Восхождение царицы

– Бог избрал вас на царство! – провозгласили жрецы.

Они подошли к усыпальнице позади статуи и вынесли небольшой сундучок, обитый железными обручами и запертый на осыпанный драгоценными камнями замок. У одного из жрецов на шее висел ключ; открыв сундук, жрец дрожащими руками извлек оттуда две полоски материи. Македонские венцы.

Жрец вручил мне повязку.

– Возьми и надень ее сама, – молвил он.

В сумраке храма я смотрела на скромный кусок материи – он воплощал в себе великую власть. Ибо сам Александр носил не золотую корону, как другие правители, а вот такую головную повязку.

Я взяла ткань, наложила себе на лоб, соединила сзади концы и завязала их узлом на затылке.

– Отныне ты царица.

Мне казалось, что полоска материи сдавила мое чело, как обруч, превосходящий тяжестью золотую диадему.

Тот же ритуал повторили для Птолемея.

– Теперь обратись к Серапису и скажи: «Мы принимаем державу, править которой ты призвал нас, и уповаем на то, что будем достойны твоей высокой милости».

Признал ли нас бог? О Исида, это ведомо лишь тебе. Действительно ли боги всегда внимают обращенным к ним словам или же они порой устают и отвлекаются на что-то иное?

Потом мы снова вышли на открытую галерею храма. Солнце слепило наши успевшие привыкнуть к полумраку глаза, толпа внизу издавала восторженные крики, ветер слегка раздувал одеяния, словно в знак благословения.

Свершилось. Я стала царицей. Вместе со священной головной повязкой я возложила на себя обязанность лелеять и защищать то, что отныне было моим, – город, его жителей и весь Египет.

– О мой народ! – Я призывала всех разделить со мной радость. – Да пошлют мне боги счастье, чтобы всегда быть достойной вашей любви, и мудрость, чтобы сохранить Египет для вас!

Коронация в Мемфисе проходила совсем по-другому. Второй раз в жизни меня везли по Нилу, но как не похоже это было на предыдущее путешествие. На сей раз мы плыли не на маленькой лодчонке с навесом, а на золоченой царской ладье с длинными рядами весел. Народ по пути следования бросал свои дела и выбегал на берег реки, только ослики продолжали неустанно вращать водяные колеса. Люди встречали нас улыбками, в их голосах звучала искренняя радость. Мы с Птолемеем стояли на палубе и приветствовали своих подданных.

Когда мы плыли мимо пирамид, я вдруг осознала: отныне и они принадлежат мне. Да, весь Египет стал теперь моим – и его древние памятники, и безбрежные пески, и даже Нил! Переполнявшие меня чувства были так сильны, что я не находила слов.

Мемфис располагался неподалеку от пирамид, и речной причал к нашему прибытию украсили стягами и гирляндами из лотосов. Дорогу окаймляли финиковые пальмы, их пыльные ветви смыкались над головами, образуя навес. Пальмы шелестели, словно приветствуя нас. Сквозь ветви я разглядела стены из известняка, окружавшие внутренний дворец и храмы; из-за них Мемфис называли «Городом белых стен».

Здесь издавна короновались фараоны, и здесь же был провозглашен владыкой Египта Александр. Его преемники поступали так же, отдавая дань исконным традициям и древним богам.

До Александра Мемфис был величайшим и важнейшим городом Египта, резиденцией фараонов и местом проведения священных мистерий Осириса. Сегодня нам предстояло пройти посвящение в эти мистерии. Обряд проводил верховный жрец бога Птаха, облаченный в длинное полотняное одеяние с наброшенной сверху леопардовой шкурой. Церемония велась на египетском языке, и я испытывала законную гордость, ибо единственная из семьи удосужилась выучить его и понимала, что к чему.

В полумраке внутреннего храма мы получили символы владычества фараонов: золоченый крюк, цеп, скипетр, льняные одеяния из Нижнего Египта и церемониальные кожаные передники. На головы нам водрузили уреи – золотые изображения священной кобры, покровительницы Египта.

Я ухватилась за рукоятки крюка и цепа, крепко сжала эти сакральные, так и льнувшие к моим рукам жезлы и мысленно поклялась не расставаться с ними до тех пор, пока смерть не вынудит меня разжать хватку. Они принадлежат мне – а я им.

Но на этом церемония не завершилась. Ритуал наделения властью требовал, чтобы новоиспеченные фараоны впрягли в ярмо и провели по улицам священного быка Аписа. Это должно показать народу: мы достаточно сильны, чтобы защищать его; одновременно нам надлежало вновь и вновь повторять клятвенное обещание не проявлять жестокости по отношению к тем, кто пребудет под нашей властью, как ныне пребывает под нашим игом бык.

У твоего храма, Исида, мы принесли и другие клятвы. Помнишь ли ты тот день? День, когда я связала свою жизнь с тобой торжественными обетами. Мы обещали жрецу, что не будем вносить изменения в календарь, добавлять или вычитать дни и переносить праздники, но позволим тремстам шестидесяти пяти дням совершать свои циклы согласно установлению. Также мы поклялись хранить и оберегать землю и воду, вверенные нашему попечению.

Лишь после этого из храма вынесли священные двойные короны, дарующие власть над Верхним и Нижним Египтом. Некогда такие короны делались из золота и были очень тяжелы, но теперь их заменили мемфисскими диадемами, изготовленными из позолоченного полотна, лен для которого вырастили на поле бога Птаха.

Так прошла моя свадьба – ибо в этот день я сочеталась вечным браком с моей страной. До сих пор я храню диадему и коронационное одеяние, как хранят свадебный венец и платье. Мои четыре союза с земными мужчинами не в счет, ибо они были преходящи. Истинный же мой супруг, мой возлюбленный, данный мне раз и навсегда, – это Египет.

Теперь все должные ритуалы и церемонии были совершены, и я приступила к правлению. На этой стезе мне пришлось столкнуться с сопротивлением совета регентов, действовавшего от имени находившегося под его опекой Птолемея Тринадцатого. Советники настаивали на скорейшем заключении брака. Я возражала, ссылаясь на то, что торжества не следует устраивать слишком часто: народ любит праздники, но не стоит доводить дело до того, чтобы люди ими пресытились. На данный момент пышных царских похорон и торжественной коронации достаточно.

Я собрала совет за черепаховыми дверями тронного зала в алебастровом дворце, куда еще совсем недавно, робея, являлась на аудиенцию к своим сестрам. Сейчас советники восседали на инкрустированных драгоценными камнями креслах, а я расхаживала перед ними по залу. Все они были гораздо выше меня ростом, и мне следовало об этом помнить.

Длинноногий Потин, самый рослый из всех, но ожиревший и дряблый, с его длинным носом и проницательными, близко посаженными глазами, смахивал на священную птицу ибис, хотя, конечно же, ничего святого в нем не было.

– Ваше величество, – произнес он нараспев тонким вкрадчивым голосом, – если вы и вправду так думаете, вы не понимаете народа. В таком деле, как праздники и зрелища, не бывает излишеств.

– К тому же народу не терпится увидеть царскую свадьбу, – подхватил Феодот, мой бывший наставник, потом перешедший к Птолемею.

Плюгавый коротышка, он имел обыкновение глупо хихикать и пытался прикрыть плешь, отпустив длинные локоны и зачесывая их поверх лысины. Да еще повязывал голову лентой, как распорядитель Гимнасиона.

– Не могу понять, что за спешка, – сказала я. – Мой брат Птолемей – не иноземный царевич, брак с которым важен с точки зрения заключения государственного союза. И вряд ли мы с ним, поженившись прямо сейчас, можем в скором времени одарить страну наследником.

– Такова воля твоего отца! – рявкнул Ахилла, предводитель египетских войск.

Он родился в Верхнем Египте, откуда всегда происходили лучшие бойцы. Темнокожий и сухопарый, Ахилла походил на ожившего воина с древней фрески, хотя его доспехи, нагрудник и поножи были новейшего образца. Как и многие египтяне, желавшие приблизиться к власти, он взял себе греческое имя, хотя на самом деле его звали «Угодный Амону» или как-то в этом роде.

– И его воля будет выполнена, – заявила я. – Я почитаю своего отца. Разве я не добавила к своим титулам еще и Филопатор – «любящая отца»?

Я взглянула своим врагам (ибо кем они были, как не врагами?) прямо в глаза.

– Повиновение – лучший способ почтить родителя, – заявил Потин.

– И лучший способ почтить вашу царицу, – напомнила им я. – Вы мои подданные, хоть и советники Птолемея.

В отличие от брата я советников не имела – вокруг не было ни единого человека старше меня, на кого я могла бы положиться. Со всех сторон окружали враги, друзья же были еще моложе и куда менее влиятельны, чем я сама. Троица противостоявших мне вельмож, казалось, воплощала в себе могущество Египта.

Мои слова они выслушали хмуро.

– Мы, безусловно, чтим тебя и повинуемся, – промолвил Ахилла со своим резким египетским акцентом. – Но и тебе не пристало пренебрегать своим долгом по отношению к брату и соправителю.

– Ему воздастся все, что положено, – заверила я.

Так или иначе, царю Птолемею Тринадцатому уже отвели место во дворце и в истории. Ну а что с остальными нашими родичами? Что будут делать отстраненные от трона Арсиноя и Птолемей Младший? Просто жить во дворце и ждать своей очереди? Кружить над нами, как стервятники? Я поежилась.

– Мне не нужны распри, – заявила я, полагая, что лучше сразу расставить все по своим местам. – Однако я царица, и я буду по-настоящему править и в своем дворце, и в своей стране.

О, если бы они не были настолько выше меня ростом! Тем, кто уверяет, будто рост и физическая сила ничего не значат, не приходилось закидывать голову, чтобы посмотреть противнику в глаза, или подтаскивать табурет, чтобы выглянуть в высокое окно.

– Римляне, как обычно, подают нам плохой пример, – промолвил с презрением Ахилла, прицепившись к первой части моего высказывания и игнорируя вторую. – Похоже, их распри оборачиваются очередной гражданской войной, на сей раз между Юлием Цезарем и Помпеем. Если нам очень повезет, они уничтожат один другого.

Он фыркнул, как учуявшая след борзая.

– Если Помпей обратится к нам, придется откликнуться, – сказала я.

Помпей был союзником моего отца и теперь, если его припечет, мог потребовать нашей помощи. Кроме того, именно Цезарь отвечал за сбор денег, которые Египет задолжал Риму, и я желала ему поражения. Правда, едва ли это сулило особые выгоды Египту – мы разоримся, вооружая Помпея для борьбы с Цезарем. К тому же, даже если Цезаря не будет, долг останется и сбор его возьмет на себя кто-то другой.

– Зачем? Египет далеко от Рима. Мы оставим его призывы без внимания, – возразил мне Потин.

И этот человек считал себя мудрым и дальновидным советником? Я не удержалась и насмешливо улыбнулась.

– Как ребенок, притворяющийся, что не слышит, когда мать велит ему идти спать? Нет, Потин, это путь трусов, и ни к чему хорошему он не приводит. К тому же город Рим и правда не близко от Александрии, до него двенадцать тысяч миль; но мощь Рима заключена в легионах, расквартированных, например, в Иерусалиме, за триста миль от нас. Помните, как быстро прибыл сюда Габиний с войсками?.. Нет, если призыв исходит из Рима, мы не можем сделать вид, будто не слышим. Правда, мы можем попытаться ответить так, чтобы это принесло нам наибольшую выгоду.

– И как же? – спросил Феодот.

Я почти забыла о нем – настолько затмевали его двое других советников.

– Что мы согласны помочь, но на это нужно время.

– Именно так ты только что ответила нам относительно твоего брака, – указал Потин. – Этим никого не одурачить.

– А я и не думаю никого дурачить, – ответила я как можно более величественно. – Существует множество причин для отсрочки брака – объективных, реально существующих препятствий. И неужели вы хотите сказать, что ваша просьба поскорее сочетаться браком с моим царственным братом – то же самое, что повеление Рима?

– Это не повеление… – начал Ахилла, но я оборвала его.

– Нам с вами незачем играть словами. Вы выдвинули требование, а я его пока отклонила. На сегодня этого достаточно. Все свободны.

Они низко поклонились, хотя их лица помрачнели от досады и злости. Пятясь, советники вышли из зала. Я не жалела о своей резкости, ибо они вынудили меня. Я поняла, что время любезностей миновало.

И что мне необходимо обзавестись преданными сторонниками.

Ежедневно мне приходилось заниматься множеством мелочей. Погрузившись в их круговорот, легко было принять это за истинную суть правления и тем самым совершить недопустимую ошибку. Однако столь же недопустимо для настоящего правителя пренебрегать мелкими делами. Воистину, властвовать – великое и сложное искусство, и нет числа умениям, необходимым для правителя. Неудивительно, что так много людей не справляются с тяжким бременем власти.

Отцовские покои – самые пышные во дворце – до сих пор пустовали. Я стеснялась поселиться в них, пока не поняла, что это глупо. Если я буду жить там, я окажу дань уважения отцу. Кто, кроме меня, вправе претендовать на это?

Царские покои занимали верхний этаж алебастрового дворца. Они протянулись от северо-западной оконечности Локийского мыса – где окна смотрели на маяк через лазурные воды гавани – на юго-восток, к открытому океану. Морские ветры продували палаты насквозь, отчего ониксовые полы всегда были восхитительно прохладны, подобно сладкому фруктовому льду, которым мы лакомились летом. В залах играли лучи света. Они пересекали пол по мере того, как солнце проделывало путь от одного окна к другому, превращая апартаменты в большие солнечные часы. Ночью комнаты заливала луна. Море наполняло дворец столь щедрыми звуками, что пропадало всякое желание приглашать музыкантов и дополнять голос волн мелодиями человеческих инструментов. Воистину, царские покои казались волшебным воздушным чертогом.

Я бродила по ним и размышляла, что оставить как есть, а что изменить. Меня поразила страсть отца к собирательству. Чего только не было в его палатах: африканские кровати черного дерева, инкрустированные слоновой костью из страны Пунт; искусно сработанные металлические столы из Дамаска; разукрашенные подушки из Сирии; тканые ковры из Индии и шелковые занавеси из дальних стран Востока. Стояли расписные греческие вазы, канделябры из нубийского серебра и водяные часы из Рима. Из того, что делали в Египте, отец особенно ценил базальтовые статуэтки богов и тончайшие сосуды многоцветного стекла, которыми славились стеклодувы Александрии. Царские покои напоминали некий всемирный рынок, где собрались не обычные торговцы, но величайшие искусники, подлинные мастера своего дела. Прозрачные оконные занавески из белого шелка трепетали и хлопали на легком ветерке, словно старались высветить прекрасные вещи в разных ракурсах и показать их во всей красе.

Отцовская гардеробная – комната величиной с обычную залу для приемов – была битком набита хламидами, мантиями, сандалиями и плащами. Я улыбнулась, вспомнив, как он любил наряжаться для торжественных церемоний. Жаль, что его платья, в отличие от водяных часов, не могут перейти ко мне…

Тут я неожиданно почувствовала, что в комнате я не одна. Кто-то стоял за моей спиной. Я мигом обернулась и узнала знакомое лицо одной из дворцовых служанок.

– Я тебя не заметила, – сказала я. – Как тебя зовут?

– Хармиона, царица, – ответила та глубоким хрипловатым голосом. – Прости меня. Я не хотела тебя напугать.

– Ты была хранительницей царского гардероба?

– Да. Замечательная работа, – с улыбкой проговорила девушка, и я отметила ее не сильный, но отчетливый македонский акцент.

– Ты македонка? – спросила я.

На эту мысль наводила и ее внешность: рыжеватые волосы и дымчатые серые глаза.

– Да, царица. Его величество взял меня к себе на службу, когда гостил в Афинах. – Последовала скромная, почти неуловимая пауза. Мы обе знали, что Афины мой отец посетил после своего низложения, по пути в Рим. – Говорят, наши семьи состоят в дальнем родстве.

Хармиона мне понравилась. Не могу сказать точно – то ли меня очаровал ее голос, то ли манера держаться.

– Ну и каковы теперь твои планы? Вернешься в Афины или останешься здесь, при моем гардеробе?

Честно признаться, я остро нуждалась в хранительнице одежд. Нянька, занимавшаяся мною в детстве, в нарядах практически не разбиралась. От нее я выучилась лишь тому, что подпалины выводят молоком, а пролитое на тунику вино посыпают солью.

Хармиона расплылась в улыбке:

– Если сочтешь меня достойной, я буду безмерно счастлива остаться с тобой.

– Достойной? Уж если ты умела управляться со всем этим, – я обвела жестом поблескивавшие груды парчи и шелков, – то с моими платьями справишься без труда. Понять бы еще, что делать с отцовскими нарядами.

– Прибереги их, пока у тебя не родится сын, который сможет их носить.

– Ну, боюсь, это случится еще не скоро и все платья выйдут из моды.

– Напрасно боишься, царица. Парадные царские облачения не так быстро выходят из моды, как обычная одежда…

Что ни говори, в голосе ее заключалось какое-то волшебство – как будто перед тем, как произнести слово, она убаюкивала его в колыбели.

Так я начала подбирать мою личную свиту. Мардиана я предполагала назначить главным придворным писцом; в последнее время мы виделись редко, но дружба наша не ослабла. Олимпия, изучавшего в Мусейоне медицину, поджидало место моего личного врача. Я доверяла ему, и если он будет рядом, мне не придется опасаться отравы. Однако мне остро недоставало опытного военного, чтобы противопоставить его Ахилле. Среди воинов я друзей не имела. В моем распоряжении была македонская придворная гвардия, охранявшая дворец, однако три римских легиона, набранные преимущественно из здоровенных варваров, галлов и германцев, подчинялись собственному военачальнику, а египетскими полками командовал Ахилла. В случае конфликта, даже если все македонцы поддержат меня, численное превосходство останется за легионами и египтянами. Мне же останется лишь положиться на милость судьбы.

Глава 10

В седой древности Египет с востока и запада защищали непроходимые пустыни, и лежавшая в долине Нила страна была практически недосягаема для остального мира. Тогда к нашим границам приближались лишь бедуины, что пересекали западные пески на верблюдах. Теперь же целые армии могли подойти к нашим восточным границам из Сирии. Египет стал частью большого мира; если когда-то он существовал сам по себе, то теперь все крупные события в чужих землях непосредственно влияли на нас. Именно поэтому первый кризис, возникший во время моего царствования, зародился вовсе не в Египте.

Причиной его явились проклятые парфяне. Они совершали набеги на Сирию, что была римской провинцией, и тамошний наместник Кальпурний Бибул решил отозвать римские легионы из Египта, объединить их со своими войсками и использовать против Парфии. Он поручил это своим сыновьям, отдав размещенные у нас легионы под их командование. Однако солдаты, обжившиеся в Египте, не захотели уходить. Разгорелся мятеж, сыновья наместника были схвачены и убиты бунтовщиками.

Солдаты ликовали, как глупцы, не видящие дальше собственного носа. Вместе с ними веселились и граждане Александрии, поскольку любой акт неповиновения Риму приводил их в состояние радостного возбуждения. Более всех торжествовали Потин и его приспешники. Как же – ведь Риму нанесен удар, пусть даже в виде убийства мирных послов.

События вынудили меня созвать совет. Я уже восседала на троне, когда члены его вошли в зал, подталкивая перед собой Птолемея, словно заложника.

– Мой брат займет место здесь, рядом со мной, – проговорила я, указав на второй трон. Я подумала, что полезно хоть ненадолго отделить его от этой своры. – А вы садитесь здесь.

Им всем, включая приглашенного мною Мардиана, предстояло сидеть на общей скамье – правда, изукрашенной драгоценными камнями.

Стоял чудесный ясный день. На волнах гавани мягко покачивался флот.

– Вы знаете, с какой целью созван этот совет, – сказала я. – Сыновья римского наместника Сирии, посланные возглавить легионы, убиты взбунтовавшимися солдатами.

– Мы тут ни при чем! – выкрикнул Птолемей. – Сами римляне римлян и убили! Это не наше дело!

Потин самодовольно кивнул.

– Вот, значит, как ты наставляешь юного царя? – возмутилась я. – Птолемея извиняет его юность, но если ты сам так считаешь, то разум у тебя ребяческий, и ты не имеешь права участвовать ни в каком совете, даже если речь идет об ослином навозе.

Улыбка сошла с его физиономии. Вот и хорошо.

– Легионеры не желают покидать Египет, – сказал Потин. – Они обосновались здесь, женились, завели детей.

– Иными словами, они уже не солдаты, а гражданские люди? – уточнила я. – Раз так, мы в них не нуждаемся: исполнять свои обязанности они уже не могут, а гражданского населения нам и без них хватает. В Александрии миллион горожан.

Я выдержала паузу, обвела их взглядом и заявила:

– Вы должны задержать убийц и выдать их Бибулу.

– Нет! – воскликнул Феодот. – Это значило бы признать его нашим господином. Египет – независимая страна!

– Настоящая независимость подразумевает еще и выполнение законов, принятых в цивилизованном мире, – возразила я. – Показать, что власть контролирует положение в стране и способна исправлять ошибки – признак силы, а не слабости.

– Правда в том, – усмехнулся Потин, – что ты боишься римлян. Поэтому ты склоняешься перед ними и унижаешь себя.

Как смеет он говорить это? Я перед кем-то склоняюсь? Я унижаю себя?

– Это ты унижаешь Египет, выставляя нас укрывателями преступников, – промолвила я, оправившись от возмущения. – Вижу, ты совсем не любишь свою страну.

– Да я люблю Египет больше, чем ты можешь вообразить!

– Ну так послужи Египту. Найди убийц. Приведи ко мне. Если у тебя нет желания посылать их Бибулу, я сделаю это от своего имени. – Я посмотрела на брата: – Хочешь что-нибудь сказать?

Он покачал головой.

– Хорошо. Потин, приказ тебе ясен.

Рослый евнух сидел неподвижно, как каменная статуя в храме.

На совете я вела себя уверенно, но, когда все разошлись, вдруг засомневалась. С одной стороны, мое решение было законным и справедливым, однако разумно ли оно с политической точки зрения? Скорее всего, это оттолкнет от меня большую часть населения Александрии. Впрочем, оскорбление римлян навлечет на нас куда более грозную опасность, чем недовольство или даже бунт. Рим никогда не забывал и не прощал обид. Я оказалась в ситуации, когда удобного выхода просто не было.

Убийцы – трое обычных с виду людей – были схвачены и препровождены к Бибулу. Римский магистрат удивил нас тем, что поступил в строжайшем соответствии с законом. Речь шла об убийстве сыновей Бибула, однако он заявил, что не имеет права карать убийц, подлежащих суду сената. Пусть торжествует правосудие, а не кровная месть.

О римский закон! Попади мне в руки убийцы моих детей, я позабыла бы про все законы на свете, кроме извечного права матери мстить за кровь ее чада. Законы хороши до поры, однако они не совершенны и не заменят собой справедливость. Греческие боги знают об этом больше, чем римское право.

История с Бибулом вызвала в народе сильное возмущение и настроила всех против меня, поэтому я почти убедила себя в том, что убийство – провокация Потина. (Я знаю, что на самом деле это не так. Но ответь, Исида: боги благоприятствовали ему?) Теперь люди говорили, что я «лизоблюдка», «рабыня Рима» и истинная дочь своего отца, потерявшего престол как раз из-за пресмыкательства перед иноземцами. Гнать ее прочь! Долой!

А в скором времени в Египет прибыл сын Помпея с просьбой предоставить войска и провизию для предстоящей войны с Цезарем. Нам пришлось согласиться, и в результате сотни наших солдат на шестидесяти кораблях отправились сражаться за чужие интересы. Помпей и его сторонники были изгнаны из Италии пресловутым Цезарем, действовавшим без оглядки на сенат – так, словно он повелевал своей судьбой. Говорили, что он удачливее всех, что его главное оружие – скорость и неожиданность, что он всегда обрушивается на врагов раньше, чем те успевают понять, кто против них выступил. Говорили, что он преодолевает сотню миль в день, нанося молниеносные удары.

Здесь я позволю себе опровергнуть некоторые клеветнические измышления. Их стали распространять в мой адрес позднее, с подачи Октавиана. Это он распустил слухи о том, будто бы во время посещения Помпеем Младшим Александрии мы с ним стали любовниками. Я встречалась с ним, я устраивала для него пиры и с гордостью показывала ему город, но он ни разу не коснулся моей руки – такой поступок нарушил бы правила этикета. Я была девственницей и хранила свое целомудрие, как Афина. К тому же Помпей не отличался привлекательностью!

Кроме совета и народа, против меня выступил сам Нил. При последнем разливе вода не поднялась до требуемого уровня, что означало неизбежный голод. Наши ученые разработали точную схему соответствия подъема воды и видов на урожай, и критический уровень назывался «локоть смерти». В тот год воды великой реки не поднялись выше роковой черты.

Над разливом рек властны лишь боги, однако виноватыми обычно оказываются правители. Я приказала раздавать зерновые пайки из старых запасов, но вышло так, как всегда бывает в подобных случаях: народу хлеба не хватало, зато его было достаточно у спекулянтов. Люди умирали с голоду. В Александрии начались бунты. В сельской местности возникла угроза восстаний. Чем выше по Нилу, тем сильнее проявлялось недовольство. Жители Верхнего Египта находились далеко от столицы и никогда не имели тесной связи с государством Птолемеев. Теперь же они и вовсе начинали думать об отделении.

Примерно в то же время умер священный бык Гермонтиса, и надлежало найти ему преемника. Эта замена осуществлялась путем сложной церемонии, разработанной до мелочей, в ходе которой нового священного быка препровождали по Нилу к храму, где ему предстояло обитать. В древности подобные водные процессии возглавляли фараоны, но ни один из Птолемеев никогда в таком обряде не участвовал. Между тем Гермонтис, лежавший в нескольких милях вверх по течению от Фив, был одним из очагов брожения, и я сочла политически целесообразным принять участие в церемонии. С одной стороны, это позволяло на время удалиться от интриг двора, а с другой – сулило надежду на укрепление моей позиции и, может быть, умиротворение беспокойных областей.

Царскую ладью приготовили, и я отправилась в путь. Я с нетерпением ожидала путешествия; по моим расчетам, оно должно было продлиться дней десять.

Сидя под навесом на корме ладьи, я наблюдала за проплывавшими мимо землями. Чем выше мы поднимались – мимо пирамид, мимо Мемфиса с его поблескивавшими в лучах солнца белыми стенами, – тем заметнее становились последствия обмеления Нила. Его берега по-прежнему окаймляли зеленые пальмовые рощи и поля с красно-черной почвой; стояли те же глинобитные хижины, ослики вращали те же колеса. Полоса земли, непосредственно примыкавшей к реке, с виду почти не изменилась, но стала уже. К плодородным берегам подступали золотистые, порой пепельно-белые пески. Над ними возвышались обожженные солнцем каменистые утесы. Ширина зеленой прибрежной полосы разнилась – от неполной мили до десяти миль; однако эта зона жизни всегда оставалась в пределах поля зрения, а позади брала свое мертвая пустыня.

Ночь наступала мгновенно: стоило рыжему шару солнца погрузиться в обмелевший Нил, окрасив его на миг кровавым багрянцем, как приходила чернильная тьма и на небосводе высыпали миллионы звезд. Вместе с тьмой наступала тишина, и, несмотря на разгар лета, разливалась прохлада.

Через три дня после Мемфиса мы проплыли мимо каменного города. На мой вопрос, что это за место, капитан сердито проворчал:

– Город фараона-отступника, да забудется навеки его проклятое имя!

Я, однако, его имя помнила – Эхнатон! Правда, известно мне о нем было немного: он пытался распространить новую религию, основанную на почитании единого бога Атона. Жрецы Амона в Фивах постарались вытравить память об Эхнатоне, и теперь мы смотрели на развалины – все, что осталось от фараона и его замысла. Я могла лишь порадоваться тому, что мои венценосные предки никогда не пытались раздавить или принизить какую-либо религию, так же как и навязывать кому-то свою. Птолемеи, в том числе и мой отец, не скупились на строительство в Верхнем Египте храмов старым богам, и мы можем гордиться тем, что оставили по себе замечательную память – такие знаменитые храмы, как святилища в Эдфу, Эсне и Ком-Омбо.

Вскоре после того, как заброшенный город злосчастного фараона остался позади, мы проплыли мимо расположенных на восточном берегу алебастровых карьеров Хатнуба, откуда родом большая часть наших сосудов для мастик и благовоний.

Два дня спустя мы миновали последний греческий аванпост на Ниле – город, основанный первым Птолемеем в четырехстах милях от Александрии. Дальше иностранное влияние теряло силу.

На девятый день нашего путешествия мы достигли места, где Нил совершал резкий поворот, и поплыли на восток. Близ самого локтя излучины, у города Дендера высился храм Хатор, богини любви. Это недавнее сооружение, его достраивали по велению моего отца. Правда, с воды я разглядела лишь поднимавшиеся над бурой стеной из глинобитного кирпича резные колонны и пожалела, что из-за нехватки времени не могу остановиться и осмотреть святыню.

У следующего изгиба Нила – там, где река снова поворачивала на запад, – стоял городок Копт, известный мне в силу своего важного торгового значения. Здесь, где Нил ближе всего подходит к Красному морю, лежали маршруты верблюжьих караванов, направлявшихся к портам за товарами из страны Пунт и Аравии. Мой отец был сильно заинтересован в этом торговом пути; он считал, что Египту следовало смириться с торговой гегемонией Рима в Средиземноморье и усиленно развивать торговлю с Востоком и Индией.

Предыдущие Птолемеи основали на побережье Красного моря ряд городов, получивших имена их цариц: Клеопатрис, Арсиноя, Береника. Береника – самый южный город, он долгое время служил пунктом паромной переправы пойманных в Африке слонов. Однако в последнее время торговля слонами приходила в упадок, поскольку они уже не обеспечивали, как прежде, решающего перевеса на поле боя. Юлий Цезарь разработал тактику борьбы против этих гигантов, и они уже не внушали ужас одним своим видом.

Юлий Цезарь… Я невольно задумалась об этом человеке, поражавшем своей неистощимой изобретательностью в области военного дела. Взять тех же слонов – почему никто до него не догадался использовать их слабые места? Оказалось, что под градом камней и метательных снарядов животные впадают в панику, поворачиваются и обращаются в бегство, топча свои же войска. Столетиями слоны считались самым грозным оружием, но Цезарь, похоже, покончил с их господством на полях сражений. Как Помпей победит такого воина? Я жалела, что нам пришлось выступить на его стороне, ибо это могло обернуться для Египта большой бедой.