Loe raamatut: «Универсальный принцип»
1 Часть
Страна, исключённая из международной кодовой системы, чья буквенно-числовая комбинация продолжала оставаться в памяти лишь одинокого архивариуса-пенсионера, его винтажного-тамагочи и негодного к перепрошивке робота-модератора, с каждым годом становилась всё меньше. По мнению внешних наблюдателей, она походила на сжимаемый от бессилия кулак, который, без сомнения, принадлежал боксёру, жалко корчащемуся на войлочном полу ринга после проигранного боя.
В свою очередь, местные жители, изнутри следящие за процессом спрессовывания, напротив, видели причину исключительно в желании триединой Группы Главнокомандующих обезопасить население, спрятав его внутри богатырского кулака, который на всякий случай периодически грозился в мировую пустоту, вздёргивая кверху средний палец.
В старом городе, стоявшем на восьми высохших реках, население жило новой жизнью. Новая жизнь, правда, пока ничем особенным не отличалась от старой, но все были уверены в обратном. Самому городу совершенно не нравилась эта бессмысленная суета, но с позором лишённый права голоса и столичного титула много десятилетий назад он униженно безмолвствовал и лишь робко надеялся, что население его покинет ввиду «повсеместной обветшалости, непригодности и опасности для жизни» и даст умереть спокойно. Но какие бы безнадёжные отчёты об аварийном состоянии старого города ни писали эксперты, как бы старательно журналисты ни распыляли информацию за его пределами, с каким бы умным видом чиновники ни потирали толстые переносицы – ничего не менялось.
В среду к восьми утра на деревянную террасу Городского суда №1 начал медленно стекаться народ. К восьми тридцати приехал Судья, заглянул в душный маленький зал Судебных заседаний, где тесными неровными рядами стояли скамейки, а в проходах валялись стулья, и поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж. Там, в длинном полутёмном коридоре, грузная женщина в грязном переднике, стоя на четвереньках, тёрла серой тряпкой пол. Судья покашлял. Женщина повернула к нему своё безразличное лицо и тяжело встала:
– Доброе утро, Ваша честь.
– Доброе-доброе. Иди, внизу убирайся, через полчаса начнём.
Женщина подняла тяжёлое ведро с водой и направилась вниз по лестнице. Судья прошёл в конец коридора и протиснулся в узкую комнату, плотно заставленную старой мебелью, вынул из принесённого портфеля документы и принялся их внимательно изучать.
Через четверть часа приехала скрипучая машина с прицепом. К прицепу гигантскими болтами крепилась ржавая клетка, в которой сидела худосочная седая женщина. Заспанные солдаты помогли женщине вылезти, прикрикнули на неё для порядка и повели в здание суда. На террасе стояла толпа зевак, процессия замешкалась, остановилась. Женщина медленно подняла глаза, высокий солдат с силой ткнул её прикладом в щёку:
– В землю смотреть, с-с-сука.
В толпе заулыбались и довольные расступились. В маленьком зале были открыты окна, неспешный ветер повременно залетал узнать, как продвигаются судебные дела. Худосочную женщину посадили на крепко привинченный к полу деревянный табурет с массивными железными кольцами и приковали к ним наручниками. Два солдата встали по бокам. Женщина какое-то время озиралась по сторонам, а потом уставилась на подол платья, приговаривая:
– Пыльная-то я какая с дороги!
Спустя пять минут в Зал вошли Общественный обвинитель и Защитник. Оба внимательно посмотрели на присутствующих и кивнули в знак приветствия. Защитник сел за приготовленный специально для него стол, недалеко от прикованной женщины, вынул из толстой папки бумаги, разложил, аккуратно сделал какие-то пометки наточенным карандашом и, покончив с приготовлениями, с озабоченным видом подошёл к солдатам:
– Доброе утро. Скажите, а нельзя ли Подсудимую посадить на стул со спинкой? Я полагаю, ей будет крайне сложно высидеть всё заседание на табурете, не имея возможности облокотиться.
– Мы действуем по инструкции.
– Я понимаю, а что в вашей инструкции говорится про нестандартные ситуации?
Солдаты задумались и почти одновременно отрапортовали:
– Инструкция не содержит в себе упоминаний о нестандартных ситуациях.
– Понятно. А жаль. У нас сейчас именно такая ситуация. Константин Ипатьевич, – обратился Защитник к Общественному обвинителю, – может быть, позволим Подсудимой сидеть на стуле со спинкой?
Константин Ипатьевич в это время стоял, навалившись всем своим полным телом на подоконник, и смотрел в заброшенный палисадник. Потом медленно обернулся и, чеканя каждое слово, произнёс:
– Карл Фридрихович, насколько я знаю, все Подсудимые в этом зале всегда сидели на этом табурете, с какой стати сегодня мы будем нарушать эту традицию?
– Но как же ваш щедрый Принцип снисходительности? Почему бы нам сегодня не последовать этому принципу и-и-и не позволить пожилой Подсудимой во время заседания сидеть на стуле со спинкой? И, кстати, позвольте напомнить, наша Подсудимая вот уже три месяца содержится в карцере, что крайне неблагоприятно сказывается на состоянии её здоровья.
– Карл Фридрихович, мне не нравится ваше ироничное нравоучение и вы, может быть, сомневаетесь, но я профессионал своего дела, поэтому не надо напоминать мне о деталях, которые я изучил в полной мере. Принцип снисходительности – единственно возможная сегодня форма политического и социального существования. Я снисходителен к вам, именно поэтому я разговариваю с вами даже вне судебных заседаний. Так и вы будьте снисходительны ко мне и отстаньте от меня с вашими дурацкими просьбами! Запомните, подсудимые не достойны снисхождения! Их чудовищные проступки – безусловный симптом пренебрежения основополагающим государственным Принципом! – рассержено закончил Общественный обвинитель.
– Уважаемый Константин Ипатьевич, а давайте проявим снисходительность к Подсудимой авансом!
– Быть снисходительным к Подсудимому авансом – опасно… Ответная реакция может быть совершенно неожиданной.
Защитник развёл руки в стороны:
– В таком случае мне совершенно непонятен этот принцип!
– А мне в таком случае это совершенно безразлично!
Подсудимая подалась вперёд и зашлась в долгом приступе кашля, синхронно позвякивая цепями наручников. Защитник вышел из зала суда и вернулся со стаканом воды:
– Анастасия Поликарповна, выпейте, пожалуйста.
Подсудимая взяла чуть трясущимися руками стакан, сделала несколько отрывистых глотков и снова закашлялась. Защитник посмотрел на Константина Ипатьевича долгим тяжёлым взглядом. Общественный обвинитель сел на своё место и углубился в изучение каких-то бумаг. В Зал суда вошёл опрятно одетый Секретарь с маленькой рыжей бородкой:
– Доброе утро. Господин Судья сказал, что через пять минут можем начинать.
Подсудимая перестала кашлять, допила воду и отдала стакан Карлу Фридриховичу. В Зал стали медленно сходиться люди. Они рассаживались на скамьях и стульях и, устроившись, с любопытством изучали Подсудимую. Многим не хватало мест, они громоздились на подоконниках, вставали вдоль стен. На улице загудел мотор, кто-то выглянул в окно:
– Журналисты приехали!
Заспанные журналисты почти вбежали в маленький зал. Засуетились, в поисках свободных пространств, зашуршали блокнотами, загромыхали техникой. Старые, обшарпанные, с оторванными сегментами, замотанные скотчем видеокамеры, фотоаппараты и диктофоны замелькали в журналистских руках. Спустя пару минут в дверях появился Судья, Секретарь подбежал к нему и взволнованно зашептал:
– Ваша честь, у нас компьютер сломался! А другого нет, я везде поискал… Только на чердаке нашёл старый монитор…
Судья махнул рукой:
– На пишущую машинку всё набьёшь.
– У пишущей машинки ленты нет…
– Тогда от руки напишешь.
Секретарь расстроено забормотал:
– Ну да, ну да, – и скрылся за дверью.
Судья тем временем занял своё место и устало посмотрел на присутствующих. Вернувшийся Секретарь положил на свой стол пачку бумаги и три ручки, глубоко вздохнул, одёрнул полы пиджака и торжественно произнёс:
– Встать, суд идёт!
Все встали.
– Садитесь, пожалуйста, – Судья нацепил на нос маленькие очки и принялся зачитывать. – Сегодня мы слушаем дело Макаровой Анастасии Поликарповны, которая обвиняется в убийстве собственной дочери, Макаровой Ефросиньи Ильиничны. Это заседание заключительное. Его, как, собственно, и все предыдущие, буду вести я, Судья высшей категории. Имя моё, в интересах прошлых, настоящих и будущих следствий, разглашению не подлежит. Сторону обвинения представляет Общественный обвинитель Ковров Константин Ипатьевич, сторону защиты – Карл Фридрихович Кляйн-Чулков. Выносить приговор будут представители Снисходительного общественного совета – Представитель номер раз, Представитель номер два и Представитель номер три. Их имена, также в интересах следствия, разглашению не подлежат, – Судья повёл рукой в сторону окна, вдоль которого на короткой скамеечке виднелись неприметные фигурки представителей Снисходительного общественного совета, после чего достал носовой платок и промокнул потный лоб. – Константин Ипатьевич, прошу вас!
Общественный обвинитель засопел, неуклюже поднялся:
– Макарова Анастасия Поликарповна порядковый номер АААПРД-12003967 зарегистрирована с момента рождения и по настоящее время по адресу: ул. Спаммеров, д. 6, кв. 8, за пределы города ни разу не выезжала, ранее имела судимость, но была амнистирована, нареканий и жалоб с места работы не поступало, заключение судмедэкспертизы показывает абсолютную психическую вменяемость Подсудимой.
7 апреля прошлого года в 10 часов 30 минут по местному времени Подсудимая застрелила собственную дочь Макарову Ефросинью Ильиничну из автоматического пистолета винтажной сборки марки «Колибри». Подсудимая произвела один выстрел в голову, от которого её дочь скончалась на месте.
В ходе 33 заседаний суда, предшествующих данному, никаких иных улик или свидетелей, доказывающих невиновность Макаровой Анастасии Поликарповны, обнаружено не было. Все улики и свидетельские показания говорят нам только об одном преступнике, и этот преступник перед нами! – Общественный обвинитель театрально повел рукой в сторону Подсудимой. – Что двигало этой женщиной? Хладнокровие и бездуховность! Вот что! Всяческое отсутствие норм и законов материнства, прописанных в нашей Конституции (часть 143, статья 99, параграф 16, поправка 38)! Всяческое отсутствие норм и законов социального и внутрисемейного сосуществования, прописанных в нашей Конституции (часть 220, статья 47, параграф 5, поправка 157)! Полное игнорирование личностных установок и мотиваций, прописанных в нашей Конституции (части с 903 по 3051, включая все статьи, параграфы и поправки)! И даже попрание гражданских клятв и обязательств, прописанных опять-таки в нашей Конституции (часть 2606, статья с 701 по 711, включая все параграфы и поправки)!
Я, как представитель Общественного обвинения, озвучиваю здесь волю народа и конституционные нормы и законы нашей страны, которые призывают Подсудимую к расплате в виде смертной казни на электрическом стуле или, если у нас опять отключат электричество, через повешение. Конституционные нормы и законы нашей страны не допускают подобного произвола и жестокого обращения граждан друг с другом, мы должны оградить нашу общественность от пагубного влияния таких варварских отношений, мы должны не допустить, чтобы семя ненависти зародилось в нашем подрастающем поколении.
Бесспорно, вина за сломанное сознание Подсудимой и за тяжкое преступление, совершённое ею, лежит не только на совести Макаровой, но и на бездушном, зловонном, трухлявом, изъеденном изнутри всевозможными (и даже невозможными!) беззакониями «государстве», – Общественный обвинитель беззвучно поводил губами, – на «государстве», название которого, согласно действующей Конституции, запрещено к употреблению… На «государстве», в котором Подсудимой (да и многим из нас) довелось родиться и которого, к бесконечной нашей радости и гордости, больше не существует! Замечу, что это единственное смягчающее обстоятельство, которое я упоминаю на каждом слушании этого дела, и которое я традиционно тут же опровергаю.
Опровергаю фактами, опровергаю нашими с вами поступками! Ведь многие из нас тоже родились в том ужасном «государстве», ведь многие тоже страдали и испытывали всяческие лишения, ведь многие тоже вынуждены были наблюдать тотальные беззакония, вести многочасовые монологи с самими собой, дабы разобраться, что есть ложь, а что – правда, что есть зло, а что – добро. Но никто… Никто не совершил подобного жуткого преступления!
– Ваша честь, можно вопрос, – потянулся за своей правой рукой Защитник, привстал со стула и замер в ожидании разрешения.
Общественный обвинитель недовольно оглядел зал и упёрся насупленным взором в Защитника. Присутствующие начали перешёптываться. Секретарь зашикал на кого-то в первых рядах. Судья очнулся от дремоты и поводил ладонью по бумагам, лежавшим перед ним. Защитник повторил вопрос. Судья поспешно кивнул, еле сдерживая зевок, суетливо раскрыл какую-то папку и спрятался за твёрдым переплётом. Защитник встал в полный рост и произнёс, обращаясь к Общественному обвинителю:
– Вы хотите сказать, что Государство не формирует человека? Я вас верно понял? Тогда какой прок в чтении Конституции? Тогда кто вообще для нас Группа Главнокомандующих? Тогда зачем нам эти показательные слушания?
– Нет, вы меня неправильно поняли, – раздражённо заговорил Общественный обвинитель. – Государство изначально, с малолетства и на протяжении всей жизни формирует, указывает правильный путь развития, поддерживает, помогает…
– Но вы же противоречите сами себе! – перебил его Защитник.
– Вы не дослушали меня, а уже выводы делаете. Исходя из этого, я могу предположить, что вы и мою предыдущую речь плохо слушали, а то и вовсе не слушали, а вопросы – задаёте!!!
– Тогда прошу вас расшифровать, что вы имели в виду. Вот тут у меня слово в слово записано всё, что вы сказали. Я конспектирую. И я усматриваю здесь несоответствия. Когда вы говорили о «государстве», в котором многие из присутствующих родились, вы сказали следующее, цитирую…
– Так-так-так, Карл Фридрихович, вы, конечно, извините, что я вас перебиваю, но уж коли вы меня раз перебили, то и мне не зазорно. Я считаю так – всё, что вы намереваетесь сейчас сообщить, к сути дела отношения никакого не имеет. Мы же с вами не государства тут судим. Да и типун мне на язык! Наше Государство благополучно встало, стоит и до конца веков стоять будет. Судить его нечего. А то, в котором мы, к несчастью, родились, оно уже осуждено! Осуждено многократно, пофамильно и поимённо! И я, да будет вам известно, в большинстве тех процессов участие принимал и практически всех негодяев из того «государства» в лицо знаю! И все их подлости знаю, и все их оправдания жалкие! Всё знаю! Поэтому не вам тягаться со мной в подобного рода спорах. Хотите о государствах поговорить – поговорим! Но только не на этом слушании. Позвольте всё же мне закончить мою речь…
Защитник вымученно улыбнулся.
– Ваша честь? – повернул голову к Судье Обвинитель.
Судья всё ещё боролся с зевотой. Он выглянул из-за папки, одобрительно поморгал глазами, поморщил брови и снова спрятался.
– Та-а-ак, на чём же я остановился… Ага, стало быть, «никто»… Итак! Никто из нас не совершил подобного жуткого преступления! – важно продолжил Обвинитель. – А это значит, что пагубное, злонамеренное, насильственное поведение было заложено в Подсудимой самой природой! И она, будучи уже взрослой, здравомыслящей, ответственной женщиной, не смогла разглядеть в себе этих мерзких наклонностей, не смогла изничтожить их в себе, не смогла в конце концов обратиться за помощью к специалистам (а мы все знаем, что у нас есть прекрасные профильные службы с высококвалифицированными и отзывчивыми специалистами и замечательные духовно-приходские заведения с мудрыми врачевателями душ!)…
Так вот… Побороть свой недуг собственноручно или с чужой помощью Подсудимая не смогла… Или… Не… за-хо-те-ла. Именно – не захотела! Результаты экспертизы говорят нам о вменяемости Макаровой Анастасии Поликарповны, а это значит, что о недуге своём она, если уж не знала наверняка, то – догадывалась, и никаких действий по его устранению не предпринимала… Злой умысел и преднамеренность – налицо.
Также на прошлых заседаниях нами досконально изучался вопрос климактерического периода, в котором Подсудимая пребывала во время совершения преступления, а также, возможно, пребывает до сих пор. Эксперты вынесли вердикт, что климактерический период у Обвиняемой протекал в пределах нормы, с применением показанных врачом местной поликлиники натуральных препаратов для уменьшения климактерических жалоб и, таким образом, не оказал никакого влияния ни на Подсудимую, ни на само преступление.
Подводя итог, я, как официальный представитель Общественного обвинения, озвучивающего здесь волю народа и Конституционные нормы и законы нашей страны, призываю Подсудимую с честью и достоинством принять расплату в виде смертной казни на электрическом стуле или, если у нас опять отключат электричество, через повешение. Что ж… Я кончил.
Общественный обвинитель многозначительно оглядел зал, кинул презрительный взор на Подсудимую и сел. Защитник откашлялся. Судья наконец-то поборол зевоту и проговорил, обращаясь к Защитнику:
– Да-да, Карл Фридрихович, теперь вы выступаете.
Не успел Защитник встать со своего места, как Общественный обвинитель выкрикнул:
– И о чём вы нам сегодня расскажете? Про условную и безусловную любовь, про идею материнства или про симбиоз социума?
– Напрасно вы цепляетесь ко мне, Константин Ипатьевич…
– Да поймите же вы наконец, – перебил Защитника Обвинитель, – есть конкретные вещи, конкретно совершённые поступки, имеющие время действия, условия и обстоятельства, а есть ваши никчёмные философствования, ставшие здесь уже традиционными, которые не имеют ничего общего с реальностью…
– Константин Ипатьевич, – раздражённо произнёс Судья, – вы задерживаете нас всех!
– Молчу, молчу, – иронично проговорил Общественный обвинитель и, моментально сделавшись серьёзным, воззрился на Защитника в предвкушении долгой и бессмысленной речи.
Карл Фридрихович провёл рукой по волосам и заговорил:
– Сегодня я предлагаю порассуждать о свободе. Мотивы, движущая сила и цель жизни Подсудимой были подчинены единственно возможному для этой женщины действию – действию к свободе. Я придерживаюсь суждения одного несправедливо позабытого современностью философа: «Человек осуждён на свободу, он или свободен, или его нет»! Какое меткое, сокрушительно правдивое определение, не так ли? Это значит лишь то, что сам человек, всё его естество – это и есть свобода в своём первозданном воплощении. А все действия человека – это действия свободы, во имя свободы и ради свободы! Отказаться от свободы невозможно…
Защитник остановился. Что-то категорически не нравилось ему в собственной речи, но что именно он никак не мог понять. Бросив недоверчивый взгляд на публику, он вновь заговорил:
– Заставлять человека делать что-либо против его воли – значит отрицать его свободу! Но нельзя обвинять полусвободного человека за проступок, совершённый им в состоянии этой самой полу свободы. Я намеренно употребляю здесь это слово, поскольку полностью лишить человека свободы нельзя! Свободу у человека можно лишь время от времени выдирать клоками, но сделать человека абсолютно несвободным невозможно! Итак, Анастасию Поликарповну сделали полусвободной, заставив стать матерью. Долгие-долгие годы она была терпелива и длила своё испытание. Трагедия, которая случилась в прошлом году с дочерью Подсудимой, это лишь действие свободы, которому Анастасия Поликарповна позволила случиться, находясь в состоянии полусвободы…
Защитник замолчал и задумался. Спустя считанные секунды его глаза блеснули, и он выпалил:
– А не может ли это происшествие быть своеобразным проявлением Принципа снисходительности? А-а-а? Подсудимая была снисходительна к просьбам своего ребёнка о смерти, она мужественно совершила этот страшный шаг. Мы не можем осуждать человека, который руководствовался в своих действиях Принципом снисходительности… Более того… вместо порицания мы… то есть общество… обязано оказать Подсудимой посильную помощь, а Суд, в свою очередь, должен проявить к ней крайнюю снисходительность…
– Протестую, – взвыл Общественный обвинитель. – Это ложное трактование основополагающего государственного принципа! Да как вы смели…
– Тихо, – повысил голос Судья, – протест принят. Карл Фридрихович, вам объявляется предупреждение в связи с некорректным использованием государственного термина, на основе которого в действующей Конституции формируется львиная доля норм и законов! Прошу продолжать!
Защитник расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, откашлялся и продолжил:
– Делая свой выбор прежде, чем совершить тот или иной поступок, человек руководствуется не ясными и понятными рефлексивными актами, а дорефлексивными аспектами самосознания. Человек принимает решение не умом, а всей своей сущностью, всем своим «я»! Человек – самосозидающаяся субстанция, не завершённая данность, не вещь в себе, но само существование, именно поэтому он определяется своими поступками, – сделав вид, что кашляет, Карл Фридрихович пытался постичь логику наспех написанной речи. Спустя минуту понимание так и не пришло, а более имитировать кашель Защитник был не в состоянии, поэтому благоразумно решил продолжать. – И чем больше, с точки зрения общества, в жизни человека промахов и ошибок, тем естественнее и честнее он сам с собой, тем открытее он в собственных проявлениях и тем явственнее в нём обнаруживаются действия свободы!
За любой свой поступок, которому предшествовал выбор, человек несёт ответственность. Полную и безоговорочную. Но, надо понимать, что ответственность эта ни в коем случае не перед обществом и не перед Судом… – Карл Фридрихович запнулся и решил добавить, кивнув в сторону судьи, – при всём моём к вам уважении… И даже не перед Богом, которо…
– Протестую, – громче прежнего взвыл Общественный обвинитель.
– Протест принят, – возвестил Судья. – Карл Фридрихович, ещё одно предупреждение! Любое упоминание Бога вне зависимости от его конфессиональной принадлежности допустимо только с позиции безоговорочной капитуляции перед Его мудростью и могуществом! Продолжайте!
Защитник пропустил несколько абзацев и стоически завершил выступление:
– Жить в обществе, ежедневно пропагандирующем Конституцию, в которой жёстко корректируются права и обязанности каждого гражданина, – это значит отказаться от своей личности, предать свою сущность, стереть различия между собой и другими, оставить невостребованными данные нам с рождения способности «решать» и «выбирать»!
К сожалению, в проживаемой нами реальности принудительно совершается повсеместная подмена: одноразмерные шаблоны, отштампованные в корпорациях стандартизаций, вытесняют самостоятельное критическое мышление, а общественное мнение в совокупности с конституционными нормами и законами уничтожают объективный разум науки или субъективные изъявления индивидуума! Уважаемый Суд, вы сейчас также стоите перед выбором. Пусть ваш выбор будет свободным от предрассудков и стереотипных клише! Спасибо.
Карл Фридрихович упал на стул. Он был зол. Вчерашние компиляции, которые он совершал в подпольной библиотеке до позднего вечера, до кончившихся в ручке чернил, до онемения суставов, до полного умственного изнеможения, до отключения электричества, сегодня оказались лишь словесным месивом, не пригодным к употреблению даже им самим!
Злость и усталость, совокупившись в голове Защитника, отложили гнусную личинку сомнения, которая отныне начала произрастать в нём, заставляя не доверять более своим способностям. И что самое ужасное – личинка принялась медленно умерщвлять пышущую здоровьем и дерзостью мечту «уехать». Уехать куда-то в неведомые дали… Мечту, которая внезапно поселилась в нём несколько месяцев назад. Поселилась с тех пор, как в одной из антикварных книг в подпольной библиотеке он наткнулся на карандашный рисунок задорного поросёнка в тракторе. Под рисунком было написано: «Поросёнок Пётр пытается свалить заграницу на тракторе».
– Ну-с, Подсудимая, – проговорил Судья, – милости просим. В перекрёстном допросе участвовать извольте.
Защитник заёрзал на стуле, нервно перебирая бумаги:
– То есть как это «извольте»? – проговорил он после непродолжительной паузы. – Перекрёстный допрос был на прошлом слушании.
– Ну и что? – удивился Судья.
– Как «что»? Это всё не по регламенту!
– Та-а-ак, – задумался Судья, – не по регламенту, не по регламенту… Не по регламенту? – вопросил он и посмотрел на Секретаря. Секретарь кивнул:
– Не по регламенту. Сегодня возможен только односторонний допрос.
– Значит сейчас у нас односторонний допрос? – Судья заглянул в папку, но не нашёл там ответа и вновь посмотрел на Секретаря.
– Нет. Прямо сейчас у нас допрос Свидетелей. По регламенту.
Судья кивнул с таким видом, будто бы Секретарь уточнял что-то у него, а не наоборот, и обратился к Обвинителю:
– Константин Ипатьевич, у вас сегодня будут Свидетели?
– Никак нет, Ваша честь!
– Славно. Быстрее кончим, – бодро проговорил Судья. – А у вас, Карл Фридрихович?
– Да, трое… Пригласите, пожалуйста, нашего первого Свидетеля.
В зал Судебных заседаний вошла полная женщина и, тяжело ступая, выдвинулась на середину, обернувшись лицом к Судье.
– Итак… Свидетельница номер раз… Свидетельница косвенная, к происшествию прямого отношения не имеет, но владеет неким, на мой взгляд, интересным опытом, который может нам помочь понять мотивы Подсудимой, – разъяснил Защитник.
– Что ж, послушаем, – проговорил Судья. – Итак, Свидетельница, во имя действующей Конституции прошу вас принести клятву в абсолютной истинности и непогрешимости ваших слов.
Свидетельница номер раз выпятила грудь и несколько громче, чем того требовали обстоятельства, произнесла:
– Во имя действующей Конституции я приношу клятву в абсолютной истинности и непогрешимости моих слов!
– Прошу, приступайте к допросу, – бесстрастно проговорил Судья.
– Свидетельница номер раз, расскажите о событиях, приключившихся с вами два года тому назад.
– Два года назад я потеряла своего сына.
– При каких обстоятельствах?
– Мой муж задушил нашего сына подушкой.
– Каковы были мотивы такого поступка?
– Это было лучше для него.
– Для вашего сына?
– Да, для сына.
Женщина шумно всосала воздух.
– Почему?
– Потому что он родился больной…
Свидетельница сделалась безмолвной на какое-то время, а потом продолжила, нервничая:
– У нас… у нас родился совершенно больной мальчик. Да-а-а… У него признали Синдром Индифферентности… Все эти генетические аномалии… Геномные патологии… Хромосомы… Эпикантус… Начитались мы, наслушались вдоволь. Я была похожа, наверное, на сумасшедшую… Потому что доктор говорит мне, объясняет, что не так с нашим ребёнком, а я требую от него пилюль… Пилюль! А пилюль-то никаких и нет! Одним словом, где-то только через полгода после родов я осознала, что с моим сыном…
Женщина хлюпнула носом.
– И что было после того, как вы осознали?
– Что? Да ничего… Жить пытались. Приспосабливались друг к другу. Злились… Особенно мой муж, он злился чудовищно. И тому была веская причина… До того момента, как я уговорила его сделаться отцом, он стоял под номером 209 в очереди на вазэктомию и через год-два ждал операции. Уж скольких ему это сил стоило… Сколько он взяток дал! Сколько порогов обил! В конечном счёте признали его невменяемым и для отцовства негодным… Но… я вмешалась… Я действовала настойчиво. Я была безжалостна к его желаниям. Ведь… я хотела ребёнка! Очень хотела!
Хотела воссоздать себя заново. Хотела получить ещё один шанс… Мой муж говорил, что ребёнок… это… Эм-м-м… Это буду не совсем я… Точнее, вовсе не я… Но… но моё желание было велико… Я хотела быть матерью самой себя. Вырастить собственное идеальное воплощение. Безупречная мать для совершенной дочери. Сумасбродные мысли… Возможно… Надо было остановиться. Но я не могла перестать думать об этом.
И потом тот навязчивый журнал, на который мы были принудительно подписаны. Как же он назывался? Хм-м… «Дайджест о радостях материнства», по-моему… Выпускается Семейным комитетом. В каждом номере журнала… на благоухающих типографской краской страницах живут румяные мамы, благодушные папы и весёлые дети… Они мироточат счастьем. Они воспламеняют зависть. Они принуждают плодиться. И я подчинилась!..
Но мой муж оказался прав, я не родила себя. Но родила другого. Которого незамедлительно принялась мучить своей злобою… С невиданным исступлением стала я исполнять новую роль несчастной матери, подвергая пыткам и себя, и мужа, и врачей. Огромное количество врачей… Толпы врачей… Вереницы… Но все мучения оказались бесплодны. Никто не в состоянии был нам помочь. Я лишь одно поняла наверняка – никто ничего не может сказать об этой болезни (да и о любой другой, наверное) со 100% уверенностью. Книги противоречат одна другой… Врачи противоречат книгам, своим коллегам, а зачастую и самим себе, – женщина тяжело вздохнула. – Но… в любом случае… такой финал… хм-м-м… одним словом… хорошо, что мальчик умер… так лучше… для него… Ведь ему же было больно… Он же, наверное, всё равно что-то чувствовал…
Свидетельница номер раз громко сглотнула и поспешила закончить:
– Нет-нет, не подумайте, что мы обижали его как-то… физически… Нет! Поверьте… Но мы обижали его морально, понимаете? Говорили много гадкого… И думали… Наверное, он это чувствовал… Чувствовал себя… э-э-э… неполноценным… лишним что ли… Бог его знает… Одним словом, что-то нехорошее он непременно чувствовал.
Женщина принялась нервно мять свои ладони.
– Может быть, вам воды принести?
– Нет, спасибо, вы очень любезны, – она помолчала, всматриваясь в лица присутствующих. – Понимаете… современная медицина… она… она уже ушла далеко вперёд. И-и-и… она многое знает и умеет… Но… но нам не позволяют использовать её… эм-м-м… потенциал, её ресурсы. Методы обследования внутриутробного плода, которые применяют сегодня в больницах, уже давным-давно устарели. Я знаю. Я читала в запрещённой литературе, что в Цифровой период существовал еженедельный диагностический комплекс для беременных. Он позволял с максимальной точностью выявить наличие патологий у эмбриона. Если бы мне в своё время провели такую диагностику, то… то… о болезни ребёнка стало бы известно задолго до родов и… и не пришлось бы его рожать, – Свидетельница хлюпнула носом дважды, пригладила рюши на блузке. – Ведь он же не жил, а мучился! Ведь никто такого ребёнка не желает… Ведь все хотят симпатичных, с весёлыми глазками… А когда из тебя выходит безразличное к окружающему миру существо… такое всё… само в себе… Это нестерпимо! Хочется положить конец… всему…
