 года в журнале "Жизнь" с подзаголовком "Из воспоминаний" и с примечанием: "Начало настоящего рассказа было напечатано в "Нижегородском листке"". О происхождении рассказа М. Горький в письме к И. Е. Репину (23 ноября 1899 г.) говорит: "Проходимец" -- живое лицо, ваш, петербургский, житель. Это одно из моих бесчисленных приключений. Написан в 97-м году". Пока я не дочитал рассказ до конца, все думал, насколько документален этот рассказ, уж больно он живописен и красочен. Горький как очевидец, документалист и рассказчик великолепен, если только он не пускается в философствование, политику, нравоучения и поучения. Отдельно для меня стоят его публицистика и воспоминания о детстве, юности и лицах из мира литературы и искусства. Мне нравятся его автобиографические вещи, и так же его "Несвоевременные мысли", которые все собираюсь прочитать целиком. Я был доволен, что моя догадка, о том, что такая встреча с этим пройдохой у Горького действительно произошла, нашла свое подтверждение, я вообще люблю документальную литературу, в этом моя слабость) А еще я люблю жанр путешествий и странствий, где "дорога манит тебя", как поется в известной песне Меладзе, что может быть привлекательнее такого жанра даже не представляю) Но перейдем к самому рассказу. Уже первые строки рассказа целиком захватывают внимание читателя и до самого конца не отпускают ни на минуту. Судите сами:

...Натыкаясь во тьме на плетни, я храбро шагал по лужам грязи от окна к окну, негромко стучал в стёкла пальцем и провозглашал: -- Пустите прохожего ночевать?!

Итак, Горький встречает странника. Они знакомятся, видят обоюдную заинтересованность в общении, далее держат путь некоторое время вместе, с ними происходит в дороге несколько приключений, ведь просить крова и питания не такое уж простое искусство, и постепенно этот странник раскрывается перед Горьким, а потом уж совсем открыто разворачивает во всей своей наготе и свою циничную философию, и свою подлую жизнь, тем не менее жизнь талантливую и артистичную, есть такие артисты к подлости и обману и всегда и везде были, но, как ни странно, больше всего почему-то они рождаются на Руси, на Земле Русской. Образ этого негодяя, авантюриста, плута и пройдохи описан Горьким чрезвычайно красочно, весь рассказ прощелыги живописен и одновременно циничен до невозможности. Сам пройдоха в своем красноречии и вранье не просто мастер, а гроссмейстер, и он это знает, и пользуется в своей жизни на двести процентов. Этим он и живет. Вся жизнь у него построена на лжи и обмане. Это его суть и иначе он жить не может и не хочет. Возможно, он и привирает в рассказе о своей жизни, как признается он Горькому, но суть передает верно, так говорит он сам, этот проходимец. У него нет ни привязанностей, ни идеалов, все люди для него лишь средство, лишь ступеньки, сердце у него черствое, ум изворотливый, душа черная, язык хорошо подвешен, фантазия неуемная, артистизм необыкновенный. Как он сам хвастается, куда там до него какому-нибудь Хлестакову, от его речей Черное море краснеет, если бы мужики поймали его на его бесподобной ни с чем не сравнимой лжи, они бы не просто его избили, а убили бы, он сам это говорит Горькому. Вот как описывает Горький при первоначальном знакомстве в весьма примечательных обстоятельствах его портрет:

Вот, наконец, вспыхнул маленький огонёк, -- из тьмы выглянуло бледное лицо в чёрной бороде. Большие, умные глаза с усмешкой посмотрели на меня, потом из-под усов блеснули белые зубы, и человек сказал мне: -- Хотите курить? Спичка догорела. Зажгли другую, и при свете её ещё раз осмотрели друг друга, после чего мой соночлежник уверенно объявил: -- Ну, нам, кажется, можно не стесняться, -- берите папиросу! У него в зубах была другая -- разгораясь, она освещала его лицо красноватым светом. Около глаз и на лбу у этого человека много глубоких, тонко прорезанных морщин. Он одет в остатки старого ватного пальто, подпоясан верёвкой, а на ногах у него лапти из цельного куска кожи -- "поршни", как их зовут на Дону. -- Странник? -- спросил я. -- Пешешествую. Вы? -- Тоже. Он завозился, брякнуло что-то металлическое, -- очевидно, чайник или котелок, необходимые принадлежности странника по святым местам; но в его тоне не было оттенка того лисьего благочестия, которое всегда выдаёт странника, в его тоне не звучала обязательная для странника вороватая елейность, и пока в речах его не было ни вздохов благоговейных, ни слов "от писания". Вообще он не походил на профессионалиста-шатуна по святым местам, эту худшую разновидность неисчислимой "бродячей Руси", -- худшую по своим моральным качествам и вследствие массы лжи и суеверий, которыми люди этого типа заражают духовно голодную, алчущую деревню. К тому же и шёл он на Николаев, где нет мощей...

Странник назвался Павлом Промтовым и при первом знакомстве на вопрос Горького, тогда еще совсем молодого человека, ведь дело происходило в середине 90-х годов девятнадцатого века в самый разгар пеших странствий Пешкова по Руси, о том, что он за человек, так ответил с философским подтекстом:

Он пытливо посмотрел на меня и, помолчав, сказал: -- Человек никогда точно не знает, кто он... Нужно спрашивать у него, за кого он себя принимает. -- Хотя бы так! -- Ну... думаю, что я человек, которому в жизни тесно. Жизнь узка, а я -- широк... Может быть, это неверно. Но на свете есть особый сорт людей, родившихся, должно быть, от Вечного жида. Особенность их в том, что они никак не могут найти себе на земле места и прикрепиться к нему. Внутри их живёт тревожный зуд желания чего-то нового... Мелкие из них никогда не могут выбрать себе штанов по вкусу, и от этого всегда не удовлетворены, несчастны, крупных ничто не удовлетворяет -- ни деньги, ни женщины, ни почёт... Таких людей не любят: они дерзновенны и неуживчивы. Ведь большинство ближних -- пятачки, ходовая монета... и вся разница между ними только в годах чеканки. Этот -- стёрт, тот -- поновее, но цена им одна, материал их одинаков, и во всём они тошнотворно схожи друг с другом. А я не пятак, -- хотя, может быть, я семишник... Вот и всё!

В этом человеке узнаешь не только Хлестакова, не только Чичикова, не только Печорина, не только главного героя романа Мопассана "Милый друг", но и реальных героев из самой жизни: краснобаев, лицемеров, мошенников и авантюристов, будь то Мавроди, Ленин или Сонька Золотая ручка. Людей, даже не отказывающих ему в крове, хлебе и подаяниях, он ненавидит, а любит только себя. Вот как он объясняет эту свою позицию:

-- Но ведь вы можете подвести их под палку! -- Едва ли... А хотя бы? Какое мне дело до чужой спины? Дай боже свою сберечь в целости. Это, конечно, не морально; но какое мне, опять-таки, дело до того, что морально и что не морально? Согласитесь, что никакого дела нет! "Что же? -- подумал я, -- волк прав..." -- Положим, что они через меня потерпят, но ведь и после этого небо будет голубым, а море -- солёным. -- Но неужели вам не жалко... -- Меня не жалеют... Аз есмь перекати-поле, и всякий, кому ветер бросает меня под ноги, -- пинает меня в сторону... Он был серьёзен и сосредоточенно зол, глаза его блестели мстительно. -- Я всегда так действую, а порой и хуже... Одному мужичку в Саратовской губернии от боли в животе я рекомендовал пить настоянное на чёрных тараканах деревянное масло, -- за то, что он был скуп. Да мало ли я наделал злого и смешного во время моих странствий? Сколько я разных нелепых суеверий и мечтаний ввёл в духовный оборот мужика... И вообще, я не стесняюсь... Зачем бы мне это? Ради каких законов, я спрашиваю? Нет законов иных, разве во мне!

Человек этот сознательно выбрал путь зла, все люди для него делятся на дураков, которых следует обманывать, и умных, которые тебя самого норовят обмануть. Нет черты, которую он не переступил бы для своего блага. По его словам, он бы и ребенка бы зарезал, если бы это было ему необходимо. А вот его рассуждения о честности и об идеалах:

,

Ну, хорошо! ты совершенствуешься -- это твоё дело; но, скажи, зачем ты ко мне пристаёшь и меня в свою веру обратить хочешь?" -- "А затем, говорит, что ты скот и не ищешь смысла в жизни". -- "Да я же нашёл его, ежели сознание скотства моего не отягощает меня". -- "Врёшь, говорит. Коли ты, говорит, сознаёшь, ты должен исправиться". -- "Как исправиться? Да ведь я живу в мире с собой, ум и чувство у меня едино суть, слово и дело в полной гармонии!" -- "Это, говорит, подлость и цинизм..." И вот так рассуждают все они, бывало. Чувствую я, что они и врут и глупы; чувствую это и не могу не презирать их. Потому что -- я людей знаю! -- если всё сегодняшнее подлое, грязное и злое объявишь завтра честным, чистым, добрым -- все эти морды, без всякого усилия над собой, завтра же и будут совершенно честными, чистыми и добрыми. Им для этого понадобится только одно -- трусость свою уничтожить в себе... Так-то. -- Резко это, говорите? Ничего, сойдёт. Пусть резко, зато правильно... Я, видите ли, так полагаю: служи богу или чёрту, но не богу и чёрту. Хороший подлец всегда лучше плохого честного человека. Есть чёрное и есть белое, смешай их -- будет грязное. Я всю жизнь мою встречал только плохих честных людей, -- таких, знаете, у которых честность-то из кусочков составлена, точно они её под окнами насбирали, как нищие. Это -- честность разноцветная, плохо склеенная, с трещинами... а то есть ещё честность книжная, вычитанная и служащая человеку, как его лучшие брюки, -- для парадных случаев... Да и вообще всё хорошее у большинства хороших людей -- праздничное и деланное; держат они его не в себе, а при себе, напоказ, для форса друг перед другом... Встречал я людей и по самой натуре своей хороших... но редко они встречаются и почти только среди простых людей, вне стен города... Этих сразу чувствуешь -- хорош! И видишь -- родился хорошим... да! -- А впрочем, чёрт с ними, со всеми -- и с хорошими и с плохими! Знать я не хочу Гекубу! -- Я рассказываю вам факты жизни моей кратко и поверхностно, и вам трудно понимать -- отчего и как... Да суть не в фактах, а -- в настроениях. Факты -- одна дрянь и мусор. Я могу много наделать фактов, если захочу... возьму вот нож, да и суну его вам в горло, -- будет уголовный факт. А то ткну в себя этот нож -- тоже факт будет... вообще, можно делать самые разнообразные факты, если настроение позволяет! Всё дело в настроениях: они плодят факты, и они творят мысли, идеалы... А знаете вы, что такое идеал? Это просто костыль, придуманный в ту пору, когда человек стал плохим скотом и начал ходить на одних задних лапах. Подняв голову от земли, он увидал над ней голубое небо и был ослеплён великолепием его ясности. Тогда он, по глупости, сказал себе: я достигну его! И с той поры он шляется по земле с этим костылём, держась при помощи его до сего дня всё ещё на задних лапах. -- Вы не подумайте, что и я тоже лезу на небо, -- никогда не ощущал такого желания... я это так сказал, для красного словца.

К женщинам у этого негодяя отношение сугубо утилитарное. Большой любитель сладкого, он, добившись своего, потом любил так оскорбить и унизить женщину, чтобы на всю жизнь отравить ее до самых корней, до глубины всего ее естества, хотя женщинам он очень нравился и своим умом, и внешностью, и умением красочно и убедительно врать и выдавать себя за другого, скрывая свою подлую натуру хищника. Рассказ Горького очень легко читается и много дает и уму, и сердцу читающего, заставляет задуматься снова о природе человеческого и о том, как распознать в человеке прячущегося под личиной овцы матерого волка.