Loe raamatut: «Вторая поправка. Культ оружия в США»

© Катайцева Э. С., 2023

© Нигматулин М. В., 2023

© ООО «Издательство Родина», 2023

* * *

Введение

В настоящее время Америка общепризнанно является самой милитаризированной развитой страной мира. По количеству и процентной доле рядовых граждан, имеющих на руках простое или даже автоматическое огнестрельное оружие [1]¹, Соединённые Штаты находятся на первом месте среди всех стран ОЭСР, далеко обходя по этому показателю других финалистов списка: Швейцарию, Голландию и Республику Ирландию [2].

При этом отличительной чертой Соединённых Штатов на фоне всех названных здесь стран является не только широчайшее распространения гражданского оружия и весьма либеральное на большей части территории страны законодательство, регулирующее его обращение, – но также и наличие в огромных слоях общества того, что сами американцы называют не иначе, нежели gun culture – «культура пистолета» [3].

В отличии от других развитых обществ современного Запада, в Соединённых Штатах сохраняется массовый запрос на владение и, что особенно важно, применение огнестрельного оружия гражданским населением.

Если в большинстве европейских стран на протяжении всего послевоенного времени шла непрерывная демилитаризация общества, выражавшаяся с одной стороны в падении интереса населения к оружию, с другой же – в ужесточении оружейного законодательства со стороны государства [4], то в Соединённых Штатах в это же время шли процессы куда более сложные и противоречивые.

Так, уровень уличного насилия в Соединённых Штатах в начале века падал. Затем, в годы Депрессии, рос. Потом, во время войны, опять падал. Потом, в пятидесятые, рос, но незначительно. В шестидесятые годы он опять падал. В семидесятые и восьмидесятые – рос. В девяностые он снова падал, а в нулевые опять рос. При этом наибольшего пика уровень уличного насилия достигал на рубеже семидесятых и восьмидесятых годов. На высоком уровне он сохранялся все восьмидесятые годы. Сейчас его уровень сильно выше, чем в пятидесятые и шестидесятые.

С убийствами и насильственными преступлениями мы видим нечто подобное: их уровень рос в годы Депрессии, затем падал, а потом опять рос в семидесятые и восьмидесятые. В настоящее время в Америке убивают, грабят и насилуют чаще, чем в 1890-е годы.

Иначе обстояло с оружием. С одной стороны, на протяжении всего двадцатого и начала двадцать первого века относительно применения оружия в Америке сохранялась единая тенденция: американцы с каждым годом всё реже и реже пускали в ход огнестрельное оружие. И тем не менее касательно владения этим самым оружием мы наблюдаем прямо противоположную тенденцию: начиная с 1910-х годов, американцы с каждым годом приобретали всё больше и больше оружия [5]. В настоящее время на руках у американцев как в абсолютных, так и в относительных величинах на руках находится больше оружия, чем во времена Дикого Запада [6].

Итак, мы видим, что в американском обществе в целом за двадцатый век произошло значительное падения уровня открытого насилия. Иными словами, средний американец нашего времени реже участвует в драках и других силовых конфликтах, нежели его предок в начале прошлого века. В то же время уровень насильственных преступлений в обществе вырос. При этом частота использования оружия в целом упала в разы. Одновременно с этим количество закупаемого и не используемого по назначению оружию выросло многократно [7].

В целом всё это говорит о том, что американское общество за двадцатый век не стало в полном смысле менее агрессивным. Постепенное усиление полицейского контроля несколько сократило уровень открытой активной агрессии в обществе. Теперь эта агрессия всё чаще приобретает пассивный характер, лишь иногда прорываясь наружу. В особенности распространение этой пассивной агрессии можно видеть на примере расцвета Милицейского движения и упомянутой выше gun culture [8].

Глава первая
Исторические предпосылки формирования gun culture в Соединённых Штатах

Где следует искать истоки той традиции, которая и привела США к достаточно распространенному ношению оружия в стране? Возможно, следует начать с восприятия индейцев, жителей исконной территории. Предки будущих современных американцев очень сильно ощущали себя пришедшими, захватчиками, и укоренилось восприятие, что эту территорию могут у них отбить все, в том числе и предыдущие хозяева – индейцы.

Следует также правильно представлять, как выглядела жизнь в североамериканских колониях того времени.

К моменту достижения независимости в тринадцати штатах проживало всего около пяти миллионов человек. Значительная их часть обитала в северо-восточной части страны на морском побережье, – в районе Нью-Йорка и Бостона. Остальное население с относительной регулярностью растекалось по лесистым просторам Новой Англии [9].

Основным типом поселений в северных штатах того времени были фермы – небольшие хуторки, расположенные на довольно большом расстоянии друг от друга. Места в Новой Англии труднопроходимые: хвойные и смешанные леса, болота, овраги, быстрые ручьи и речки. Дорожная сеть была развита плохо. Дороги почти все были грунтовые. Осенью и весной их сильно размывало. Разные фермы отделялись друг от друга расстоянием нередко в двадцать-тридцать километров, что в условиях пересечённой местности и бездорожья довольно много [10].

В тех местах, где регулярны были нападения индейцев, – фермы приобретали характер укреплённых сооружений. Дома могли окружать неглубокими рвами, на ночь выставляли караулы. Разумеется, фермеры, жившие в глубоком отрыве от цивилизации и в предельно враждебном окружении, вынуждены были вооружаться.

За всё время британского владычества в североамериканских колониях так и не был наведён полноценный порядок в гражданском и военном управлении. Полиция существовала далеко не везде, а в первую очередь в относительно крупных городах. Но даже там её влияние было заметно мало. Суды почти везде находились под прямым контролем наиболее богатых землевладельцев и промышленников [11].

В целом можно сказать, что тогдашние колонии были местностью дикой, развитой мало. Единственное право, которое свято соблюдалось там, – так это право сильного. Законы существовали в первую очередь на бумаге, а потому любой насильник мог брать себе всё, что в силах был отобрать у других, не чувствую никакого стеснения со стороны властей. Известно достаточно плантаторских и промышленных династий, разбогатевших в те времена именно таким способом [12].

Земля в Новом Свете не принадлежала никому, – а следовательно, она принадлежала тому, кто мог её захватить.

Об уровне развития тогдашних колоний ярко свидетельствует тот факт, что на момент окончания Войны за независимость во всей Виргинии было лишь одно каменное здание. И это была тюрьма [13].

Население было малокультурное. Основу американских колонистов составляли обнищавшие английские крестьяне, бродяги, нищие, беглые и просто каторжники, бандиты, разные авантюристы, религиозные сектанты и тому подобная публика.

Большая часть американцев того времени не имела даже начального образования. Среднее же и высшее были доступны только для крайне немногочисленной элиты. Университеты целиком контролировались радикальными протестантами, а уровень обучения в них был крайне низок. На протяжении долгого времени в Америке не развивалось книгопечатание, не было ни театров, ни музеев в сколь бы то ни было заметном количестве. Вплоть до Войны за независимость большая часть книг в колонии завозилась из Англии. При этом везли в первую очередь лубочную литературу [14].

Какая же картина складывается в целом? Далёкая и очень бедная периферийная страна, малокультурное, почти поголовно неграмотное население, религиозный фанатизм и ксенофобия как главные общественные настроения, высокий уровень преступности, высочайшая коррупция и слабость гражданской власти, сырьевая экономика и большое количество природных ресурсов при низкой освоенности территории.

Проще говоря, Америка того времени была типичной «страной третьего мира», как сказали бы в наше время.

Само по себе всё это уже подразумевало довольно суровые нравы этих территорий. Однако же была и ещё одна причина, по которой в Северной Америке так плотно закрепился культ оружия.

Испанские, французские и португальские колонии в Новом Свете находились под властью военно-сельскохозяйственных феодальных империй Старой Европы. Эти страны сами были глубоко феодальными. Основу их экономики составляло архаичное плантаторское хозяйство. В их культуре (к слову, куда более развитой, чем культура североамериканских колоний [15]) всецело господствовали старые феодально-рыцарские идеалы. Более того, в культурном поле уже бывших испанских и португальских колоний эти идеалы сохраняли доминирующее положение даже дольше, чем в культуре их собственных метрополий [16].

Нормы же феодально-абсолютистского общества неизбежно подразумевают сакральный и властный характер оружия. Оружие в таких обществах – атрибут власти, а потому носить его подобает лишь определённым группам население. В странах Европы в качестве таких групп выступали дворяне и завербованные из простолюдинов солдаты. Напомним, что в Испании вплоть до революции 1834–1843 годов за ношение ножа простолюдина могли повесить [17].

В Латинской Америке после её освобождения оружие стало считаться атрибутом военного, бандита или партизана. В любом случае право носить оружие воспринималось как привилегия, а не как неотъемлемое право каждого [18]. Тем более, армии латиноамериканских стран с самого начала были кадровыми и воевали в первую очередь против партизан, а не внешнего врага. Именно поэтому подавляющее большинство жителей Латинской Америки не имело тогда опыта службы в регулярной армии [19].

Безусловно, и во времена гражданских войн девятнадцатого века, и в годы революционных герилий века двадцатого, и в наше суровое время уровень распространения оружия в Латинской Америке был и остаётся очень высоким. Однако же там на протяжении очень долгого времени местные диктатуры старательно ограничивали доступ граждан к оружию, а само оно не рассматривалось как неотъемлемая часть свободного общества и атрибут полноправного гражданина [20].

Оружие в Латинской Америке было широко распространено, но оно там не фетишизировалось. Винтовка не рассматривалась там как источник свободы. Напротив, отношение к оружию было далеко не самым положительным: все знали, что в первую очередь его применяют военные и бандиты против мирных жителей.

В отличии от жителей Соединённых Штатов, латиноамериканцы также не были сосредоточены на формальной легализации оружия. Диктатуры постоянно норовили изъять оружие из свободного обращения, но все предпринимаемые ими в этом направлении меры носили самый временный и поверхностный характер. Латинская Америка была краем ещё более диким, чем Америка Северная. В принципе, это было суровое общество небелых цисгендерных мужчин-католиков, живущих почти в дикой природе. В этом обществе владение хоть каким-то оружие было просто необходимо для выживания. Так, знаменитый нож мачете использовался в первую очередь использовался для сельскохозяйственных работ (точно так же первоначально использовалась и кавказская шашка). Точно также ружья и копья применялись местным населением в первую очередь для истребления ягуаров и других диких зверей, а не людей.

Уровень преступности в тех местах сдерживался патриархальным укладом: в условиях, когда весь общественный порядок и система власти держались на родственных и клиентельных связях, на личной ответственности каждого перед каждым, а всякий человек занимал своё, вполне определённое место в жизни, – уровень преступности был довольно низок.

В североамериканских колониях сложилась несколько иная ситуация.

Местное общество с самого начала формировалось не как патриархальное и феодально-военное, а как раннекапиталистическое [21]. При этом в отличии от Англии, где капиталистические отношения и до, и после Английской революции сдерживались полуфеодальными порядками и установлениями, – в Америке таких ограничителей у них не было.

Соединённые Штаты стали первой страной, которую целиком и полностью создала буржуазия. Американские порядки с самого начала были насквозь буржуазными. Здесь не знали ни рыцарской чести, ни монашеской безмятежности, ни мещанской сентиментальности. Дух, всецело владевший североамериканскими колониями, – это с самого начала был дух жажды наживы, дух предприятия [22].

Если во Франции, в Италии, в Германии, даже в Англии буржуазия вынуждена была оглядываться на господствовавшую вокруг аристократическую культуру, вынуждена была мимикрировать, соблюдать некоторые приличия (учить своих детей латыни и фехтованию, посещать театры, заводить фамильные гербы), – то в Америке буржуа могли не стесняться этими формальностями [23]. В образцовом царстве буржуазии имелось место лишь нужным, полезным и прочным вещам. Необходимость быть честным здесь отсутствовала. К западу от песчаных берегов Уэлльса начиналось нескончаемое царство чистогана.

Американская буржуазия с самого начала представляла собой откровенный сброд: разбогатевшие уголовники и уголовницы, наподобие воспетой Дефо Молль Флендерс [24], бывшие и действующие пираты, работорговцы, мошенники, за бусы выкупавшие у индейцев обширные земли, торговцы водкой, спаивавшие коренное население континента, лидеры протестантских сект, просто душегубы рангом помельче. Из этих людей и сформировался правящий класс североамериканских колоний, – грубый, наглый, дремучий, алчный до денег и совершенно беспринципный.

Разумеется, дворянство европейских стран тоже первоначально рекрутировалось из людей жестоких и честолюбивых. Однако же в Европе за много лет правящий класс обзавёлся некоторым лоском. В Америке же этого так и не произошло. Местная элита как тогда, так и в будущем гордилась своим невежеством, своим духовным убожеством, своей подлостью и ненасытностью.

В отличии от патриархальных обществ Латинской Америки, где каждый человек знал своё место (подчас весьма незавидное), а социальная мобильность была затруднена, – в североамериканских колониях мы уже в ранний период видим раздробленное и предельно атомизированное общество.

Патриархальное общество принято осуждать, и это осуждение вполне понятно. Такое общество является предельно иерархизированным, и по сути своей оно безусловно эксплуататорское. Однако же патриархальное общество предоставляло своим членам также и определённые гарантии. Человек, родившийся в определённом сословии, всегда морг рассчитывать на помощь корпорации, на поддержку со стороны большой семьи, со стороны определённых покровителей. Такое общество характеризовалось низкой социальной мобильностью, хотя даже оно предполагала некоторые карьерные пути наверх для простолюдинов (таковым путём была, к примеру, лакейская служба у богатых патронов). Впрочем, главным здесь было то, что родившийся в таком обществе человек с трудом мог подняться наверх, но зато и опуститься на самое дно общества было для него весьма затруднительно. При наличии всесторонней поддержки со стороны корпорации сделать это было не так просто.

Каждое место здесь было учтено, регламентировано и жёстко закреплялось за определённым человеком. В таком обществе всякий знал, где ему положено быть.

Как исходя из этого можно понять, уровень преступности в таком обществе был невелик. Для того, чтобы стать преступником, человеку требовалось выйти сперва из-под власти корпорации, а это подчас было невозможно. В целом, уровень семейного и корпоративного давления был здесь настолько велик, что человек практически не мог распоряжаться своей жизнью самостоятельно. Это часто приводило к личным трагедиям, но сокращало в обществе уровень нерегламентированного законом насилия.

Даже бандитизм и преступность в Латинской Америке носили характер патриархальный. Организованная преступность была такой же корпорацией, такой же ремесленной гильдией, как и другие отрасли экономики.

В североамериканских колониях ничего подобного не было даже и близко. Человек там был забит, унижен, лишён всякой поддержки со стороны семьи и общества. Идеологией американского общества с самого начала сделался хищнический закон выживания сильнейшего.

Война всех против каждого составляла повседневность американской провинциальной жизни, право сильного было её законом, агрессивный культ материального успеха любой ценой – его подлинной идеологией.

Первоначально американское общество состояло из люмпенов и маргиналов. В отсутствии всякого социального контроля они породили тиранию столь страшную, что при виде её могли бы содрогнуться тираны пиренейских и апеннинских стран и даже турецкие и персидские цари, – это была тирания большинства, тотальная власть «народного сообщества», мощнейшее культурное и силовое давление агрессивной и ненавидящей всё на свете массы неграмотных ханжей [25].

В обществе, где человеку не гарантировалось абсолютно ничего, где каждый мог разбогатеть или умереть в канаве, – оружие подчас становилось единственной возможной гарантией хотя бы и минимальной безопасности. Ружьё и пистолет были единственными аргументами в споре человека с природой и общественными обстоятельствами.

В сумрачной протестантской стране, где невежество и бескультурье, жестокость и грубость, алчность и предательство почитались единственными добродетелями, – только владение оружием обеспечивало человеку возможность не дрожать без конца от ужаса.

Результатом всего этого стало формирование в Америке того странного культа вооружённого человека, культа не гражданина, но вооружённого до зубов обывателя.

Впоследствии многие идеологи этого чисто американского культа утверждали, что только вооружённые граждане смогут противостоять диктатуре государства [26]. Разумеется, это не имеет ничего общего с реальностью. В действительности история много раз показывала нам, что при наличии развитого гражданского буржуазного общества, способного и желающего противостоять диктатуре, – таковая просто не может быть установлена. Во Франции народ помешал приходу фашистов к власти даже без наличия большого количества штыков на руках у граждан [27]. Так же обыкновенно и бывает всегда: если граждане имеют решимость противиться диктатуре, то никакой диктатор просто к власти не придёт. Если же диктатура уже установлена, а все несиловые методы борьбы с ней оказались безрезультатны, и теперь уже необходимы методы, связанные с вооружённым противостоянием, – народ, позволивший диктатуре так расшириться, – вряд ли будет бороться против тиранов с оружием в руках, и вооружённое восстание останется уделом немногих одиночек.

Тем более, если народ не распознает и не уничтожит тиранию в зародыше, позволив ей усилиться и укорениться, – она скорее всего успеет уничтожить все свободы, связанные с ношением оружия, и борцы против неё вновь окажутся в неравном положении.

Таким образом, мы ясно видим, что массовое владение оружием вовсе не обязательно для того, чтобы избежать диктатуры. Для этих целей необходимо лишь развитое сознательное общество, состоящее в массе своей из образованных, альтруистически настроенных людей, готовых пожертвовать собой ради процветания Родины.

Народное восстание 2014–2015 годов на востоке Украины ясно показало, что массовые коллективные действия сознательных, настроенных на борьбу до конца и победу активных граждан способно сокрушить любую, даже прямо фашистскую диктатуру. Фактор наличия оружия не имеет здесь решающего значения. Если оружия первоначально не было, – очень скоро оно появится в результате разграбления военных и полицейских складов [28].

В Америке же, вопреки распространённому заблуждению, развитого гражданского общества так и не сложилось. Много лет потребовалось американцам на то, чтоб избавиться от таких постыдных явлений, как креационизм, институциональная расовая сегрегация. До сих пор так и не достигнуты в Америке важнейшие ценности любого современного цивилизованного общества – бесплатная медицина и бесплатное высшее образование. К настоящему времени в мире остаётся всего две страны, где по-прежнему нет бесплатной общедоступной медицины (притом в одной из таких стран таковая медицина до недавнего времени имелась) – это Соединённые Штаты Америки и Украина [29].