Loe raamatut: «Притчи мудрого кота»

Картошка

– Вот вы говорите, люди стали злыми, закрытыми. Но так было всегда наравне с отзывчивостью и проявлением доброты, – прервал спор небольшой компании в купейном вагоне попутчик, до этого ехавший всю дорогу молча, глядя в окно. – Одного без другого существовать не может, иначе мир был бы однообразным. Правда, хорошее, в отличие от плохого, нужно еще суметь разглядеть. И, порой, удается это сделать только на контрасте отчаяния. Лично я это понял на собственном примере из школьной юности. Если вы не будете против, то я с удовольствием расскажу небольшую историю, подтверждающую мои слова.

Не услышав возражений, он, устроившись поудобнее, продолжил:

– В общем я тогда закончил класс девятый, наверное. В период летних каникул в сопровождении двух взрослых, небольшой группой мы отправились в двухнедельный поход. Пеший маршрут был проложен старшими, которые имели достаточный опыт в таких путешествиях. Для нас, еще в сущности подростков, это было увлекательным приключением с рюкзаками за спиной. Правда, уже на вторые сутки воодушевленность быстро улетучилась из-за усталости от многокилометровой ходьбы. Почти сразу стало понятно, что это не пикник на природе, а довольно сложный переход, в котором все необходимое, в том числе и запасы, были строго выверены и нормированы нашими руководителями. Как сейчас помню, хотелось только одного – привала, а когда он заканчивался, и мы вставали, закидывая на плечи лямки со своим скарбом, то желание тут же возникало снова. Поэтому, когда на берегу одного из озер мы провели день и две ночи, поставив небольшой временный лагерь, счастью нашему не было предела. И ощущения были намного ярче, чем если бы мы просто приехали на это место в выходные.

– Разве усталость от неожиданных трудностей можно приравнивать к отчаянию? – вдруг перебил один из сидящих в купе. – Ведь Вы, кажется, именно контрастность отчаяния упомянули?

– Это чувство пришло несколько дней позже, – улыбаясь от того, что повествование все-таки смогло вызвать неподдельный интерес, ответил рассказчик.

Промочив горло небольшим глотком минеральной воды, он возобновил свою историю:

– За три дня до конца нашего похода резко испортилась погода, и свой очередной ночлег мы провели уже под моросящим дождем. Надо сказать, что палаток мы с собой не брали, а спали в спальных мешках под открытым небом, но предусмотрительно захватили с собой большую пленку, которой смогли укрыться, разместившись в один ряд. Тем не менее, утро для нас было довольно холодным, к тому же дождь только усиливался. Мы шли под ним в течение всего дня и промокли, в конечном счете, до нитки. К такой погоде, честно говоря, мы готовы не были. А от наспех сооруженных накидок из всех имеющихся пакетов толку было мало. Ближе к вечеру нам стало понятно, что добравшись до запланированного места привала, мы не сможем даже развести костер, поскольку вокруг уже сплошь стояли глубокие лужи, а лес был полностью пропитан влагой. Ни обогреться, ни пищу сварить, ни чая горячего испить. А вот чувство отчаяния пришло в тот момент, когда тропа, по которой мы шли, в конце концов уперлась в лесную чащу, и стало понятно, что мы сбились с намеченного маршрута и заблудились. Нам ничего не оставалось, как продолжать свой путь, рассчитывая, что поправки, внесенные руководителями в направление нашего движения, приведут нас к небольшой железнодорожной станции, до которой, судя по карте, было километров двадцать. Правда теперь мне кажется, что взрослые сами не были в этом уверены, а просто попытались избежать подростковой паники. Я так думаю, потому что, пройдя четыре с половиной часа, мы эту станцию так и не встретили. Но, к своему облегчению, мы набрели на небольшое хозяйство лесничего, которое расположилось на окраине уже враждебного нам леса. Мы так выбились из сил, что особенно и не удивились этому маленькому чуду. Старшие группы после небольшого совещания между собой отправились договариваться с лесником о нашем ночлеге, собрав все оставшиеся консервы в качестве платы. Больше нам предложить было нечего, так как денег у нас было впритык, исключительно на обратную дорогу. Как позже выяснилось, лесник жил здесь со своей женой, ведя небольшое приусадебное хозяйство, в котором были корова, куры, кролики, лошадь ,собака и кошка. Супруги нас разместили на ночь в своем доме, позволив развесить все свои насквозь промокшие вещи, и согрели нам кипятка. Они отказались от предложенных консервов, которыми мы в результате наспех поужинали. Помню, что приютившие нас люди вели себя в тот вечер как-то настороженно- недоверчиво и несколько безучастно. Может, от того, что не каждый день у них останавливается столько незнакомых гостей. Но все же засыпал я после горячего чая с большим чувством благодарности к хозяевам дома. Утром на столе стоял огромный чугунок с дымящейся вареной картошкой, приправленной плавящимися кусочками сливочного масла и обильно посыпанной пучками укропа. А помимо чугунка, на столе стояли миска свежих огурцов, множество разномастных пустых кружек и глиняная крынка, до краев наполненная парным молоком. Так вот, что я вам скажу, это был самый лучший в моей жизни завтрак. Ничего вкуснее той самой картошки мне пробовать до сих пор не доводилось, – с улыбкой закончил говорить безымянный попутчик.

Нависшую тишину в купе разрядил уставший повторять одно и то же голос проводника, проходящего за дверью:

– Поезд будет стоять на станции двадцать минут.

– Пойдем, подышим свежим воздухом, – предложил один из приятелей.

– Ну да, можно, – согласился с ним другой.

– Вставай давай. Станция. В дороге поспишь, – сказал он, обращаясь к задремавшему товарищу. Уже в коридоре вагона один из них сонно спросил:

– А о чем история-то была?

– О картошке, – донеслось до человека, оставшегося сидеть в купе.

Шанс

– Подсудимый, встаньте! – гулко разнеслось в большом сумеречном зале.

Мужчина, освещенный тусклым светом матовой лампочки над головой, в надетой на голое тело длинной хлопковой рубахе до пят, поднялся с места, озираясь по сторонам.

– Вы обвиняетесь в проявлении праздности и бездействия в течение вашей жизни. Вам есть что сказать в свое оправдание? – голос звучал сурово, откуда-то сверху, из темноты.

– Д-да, есть, – неуверенно ответил мужчина, вытирая вспотевшие ладони о белую рубаху.

– Мы слушаем, – сильный голос прозвучал холодно и громко.

– А кто мы-то? – неожиданно для себя нашелся мужчина и, выпрямившись, смело посмотрел в пустоту, откуда шел невидимый голос.

– Вершители человеческих судеб, имеющие все основания для вынесения окончательного вердикта, – голос усилился на последнем слове.

– Вот себя и обвиняйте, раз вершители, – зло отозвался мужчина. – В этом случае какие могут быть претензии лично ко мне?

– Обвинение, зачитайте свое заключение, – повелительно потребовал голос.

По правую сторону от обвиняемого появился круг света, на котором стоял пожилой человек в пенсне, держащий в руке небольшой лист бумаги. Немного откашлявшись, он монотонно-скрипуче зачитал:

– На протяжении последних трех лет жизни подсудимый неоднократно пребывал в нерешительном бездействии и ничего не предпринимал для развития своих задатков ввиду отсутствия каких-либо стремлений. Принимая во внимание всю тяжесть последствий вины подсудимого, прошу назначить ему наказание в виде последующей реинкарнации в камень.

– Подсудимый, Вам все понятно? – спросил голос.

– Вообще-то нет. Если есть обвинение, то должна быть и защита, – с недоброй ухмылкой ответил обвиняемый.

– Слово предоставляется адвокату, – огласил невидимый голос с нотками раздражения.

Слева мгновенно проявился точно такой же круг света, в котором находилась девушка в строгом деловом костюме, с собранным на голове пучком черных волос. Без каких-либо бумаг в руках она быстро проговорила:

– Учитывая незнание степени своей ответственности, прошу для подсудимого смягчения приговора и возможности выбора места, где он будет находиться в качестве камня.

– Это все?! – ехидно спросил мужчина в белой рубашке. – Ну спасибо, адвокат. Старикан хотя бы потрудился на бумажке суть изложить, а эта практикантка на ходу свою блестящую защиту выстроила.

И уже обращаясь к незримому судье, упрямо сообщил:

– В качестве своей защиты я намерен выступать сам. Это возможно?

– Возможно, – с явным неудовольствием ответили из темноты.

В ту же самую секунду круг света переместился под самого обвиняемого, растворив в полумраке девушку в строгом костюме. Мужчина, оглядев свое одеяние при новом освещении, с вызовом выпалил:

– Настоящим заявляю, что всю степень ответственности я осознавал в полной мере! Более того, я ждал этого случая, чтобы иметь возможность высказаться в нужный адрес.

– Вы хотите сказать, что намеренно совершенно ничего не предпринимали в последние три года своей жизни? – уточнил пожилой обвинитель, поправляя пенсне на своем носу.

– Именно!

– Но почему? – не выдержав, удивленно спросил голос сверху.

– Потому что я отказываюсь играть по вашим правилам. Мои стремления всегда сопровождались трудностями, в то время как другим постоянно предоставлялись безграничные возможности, но они не пользовались ими достойно и в полной мере…

– Вы забываетесь! Об этом не Вам судить! – громогласно разнеслось по всему залу так, что человек в пенсне съежился, а круг света под ним уменьшился в диаметре.

Мужчина в белой рубашке, переступив с ноги на ногу, неуверенно отреагировал:

– Может быть. Но раз такое дело, то к чему весь этот балаган? Судят они меня, видите ли. Камнем грозят сделать. Да плевать я хотел! Уж лучше так, чем постоянно лоб расшибать о закрытые двери. Куда ни сунься, связи нужны или деньги. Ты, дядя, что-то скудно свой листок исписал, – обращаясь к человеку в пенсне, сказал подсудимый. – Там, наверное, не указано, сколько раз я заявки на всевозможные конкурсы посылал. Везде отказ или предложение сделать взнос конкурсанта. Это такая программа стимулирования у вершителей? А чем закончилась моя несанкционированная выставка картин, там тоже не записано?!

Мужчина, сжав кулаки и поиграв немного желваками, твердо продолжил:

– Что касается попыток, то их, знаете ли, было в избытке для того, чтобы я имел право в таком духе высказаться.

– Защите больше нечего добавить, – усмехнувшись, продолжил он. – И ходатайство о снисхождении приговора отзывает.

С этими словами круг света, в котором находился обвинитель, погас, а подсудимый остался стоять при тусклом свете матовой лампочки.

– Подсудимый, Вам предоставляется последнее слово, – холодно сообщил вершитель человеческих судеб.

– Горите в аду, – пробормотал себе под нос мужчина, расправляя прилипшие к телу рукава белой рубашки.

– Ввиду вскрывшихся обстоятельств дела, основанных на словах подсудимого, суд объявляет перерыв на неопределенных срок, – торжественно произнес громкий голос, сопровождая последние слова ударами невидимого молотка…

Звонкий гул стоял в забинтованной голове, заставляя через силу открыть глаза в поисках источника неприятного звука. За окном больничной палаты раздавался шум строительных работ и равномерный стук кувалды о металл.

– Вот и славно, – произнес человек в белом халате, держа в руках толстую папку. – Выкагабкались.

– В целом все хогошо, кости на ногах сгастутся и будете в скогом вгемени бегать, как гогная лань. Гуки так вообще не постгадали. Это важно, ведь вы, судя по гисункам, весьма талантливый художник, – сказал врач, театрально картавя, просматривая при этом эскизы, лежащие большой стопкой в картонной папке.

– В числе моих дгузей есть искусствовед, боо-о-оольшого кгугозога человек. Давно жалуется на отсутствие совгеменных дагований. Так я ему, с вашего позволения, пгодемонстгигую эти габоты – докажу, что он непгав, – весело подмигнув, сказал доктор. – А вы попгавляйтесь. И пгошу вас, догогой мой, смотгите по стогонам, когда пегеходите оживленную улицу. Было бы очень печально лишиться еще одного Айвазовского.

Бледные, потрескавшиеся губы мужчины, лежащего на белой больничной койке, тронула слабая улыбка.