Место действия – Южный Ливан

Вынырнувший с другой стороны машины Фашист, как всегда непробиваемо спокойный, коротко перебросился с Абдом несколькими арабскими фразами, которых едва знавший язык Волк не понял. После этого идейный боец с сионизмом саркастически улыбнулся напарнику и опустил автомат.

– Ну ты просто герой, дядя Женя. Здорово напугал этих уродов. Они, понимаешь, тут сидели, собираясь по-легкому сдаться в плен. А тут ты, как снег на голову: одному по ребрам, другому стволом в морду! Правильно, пусть сразу видят, какие крутые пацаны их взяли.

– Поостри мне еще тут, – беззлобно буркнул в ответ, врубившийся, наконец, в ситуацию Волк и глубоко вздохнул, выпуская откуда-то изнутри пережитый страх, прогоняя противную мышечную дрожь.

Глянул на скорчившихся на земле изиков. Да, только на первый взгляд показалось, что они целые и невредимые, оба явно в ступоре, ох, подействовали гранатки, не зря их с собой прихватили. Лица у солдат белые, ни кровинки, губы прыгают, глаза пустые, бессмысленные, зрачки во всю радужку, как у наркотов под дозой. Видать не слабо по кумполу врезало, ну один в один глушенная динамитом рыба, едва-едва плавниками ворочает, не поймет, что с ней произошло. Тот, что сидел дальше, неловко завалился на бок. Показалась неумело накрученная на плечо марлевая повязка. Бинты уже пропитались темной венозной кровью. Заскорузлые тряпки, даже намотанные в несколько слоев, не в силах были справиться с обильным кровотечением. Так вот чего так долго медлил с огнем наш снайпер! Перевязывал раненого друга. Что ж, похвально, похвально… Вот только насколько это поможет? Как-никак впереди еще многокилометровый пеший бросок к месту, где ожидает транспорт. Ладно, посмотрим по ходу. Это была удача. Целых два заложника, причем один почти неповрежденный, разве что немного контужен, но это пройдет… Удача!

– Фаш, расспроси их! Первый, проверь другую машину! Второй, бегом до поворота, смотреть и слушать, если что маякнешь!

Повинуясь красноречивым жестам командира, Абды бросились исполнять отданные приказы, даже раньше, чем Фашист перевел им смысл непонятной речи. Ну не давался Волку арабский, не мог его привыкший к выразительному и краткому русскому мату язык выводить все эти рулады. Понимать он еще с пятого на десятое понимал, а вот говорить мог лишь в рамках простейших бытовых нужд. Благо дело имелся Фашист, игравший роль бессменного переводчика.

От второй машины ощутимо несло гарью и тошнотворным душком горелого мяса, Абд-первый аккуратно присев рядом заглянул в салон. Бегло осмотрев внутренности машины, он для верности потыкал туда автоматным стволом. Потом обернувшись к Волку, вскинул вверх ладонь с растопыренными в стороны пальцами. "Четверо внутри", – понял наемник. Правильно, так и должно быть, они всегда в "хаммерах" по четверо ездили, так что все на месте, никто не потерялся, и, судя по всему, все холодные. Он усмехнулся, привычное обозначение мертвеца – "холодный", как-то не вязалось с обгоревшими трупами в салоне, эти скорее были горячими. Смотреть там явно было больше нечего, но Абд почему-то не спешил уходить, мялся, вглядываясь внутрь салона, затем несколькими сильными рывками освободил заклинившую дверь, распахнув ее. Из раскрытой двери на землю тяжелым кулем, вывалился изик в перемазанной запекшейся кровью, обгоревшей полевой форме. Вновь налетевший ветерок донес до ноздрей Волка выворачивающий на изнанку запах паленой кожи, он хотел уже обругать Абда за излишнее рвение в осмотре явной мертвечины, как изик, ударившись спиной о подножку, тихо застонал. Оказывается, жизнь еще теплилась в этом обожженном, окровавленном существе, лишь весьма отдаленно напоминавшем сейчас человека. Абд торжествующе вскрикнул и вопросительно покосился на Волка, делая характерный жест, ребром ладони по горлу.

– Оставь его, – равнодушно махнул рукой Волк. – Сам сдохнет, никуда не денется, нечего возиться.

Ливанец склонил голову на бок, вслушиваясь в звучание чужой непонятной ему речи, внимательно впился глазами в лицо наемника, пытаясь прочитать по нему смысл сказанного.

– Вот чурка нерусская! – горестно вздохнул Волк, делая рукой энергичный призывный жест. – Сюда иди, обезьяна! Брось этого бедолагу, горе ты мое луковое!

На жест Абд отреагировал сразу, с сожалением бросив взгляд, на безвольно распростершееся возле "хаммера" тело израильского солдата, он обошел его стороной и двинулся к Волку. Все же не удержался и, проходя мимо, пнул раненого в висок. Голова изика безвольно мотнулась из стороны в сторону, но на этот раз даже легкого стона они не услышали, возможно, солдат был уже мертв.

Фашист меж тем, опустившись на корточки рядом с сидящим на земле стрелком, внимательно слушал его рассказ, изредка задавая короткие уточняющие вопросы. Если солдат на секунду замолкал, чтобы перевести дух, он просто поднимал на него свой неподвижный равнодушный взгляд, и тот вновь начинал говорить, заикаясь и периодически судорожно сглатывая обильно выделявшуюся слюну. Была у Фашиста такая особенность, когда он вел полевой допрос, практически всегда обходилось без мер физического воздействия. Достаточно было ему внимательно посмотреть в глаза человека, и тот тут же начинал рассказывать все, что интересовало наемника, вспоминая даже такие подробности о которых и сам давно думать забыл. Что уж там таилось такое в его взгляде, даже сам Фашист толком объяснить не мог. Регулярно пристававшему к нему с расспросами Волку, он, как-то будучи сильно подшофе рассказал, что в такие моменты, просто как можно ярче представляет себе, что сделает с сидящим напротив человеком, если не получит от него нужной информации. А потом видимо срабатывает какой-то неизвестный телепатический канал и пленник, напрямую получая в мозг картинки страшных пыток, безоговорочно верит в то, что с ним именно так и поступят, попробуй он что-нибудь утаить. Впечатленный Волк при первом же удобном случае попытался воспользоваться этим методом, но здоровенный друз из бригады Голани рассмеялся ему в лицо, и надо было видеть, как побледнел и съежился этот смельчак, едва рядом появился, интеллигентный и с виду совсем не страшный Фашист. Видно телепатия, это особый дар, доступный вовсе не каждому, а может, обманул напарник, ляпнул первое, что пришло в голову, лишь бы от него отстали с расспросами.

– Ну что тут? – Волк вклинился в задушевную беседу, украдкой показывая напарнику на часы, не увлекайся, мол, время дорого.

– Не здорово все, – пожал плечами Фашист. – Рация у них была постоянно на передаче, так что весь наш фейерверк на базе слышали. Тревожная группа будет здесь в течение получаса. Потом будет введен план "Ганнибал", специально разработанный для пресечения захвата солдат. Предусматривается нанесение совместных артиллерийских и авиационных ударов по опорным пунктам "Хизбаллы" вдоль границы и организация преследования силами пограничной бронегруппы. Это танк и два бронетранспортера. Короче, надо очень быстро уносить отсюда ноги и вызывать "Самум" пусть дает ливень, иначе не уйдем.

– Ливень, Вова, это очень серьезно. Скорее всего, это очередная война… – задумчиво протянул Волк. – Они уже не смогут остановиться, если начнут…

Фашист в ответ лишь равнодушно пожал плечами, война, так война, что ж теперь, кровью блевать что ли…

– Ты старший, тебе виднее, – он демонстративно покрутил перед лицом Волка девичьи тонким запястьем, показывая мерно отсчитывающую мгновения секундную стрелку на массивных командирских часах. – До прибытия тревожной группы двадцать минут, для нас это пять километров отрыва при самом хорошем раскладе. Учти еще, что вот эту дохлятину, похоже, придется тащить на себе. – Фашист легонько пнул носком ботинка тихо постанывающего раненого, и, поймав гневный взгляд второго изика, послал ему воздушный поцелуй. – Без "ливня" они нас достанут в течение часа. Это как максимум, вполне возможно, что и раньше… Решай…

Несколько секунд Волк, как зачарованный следил за ползущей по кругу стрелкой, потом, тяжело вздохнув, кивнул.

– Хорошо, вызывай, – голос наемника звучал тихо, едва слышно, будто он выталкивал слова через силу, с трудом заставляя себя, их произносить.

Фашист, ободряюще подмигнул ему и потянул из кармана разгрузки дальнобойную рацию. Передать просьбу о начале "ливня" мог только он, познаний Волка в арабском языке на это не хватило бы. Фашист понимал, как непросто далось напарнику столь ответственное решение, и всем своим видом пытался показать сейчас, что поддерживает его на все сто, считает его поступок правильным и единственно возможным в данных обстоятельствах. Однако Волк уже отвернулся от него и, выплескивая бурлящую в душе неуверенность и страх, заорал на молча застывших в ожидании команд Абдов:

– Что замерли, дети шайтана?! Поднимайте эту падаль! Хотите дождаться пока вся пятая бригада и пограничный спецназ в придачу вцепятся нам в задницу?! Ну, шнель, пидоры! Шевелитесь, ублюдки!

Ориентируясь больше на красноречивые жесты и интонации, чем на понимание содержания отданного на дикой смеси отдельных арабских слов и русского мата приказа, Абды подскочили к изикам, энергичными тычками под ребра и вовсе не деликатным рывком за шиворот вздернули на ноги почти целого, ткнули пальцем в раненого. Солдат попытался поднять потерявшего сознание товарища на руки, но закружившаяся после контузии голова и подкосившиеся в коленях ноги помешали ему это сделать. В результате оба вновь рухнули на землю. Волк рыкнул что-то матерное в сторону Абдов, заставив их склониться над раненым. Экономно вылитая из фляги в лицо солдату струйка воды привела его в чувство. А несколько резких хлопков по щекам заставили со стоном принять сидячее положение. Абд-первый толкнул к нему второго солдата и с его помощью раненый смог подняться на ноги, покачиваясь, сделал несколько неверных шагов. Волк, все еще сохраняя по инерции на лице свирепую гримасу, развернулся к Фашисту:

– Ну что там?

– Ничего, не мешай пока! – ничуть не испугался грозного вида командира группы младший наемник и, отвернувшись, вновь забормотал в гарнитуру рации: – "Самум", "Самум", это "Голубь", ответьте… "Самум", "Самум"…

– "Самум" ответил, слышу тебя "Голубь".

Голос, искаженный треском помех едва хрипел, пробиваясь через холодный эфир, но Фашист рад был и этому. Он мысленно представил себе горбоносого и смуглолицего радиста, напряженно вслушивающегося в слабый голос далекого "Голубя" еле звучащий в наушниках и, стараясь говорить как можно четче и членораздельнее, произнес:

– "Самум", это "Голубь". Посылка получена, начинаю доставку. Нужен сильный ливень вдоль всей линии, иначе могу не дойти. Повторяю, посылка получена, для доставки нужен ливень. Очень сильный ливень.

– "Голубь", это "Самум", – в еле слышном, забитом помехами голосе радиста командного пункта так и сквозит радостное возбуждение, он буквально захлебывается, торопясь, комкает слова, проглатывает их окончания. – Вас понял, ливень будет. Самый сильный ливень! Удачи! Возвращайтесь живыми!

– Спасибо, "Самум", конец связи.

– До встречи, "Голубь", конец связи.

Оглянувшись на нетерпеливо переминающегося на месте Волка, Фашист подтверждающе кивнул головой и принялся не спеша запихивать рацию обратно в карман разгрузки. Волк, не дожидаясь его, махнул рукой Абдам, все, хватит стоять, двинулись. Абд-первый коротким рывком за ворот куртки потянул за собой раненого изика, второй, подхватил его под здоровое плечо, вроде двинулись, даже достаточно ходко получилось. Абд-первый шагнул вперед, задавая направление и темп движения, оба пленника, понукаемые Абдом-вторым, тронулись вслед за ним. Сам Абд-второй, пристроился замыкающим короткой цепочки, перетянув автомат на грудь и постепенно переходя с размеренной экономной трусцы на все более быстрый бег. Волк знал, что оба Абда могут вот так вот бежать часами, не останавливаясь, будто заводные игрушки, до тех пор, пока не разожмется окончательно, закрученная ключом пружина, пока совсем не оставят силы. Вот только поможет ли это умение сейчас, когда соревноваться в скорости и выносливости им придется с бронетехникой тревожной группы. Что линия условной границы ничуть не смутит израильтян, он даже не сомневался. Тут надо отдать евреям должное, за своими пленными, убитыми или ранеными, эти парни полезут даже к чертям в адское пекло, не то, что на сопредельную территорию. Так что надо спешить, скорее добраться до ожидающих в условленном месте машин, может это хоть как-то уравняет шансы. Пленные изики выглядели более-менее молодыми и спортивными на вид, так что, глядишь, и смогут поддерживать заданный Абдами темп, несмотря на контузию и ранение. В себе и Фашисте он, понятно, не сомневался, не такое приходилось выдерживать. Пятикилометровый марш-бросок в полной выкладке оба воспринимали не более чем легкую разминку. Тревожило другое, теснилось камнем в груди, давило на сердце, принятое единолично решение о запросе "ливня". Этим кодовым словом обозначался массированный обстрел из минометов и "катюш" всей передовой линии израильских позиций в секторе: их казарм, укрепленных пунктов, военных городков, а до кучи и гражданских кибуцев и маленьких городов расположенных в зоне досягаемости ракет. "Катюшами" здесь по привычке называли любые реактивные системы залпового огня, так что не стоит обольщаться, вспоминая некогда грозное, но давно устаревшее оружие Второй мировой. Иные из так называемых "катюш" вполне могли по своим техническим характеристикам представлять угрозу даже для тех городов и поселений северного Израиля, что находились в двадцати-тридцати километрах от границы. А ведь кроме подразделения Насер, на вооружении которого состоят "катюши" имеются еще и подразделения имама Рада и 1400, оснащенные тяжелыми ракетами "Фаджар" и "Зильзаль", эти вполне долетят при необходимости до самой Хайфы. Маловероятно, конечно, что их задействуют в запрошенном "ливне", ну да лиха беда начало. Израильтяне, само собой, в долгу не останутся, можно не сомневаться, что в ответ на огневой налет, незамедлительно последуют массированные ракетно-артиллерийские и бомбо-штурмовые удары, по всем известным позициям и укрепрайонам боевиков "Партии Аллаха", вполне возможно даже что не только по приграничным. Реакцией будут обстрелы Хайфы и Кирьят-Шмоны, так и пойдет потом по нарастающей, а остановить раз запустившуюся военную машину, обычно бывает ох как нелегко!

С другой стороны у группы сейчас не было реально другого выхода. Если не отвлечь внимания приграничных частей израильской армии, то шансы уйти в глубь ливанской территории у них более чем призрачные. Так почему он, Волк, должен больше переживать о каких-то совершенно незнакомых ему людях по обе стороны границы, тех, что уже несколько десятков лет не могут поделить узкую полоску земли вдоль морского побережья, с тупым упорством баранов убивающих друг друга в постоянных войнах? Тем более на чашу весов поставлены его собственная жизнь и жизни доверившихся ему бойцов. Эти четыре жизни субъективно много дороже для него, чем сотни и даже тысячи других, к тому же за одну из них и так уже очень дорого заплачено. Он грустно улыбнулся про себя, когда в голову пришла эта мысль, вспоминая, какой ценой пришлось выкупать свою шкуру в далекой отсюда Чечне. На самом деле он и не забывал этого никогда, просто пережитое хранилось где-то глубоко внутри на недоступном повседневно слое памяти, а сейчас вдруг вновь встало перед глазами растерянное и беспомощно улыбающееся лицо веснушчатого паренька-первогодка, принявшего смерть, чтоб он жил. Того, чьей жизнью Волк выкупил свою. Выходит теперь его жизнь стала вдвое дороже… Видишь, ты не только за себя сейчас живешь на этом свете, за него тоже, так что и жизнь твоя дорогого стоит. Нечего ей за зря разбрасываться! Он тряхнул головой, прогоняя настойчивое виденье, выползшее непрошенным из заповедных тайников подсознания, несколько раз размеренно глубоко вздохнул, пытаясь вернуть себе спокойное и ровное расположение духа. Вроде бы сработало, широко распахнутые глаза молоденького солдата, глядящие поверх ствола пистолета в самую душу, потускнели, поблекли, возвращаясь обратно, туда, где им и место, в самый дальний темный чулан, какой только существует в мозгу. В то место, где люди привычно хранят, оставленные за спиной скелеты. Все, хватит, не до того сейчас, некогда рефлексировать и заниматься самокопанием. Вперед, вперед! Вдох-выдох, раз-два! Вдох-выдох!

Но все равно, когда он мысленно представлял себе, как именно сейчас, в эту самую секунду, пока его ноги в тяжелых ботинках раз за разом впечатываются в сухую пыль, по эфиру летит во все концы приграничья слово "ливень", такое простое и безобидное, но несущее за собой огонь, взрывы, смерть и страдания, ему становилось не по себе. Непрошенные холодные мурашки стайкой бежали вдоль позвоночника, мерзко щекоча вспотевшую спину. "Ливень!" И минометные расчеты вскрывают тяжелые зеленые ящики, извлекая из них маслянисто поблескивающие на солнце округлые тела мин. "Ливень!" И бегут к ракетным установкам наводчики и операторы, шепча на ходу слова шахады, понимая, что их местоположение засекут после первого же залпа, и уже через считанные секунды сюда обрушится ответный огонь, мстящий за смерть и боль, выжигающий все до основания. "Ливень!" Мир застыл на секунду в одном шаге от пропасти, медленно склоняясь в зовущую черную бездну. "Ливень!"

Хоть и ждал этого, а далекий грохот канонады докатился приглушенным гулом все же внезапно. Ну все, теперь обратного хода нет, началось! Судя по мерному глухому уханью, доносившемуся откуда-то справа, там заработала минометная батарея. Фашист на секунду приостановился, вглядываясь в ту сторону и криво ухмыльнувшись, показал Волку большой палец: "Есть! Заработало!" Волк лишь хмуро кивнул напарнику на бегу, восторга младшего товарища он вовсе не разделял. С неба понесся нарастающий гул, разорвавший воздух над головами громкими хлопками.

– Пошли родимые! – радостно заорал Фашист, задирая голову вверх, пытаясь увидеть летящие прямо над ними ракеты. – С праздником, жиды! Принимай подарки! Хава нагила! Хава нагила! Хава нагила! Хава!

– Дыхалку береги! Чего орешь, как резанный! – одернул его Волк, и, напрягая горло, прокричал так, чтобы услышал задающий темп Абд-первый. – Шевели там поршнями, сын арабского народа! Заснул на ходу, что ли?!

Абд обернувшись и поймав грозный командирский взгляд, понятливо кивнул и прибавил, да так, что уже через минуту Волку стало не до разговоров. Даже более молодой, находящийся в гораздо лучшей физической форме Фашист и тот вынужден был заткнуться и размеренно пыхтел, пристраивая вдохи и выдохи под ритм монотонно долбивших пыль ботинок. Волк тяжело всхрипывал, держась за спиной Абда-второго, стараясь попадать в ногу его шагам, вытягивать его темп. Получалось из рук вон плохо, все же не мальчик, уже сороковник корячится. В такие годы положено сидеть в уютном кожаном кресле, иметь непыльную руководящую должность, личный кабинет, служебный автомобиль и длинноногую секретаршу (знание делопроизводства и умение работать на компьютере не обязательно), а не носиться сломя голову по поросшим выгоревшей на солнце травой холмам чужой страны. Возраст, господа, возраст… И если он запросто мог посоревноваться с любым молодым в умении стрелять, ставить и снимать мины, мог даже без проблем выйти на ринг, то вот такой вот изматывающий бег на выносливость, выдерживать становилось раз от разу все тяжелее. Сердце непрошено забухало где-то у самого горла, в правом боку заворочалась острая игла, а ноги с каждым шагом наливались свинцовой тяжестью. Со взмокшего от натуги лба неприятно пощипывая глаза стекали тонкие струйки пота, очень хотелось вытереть их рукавом, но сделать лишнее движение рукой, сейчас означало сломать вроде бы пойманный ритм, выскочить из-под его гипнотического действия, которое только и позволяет держать заданный Абдом-первым темп. Этого он себе позволить не мог, точно зная, что стоит на секунду остановиться сейчас, и он уже не сможет бежать тем же темпом, что остальные. Интересно, как там изики?

Чуть приподняв голову, он с любопытством заглянул за маячившее перед лицом плечо Абда-второго. Оказалось, волновался не зря: раненый уже переставлял ноги лишь по инерции, влекомый мощной рукой ливанца. Второй солдат что-то возмущенно лопотал по-своему, похоже требовал не мучить раненого товарища. Ага, родной, если не будем мучить придется твоего дружка пристрелить, хотя бы чтоб погоню на наш след не навел. Так о чем же ты там просишь? О смерти для друга? Но так действительно не пойдет, вон у пацана глаза уже закатились, и лицо как мел белое, вот-вот свалится, тогда точно придется пристрелить. Жалко, за двоих и заплатят вдвое. Осталось то, совсем чуть-чуть… Нет, не дотянет… Точно не дотянет…

Будто подслушав мысли Волка и восприняв их как команду, раненый изик запнулся и тяжело рухнул навзничь, издав протяжный стон. Разгоряченный Абд-второй подскочив к нему несколько раз с размаху приложился по упавшему ботинком. Не помогло, раненый завозился, пытаясь подняться, но бессильно упал на выставленные вперед руки. Ливанец замахнулся еще раз, но Волк дернул его за плечо.

– Отставить! Отставить, я сказал, обезьяна! Этим делу не поможешь, он все равно больше не сможет бежать.

Подошедший Фашист, ухмыльнувшись, потянул из набедренной кобуры пистолет.

– Да подожди ты! – неприязненно скривился Волк.

– Чего ждать? – напарник удивленно пожал плечами. – На войне, как на войне. Загнанных лошадей пристреливают…

Волка в который раз уже резанула неприкрытая жестокость Фашиста, его готовность убивать, причем убивать легко, направо и налево, без малейших колебаний и угрызений совести. На язык просилось что-то резкое, жесткое, но почему-то он устыдился своего минутного порыва и прямо сказать, что ему претит хладнокровное убийство беспомощного безоружного человека, пусть даже врага, посчитал для себя стыдным и неправильным. Однако он вовремя вспомнил другой подходящий аргумент:

– Куда спешишь? Это же деньги! Живые деньги! Понимаешь? Время у нас пока еще есть, пристрелить всегда успеем. Сейчас сообразим носилки и понесем.

Фашист скептически скривился:

– Пойдем вдвое медленнее, рискуешь, командир… Всех денег все равно не заработать. Шкура иногда дороже, чем доллары, даже наличными.

Волк зыркнул на него исподлобья, и напарник тут же примирительно развел руки в стороны:

– Ладно-ладно, я помню, что ты главный… делай, как хочешь, я молчу…

Носилки соорудили быстро, использовав для этого связанные между собой полиуретановые коврики, моток веревки, притороченный к разгрузке Абда-первого и две тут же срубленные жердины. Вновь потерявшего сознание, мечущегося в горячке раненого осторожно уложили на них, стараясь не тревожить вновь засочившееся нехорошей темной кровью плечо. Абд-второй и пленный изик взялись за импровизированные рукояти носилок первыми, вроде ничего, даже бежать с грузом вполне получалось. Двинулись. Вновь гулко затопали, давя изумрудную траву тяжелые ботинки, постепенно набирая скорость, входя в прежний ритм.

Краем глаза Волк зацепил мерно раскачивающуюся сзади и чуть правее фигуру напарника. Фашист бежал легко и свободно, казалось, не шагает по земле, а парит над ней, не касаясь поверхности. Бежал чуть ближе, чем надо, и не прямо за спиной Волка, а чуть сбоку. Так бегут, равняясь на слабейшего, замыкающие разведгрупп, чтобы в любой момент успеть поддержать, подхватить, а то и пнуть готового свалиться "мешка". Когда-то так бегал сам Волк, внимательно следя за расходующим последние силы бойцом, тщательно просчитывая, сколько тот еще вытянет, когда придет настоящий край и потребуется помощь замыкающего. Теперь роль "мешка" отвели ему самому, дожился, блин! Обида подхлестнула, заставила живее перебирать ногами, он почти догнал задававшего темп Абда-первого. Вот мол, знай наших! Скосил победно взгляд на Фашиста и прочел в его глазах явный скепсис, так смотрят взрослые, на упрямого и своенравного ребенка, упорно пытающегося что-то им доказать. "Не пыжился бы ты, дядя Женя! – казалось, говорили глаза напарника. – Нечего тут лихость молодую демонстрировать. А то, как бы тебя после таких демонстраций еще и тебя на себе тащить не пришлось!" Волк, задыхаясь от обиды, до хруста сжал челюсти, вроде и не сказал ему ничего младший товарищ, а ощущение такое, будто по щекам отхлестали. Про себя он решил, что лучше сдохнет, чем хоть раз собьет темп общего движения группы.

К участку забора, где вчера проводили переброс, они выскочили, когда Волк уже готов был упасть. Он еще держался только на одном самолюбии, а ведь пробежали всего ничего, километра полтора не больше. Другое дело, что темп, взятый Абдами, для иного "спортсмена" был бы хорош и на стометровке. Так что к проволочной сетке забора Волк подбежал уже на одном характере, ни сил, ни дыхания к тому времени не осталось. У забора ливанцы дисциплинированно остановились, уложили носилки с так и не пришедшим в себя раненым, пригнули к земле второго пленника. Абд-первый присел рядом, настороженно оглядываясь по сторонам, а Абд-второй скорой трусцой припустил назад, по своим же следам и залег метрах в пятидесяти от группы, там, где дорога, вьющаяся вдоль контрольно-следовой полосы делала поворот. Вытянув из брезентового чехла полевой бинокль, ливанец принялся внимательно наблюдать за убегающей к горизонту накатанной колеей. Если погоня придет, то только оттуда, и пока Абд не ушел с выбранной позиции, израильтянам ни за что не удастся внезапно подобраться к группе. Волк, тяжело дыша, опустился на землю, жадно хватал широко распяленным ртом летевший над холмами горячий ветер. По идее, сейчас он должен был руководить действиями группы, но, давно зная своих людей, Волк считал, что вмешиваться в отрепетированный и отлаженный процесс лишний раз не стоит. Ни к чему создавать лишнюю неразбериху. К тому же сил на это уже элементарно не было. Необходима передышка, пусть самая короткая, пусть всего несколько минут… Но эти минуты следовало провести в максимальном расслаблении, давая отдых натруженным мышцам, позволяя судорожно сокращающимся легким насытить их кислородом. Иначе следующую часть пути ему просто не выдержать.

Передышка, однако, действительно оказалась короткой. Сейчас в скрытности уже никакой нужды не было, так что Абд-первый и Фашист просто прокусили в проволочном заборе проход ножницами по металлу, отогнув края сетки по сторонам. На все, про все, две минуты не больше. Волк уже с натужным стоном начал подниматься на ноги, шепотом проклиная отличное качество режущих проволоку, как масло кусачек, но тут, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Неожиданно заартачился пленный изик – уселся с упрямым видом на землю, заявляя, что никуда больше не пойдет. Волк, в глубине души был ему даже благодарен за эту небольшую задержку, что позволяла продышаться, успокаивая, легкие, готовые выломать ребра, выравнивая стук выпрыгивающего из груди сердца. А в том, что Фашист и Абд мигом справятся с возникшим затруднением, он вовсе даже не сомневался. Потому и вмешиваться не спешил, лишь наблюдал внимательно за происходящим. Разглядывал упрямо сжатые в тонкую нитку губы изика, поражаясь слегка его наивности. На что он рассчитывает, дурачок? Пытается потянуть время? Зря… Фашист заставит его бежать с максимальной скоростью за минуту, не больше. И не таких обламывал, даром, что внешность имеет больше подходящую яйцеголовому аспиранту университета, чем профессиональному диверсу и солдату удачи.

Если израильский солдат, проявляя непокорность, и рассчитывал на международные конвенции по гуманному обращению с пленными, то он сильно ошибался. Присевший рядом с ним на корточки Фашист даже не пытался его пугать, или уговаривать. С непроницаемым, будто закаменевшим лицом младший наемник ловко поймал его указательный палец в железный захват кусачек.

– Вставай!

Изик лишь отрицательно мотнул головой, не желая тратить на похитителя слова, и гордо вскинул подбородок. Фашист пожал плечами, как знаешь, мол. Ни малейших колебаний, никаких чувств не отразилось в его ставших вдруг льдисто прозрачными глазах. Волк уже видел у напарника такой пустой взгляд и ничуть не сомневался в том, что сейчас произойдет. А вот пленник, похоже, не верил, что такое может с ним случиться, иначе не стал бы проверять Фашиста на прочность. Целее был бы. Сухо щелкнули кусачки, звучно стукнули друг об друга металлические поверхности, легко отхватив зажатый между ними кусочек плоти, одним махом перекусив тонкую кость. Две фаланги указательного пальца пленника упали на землю. Секунду тот смотрел в немом удивлении на торчащую из начинающего сочиться кровью мяса сахарно-белую с розоватым сколом посредине кость, пораженный вытеснившим боль психологическим шоком, не в силах двинуться, не в состоянии даже просто закричать. Фашист, воспользовавшись этой паузой, быстро ухватил кусачками его средний палец, лицо все та же неподвижная маска, ни один мускул не дернулся, ни малейшей тени не промелькнуло, отражая отблеск хоть каких-нибудь чувств. Только теперь изик закричал, высоко и тонко, как преследуемый охотниками раненый заяц. Он попытался выдернуть руку из стального захвата кусачек, но Фашист был на чеку и вовремя пресек эту попытку коротким ударом в лицо.

– Вставай! – голос звучал спокойно и равнодушно, так буднично, что солдат даже на минуту смолк, захлебнувшись собственным криком, с недоверием заглядывая в глаза похитителя.

В глазах Фашиста стоял все тот же стылый лед полнейшей бесстрастности и безразличия, и, похоже, именно это, а не боль в искалеченной руке, побудило изика медленно подняться на ноги. Он еще раз взглянул в лицо своему мучителю, силясь прочесть в этих закаменевших чертах хоть что-то, ухватить хоть какие-то эмоции, но вновь не преуспел. Фашист был абсолютно, совершенно равнодушен – если понадобится, с легкостью отхватит еще один кусок плоти, потом еще и еще, так и будет обстругивать человека, будто чиня ломкий карандаш, без гнева и злости, без жалости и сочувствия. Именно та не укладывающаяся в мозгах цивилизованного человека простота и легкость, с которой его подвергли пытке, сломила характер пленника, заставила его подчиниться.

Фашист, поняв все по опущенным в землю глазам солдата, по покорно согнувшейся спине, жестом подозвал Абда-первого, кивнув на сочащийся темной кровью палец пленника, и отошел в сторону, пряча кусачки. Ливанец, без слов поняв распоряжение наемника, сноровисто перемотал кровоточащий обрубок стерильным бинтом и, не удержавшись, врезал изику хороший подзатыльник, что-то наставительно пробурчав по-арабски. Похоже, Абд сообразил, что с искалеченной рукой пленник не сможет нести носилки со своим раненым товарищем, а значит эта почетная миссия теперь целиком и полностью в прямом смысле слова ложилась на плечи обоих ливанцев. Как тут было не возмутиться! Волк, удобно присевший на бугорке, видя, что инцидент исчерпан, с кряхтеньем поднялся на ноги, махнув Абду-второму рукой, пошли, мол. Тот легко, будто и не было всего несколько минут назад изматывающего бега на пределе человеческих сил, подхватился с земли и потрусил в их сторону, на бегу запихивая обратно в чехол бинокль и поправляя сбившиеся ремни снаряжения.