А мальчик-то вырос. Неожиданно быстро, как умеют расти исключительно чужие дети. Удивительно скоро, как положено героям многотомных книжных циклов, с каждым произведением становящихся нам все более родными и понятными. Нет больше того хрупкого, болезненно застенчивого подростка. Он, возможно, и болен, но вряд ли скромностью. Терзают его ныне совсем другие заботы, совсем иные муки разрывают сердце и душу.
И даже жаль на краткое мгновение из вечности прощаться с ним тем, с прежним: до сих пор живы в памяти моей описания его встреч с Жильбертой Сванн, неприкрытое восхищение мальчика девочкой из дома-дворца (ах, как много в детстве нам кажется куда величественней и масштабней, чем есть на самом деле!..), его милое стеснение и сомнения в себе, думаю, знакомые и понятные многим из нас.
Марсель уверенно переходит из отрочества в юность. Идет налегке, почти ничего с собой не забирая: прошло, отболело, значит, к новым горизонтам!..
Становится по-мужски более уверенным в себе: женщины из загадочных, практически недостижимых созданий превращаются в прелестных и понятных спутниц (собеседниц, любовниц, просто приятельниц) на долгой дороге судьбы. Флер романтики больше взора не застилает, сохраняя трезвый взгляд на вещи.
Ах, сколько же их все-таки будет здесь, на страницах романа! Прекрасных (каждая, разумеется, по-своему), очаровательных, воздушных, строго элегантных, удивительных, нежных, милых, странных, странных, сладострастных - одним словом, разных.
Кажется, что Марсель, только-только открывающий для себя манящий мир женской тайны (и продолжающий, кстати, тем временем познавать самое себя), хочет узнать их всех - таких непохожих друг на друга, оттого, наверное, столь притягательных. Герцогини и принцессы, простые девушки, замужние дамы... Хочется проникнуть в сокровенные тайны женского сердца, оставить свой след в жизни и душе, а затем идти дальше.
Выбор женщины многое может сказать о характере самого мужчины - даже то, что он, возможно, пытается скрыть. В этой галерее увлечений юного француза, познающего жизнь с ее самых сладких сторон, я бы особое место отвела герцогине Германтской. Вот за выбор этой женщины в качестве идеала - мое почтение юному Марселю. Неглупая, сногсшибательная, непосредственная в своей прелести - да я сама бы могла бы влюбиться в нее, будь я мужчиной и смотря на нее глазами нашего героя. Учтивая, остроумная, прощающая измены своему легкомысленному супругу-герцогу, принимающая с улыбкой у себя в салоне его любовниц, прежних и нынешних, с легким сердцем прощающая промахи и ошибки окружающим (в том числе и нашему повзрослевшему мальчику) и вместе с тем столь острая на язычок, что на него лучше не попадаться. Знающая себе цену. образованная, начитанная, прекрасно разбирающаяся в музыке, литературе, живописи, разностороння и увлекающая, умело показывающая остальным, что же есть на деле истинная аристократия (манеры и вкус, прежде всего, а вовсе не деньги). Меня ни капельки не удивил в этот раз выбор Марселя - странно было бы, если б такая роскошная во всех смыслах женщина оставила его равнодушным, вот тогда бы у меня точно были бы вопросы - к самому герою и автору заодно.
Помните, наверное, кто читал прошлую книгу цикла, как мы вместе с Марселем пытаем проникнуть в эту обитель всего интеллектуального, возвышенного, небанального - дом Сванна. Любовь прошла. Поэтому ныне обратим свой взор на иные достопримечательности. Замок Германтов (привет, заглавие!) станет той самой путеводной звездой - для героя и для нас, станет (в воображении, разумеется) образцом и сосредоточием вкуса, утонченности, а манер, а возможно, и интеллектуальных качеств - как знать, что там окажется в реальности...
Начнет открывать для себя наш герой постепенно еще один незнакомый доселе мир - мир светской жизни. Одни из самых чудных и запоминающихся страниц романа - это как раз они, посвященные приемам, балам, встречам и разговорам с настоящими аристократами - мир богатых и знаменитых во всей своей красе. За только лишь это можно влюбиться в книгу. Как необычайно вкусно и ярко рассказывает Пруст об этом! До того притягательно, что Марселю в какой-то момент времени начинаешь завидовать, Марселю, разрываемому на части: здесь встреча с послом, там - с писателем, беседа то с герцогом, то с принцессой Пармской. И всюду надо успеть, везде надо подготовиться, не ударить в грязь лицом, не показать невежества или незнания манер света. Надо запоминать, впитывать, перенимать, осмыслять!..
Этот бесконечный бег, длинные-предлинные диалоги и последующие размышления героя об услышанном и увиденном в свете... А жить-то когда, для себя, любимого? А может, это и есть жизнь, самая настоящая, один долгий сон, с мечтами-надеждами, погружение в чужие миры-жизни, любопытные пересечения с мыслями других и поиск личного, только своего.
Нет любви и дружбы (есть верить Марселю, то от дружеских отношений вообще один вред). Есть лишь это - нескончаемое созерцание новых лиц и характеров, восприятие новых мыслей-идей, переплавка их в собственные принципы, череда открытий, в том числе о себе самом. Какой ты на самом деле? Что и кого ты любишь в этой жизни? Чем готов поступиться, а за что будешь идти до конца? Чего никогда не простишь, а что забудешь с первым восходом солнца?
Странная то была книга. Ждала юношу - встретила мужчину. С необычайно зрелыми, часто глубокими (такими непривычно глубокими для довольно молодого человека) размышлениями о сущем. Он бывает неприятным (как порою и все мужчины), но при этом он всегда понятен в своих стремлениях и поступках. Его умению легко забывать прошлые увлечения, любовные фиаско и вообще прощаться с прошлым можно только позавидовать (и взять себе на вооружение - обязательно пригодится со временем). Умению не горевать по ушедшему, а идти дальше. Умению заводить приятелей в самых разных кругах, даже не из твоего. Умению быть своим почти везде, всем нравиться и всех очаровывать. Умению быть молчаливо-сдержанным и не казаться при этом ни капельки скучным. Умению видеть в людях самое лучшее, учиться на чужих ошибках, а не на своих.
Странно, но он, будучи младше своих приятелей и знакомых, часто поступает куда более здраво, чем они (я сейчас имею в виду, конечно же, Робера Сен-Лу с его явно нездоровой любовной привязанностью к женщине не его статуса, положения, уровня интеллекта. Любовь, как известно, зла, но не до такой же степени?!) А вот Марсель стремится к лучшему, метит выше, и очень надеюсь на то, что в следующей книге цикла взаимностью ему наконец-то ответят и согласятся на рандеву в Булонском лесу - этом вечном пристанище влюбленных парижских романтиков.
Восхитительная во всех отношениях книга французского классика в этот раз тем не менее высшей оценки моей не удостоилась. А не надо было заигрывать с политикой и комкать важные сюжетные линии, автор.
Все так же очарована я слогом и словом Марселя Пруста, хоть и приходилось порою перечитывать по нескольку раз некоторые из его фраз-абзацев. На цитаты хотелось разобрать многое, если не все: даже об обыденном он умеет говорить с придыханием и множеством метафор. Воздушный сюжет и погружение в мир французской аристократии начала двадцатого века делают книгу незабываемой вдвойне.
Читай Пруста, учись хорошим манерам. Пусть нам трижды плевать на всю аристократию с комбрейской колокольни, но все же как страшно и неловко было бы опозориться в таких салонах своим полным незнанием этикета и даже того, какой вилкой что есть. Все "светские правила приличия" - единственное, что осталось потомственной знати и в качестве рыцарского доспеха, и в качестве оружия, а наши мягкие тела, избалованные комфортом частной жизни, перед ними совершенно беззащитны. Однако виртуальное погружение в этот серпентарий хороших манер в сопровождении опытного гида обещает быть вполне себе безопасным. Ну а Пруст по-прежнему тот же и не изменяет себе - все то же плавное, медом текущее повествование, где так мало случается и так много происходит. Это, наверное, похоже на просмотр балета в замедленном воспроизведении. Причем это не просто просмотр, а глубокий и детальный анализ каждого оттенка каждого движения. В течение второй половины этого тома я прямо-таки переживал, успеет ли Марсель заглянуть к дяде Паламеду после 11 прежде, чем кончится книга? Спойлер: Марсель успел, но, кажется, толку от этого ему не было. Изложение Пруста даже чем-то напоминает голограмму, когда, казалось бы, отдельный небольшой кусочек текста вполне дает полную картинку происходящего (вот герой, он болтается по салонам и наблюдает за аристократией), однако чем больший объем страниц мы набираем, тем более выпуклым и резким становится видимое. Это уже не тихое салонное щебетание, это грохочущий бой барабанов, и имя одному барабану - Величие, а другому - Тщета. Даже удивительно, как Марсель, с его хрупкими нервами, может выдерживать этот оглушительный концерт. А вот последняя сцена со Сваном - уж не предтеча ли это "Постороннего"? Столь много мотивов, позже детально разработанных Камю, внезапно вспыхнуло в этом небольшом эпизоде! И, думаю, это лишь верхушка айсберга, то, что выхватил мой неопытный глаз из бесчисленной череды сцен и отступлений, которые оказали влияние на всю последующую литературу... Так что ощущения двойственные. С одной стороны, приятно, что уже перевалил за три тома, а с другой - так жаль, что осталось всего четыре!
Для гурманов (хотя я сам и не люблю кипяченое молоко)
Для гурманов (хотя я сам и не люблю кипяченое молоко)
Человек совершенно глухой не может даже вскипятить молоко, не следя глазами за появлением на открытой кастрюле белого гиперборейского отсвета, напоминающего отсвет метели и заменяющего тревожный сигнал, которым опасно пренебрегать и по которому, подобно тому как Господь усмирил волны, нужно усмирить эту стихию, а для этого нужно выключить электричество; ибо яйцо кипящего молока, судорожно рвущееся кверху, после нескольких наклонных всплесков уже достигло предельной высоты, оно раздувает, округляет поникшие паруса, которые сморщила пенка, затем метнет один из них, перламутровый, прямо навстречу буре, и только выключение тока, если вовремя заклясть электрическую грозу, сначала закрутит их все, а потом заставит лечь в дрейф и преобразит в лепестки магнолий. Но если глухой, пока еще не поздно, не принял мер предосторожности, то вскоре после молочного прилива его книга и часы будут чуть видны на поверхности белого моря, так что ему придется звать на помощь старую служанку, и служанка, хотя бы он был знаменитым политическим деятелем или великим писателем, скажет ему, что ума у него столько же, сколько у пятилетнего ребенка.
Да...какой же все-таки Марсель Пруст непростой писатель (странно было бы, если бы я думала иначе :D. Хотя, при этом он и довольно-таки противоречивый, поскольку для меня какие-то моменты были, наоборот, слишком примитивны и элементарны. Но это, конечно, капля в море по сравнению с той философской атакой на мой мозг, что произвели эти 700 страниц произведения.
В очередной раз (после предыдущих двух частей) с удовольствием читала все мысли подрастающего молодого человека. Особенно, конечно, это касается его любовных переживаний и различных стадий взросления. Сексуальные отношения, наверное, одно из главных "озарений" и потрясений в жизни юных особ. Да и кто через это не проходил? Я лично очень ярко помню все свои мысли по этому поводу :) А кроме того, автор рисует перед нами совершенно разные женские образы. Что тоже очень интересно и жизненно.
Кроме того, автор очень здорово показывает всю эту аристократическую братию. Местами, как мне показалось, он очень живо их даже в какой-то степени высмеивает.
Но самым мощным моментом в книге, который произвел на меня неизгладимое впечатление, был эпизод с умиранием бабушки. Автор очень искренне сопереживает и очень натурально и живо описывает то, как бабушка постепенно угасает. На самом деле очень правдоподобно и страшно написано.
У меня редко такое бывает, что я ловлю себя на мысли, что эту конкретную книгу нужно не слушать в аудиоверсии, а читать глазами. Читать медленно, размеренно, не глотая предложения, а тщательно их пережевывая, смакуя и обдумывая. Обычно у меня не возникает таких мыслей при прослушивании аудиокниг. Привыкла слушать совершенно разнообразную литературу. И это нисколько меня не смущает. А тут нет, сложновато. Точнее, не так. Хочется более детального, углубленного изучения. Придется, видимо, к пенсии себе сделать подарок в виде бумажного собрания всей серии "В поисках утраченного времени". Буду долгими зимними вечерами перечитывать :)
____Вот почему спустя почти год после прочтения второго тома «В поисках утраченного времени» я наконец взялась за третий: когда необходимо убежать и скрыться от внешнего мира, этот мягкий и звучный словесный поток помогает как ничто другое, унося туда, где царит одно сплошное ничто, таящее в себе покой и безмятежность. «Я вдыхаю воздух Комбре того года, того дня, смешанный с запахом боярышника» – мечтательно делился своими воспоминаниями Рассказчик, вновь смешивая настоящее с прошлым, и, читая эти строки, невольно сама переносишься не столько в его былые дни, сколько в свои собственные, на миг забывая обо всём насущном и погружаясь в то приятное время, когда всё было иначе... Опасная прустовская ловушка. Впрочем, так ли она опасна? Возможно, в ней заключается самое настоящее спасение? «Всякое воспоминание, всякая печаль подвижны. Бывают дни, когда они уходят так далеко, что мы едва их замечаем, мы считаем, что они нас покинули» – и мы мастерски возрождаем их и переписываем своё собственное прошлое, разукрашивая его пейзажи иными красками, и вот и печаль уже кажется не столь всеобъятной, и будущее видится намного более оптимистичным. Только вот настоящее... Что же тем временем происходит с ним?
____Рассказчика не волновало ни настоящее, ни будущее, всё, что занимало его думы, было связано с прошлым. Хоть об этом и говорится не так много, но он, как и его создатель, был тяжело болен, и во время приступов он только этим и спасался – бегством в былые дни, что были окрашены мечтательными мазками. Всё бы ничего, но это состояние распространялось и на всё остальное. «Моя мечтательность окружала обаянием всё, что способно было пробудить её» – а это, надо понимать, опасный путь, потому что в таком случае человек живёт одной лишь своей мечтательностью, полностью при этом игнорируя реальность. Почитающий историю, герой приходил в волнение от знатных фамилий и, встречая представителей древнего рода, он в первую очередь видел поместья, замки и короны, а не живых людей со своими слабостями, пороками и изъянами, когда же при общении с ними спадала завеса и он понимал, что они ничем не отличаются от остальных "простых" людей, его одолевало глубочайшее разочарование, которое, впрочем, не длилось долго, ибо воображение брало своё и избавляло воспоминания от всего неприятного. И так – со всем. Подобные взгляды на жизнь очень сильно влияют на отношения с другими людьми, что наглядно демонстрировало общение героя с его близкими. Тесно общаясь с Робером де Сен-Лу и получая от него поддержку, он тем не менее считал само понятие дружбы ничтожным и постоянно обижался на товарища из-за мелких недоразумений. Являясь любимым сыном и внуком, он уставал от своих родных и постоянно выказывал им своё негодование, и даже потеря любимой бабушки не то чтобы сильно сказалась на нём, ему не было особо жаль ни её, ни страдающую мать, он думал лишь о самом себе. Стоит ли удивляться тому, что он был не особо любим обществом и был прозван полуистерическим льстецом? «Для неё была бы выносимой какая угодно встреча, только не встреча со мной» – признаться, тут я понимающе фыркнула, потому что с таким человеком даже здороваться не особо хочется, не то что общаться. Про его отношение к женщинам я и говорить не хочу, всё было сказано в рецензиях к предыдущим двум книгам, герой нисколько не вырос в этом плане: «Как ужасно обманывает любовь, когда она у нас начинается не с женщиной, принадлежащей внешнему миру, а с куклой, сидящей в нашем мозгу» – довольно распространённая проблема, надо сказать. Люди влюбляются не в человека, а в тот образ, что сами же и выдумывают, а когда эта блажь рассеивается, они почему-то сердятся не на самих себя, а на объект своих былых страстей. Обозвав дурой даму, к которой он охладел, Рассказчик не понимал, что если кто и являлся дураком, то лишь он сам. Жалкое зрелище, надо признать, жалкое и неприятное.
____И если герой игнорировал собственные недостатки, то недостатки других людей он подмечал орлиным зрением; типичное поведение подобных личностей, но в данном случае оно было довольно увлекательным, ибо что-что, а раскрывать истинные натуры людей он умел. Самым главным достоянием этого тома является проникновение в высшее французское общество, и находиться в театрах, ресторанах и салонах с этими людьми было чрезвычайно занимательно, ибо скромный и молчаливый Рассказчик при помощи авторского скрытого – и не очень – сарказма демонстрировал, насколько же все эти люди смешны и нелепы, и что уверение героя в том, что фамилия – это всё, не стоит вообще ничего: если человек глупый, его не спасёт никакая родовитость. «Сказать, что она глуповата, будет, пожалуй, преувеличением, нет, она туманна» – со смешком заявила герцогиня Германтская, про которую смело можно сказать что она была не туманной, а именно что глупой с этим своим несуразным остроумием, которым она так кичилась, и дурными злословиями, коими она одаривала как врагов, так и друзей. Признаться, хоть следить за всем этим цирковым представлением и было интересно, время от времени меня охватывало сильнейшее раздражение, до того речи этих маркиз, герцогов и баронов были никчёмными, особенно когда они заговаривали об искусстве, в котором – само собой! – разбирались намного лучше самих творцов. Про их отношение к другим людям и говорить нечего, они с презрением относились вообще ко всем, в том числе и к себе подобным. «Его ненависть к снобам вытекала из его снобизма, но она внушала наивным людям, то есть всему свету, убеждение, что сам он чужд снобизма» – цитата, которую можно применить абсолютно к каждому герою сей книги, это просто какое-то сборище снобов (которые считают что они не снобы, разумеется), даже слуги и те пытались быть похожими на своих хозяев (умилил слуга Рассказчика, который воровал его книги и отсылал их своим родным в деревню, выставляя себя в письмах чуть ли не борцом и великосветским мучеником). Важным фактом являлась и главная тема, пронизывающая весь роман – дело Дрейфуса, отношение к которому говорило – и говорит и по сей день – о многом. «Таково наше общество, где каждое существо двойственно» – так-то оно так, но есть вещи, которые не могут иметь разных точек зрения, есть только одна правильная безо всяких "но", и когда видишь, как общество разрывается... Ну, тут сказать нечего. Зная, что за этим последует, испытываешь лишь тоску. Человечество не учится на своих же ошибках.
____Ну так что же, таит ли в себе опасность та временная ловушка, в которую добровольно заключал себя Рассказчик, не желающий жить настоящим? «Мы вынуждены строить на развалинах прошлого, которое для нас открывается лишь путём случайных раскопок» – но нужны ли они, эти раскопки? Кажется, я начинаю понимать, каким вообще путём идёт герой; думается мне, под конец он, окончательно разочаровавшись в жизни и людях, основательно возьмётся за своё прошлое, дав ему новую жизнь на бумаге, как это сделал сам Марсель Пруст, и таким образом он совершит задуманное – он найдёт своё утраченное время. Но стоит ли оно того? «Если какое-нибудь воспоминание, какое-нибудь огорчение способны нас покинуть, так что мы больше их не замечаем, то бывает, что они возвращаются и иногда долго с нами не расстаются» – а всё потому, что человек не может окончательно с ними распрощаться и предать их забвению. Это сложно – отпустить былое, отпустить раз и навсегда, но строить свою – и не только свою – жизнь на его руинах, которые к тому же ещё и переписаны услужливым воображением, заведомо гиблая идея, которая способна привести к разрушению. Примириться, смириться и обрести мир – с прошлым, с другими и, что самое главное, с самим собой, – вот что способно пусть и не вернуть утраченное, но подарить что-то более драгоценное.
Порой читая параллельно некоторые вещи, замечаешь их оживление, рифмование с основным чтением, их корреляцию. На этот раз вкупе с томиком "Германта" Пруста - это были пьесы "Кукольный дом" Ибсена и "Кто боится Вирджинии Вулф?" Олби. В первой - персонажи живут вроде бы обычной жизнью того времени, но в определенный момент героиня словно оказывается в кукольном доме, где она - марионетка. То есть происходит осознание искусственности жизни. Но ещё ближе пьеса Олби, где герои намеренно ведут игру, заставляя ожить симулякр отношений и поверить читателей, что они настоящие. Так вот, светское общество Пруста - это по сути те же играющие, где есть и марионетки, и свои кукловоды. Они намеренно живут искусственной жизнью, потому что стараются следить за тенденциями, модой, не важно - шляпки, платья, салоны в тренде, или громкие процессы - вроде Золя и дела Дрейфуса (которому, кстати, отведена изрядная доля романа). Для выросшего прустовского героя, оказавшегося в столь желанном салоне герцогини Германтской, многие разговоры светских людей кажутся скучными, малоинтересными. Единственное, что представляет важность - имена и родословные. Нет людей, есть некий симулякр человека, на котором стоит бирка - герцог, маркиз, принц, барон, граф, король и т. д. Чем древнее, тем лучше. И даже, казалось бы, поначалу искренние наставления барона де Шарлюса, совет не появляться в свете, на поверку оказываются лишь заигрыванием, формой флирта с юным желанным объектом (у Пруста отдельная глава отведена размышлениям о нетрадиционной ориентации барона, и отношению общества к таким вещам). В целом же, Belle Époque во всей красе, но уже с признаками зарождающихся будущих катастроф: войн, национализма, антисемитизма.
всё начинается с загадки об этажах (о которой можно прочесть ниже), точнее, с переезда рассказчика, шокирующих подробностей о будущности сен-лу и стремлении быть принятым у германтов. если фраза о сен-лу, брошенная в самом начале тома, не поменяет судьбы героя в нынешнем томе, то герцогиня германтская (бывшая принцесса де лом) занимает собой все пространство шестисотстраничного третьего тома, несмотря на свою хорошенькую фигуру. подобного рода "заглядывания в будущее" видны с первого тома, впрочем, ровно как и некоторые погрешности в именах, местах, названиях, вызванные тем, что цикл так и не был до конца отредактирован.
'вернувшись из комической оперы'(перевод а. франковского)
'вернувшись из оперы' (перевод е. баевской)
как то комментирует французский исследователь бернар бран (здесь и далее перевод его комментариев мой):'в ранних версиях этого текста пруст разворачивал действие в театре 'комическая опера' [собственно, так и передает франковский], и иногда в тексте встречаются не исправленные погрешности. также некоторые персонажи имеют непостоянные семейные связи. в большинстве случаев, но не систематически, 'дочь' жюпьена становится его 'племянницей'. имена второстепенных персонажей не всегда фиксированы. мы увидим, что архивариуса, который посещает госпожу де вильпаризи, иногда называют девалленер, иногда валисмер, или просто валленер. эти несоответствия можно объяснить тем, в каких условиях пруст работал над изданием этого тома, начиная с 'черновиков', не успевая вносить необходимые правки'.
и одна из самых известных сюжетных дыр романа - эпименидовское долголетие франсуазы, которая с возрастом не стареет, но становится лучше, как вино. если появление адольфато в качестве двоюродного дядюшки, то в качестве дедушки можно списать на описку, то явные анахронизмы пруста не случайны - это намеренное изменение правил под свою игру. не зря пруст учился у бальзакавыстраиванию своей вселенной, где растиньяк куда важнее наполеона, и наполеон достоин упоминания постольку, постольку он знаком с выдуманными героинями бальзака.
подобно гостям миссис дэллоуэй, зрители театра походят на рыб в аквариуме: медленно плывущие по залу в пышных одеяниях. рассказчик размышляет о многих, в особенности о германтах, что так манят его с детства. в конце тома, остыв к герцогине германтской, рассказчик мысленно устремляется к ее двоюродной сестре - принцессе германтской, кажется, напрочь забыв, что в начале тома, увидев ее в театре, он подумал, что она некрасива и дурно одета.
но то будет после, а сейчас он беседует с сен-лу.
'comment m'ennuyer, mais voyons! joie! pleurs de joie! félicité inconnue!'
'неприятно? что вы, помилуйте! о радость! слезы радости! невиданное блаженство!' (перевод а. франковского)
это цитата из блеза паскаля, когда его коснулась божественная благодать. и снова сен-лу показывает себя лучшим другом, таким образом реагируя на предложение рассказчика перейти наконец на 'ты'. но что настораживает, так это то, что он этим дословным цитированием он стал походить на шарлюса: тонкого знатока литературы. то ли еще будет, мужские герои у пруста кончают особенно печально. впрочем, куда сильнее сходство со сванном: в любви их судьбы пересекаются, с той лишь разницей, что сен-лу и не думает жениться на рашель, своей любовнице. он подумывает вступить в брак по расчету, чтобы и дальше иметь финансовую возможность удержать подле себя рашель, ту самую, что несколько лет назад провела в борделе ночь с рассказчиком. пруст в отношении рашель употребляет слово "la maîtresse", что в первую очередь переводится как "хозяйка", госпожа над сен-лу, а потом уже "любовница". знает ли сен-лу рашель за двадцать франков? во всяком случае, сен-лу дает ей прозвище "zézette", что означает женские половые органы.
рассказчик не всегда понимал, что такое дружба, но он прекрасно осознавал, что уловками можно добиться желаемого. вместо того, чтобы открыто признаться другу в симпатии к герцогине германтской, он говорит, что желал бы с ней увидеться, поскольку в ее коллекции есть прекрасная картина эльстира. здесь он походит на маленького героя из первого тома, когда он сочиняет целую историю, лишь бы заманить мать в свой комнату и добиться от нее поцелуя перед сном. так он поступает и с сен-лу, поскольку не ценил его дружбу в полной мере в том смысле, который закладывал в него аристотель. рассказчик находит дружбу пагубной для духовной жизни, ведь в дружбе мы жертвуем
"часть нас самих ради поверхностного "я", которое не находит радости в себе самом, как другое наше "я", а только расплывчато умиляется, когда чувствует себя поддержанным внешней опорой и находит приют в чужой индивидуальности"(перевод а. франковского)
рассказчик недоумевает, как такие умные люди, как ницше, придавали настолько важное значение дружбе, что в его глазах выглядит сереньким, хотя он и отдает должное тому, что в дружбе мы находим тепло, которого не может найти в себе самих.
мы отправляемся на вечер к госпоже де вильпаризи. здесь мы видим блока, уже ставшего драматургом. как пишет в "поэтике пруста" исследователь андрей михайлов: 'в книге 'у германтов' один из персонажей, друг рассказчика блок, во время светского приема невзначай опрокидывает дорогую китайскую вазу, совсем как князь мышкин; французские комментаторы связывают это место романа с аналогичным случаем из жизни писателя, не видя здесь возможного отголоска чтения прустом 'идиота' достоевского'. сравнение блока с мышкиным кажется невероятным: блок здесь представлен иронично, он сразу обвиняет в содеянном слуг, мышкин подобного себе позволить бы не смог. потому сенат вынес вердикт: это поклон пруста в сторону достоевского.
на вечере, о чудо, герцогиня германсткая, хотя это и не то же, что и быть принятым у нее дома. как и ожидалось, столкновение с реальностью для рассказчика оказалось малоприятным:
"какая дура, - думал я, раздраженный ледяным приемом, который она мне оказала. я испытывал особого рода желчное удовольствие, констатируя, что она совершенно не понимает метерлинка. - и ради подобной женщины я проделывал каждое утро столько километров" (перевод а. франковского).
герой во многом лукавит, но верно одно: он перестал видеть в ней богиню или фею, какой воображал, а стал замечать женщину: пусть и зачастую повторяющую чужие речи, но остроумную, привлекательную, модную, но несчастную в браке с супругом, который постоянно ей изменяет. большая часть третьего тома будет посвящена раскрытию аристократического общества, там во всей красе раскроется талант пруста как сатирика.
открывается же вторая часть третьего тома болезнью бабушки. бесконечная вереница докторов посещает бабушку, в то время как с рассказчиком совершенно молча по нескольку часов просиживал писатель бергот. он приходил каждый день, тяжело поднимаясь и опускаясь по лестнице, потому что он очень болел. если раньше он любил посещать дома, где мог говорит без умолку, то теперь же - те дома, где можно чувствовать себя непринужденно, одним словом, молчать, поскольку говорил он теперь с трудом. и снова опоздание: маленький рассказчик из первого тома был бы в неописуемом восторге от ежедневных заходов кумира, но не теперь - он больше не восхищался им, как в детстве.
проходит время, приходит альбертина, чье "розовое появление" поражает рассказчика. она говорит ему, что слышала
'по поводу одной дуэли, на которой я дрался, она сказала про моих секундантов: 'изысканные люди' (перевод а. франковского)
пруст любит шокировать читателя то размахивающим кулаками антимилитариста сен-лу, то сценой с диваном и кузиной, а теперь появляется дуэль рассказчика, на которую раньше и намека не было. бернар бран оставляет следующий комментарий:'жан бэро и гюстав де борда были свидетелями дуэли между прустом и жаном лореном, которая состоялась в медо в начале 1897 года. журналист намекнул, что пруст и люсьен доде[которому и посвящен роман], питали друг к другу особую дружбу'. факт общеизвестный, но зачем оставлять его в примечаниях? неужели по схожему поводу и рассказчик принял, а может и бросил вызов другому человеку? неистовый полет фантазии читателей вполне закономерен, учитывая, что несколько лет из жизни рассказчика еще не раз будут пропадать.
альбертина исчезла так же быстро, как и появилась, оставив за собой флер таинственности. несмотря на всю прозрачность альбертины, рассказчик наполняет ее тайной, словно это делает героиню более притягательной. как и в искусстве, в женщине должна быть загадка.
много загадок и в шарлюсе, тоже принадлежащему к роду германтов. сходство со сванновской дикцией навязчиво упоминается героем, возможно, потому, что оба были красноречивы и интеллектуальны, но тайн у шарлюса явно больше. читатель, не знающий дальнейших событий, недоумевает, почему шарлюс отказывает всем кучерам, пока не наталкивается на самого пьяного, почему он расспрашивает о блоке, зачем дарит рассказчику книгу бергота, наконец, почему герцогиня сказала, что у меме(так она зовет его ласково, по-родственному) женское сердце, что вызвало бурю эмоций и протестов герцога, возразившего ей, что меме - самый мужественный, которого он когда-либо знал. шарлюс нам дорог тем, что он пробуждает рассказчика от пассивного наблюдения, делая из него разъяренного быка, что растоптал шляпу шарлюса в порыве гнева, до конца не понимая, каких отношений от него добивается шарлюс. видимо, рассказчик совсем позабыл его выпученные глаза, что пожирали его во втором томе.
почти добрых двести страниц посвящено теме, которую можно назвать как "искусство быть германтом". это не только каламбуры, непонимание элитой острот герцогини орианы германтской, чванства и донжуанства герцога базена германтского и странных наклонностей шарлюса, но и несчастный брак германтских, неумело скрываемый улыбками базена на шутки орианы и деланное равнодушие герцогини на любовные походы герцога и его отказы дать ей денег на благотворительность, но и во многом драматическое появление сванна. сванн сообщает германтам о своей скорой гибели, пока герцог нетерпеливо смотрит на часы, думая о грядущем вечере. веселое расположение духа не позволяет ему принимать слова сванна всерьез, да и, в конце концов, если он скоро покойник, то не лучше ли подумать о живых, что опаздывают на прием. этический кодекс светского общества сообщает герцогине примерно то же самое: поторапливаемая своим супругом, она идет менять черные туфли на красные, вместо того, чтобы менять планы на вечер и остаться с другом.
или кем она его считала. если вообще считала.
несколько слов о переводе. проведем сопоставительный анализ нескольких отрывков двух переводов: франковского и баевской. о них сказано много, напомним лишь, что франковский - современник пруста, баевская - ныне живущая переводчица.
'certes les domestiques ne remuaient pas moins dans le 'sixième' de notre ancienne demeure'
'конечно, и на шестом этаже нашей прежней квартиры слуги двигались не меньше' (перевод а. франковского)
'конечно, на седьмом этаже нашего старого жилья прислуга сновала взад и вперед не меньше' (перевод е. баевской)
так шестой или седьмой? конечно, седьмой. au rez-de-chaussée (rdc) или en rez-de-jardin (rdj) - все обозначения наших первых этажей, а у французов - нулевых. в первом случае этаж около проезжей части, во втором - около сада, зелени. с le premier étage счет у французов начинается, а у нас продолжается, поэтому переводиться будет как 'второй этаж'. le deuxième étage - третий этаж, le troisième étage - четвертый этаж, и так до седьмого этажа, куда переехал рассказчик . выходит, баевская лишь адаптировала французские этажи к нашим реалиям. что интересно, марсель пруст при своем переезде тоже жил на шестом этаже, но эту информацию я подчерпнула у... баевской! выходит, если баевская снова адаптировала этажи, то пруст жил на пятом (для французов) этаже. важно, что на шестом этаже жили слуги, ниже, на пятом, - господа, вполне возможно, что рассказчик имел в виду беспокойство франсуазы по топоту слуг, но о себе он не говорил, что жил он шестом этаже. значит, и сам пруст жил на пятом (если уж баевская накидывает этаж по русским реалиям, то нужно вычесть).
многими страницами позднее мы встречаем любопытный каламбур:
'tiens, quand on parle de saint-loup', dit mme de guermantes.
- ah! quand on parle de saint-loup, je comprends, dit le diplomate belge en riant aux éclates'.
'- глядите: про волка речь... - проговорила герцогиня.
- а-а, про волка речь..., понимаю, - сказал бельгийский дипломат, громко расхохотавшись'. (перевод а. франковского)
'- легок на помине, - заметила герцогиня.
- а, легок на помине, понимаю! - сказал бельгийский дипломат, заливаясь смехом'. (перевод е. баевской)
в оригинале нет отдельного слова 'loup'("волк"), поскольку оно уже встроено в имя сен-лу. и выражение 'quand on parle de loup' означает 'легок на помине', именно поэтому баевская переводит этот каламбур таким образом, хотя созвучие имени сен-лу со словом 'волк' пропадает.
в переводах баевской заметна тенденция сделать пруста родным для русскоязычного читателя: франсуаза у нее говорит как русская крестьянка ("кабы", "небось", "проклятущую", "беснуется", "день-деньской"), la mairesse (мэресса) превращается у нее в "градоначальственную даму" . баевская в предисловии к третьему тому проводит параллели с "детством. отрочеством. юностью" л.н. толстого, чтобы у читателя были определенные аналогии. по делезу, она - расшифровщик интерпретаций, делающий пруста таким понятным и простым, каким он не является ни в оригинале, ни в переводе франковского. баевская доходит до того, что исправляет прустовские описки: un grand oncle у нее стал "дедушкой", постарев на несколько лет, хотя спустя несколько строк происходит омоложение: он снова дядя.
в самой опасной тропе - каламбуров, видно следующее:
- faut-il que j'éteinde?
- teigne?
- прикажете затушить?
- задушить? (перевод а. франковского)
- хочете, я ее погашу?
- хочете, я ее укушу? (перевод е. баевской)
как видно из оригинала, неясно, на кого направлено действие, хотя это читается между строк: в данном пассаже франсуаза спрашивает о свече, явно подразумевая и альбертину, которая ей не нравится. одним словом, то, что называется подтекстом, у баевской обретает форму и такую ясность, что из текста пропадает всякая недосказанность и таинственность.
о многом не сказано: о легендарном монологе леграндена, деле дрейфуса, тюбе, закулисных интригах рашель, мадемуазель стермарья, рассуждениях пруста о фотографии. но это не значит, что это отнюдь не важно, - это значит, что поиски утраченного времени все еще продолжатся.
О светской жизни Третий том прочитан быстрее чем второй, всего за 3,5 месяца. Если в предыдущем романе юный герой сблизился с семейством Свана и был даже приглашен на чаепитие к госпоже Сван, то "У Германов" он наконец получает желаемое - вход в самое блестящее светское общество, знакомство со сливками Сен-Жерменского предместья. В начале романа ГГ посетил прием госпожи Вильпаризи, а в завершении отобедал у Германтов, чья аура притягивала его с детства. Лукавый автор старательно уверял нас в пошлости и скудоумии кружка госпожи Вердюрен, развлекающегося насмешками, сплетнями, скрытой травлей неугодных. И вот мы попадаем в приемную герцогов Германтских. Спрашивается, есть ли какая-либо разница между компаниями кроме родословной? Те же сплетни, злословие за глаза, поддевки, поверхностное образование, глупость. У Вердюренов хотя бы бывают полезные обществу люди вроде доктора Котара или художника Эльстира. Чета Германтов являет собой гармоничную пару, где партнеры играют каждый свою роль. Абсолютно черствый к интересам и чувствам других людей герцог демонстрирует обществу "остроумие" и роскошный "look" жены. Ориана - редкостная сука. Базена больше беспокоит цвет туфель жены чем умирающий родственник или смертельно больной Сван. Герцогиня открыто и скрыто делает гадости слугам.
О влюбленностях Погружая читателя во внутренний мир героя, Пруст использовал античное деление любви. К ровесницам, свежим юным девушкам молодой буржуа испытывает эротическое влечение, акцентируя внимание на внешности и обаянии. Внутренний мир барышень ему побоку. Другой вид любви связан с Одеттой и Орианой. Героя привлекают светские гранд-дамы, знающие себе цену, с флером таинственности и недоступности для такого молокососа как он. Судя по роману, мужской мир рассматривает женщин в двух ипостасях: 1) носительница статуса (богатства, титула, известного семейства); 2) любовница. ГГ не может себе представить, что у такое "дешевки" как Рахиль может быть кругозор, знание современного искусства, своя жизненная позиция, в том числе и поводу политических проблем.
Отражение Свана Сван, умный, образованный и тонко разбирающийся в искусстве человек, потратил лучшие годы на приемы и обеды. ГГ идет по его стопам, правда, еще не обладая толком никакими талантами. Пока это юный бездельник, тратящий тетушкино наследство и родительские деньги на бессмысленную светскую жизнь. Его друзья имеют хоть-какое толковое занятие. Сен-Лу служит в армии, Блок - драматург.
О героях Утонченный Робер Сен-Лу обернулся дурной стороной, пустив 2 раза в ход кулаки по пустякам. Шарлюс - напыщенный сластолюбивый идиот. Маркиз Норпуа окончательно зарекомендовал себя как двуличный мерзавец. Жаль только бабушку, который не могли помочь лучшие парижские доктора.
Невообразимо поэтичный, проникновенный, воздушный, упоительный роман. Роман полный иронии (а иронии ли?) с привкусом миндаля:
Наиболее одаренные люди, которых я знавал, умерли в ранней молодости. Поэтому я был убежден, что жизнь Жьюпена скоро оборвется.
Метких, остроумных выпадов в сторону мелочных людишек и глупейшего снобизма:
Франсуаза, делавшая гримасу, когда ее называли кухаркой, питала к лакею, величавшему ее в разговоре "экономкой", особенное благоволение, каким принцы второго сорта дарят благонамеренных молодых людей, титулующих их «высочествами».
Если кто-нибудь носит вашу фамилию, не будучи вашим родственником, он этим даёт вам полное основание его презирать.
И озорного смеха:
По временам он останавливался, осанистый, пыхтящий и покрытый мохом, и зрители не могли бы сказать, страдает ли он, спит, плывет, собирается снестись или только переводит дух.
Глубокое погружение в мир искусства (в том числе и военного), многогранных характеров и аристократической пошлости, националистов, (традиционно) евреев, «психологии» тугодумов и дуболомов, и психологии людей утончённых, где «мы находим восприимчивость и ум, которые не служат практическим целям». Беспримерная красота слога и точность форм, удивительный полёт мысли и глубина взора. Пруст заставляет верить, что любовь к нему сродни любви к воздуху: довольно единожды попробовать, и дышать (читать и перечитывать его прекрасные романы) вы не перестанете никогда!
Вспомнил на днях советы читающим "Улисса", оказавшие мне изрядную поддержку в своё время. Постараюсь на имеющемся опыте прочтения Пруста сделать подобное с "Поисками утраченного времени".
1. Будьте предельно внимательны. При "глотании" абзацев книга действительно может наскучить; рискуете пропустить 80% важных моментов, притаившихся в свойственных Прусту предложениях длиной с сорокалетнего диплодока. Соответственно, наказанием за подобные пропуски будет обрушившийся дождь из имён и событий как на описываемых светских приёмах, так и в размышлениях главного героя.
2. См. п.1
3. См. п.1
4. См. п.1
5. Расслабьтесь и получайте удовольствие. "Великих книг не так уж много, и все они трудны. А что касается скуки, то человек как сущность действительно скучен...И если уж берёшься за Пруста, то наипервейшее условие - желание познать человека подлинного. А может ли быть человеческая подлинность глубже, чем в неторопливом человековедении Пруста?" (И. Гарин, "Пророки и поэты", т.2)
Я боялся, что после первого и второго томов (особенно после части о Бальбеке из "Под сенью девушек в цвету") акцент "Германтов" на изображении светского общества вкупе с "генеалогическими лесами" рискуют уменьшить мой интерес к циклу, боялся, что придётся читать именно через силу. "Хвала Фортуне!", как сказал бы знакомый Марселя Блок - ничего такого не произошло, и даже дискуссии о деле Дрейфуса побудили найти дополнительную литературу о нём. Укрепляюсь во мнении, что первый том - своеобразный пропускной пункт, после которого обычно становится ясно, стоит читать ли цикл дальше.
Нужно сказать ещё и непосредственно об издании книги. "Эксмо", как я считаю - большие молодцы: радует как внешнее оформление серии (в первых двух томах, объединённых одним изданием, очень к месту были картины Маке, здесь же - Беро и Менцель; краски не такие яркие, в чём мне видится тематический переход в цикле), так и наличие грамотных комментариев (если учесть что "Поиски" - ещё и солидное пособие по искусствоведению). Плюс ко всему - в этом издании перевод Любимова, который мне нравится больше других.
«У Германтов» — третий том романа-потока «В поисках утраченного времени». Это наиболее объёмная часть эпопеи, хотя сюжет нищ, как аскет. Пруст вновь фокусируется не на пересказе событий, а на переживаниях, чувствах и памяти. Сотни страниц повествуют о проникновении протагониста в круг аристократии и последующем крахе иллюзий, разбавляя основную фабулу походом на спектакль, поездкой в Бальбек и смертью бабушки главного героя.
Но роман выглядит скучным и пустым лишь в пересказе. Здесь каждый диалог или описание — уже завершённая история, с интригой и убойным арсеналом художественных средств. Пруст легко находит в людях глубинные чувства, незнакомые заурядной литературе, а потому неопошлённые, и цепочкой снайперских метафор выуживает из читателя нужное настроение. Это своего рода детектив, где великий французский писатель заверяет, что в любом человеке отыщет сокрытые ощущения, и парой наводящих вопросов заставляет каждого признаться в причастности к описанным переживаниям.
Центральное место в произведении отведено Германтам — семье голубых кровей и, как впоследствии мы узнаем, голубых нравов. Но Содом и Гоморра ждут рассказчика лишь в следующем томе, а пока юноша преисполнен восхищения, ведь у каждого из людей в детстве имелись кумиры, некие возвышенные образы, притягательные и запретные. С ранних лет аристократия обрела в глазах ребёнка полубожественный статус, менявший на протяжении жизни контекст и тональность, но всегда заставлявший смотреть снизу вверх, преклоняясь перед величием стен вековых особняков, звучности фамилий, пышности нарядов, — стены убеждений, выстроенной на фундаменте фантазий.
Разделение людей на породы глубоко укоренилось в сознании протагониста, так что сближение с Германтами, преподносящее всё больше разочарований, заставляет героя искать объяснения и оправдания, подобно тому, как человек, встретившийся с паранормальным, пытается трактовать его рационально, чтобы сохранить картину мира неприкосновенной. До последнего ведётся противостояние ситуации такой, как мы её воспринимаем, с реальностью, но бой неравный, фантазии расплываются, стена убеждений рушится, и перед рассказчиком предстаёт далеко не самая приятная истина, ставящая точку в детстве, лишающая веры в блеск знатной фамилии, оказавшейся не просто фальшивкой, а глубочайшим самообманом.
Таким образом, это произведение, глубоко исследуют тему разочарования, утраты веры и тех установок, что некогда делили мир на чёрное и белое. Но этим далеко не исчерпываются функции романа, ведь ему отведена фундаментальная роль в эпопее — стать противовесом первой части главного творения Пруста. Два направления прогулок, совершаемых протагонистом в детстве, иллюстрируют жизненные ориентиры человека. И если сторона Свана отражает всё хорошее, искренне и возвышенное в человеке, то сторона Германтов ведёт к ложным ценностям, деградации и духовному упадку. Личность человека разрывается между обоими курсами, путается в них, идя на поводу у обстоятельств, однако, только такой контраст, часто недоступный людям одного круга, позволяет получить завершённую картину.
Но не стоит полагать, будто Пруст огульно хает всякого маркиза, если только тот не взращён предприимчивым котом из сказки. Автор наглядно демонстрирует, что вся беда не в происхождении, а убеждениях, принятых человеком. Зачастую, окружение формирует мировоззрение, но такие персонажи, как Сен-Лу, показывают, что можно оставаться хорошим человеком, даже если ты законченный Германт по паспорту. Есть и обратные примеры, согласно которым, оскотиниться под силу всякому, просто это проще, когда располагает круг общения.
Предубеждённость — мотив, измочаленный Прустом. К счастью, автору, в отличие от многих самозваных классиков, удалось догадаться, что годы спустя многие политические проблемы окажутся пустым звуком для потомков, а потому «Германты» тщательно избегают недолговечных тем, взяв на вооружение лишь одну — дело Дрейфуса, позволяющее раскрыть взгляды и характеры персонажей за счёт их мнения по данному вопросу. Становится ясно, как поверхностны, зависимы и необоснованны суждения людей, и как сильно они зависят от второстепенных и третьестепенных факторов.
Роман примечателен неловкими ситуациями, то и дело возникающими вокруг персонажей. Всякий раз что-то происходит не так, как планировалось, разрушая помпезность, низводя ситуацию до анекдотической. И тут Пруст входит в кураж. Вопреки амплуа серьёзного и скучного автора, он обладает непревзойдённым остроумием, чем пользуется в нужный момент, балансируя на грани реализма и шаржа.
Минорная нота тоже присутствует. Мотивы смерти бабушки зарождаются относительно рано, подготавливая читателя к неизбежному. Саспенс даётся Прусту лучше, чем сам момент утраты. И не смотря на всё мастерство и мощь автора, эмоция выглядит одной из самых блеклых в романе. Но тут не промашка, а сознательный ход: боль приходит гораздо позже, с осознанием невозвратимости человека, так что пока отсутствие любимого человека для главного героя — лишь идея, впечатление, но никак не безысходность. Горе поджидает в последующих томах.
Рассуждения о военном искусстве — самый инородный элемент произведения. Он громоздок, ничего не вносит в сюжет, не вызывает эмоций. Тем не менее, нет причин не принимать его в качестве декоративного элемента и некой дополнительной темы, формирующей убедительную реальность вокруг персонажей.
Выделить наилучший эпизод довольно сложно. Каждый приём у Германтов — это жемчужина литературы, полная ярких типажей, оригинальных метафор, глубоких мыслей и изящного юмора. Но не менее красиво и вступление, поэтично описывающее взгляд рассказчика на аристократию
Отдельного внимания заслуживает и новый поход на выступление Берма, где герою удаётся обнаружить в мастерстве актрисы намного больше, чем раньше. Это откровение позволяет иначе посмотреть на аналогичный эпизод из предыдущей книги, но всё же ни в коей мере не служит оправданием деланных ценителей искусства, восхищающихся им неискренне, а потому, что так полагается. Протагонист проходит самостоятельный путь — от неприятия к восхищению, — путь, очищенный от чужих убеждений.
Само описание театра, выстроенное вокруг морской ассоциации, — одна из лучших находок в романе.
Нельзя пройти мимо персонажей. Герцогиня — это пример безупречно описанной женщины, чей образ выверен до тончайшего мазка. Её очарование и противоречивость создают полноценную фактурную личность, исполненную жизненной энергии, имеющую собственные взгляды, проявляющую благожелательность, способную заблуждаться, в общем, действовать, как настоящий человек. Недалеко ушли и прочие действующие лица: Герцог, Сен-Лу, его дядя и многие другие — каждый, как говорится, со своим «прибабахом».
Таким образом произведение погружает читателя в настоящую реальность, где живые характеры реагируют на всякое событие, а мир динамичен и гибок. Роман выполняет функцию моста между глобальными темами эпопеи, однако, чувствуется, что работа не была завершена: ряд событий и персонажей наследуются книгами с искажениями, теряя возрасты, факты, героев. Альбертина упоминается в «Германтах» преступно мало, хотя герой, насколько это показано, должен был бы целыми днями мечтать о встрече с нею, а не таскаться за герцогиней, как коварный эксгибиционист. И всё же эти ошибки не критичны, а смерть автора — уважительная причина их наличия.
«У Германтов» — глубокий, сильный и эмоциональный роман Марселя Пруста, полный интересных мыслей, ярких персонажей и блистательного юмора. Объём работы не сказывается на увлекательности чтения, хотя отдельные эпизоды относительно скучны. В целом, автор держит планку, заданную предшествующими работами.
Arvustused raamatule «Германт», 25 ülevaadet