Нестор

8

Большая улица, широкая, застроенная невысокими домами, казалась из-за этого еще больше.

«На перспективу строили,– думал Васадзе.– Потом дома станут выше, появятся автомобили, трамваи, и улица покажется уже не такой большой». Они сидели на ступенях какого-то дома, разложили на газете то немногое, что принес Ревишвили, и закусывали.

– Так что за бумагу они нашли? – повторил вопрос Ожилаури.

Зервас задумчиво молчал, шевелил губами и качал головой.

– Вот фраер! Ну, точно фраер! – наконец воскликнул он. – Говорил я ему— выбрось ты эту бумажку. Сделала она свое – выбрось. Пожалел, сохранил, а вдруг еще сгодится? Вот и сгодилась.

Зервас обвел друзей взглядом.

– Придется рассказать всю историю, с начала,– и он стал вспоминать питерские события, которые, как наивно думал, оставил в прошлом.

Еда закончилась раньше, чем Зервас закончил рассказ. Васадзе и Ожилаури одобрительно кивали, а Фоме история явно не понравилась, и он качал головой из стороны в сторону.

– Ну что ж! – подвел итог услышанному Васадзе. – Все правильно. Есть документ, подтверждающий личность студента Иосава, и есть документ, обратите внимание – спрятанный, подтверждающий, что это чекист Веснянен. Которому поверят лучше? Тому, который был спрятан. Так что он теперь будет им сто лет доказывать обратное и не докажет.

– Сто лет не понадобится,– усмехнулся Ожилаури.– Завтра поставят к стенке – и хана.

– Почему завтра? Может, и сегодня,– сказал Ревишвили.

– Нет. Сегодня не расстреляют. Будут выпытывать имена сообщников,– уверенно сказал Васадзе.

– И что будем делать? – вспыхнул Зервас.– Его надо выручать…

– Как?!—воскликнул Ревишвили. – Что мы можем сделать? Прийти к ним и сказать: извините, это недоразумение?

– Даже если Котэ пойдет и расскажет им ту же историю, что и Сандро, им все равно не поверят. Расстреляют обоих, на всякий случай. Проверить все равно невозможно, зачем же рисковать? Большевики делают также,– уверенно сказал Нико.

– Откуда ты знаешь? Может, поверят? – Зервас встал, казалось, он уже собрался бежать, выручать друга.

– Поверь мне, я знаю наверняка,– сказал Васадзе. Ему даже понравилась эта безвыходная ситуация. Опять что-то похожее на военную операцию. Как говорил Ларин, вылазка в тыл врага.

– Кстати, а где ваши винтовки? В гостинице их не было,– обратился он к Ревишвили.

Ответил Ожилаури, он с удовольствием потер руки:

– Хорошо, что мы не потащили их в гостиницу. Спрятали их здесь, рядом. В четырех кварталах есть церковь, и там возле могилы… как его?

– Стерлядкин,– подсказал Ревишвили.

– Да, возле него спрятали и листьями присыпали.

– И мы там же, возле Стерлядкина! – воскликнул Зервас.– Справа от могилы.

– Ха-ха! А мы слева! – обрадовался Ожилаури.

Васадзе решил думать вслух, пусть и другие думают:

– Конечно, Сандро так просто мы им не оставим, но и нам нельзя торчать здесь на виду у всех. Как стемнеет, они введут комендантский час, и по улицам будут разгуливать патрули. В гостиницах искать мест смысла нет, их наверняка все проверяют. Куда нам податься?

– Я знаю, кто нам поможет. Такой человек, который знает здесь все,– сказал Ожилаури.

– Ого, у тебя уже есть знакомства?

Ожилаури не спеша отправился к гостинице, а Васадзе продолжил:

– Сначала надо узнать, куда его отвели, а потом будем решать, как его вызволить. Возможно, нам понадобится оружие.

– Ты что! – возмутился Ревишвили.– Собираешься отбивать его пальбой?

Зерваса такая перспектива явно вдохновила.

– Верно! – воскликнул он.– У нас пять ружей. Винтовок,– поправился он.

– Четыре револьвера, это же целый арсенал!

– Арсенал есть – стрелков нет,– сказал Васадзе.

– Да вы с ума сошли! – возмутился Фома.– Тут целая армия. Кругом солдаты. Они нам как цыплятам головы поотрывают.

– Да охранять-то его не армия будет, а два-три человека,– резонно заметил Васадзе.– Тут главное —где его будут охранять,– добавил он.

Все трое прислонились к заколоченным дверям дома и грелись в лучах июньского солнца. Они были похожи на тысячи таких же ходоков, с мешками за спиной, которые бродили по просторам огромной страны в поисках ускользающего благополучия.

– Ну и что вы тут расселись? Сцапают вас, как вашего дружка, и никто вам не поможет,– вдруг вывел их из неги голос Ляли. Она стояла рядом с Тедо, и солнце красиво переливалось в золотых прядях ее волос. Стройная и легкая, она смотрела на них сверху вниз, сердито сдвинув брови.

– Так я и думал, – сказал Ревишвили,– что ты приведешь ее.

– Она знает, где сейчас Сандро, и знает, где нам можно спрятаться. – Ожилаури был доволен.

Все моментально вскочили и обступили девушку.

– Всех арестованных сначала ведут в здание уездкома,– начала она. – Это на этой же улице, в том направлении.– Она махнула рукой в сторону, противоположную гостинице. —А потом оттуда отправляют или в городскую тюрьму, или в женскую гимназию, или на винный склад. Если в тюрьму, то это плохо, там стены толстые и охрана, оттуда не сбежишь. А вот напротив уездкома есть дом Ревякина, и он сейчас пустует, зимой у Петра Василича его отобрали. Дом за кованой оградой и с высокой, как башня, крышей. Вы побудьте там, а я вам покушать принесу вечером.

Последнюю фразу Ляля сказала, глядя на Тедо.

9

Красивый дом купца и промышленника Ревякина действительно был удобно расположен напротив уездкома, в котором, не изменяя традиции, теперь располагался штаб комуча. Проникнуть в брошенный дом не составило труда. Ажурная калитка не была заперта на замок, и, прикрываясь проходящей по улице груженой подводой, четверо друзей проскользнули внутрь. Массивная парадная дверь не открывалась, пришлось обойти здание. Черный ход тоже был закрыт, но зато были выбиты окна первого этажа. Видимо, не они первые заинтересовались этим домом. Это было видно и по интерьеру. Некогда богатый дом походил на ограбленного банкира – костюм остался, а в карманах пусто.

Окна второго этажа идеально подходили для наблюдения за штабом. Он тоже расположился за кованой оградой, но, в отличие от купеческого дома, жизнь там кипела. Двор был заполнен вооруженными людьми. Возбужденные офицеры, люди в штатском, солдаты с примкнутыми штыками, пулемет за мешками с песком у входа, лошади, привязанные прямо к ограде,– наверное, в такой людской мешанине и можно было проникнуть в здание, но где потом искать Сандро и как его оттуда выводить? Четыре пары глаз напряженно вглядывались, выискивали хоть какую-то лазейку. И тут Ляля оказалась права – всех арестованных действительно приводили сюда, но когда выводили, вели в разные стороны. Каждую группу арестованных сопровождали пять-шесть солдат. Сами арестованные были связаны не только по рукам, но еще и между собой. Это усложняло побег.

– Пока что ясно одно: отсюда мы его выкрасть не сможем,– после долгого молчания сказал Васадзе. – Но можно попытаться во время конвоирования.

– Даже если их будет пятеро,– подхватил Зервас.– Нас четверо, неожиданно нападем, четверых убираем сразу, и пока пятый что-то поймет, уберем и его.

Васадзе не отрывал взгляд от окна, Иосава могли вывести в любую минуту.

– Тут есть сложности. Мы не можем разгуливать по городу с винтовками и револьверами. Но даже если мы сможем незаметно вынести оружие, тогда надо устраивать засаду и там поджидать, а мы не знаем города и не знаем, куда его поведут, в какую сторону.

Васадзе посмотрел на Ревишвили и Ожилаури и добавил:

– И, честно говоря, я не уверен, что Фома и Тедо смогут в кого-нибудь выстрелить.

Фома промолчал, а Тедо расправил плечи.

– Я смогу. Дед водил меня на охоту. А он знаешь какой был… Как-то раз, во время кавказской войны…

– Э-э-э! – перебил его Васадзе.– Вот нам бы твоего деда. Это же не охота, тут в людей стрелять надо, в живых, которые ничего лично тебе плохого не сделали, они даже не враги, просто выполняют приказ.

– Но ты же стрелял вчера! – воскликнул обиженный Ожилаури.

– Я привык. Я стреляю в людей уже полгода. – Махнул рукой Нико. Он поймал удивленный взгляд друзей и добавил: – Я же военный, меня этому учили.

– Я могу стрелять с двух рук,– сказал Зервас.– Справимся.

– И ни в кого не попадешь.

– Почему это?

– Да потому что у твоих револьверов разный вес, разный калибр и отдача разная. Все твои выстрелы пойдут веером, в разные стороны. Если стрелять с двух рук, тогда револьверы должны быть равновеликие, одной марки. Для них и патроны легче доставать.

Зервас не поверил.

– Попаду, вот увидишь.

Они еще ничего не придумали, как вдруг следящий за штабом Фома воскликнул:

– Боже, неужели это Сандро?! Посмотрите, его выводят!

Все бросились к окну. На противоположной стороне улицы солдаты выводили и ставили в ряд троих арестованных. Пока их вязали между собой, Сандро можно было хорошо рассмотреть. Объяснениям студента-железнодорожника явно не поверили. Он был избит. Кровоподтек под глазом, губы разбиты. Наверное, только сейчас, а не во время боя, где они врага практически и не видели, стало страшно. Только сейчас, увидев избитого товарища, они почувствовали, что идет война, что жалеть никого не будут и, возможно, завтра, а то и сегодня одного из них расстреляют.

Васадзе отошел от окна и проверил револьвер за спиной.

– Надо торопиться. Посмотрим, куда их отведут. Котэ, револьвер за спину – и пошли. А вы следите за штабом.

– Я с вами,– заявил Ожилаури.

– Тогда вот тебе револьвер Самойлова. – Васадзе достал оружие из вещмешка и осмотрел его.

Там было три пробитых гильзы, бедный Самойлов успел выстрелить только три раза. Васадзе достал патроны, зарядил и отдал револьвер Тедо.

– Просто метишься и стреляешь.

– Они пошли,– сказал Фома.

Ребята посмотрели, в какую сторону повели арестованных, и бросились из дома.

Конвойных было трое. Один впереди, один сзади и один сбоку. Преследователей тоже было трое. Они разошлись по разным сторонам улицы и, немного отстав, сопровождали пленников. Избитый Иосава, повязанный между такими же товарищами по несчастью, украдкой озирался в надежде увидеть друзей или хотя бы заметить сочувствие в лицах прохожих. Сочувствия не было, на них никто особо и не смотрел. Не было и товарищей. Сердце еще больше щемило от мысли, что они уже далеко. Болело не избитое лицо – болело внутри. Так глупо попасться. Естественно, ему никто не поверил. Только посмеялись над его фантазиями. Потом избили, пытаясь узнать, с какой целью он остался в городе и кто ему помогает. Расстрелять хотели сегодня же, но решили немного повременить, судя по документу, это не простой лазутчик, а рангом повыше. Еще помучить, может, вызнают что, а нет – так расстрелять всегда успеется, может, уже завтра.

Зервас посмотрел на часы – шесть вечера. До темноты еще четыре часа. Может, сейчас и наброситься на конвойных? Правда, прохожих много, но они не помеха, при первых же выстрелах сразу разбегутся. Он, не торопясь, наискосок пересек улицу и приблизился к Васадзе.

– Их всего трое, давай сейчас.

– У нас никакого плана. Куда мы потом, средь бела дня? Со всем городом воевать?

– Спрячемся в переулках, доберемся до нашего дома, там отсидимся до ночи и уйдем из города.

«Это не операция, это самоубийственная авантюра,– с тоской думал Васадзе. – Тут все улицы и переулки просматриваются насквозь, как мы доберемся? А потом они обыщут каждый дом, каждый закуток. До ночи мы не успеем уйти. Но и другого такого момента может не быть. С тремя они справятся, а спрячут Сандро за кирпичными стенами – и до него уже не добраться. Как это сложно – принимать решение быстро, на ходу, к тому же когда от этого зависит твоя жизнь и жизнь твоих друзей».

– Ладно. Но мы смертельно рискуем. Я беру на себя переднего и того, что сбоку. Ты – заднего. Стреляй сразу, не раздумывай, иначе вообще не сможешь. Тедо пусть страхует, он все равно не выстрелит. И сразу бежим в правый переулок, там огороды.

– А те двое?

– Черт с ними! Пусть сами выкручиваются.

Зервас только махнул головой и занес вдруг обмякшую руку за спину. Васадзе махнул Ожилаури, чтоб он был наготове, и ускорил шаг. За ним не отставал Зервас. Пять шагов отделяло Васадзе от ничего не подозревавшего заднего конвоира, как вдруг кто-то громко сказал:

– Сзади!

Васадзе и Зервас резко обернулись. Это был Ожилаури.

– Сзади,– уже тише сказал он.

Только сейчас они заметили, что сзади надвигался отряд солдат. Под командой офицера они мерно шагали и вскоре поравнялись с арестантами.

– Раз, раз! – отсчитывал командир, и, не обратив внимания на застывших молодых людей, отряд прошел мимо. В присутствии бойцов Народной армии подтянулись и конвойные, подтолкнули арестованных и ускорили шаг. Вскоре все уперлись в желтую стену казенного дома. Разъяснений не требовалось – это была городская тюрьма. Ворота распахнулись и проглотили всех – и отряд, и пленников, и конвойных. Напряжение схлынуло, осталась безнадежная усталость. Иосава спасти было невозможно.

Встревоженный Ревишвили наконец дождался друзей. По их лицам он сразу понял, что все плохо.

Начинались сумерки. В голову ничего не шло. Любой план, любое предложение рушились из-за невозможности их осуществления. Что могли сделать четверо молодых неопытных людей в незнакомом вооруженном городе?

– Ляля пришла,– сказал караулящий у окна Ожилаури. Девушка с корзинкой в руках украдкой поглядывала на особняк. Тедо сделал ей незаметный для посторонних глаз знак и встретил у черного хода.

– У меня для вас хорошая новость,– выкладывая еду, невесело сказала Ляля. – Ночью у нефтяных складов Нобеля будет грузиться пароход. Он пойдет вниз по реке.

Эта хорошая новость не очень обрадовала друзей. Не хотелось мириться с потерей Сандро.

– Мы его не бросим,– неуверенно сказал Зервас. Все промолчали. Желание побыстрей отсюда убраться и стыд за брошенного друга отчаянно боролись друг с другом.

– Ва-а! – воскликнул Ожилаури.– Что же можно сделать? Как вытащить его из тюрьмы?

– Осталось одно,– сказал Васадзе. – Теперь мы знаем, где он, нужно устроить засаду и дождаться, когда его оттуда выведут – или на допрос, или на расстрел. И тогда, если все сложится, отбить. Но если его будут допрашивать прямо в тюрьме и там же расстреляют, то мы даже не узнаем, когда это произошло.

При последнем слове Фома поморщился.

– Есть еще один вариант,– сказал он. Васадзе с сомнением, а Зервас – с надеждой посмотрели на него.

– Нужно подкупить охранников!– выпалил он и тут же сам себя опровергнул:– Но ничего не получится. Подкупать нечем. Даже если мы соберем все, что у нас есть, этого не хватит.

– Да и знать надо, кому давать,– добавил Ожилаури.

В красивом особняке купца Ревякина повисла тишина. С наступлением ночи смолки шум улицы. В темноте и безмолвии прозвучал почти шепот Ляли:

– Я знаю в тюрьме одного страшного человека.

Она сидела на полу, прижимаясь к Тедо, и при этих словах дрожь прошла по ее телу. Сказанные в темноте слова и страх в них передались друзьям.

– И кто этот страшный человек? – спросил Ожилаури.

Было видно, как девушке не хотелось говорить, она сделала над собой усилие.

– Возьмите меня с собой! В Батуми! Тедо рассказывал. Там море, пальмы. Я не помешаю вам. Мне надо в Батуми, я не хочу здесь оставаться!– вдруг воскликнула она.

Такого перехода никто не ожидал. В растерянности попытались было ее отговорить, успокоить, тема разговора сменилась, но Зервас напомнил:

– Кто этот человек?

– Долгополов,– брезгливо сказала она.– Он помощник начальника тюрьмы по надзору. Уже давно. Сколько властей сменилось, начальников меняют каждый раз, а он все есть и есть.

– Почему же его не меняют?

– Потому что его все боятся. Он весь каменный, и сердце у него каменное. И он душегуб,– Ляля говорила отрывисто. – Только я знаю, скольких ребят он погубил.

– Ты знаешь, а ни полиция, никто не знает? – не поверил Фома.

– Еще мама Зоя. Я когда к ней пришла, совсем дурочка была, многого не то что не знала – даже не представляла, что такое бывает. Это она мне потом все растолковала. Долгополов уже давно, лет двадцать, служит в тюрьме.

Для простой девчонки из Безенчука Ляля говорила складно и толково, она не стыдилась своей прошлой жизни, это была просто работа, как другие работают на фабрике или в какой-то конторе, поэтому рассказ у нее получался естественным, без ложного стыда и кокетства.

– Впервые я его увидела года два назад, тогда я только начала работать у мамы Зои. Она содержала дом свиданий в девяносто шестом квартале, это на окраине города, и была добра ко мне, оберегала и вначале даже сама подбирала мне клиентов, чтоб не обижали. В моем поселке все было просто. Работали, напивались, дрались с деревенскими, прижимали девок где попало. Здесь оказалось все намного сложнее. Здешняя публика зарабатывала в разы больше, пила не самогон дешевый, а чаще все шампанское или водку шустовскую, если дрались, то часто и на ножах, и подкараулить в темноте могли, убить по-подлому. А женщин любили совсем уж не просто, а все с выдумками какими-то. Так вот, Долгополов – это человек, у которого жизнь спрятана под землей, в яме, и развлечения у него темные, грязные.

Как-то мама Зоя отправила со мной молодого парнишку, наверное, моего возраста, лет семнадцати, и говорит мне в ухо:

– В номере тебя ждут, что скажут, выполняй беспрекословно.

Я особенно и не удивилась, к нам часто приходили по-тихому, с черного хода, чтоб никто не увидел. Мы поднялись, и в комнате нас действительно поджидал господин, уже в возрасте, лет пятидесяти или больше. Не очень высокий и такой крепенький, как камушек, с сильными длинными руками и лицом жестким, неулыбчивым. Я сначала подумала, что они со мной вдвоем развлекаться будут, даже прикинула, что и заработок двойной, а мужик этот, каменный, говорит, даже не говорит – приказывает:

– Как тебя звать, девица? Лялечка? Садись вот тут, у окна, шторки задвинь поплотнее и смотри, как мы тут кувыркаться будем. Только смотри обязательно и не говори ничего.

Говорит вроде ласково, а звучит как приказ, которого не ослушаешься. Мальчик жмется у двери и очень тихо, вот-вот расплачется, спрашивает:

– Вукол Ермолаевич, а она здесь зачем? Пусть уйдет или хотя бы за ширмой посидит.

– А ты, – отвечает тот,– Сева, на нее внимания не обращай, как будто и нет ее здесь. Раздевайся, милый. Она никому ничего не скажет.

И так ласково на меня посмотрел, что у меня язык провалился, и смогла только еле кивнуть. Сам он тоже разделся и повалил мальчишку в постель. Я не буду рассказывать, что он делал с этим мальчиком, это ужасно. Он его буквально ломал и посматривал на меня, вижу ли я все. В глазах бедного Севы стояли слезы – толи боли, толи унижения. Не знаю. Когда мы уходили, он был страшно бледен и еле стоял на ногах. Мама Зоя щедро заплатила мне, в три раза больше, чем обычно, и, конечно, главным условием было, чтобы я молчала. Она сказала, что господин Долгополов – очень важный и щедрый человек, что практически он хозяин тюремных застенков и что врагов у него нет— живых. Их находят в реке или вовсе не находят. Но есть у него и свои слабости, такие, как сегодня. А на мальчиков не надо обращать внимания, они сами приходят, никто их не заставляет. Но, видимо, все-таки заставляли, потому что некоторые, кто встречался с Долгополовым, вскоре умирали. Сева приходил к нам еще пару раз, а потом повесился на чердаке сиротского дома своей тетки Казанской. Потом у него был другой мальчик, Петя, тот был немного постарше. Вскоре он записался в армию, только чтоб от Долгополова подальше, и его отправили на фронт. Он скоро погиб. Я видела, как его хоронили, он из дворян был, и его гроб привезли домой. Потом было еще двое. Одного зарезали, но убийцу не сыскали, а второй вовсе пропал, его и тела не нашли. Я присутствовала на всех его тайных встречах, ему нравилось, чтоб я смотрела, что он вытворяет с этими мальчишками, но меня он ни разу не тронул. Как он находил этих ребят, чем пугал, как принуждал к такому греху, я не знаю. Но, видимо, он и маму Зою чем-то держал на поводу, а может, платил слишком хорошо, потому что она его всегда оправдывала, покрывала. А когда я обратила ее внимание на смерти ребят, она меня еще и припугнула: хочешь жить, говорит, свои соображения держи при себе. А когда нас закрыли, да и всех на нашей улице, я его больше не видела. Но и большевики его не тронули, как работал в тюрьме, так и остался. Уверена – он и сейчас там.

Ляля замолчала.

Тишину нарушил Васадзе. Он неуверенно спросил:

– Он их ломал. Пытал, что ли?

Безудержный хохот сотряс дом Ревякина.

– Тише, тише! – затыкали они друг другу рот и, глядя на недоумевающего Нико, гоготали пуще прежнего.

– Да мужеложец этот Долгополов. Педераст,– отсмеявшись, объяснили ему товарищи.

– А, ну, теперь понятно,– сказал смущенный Васадзе, хотя очень смутно представлял, что это такое, а «педераст» считал просто отвлеченным ругательным словом.

– Это вам как-то поможет? – видя развеселившихся друзей, спросила Ляля.

– Еще как поможет, Ляля, дорогая! – радостно воскликнул Ожилаури.– Знаю я этих гавриков, знаю, чего боятся.

Как недавно Васадзе, теперь Тедо поймал удивленный взгляд друзей и тут же разъяснил:

– По судебным делам проходили. Это же 516 статья уложения о наказаниях,– блеснул он своими познаниями. – До восьми лет. Если б об этом узнали и засудили, сидеть ему в своей же тюрьме, и тогда уж его там ломали бы.

– Ну, теперь уж его никто не засудит,– сказал Ревишвили.– Нам-то какая от этого польза?

– Больше всего люди, уличенные в содомском грехе, боятся огласки. Особенно если это должностные лица. Людям богемы, там всяким поэтам-декадентам, художникам, это реклама, а для чиновника – хуже смерти. К тому же с несовершеннолетними, да с детьми знатных семей, да по принуждению, да еще с подозрительными смертельными исходами. Да его камнями закидают. С ним и без суда расправятся.

Ожилаури почувствовал себя Стасовым или Таганцевым, вдохновение захлестывало. Оказалось, что время, проведенное в стенах университета, было потеряно не зря и не заслонилось карточным столом Одинокова.

Ляля поняла это по-своему – она испугалась.

– Я не пойду в суд, мне никак нельзя.

– Успокойся, милая. – Тедо прижал ее к себе. – Тебе никуда идти не надо. С подлецами надо воевать их же оружием, и называется оно «шантаж». Ты мне расскажи лучше подробней, с кем он встречался у мамы Зои, где сама мама Зоя, где живет Долгополов, с кем, а уж остальное сделаю я сам. Ляля, ты поможешь спасти Сандро. И я возьму тебя в Батуми, так что не забудь рассказать, как нам добраться до складов Нобеля. Мы сегодня отбываем.

Девушка крепче прижалась к Тедо.

– Меня зовут Варвара. Варя,– сказала она. – Клянусь, я вам не помешаю.