Loe raamatut: «Жилец»

Font:

* * *

Ты удалил от меня друга и искреннего; знакомых моих не видно.
Псалтирь, 87:19

Глава I

Роберт Бантинг и его жена Эллен сидели перед очагом, где тусклым пламенем горели аккуратно сложенные дрова. Чистота и порядок в комнате поражали взгляд, в особенности если учесть, что дом располагался на одной из самых неприглядных, если не сказать грязных, улиц Лондона. Случайный гость (принадлежащий к более высокому сословию, чем хозяева), распахнув без стука дверь гостиной, подумал бы, что мистер и миссис Бантинг являют собой весьма приятный образец семейного согласия и уюта. На внешности супруга (он сидел в глубоком кожаном кресле), чисто выбритого и щеголевато одетого, лежал отпечаток занятия, которому он посвятил долгие годы. Бантинг походил на лакея, но лакея с чувством собственного достоинства.

Меньше сказалась многолетняя работа прислугой на его жене, занимавшей неудобный стул с прямой спинкой. И все же следы прошлого угадывались: в строгом и опрятном черном платье, безупречно чистом гладком воротничке и таких же манжетах. До замужества миссис Бантинг была горничной, причем очень дельной.

Надо, однако, заметить, что, как ни странно, средние англичане нередко оправдывают собой поговорку «внешность обманчива». Комната, где находились мистер и миссис Бантинг, была очень недурна, и в свое время – как же давно оно минуло! – оба супруга немало гордились тщательно выбранной обстановкой. Вещи отличались добротностью и основательностью, вся без исключения мебель была куплена на солидном аукционе в одном частном доме.

Красные дамастовые шторы, скрывавшие от глаз хозяев туман и слякоть Мэрилебон-роуд, обошлись в сущие гроши, но могли прослужить, судя по всему, еще три десятка лет. Не менее удачную покупку представляли собой и великолепный аксминстерский ковер на полу, и кресло, где сидел сейчас мистер Бантинг, склонившись вперед и глядя в тусклый огонь. Надо сказать, приобретая это кресло, миссис Бантинг сделала экстравагантный шаг. Ей хотелось, чтобы ее муж имел возможность хорошенько отдохнуть после работы, и она выложила за кресло целых тридцать семь шиллингов. Не далее как вчера Бантинг нашел было для него покупателя, но тот догадался, насколько нуждаются сейчас супруги, и предложил всего-навсего двенадцать шиллингов и шесть пенсов. Сделка сорвалась, и кресло пока осталось на месте.

Но как ни ценили Бантинги жизненные удобства, им все же хотелось чего-то большего. На стенах гостиной висело несколько поблекших фотографий в аккуратных рамках: портреты прежних нанимателей мистера и миссис Бантинг и виды красивых загородных домов, где они, еще не будучи женаты, провели на службе долгие и, можно сказать, довольно счастливые годы.

Да, тут внешний облик был не просто обманчив, а обманчив вдвойне. Сохранив хорошую мебель – атрибут респектабельности, с которым разумные люди, даже впав в крайнюю нужду, расстаются в последнюю очередь, – несчастные супруги успели потерять почти все остальное, что у них было. Им уже приходилось голодать, а теперь предстояло еще и мерзнуть. Некоторое время назад мистер Бантинг вынужден был отказаться от табака – удовольствия, за которое обычно держатся до конца. И даже миссис Бантинг – женщина разумная и приверженная порядку – не могла не понимать, чего это ему стоило. Недавно она не вытерпела, выскользнула из дома и приобрела для мужа пачку виргинского табака. Бантинг был растроган – впервые за долгие годы его настолько тронули женская забота и любовь. Невольные слезы выступили у него на глазах, и муж и жена, оба люди невозмутимые, почувствовали укол в сердце.

К счастью, Бантинг так никогда и не догадался – да и как мог до этого дойти его обыденный, неповоротливый ум, – что бедной Эллен не однажды пришлось горько пожалеть о потраченных четырех с половиной пенсах, ведь теперь супруги вплотную приблизились к краю пропасти и с благополучного плоскогорья, обитатели которого ведут если не счастливое, то, во всяком случае, респектабельное существование, могли легко низринуться в бездну нищеты, куда людей приводит либо собственная вина, либо обстоятельства, диктуемые нашим странным общественным устройством, и где их безнадежная борьба с судьбой заканчивается смертью в работном доме, больнице или тюрьме.

Если бы Бантинги принадлежали к более низкому общественному слою, к той обширной категории, которую принято обозначать словом «бедняки», то нашлись бы, конечно, доброхоты из числа дружественно настроенных соседей; не оставили бы супругов без поддержки и представители высшего сословия, бывшие многолетние их хозяева – люди самодовольные и лишенные воображения, но все же добрые. Но Бантинги были далеки как от тех, так и от других.

Во всем мире существовал лишь один человек, который мог бы прийти Бантингам на помощь, – тетка первой жены Бантинга. У этой состоятельной вдовы жила Дейзи, единственный ребенок Бантинга от первого брака. Последние два дня Бантинг мысленно уговаривал себя взяться за перо, хотя почти не сомневался в том, что ответом старой дамы будет резкий, безжалостный отказ.

Что касается немногих знакомых, прежних сослуживцев Бантинга, то связи с ними постепенно ослабели и давно уже сошли на нет. Оставался только один друг, который заглядывал проведать впавших в нужду супругов. Это был молодой человек по фамилии Чандлер, у деда которого Бантинг в незапамятные времена служил лакеем. Джо Чандлер никогда в услужении не состоял, он был связан с полицией. Если называть вещи своими именами, юный Чандлер был сыщиком.

Когда супруги только-только поселились в этом злосчастном (по мнению обоих) доме, Бантинг частенько приглашал молодого человека, чтобы послушать его рассказы, очень интересные, а порой и захватывающие. Но теперь у бедного Бантинга не осталось ни малейшего желания слушать истории о том, как кого-то «отловили» или как еще кому-то по непростительной глупости позволили избежать участи, которой он, по мнению Чандлера, безусловно, заслуживал.

Однако Джо все так же аккуратно навещал супругов один-два раза в неделю, выбирая такое время, когда нет необходимости предлагать гостям угощение. Более того, он доказал, что обладает добрым и чувствительным сердцем, предложив старым друзьям своего отца ссуду, и Бантинг под конец решился занять у него тридцать шиллингов. Сейчас от этой суммы оставалось немногое: у Бантинга звенела в кармане какая-то мелочь, и миссис Бантинг хранила у себя два шиллинга и девять пенсов. Кроме этого запаса, а также денег за аренду дома, которые им предстояло выплатить через пять недель, супруги не располагали ничем. Все, что легко было вынести из дома и что стоило хоть каких-нибудь денег, было продано. Миссис Бантинг как огня боялась ростовщиков. Она ни разу в жизни не ступала на порог их лавок и утверждала, что скорее умрет, чем проложит туда дорогу.

Но она промолчала, когда одна за другой начали исчезать мелочи, которые, как ей было известно, ценил ее муж: прежде всего старомодная золотая цепочка для часов – наследство от первого хозяина; за ним Бантинг верно и преданно ухаживал во время его длительной болезни. Исчезли также витая булавка для галстука и большое траурное кольцо – подарок прежних хозяев.

Когда перед людьми маячит пропасть, означающая конец благополучного существования, и они с каждым днем приближаются к ее краю, тогда даже самые словоохотливые бывают склонны впадать в долгое молчание. Бантинг всегда любил поговорить, теперь же сделался молчальником. Помалкивала и миссис Бантинг, но она и прежде предпочитала держать язык за зубами: это была одна из причин, почему Бантинга с первой же встречи к ней потянуло.

А произошло это так. Хозяйка наняла Бантинга дворецким. Войдя вместе со своим предшественником в столовую, он застал там Эллен Грин, которая аккуратно наливала стакан портвейна: тогдашняя ее госпожа каждое утро в половине двенадцатого пила портвейн. Наблюдая, как горничная тщательно закупоривает графин и убирает его в старое ведерко со льдом, новый дворецкий сказал самому себе: «Эта женщина предназначена для тебя!»

Теперь, однако, ее молчание – ее немота – стало действовать бедняге на нервы. Ему уже не хотелось ходить в соседские лавчонки, где он в более счастливые времена был постоянным посетителем, и скудные ежедневные покупки, без которых супруги умерли бы с голоду, теперь приносила миссис Бантинг.

* * *

Внезапно тишину темного ноябрьского вечера нарушили приглушенный топот и резкие выкрики за окном. Это кричали мальчишки – продавцы вечерних газет. Бантинг беспокойно обернулся. Отказ от ежедневной газеты он переносил почти так же тяжело, как воздержание от табака. К газетам он пристрастился даже раньше, чем к курению: ведь слуги все поголовно любят быть в курсе текущих новостей.

Когда крики газетчиков, проникнув сквозь закрытые окна и плотные дамастовые шторы, достигли его ушей, Бантинг внезапно ощутил приступ интеллектуального голода. Ему было до чертиков обидно и досадно не знать, что творится в окружающем мире! Новости доступны всем – за исключением разве что преступников в тюрьмах. А этот шум, эти душераздирающие вопли означают, что произошло какое-то поистине крупное событие, способное заставить человека на время забыть о своих несчастьях.

Бантинг поднялся, подошел к ближайшему окну и напряг слух. В путанице хриплых голосов постоянно повторялось одно четко различимое слово: «Убийство!» Постепенно пронзительные беспорядочные крики сложились в мозгу Бантинга в подобие связных фраз. «Ужасное убийство! Убийство у станции Сент-Панкрас!» – вот что они означали. Бантингу смутно вспомнилось другое убийство вблизи Сент-Панкрас: одну пожилую леди убила ее служанка. Это произошло много лет назад, но представители его сословия до сих пор не потеряли к данному событию особого и вполне понятного интереса.

Газетчики – а их было несколько, в то время как на Мэрилебон-роуд обычно появлялся лишь один, – приближались; они выкрикивали какие-то другие фразы, но что именно, Бантинг не улавливал. Их голоса звучали все так же возбужденно, но разобрать можно было только одно или два повторявшихся слова. Внезапно он расслышал четкое: «Мститель! Мститель снова взялся за дело!»

За последние две недели в Лондоне было совершено четыре очень странных и жестоких убийства, причем все на сравнительно небольшом участке. Первое не обратило на себя особенного внимания и даже второе удостоилось в газете, которую тогда еще просматривал Бантинг, всего лишь крохотной заметки. Потом произошло третье, и оно вызвало у публики острое любопытство, поскольку на платье жертвы – пьяной женщины – нашли пришпиленный треугольный обрывок бумаги с красной чернильной надписью печатными буквами: «МСТИТЕЛЬ».

И тут уже не только те, в чьи обязанности входило расследовать убийства, не многочисленные прочие, кто задумался об этой мрачной тайне, поняли, что все три преступления совершены одним и тем же злодеем. Не успел этот необычный факт уложиться в сознании публики, как произошло новое убийство, и вновь душегуб оповестил мир о том, что им руководят некие мстительные помыслы – загадочные и жуткие.

И вот уже Мстителя и его страшные деяния принялся поминать всяк, кому не лень. Не далее как сегодня разговор об этом завел с Бантингом молочник, который каждое утро оставлял у их двери на полпенни молока.

* * *

Слегка взволнованный, Бантинг вернулся к камину и бросил взгляд на жену. Увидев ее бледное апатичное лицо, отмеченное печатью глубокой озабоченности, он почувствовал, что его захлестывает волна раздражения. Еще немного, и он наклонился бы и потряс жену за плечи! Утром, когда Бантинг вернулся в постель, Эллен едва выслушала его рассказ о беседе с молочником. Она давала понять, что не выносит разговоров о таких ужасах, и это было довольно противно.

Забавно: миссис Бантинг обожала слезливые истории, невозмутимо заглатывала, например, все подробности дела о нарушенном обещании, но терпеть не могла рассказов о безнравственности и насилии. В прежние счастливые дни, когда супруги могли себе позволить ежедневно приобретать газету, и даже не одну, и Бантингу случалось наткнуться на какое-нибудь захватывающее судебное дело или загадочный случай, который сулил долгие увлекательные раздумья, ему приходилось сдерживать свой интерес, ибо даже малейший намек на него приводил Эллен в ярость. Но сейчас его слишком одолевала тоска, чтобы заботиться о чувствах жены.

Отойдя от окна, он сделал медленный, неуверенный шаг в сторону двери. Там он полуобернулся, и на его чисто выбритом круглом лице появилось хитрое вопросительное выражение. Так смотрит на родителей ребенок, решившийся на какую-то озорную выходку. Но миссис Бантинг сохраняла полную неподвижность; ее худые узкие плечи слегка возвышались над спинкой стула, где она сидела, вытянувшись в струнку и устремив вперед пустой взгляд. Бантинг повернулся, отворил дверь, быстро вышел в темный холл, который не освещался уже несколько дней, и выглянул из парадной двери на улицу…

По вымощенной плитняком дорожке он достиг калитки, но прежде чем выйти на влажную мостовую, застыл на месте. Пригоршня мелочи в кармане показалась ему совсем жалкой, и, вспомнив о том, с какой пользой Эллен умеет потратить каких-нибудь четыре пенса, он ощутил укор совести. Потом к нему подбежал мальчишка с пачкой вечерних газет, и Бантинг не выдержал искушения.

– Дайте «Сан», – рявкнул он. – «Сан» или «Эко»!

Но мальчик, приостановившись только чтобы перевести дыхание, покачал головой.

– Газеты остались только за пенни. Какую желаете, сэр?

С готовностью, к которой примешивался стыд, Бантинг извлек из кармана пенни и взял газету – это была «Ивнинг стандард». Затем очень медленно он приоткрыл калитку и побрел обратно, поеживаясь от сырого и холодного воздуха, но полный радостных предвкушений.

Благодаря этому пенни, так безрассудно выброшенному на ветер, он проведет счастливый час, на время забыв самого себя – такого невезучего и падшего духом. И ему было очень досадно, что эти свободные от забот минуты не делит с ним его жена – несчастная, изнуренная жизненными тяготами Эллен.

Бантинга обожгла волна беспокойства и раскаяния. Эллен никогда бы не израсходовала этот пенни на себя – ему это было как нельзя лучше известно. Если бы не холод, туман и слякоть, он вернулся бы на улицу и прочел вожделенную газету под фонарем. Его до дрожи страшили холодные бледно-голубые глаза жены, полные упрека. Эти глаза скажут ему то, что он и так хорошо знает: он не имел права расходовать пенни на газету! Внезапно дверь перед ним отворилась, и он услышал голос, произнесший не без раздражения, но все же заботливо:

– Где тебя носит, Бантинг? Ты простудишься до смерти! Не хватало еще мне с тобой больным возиться! – В последние дни миссис Бантинг редко произносила так много слов подряд.

Бантинг шагнул через порог своего невеселого жилища.

– Я выходил купить газету, – глухо произнес он.

В конце концов, он здесь хозяин. Он имеет такое же право делать траты, как и его жена: ведь деньги, на которые они живут, дал ему в долг – а скорее, навязал – этот любезный молодой человек, Джо Чандлер. Он, Бантинг, до конца исчерпал свои возможности: заложил все, что брали в заклад, в то время как Эллен (отметил он с негодованием) до сих пор носит обручальное кольцо.

Тяжелым шагом он прошел мимо нее, не сомневаясь, хотя она и молчала, что ожидающая его радость стоит ей поперек горла. Затем, злясь на нее и презирая себя, он выругался – со смаком, но едва слышно, поскольку Эллен с самого начала их супружеской жизни дала понять, что не потерпит сквернословия в своем присутствии, – и на полную мощность включил газовый рожок в холле.

– Как мы найдем жильцов, если объявления не видно? – выкрикнул он в сердцах.

В его словах имелось рациональное зерно: теперь, по крайней мере глубокой озабоченности в старомодном веерообразном окошке над дверью стала ясно видна продолговатая карточка, пусть даже слово «Комнаты», которое было на ней напечатано, по-прежнему оставалось неразличимым.

Бантинг прошел в гостиную, жена молча последовала за ним. Он уселся в свое уютное кресло и помешал кочергой скудный огонь в очаге. Бантинг сделал это впервые за долгий день и, утвердившись таким образом в роли главы семейства, почувствовал, что от сердца у него отлегло. Мужчина должен время от времени демонстрировать свою власть, а он уже забыл, когда делал это в последний раз.

Бледное лицо миссис Бантинг слегка порозовело. Она не привыкла к такому обращению. Потому что Бантинг, если не доводить его до крайности, был добрейшим из людей. Она начала бродить по комнате, то смахивая воображаемую пыль, то слегка сдвигая мебель, чтобы стояла ровнее. Но руки у нее тряслись – причиной тому было волнение, жалость к себе и гнев. Пенни? Как это ужасно – переживать из-за какого-то пенни! Но они дошли уже до той черты, за которой и пенни становится поводом для бурных чувств. Странно, что муж до сих пор этого не понимает.

Раз или два Бантинг оборачивался. Ему хотелось сказать Эллен, чтобы она перестала мельтешить, но он молчал, поскольку слишком дорожил спокойствием, а кроме того, был немножко пристыжен. Вскоре жена и сама прекратила раздражавшее его хождение по комнате.

Но миссис Бантинг поступила не так, как хотелось мужу, то есть не вернулась на свое место. Вид поглощенного чтением супруга был ей невыносим. Она открыла дверь спальни и, избавившись от ненавистного зрелища, то есть Бантинга, мирно изучающего под ярким светом «Ивнинг стандард», села там в холоде и темноте и прижала ладони к вискам.

Никогда раньше она не ощущала такой безнадежности и такого… такого отчаяния. Что толку было жить с младых ногтей по законам чести и совести и заботиться о том, чтобы не уронить свое достоинство? Куда привели ее эти принципы? К нынешним убожеству и нищете? Они с Бантингом уже миновали тот возраст, когда легко можно поступить на службу вместе. Господа любят нанимать семейные пары помоложе, делая исключение только в тех случаях, когда жена в совершенстве владеет кулинарным искусством. Повариха и дворецкий всегда найдут себе хорошее место. Но миссис Бантинг не была выдающейся кухаркой. Она умела сносно готовить простые блюда, чтобы удовлетворить возможных жильцов, но не более того.

Жильцы? Что за нелепая мысль – сдавать комнаты. Ведь это была ее идея. Бантинг покорно выполнял волю жены. Вначале все шло как по маслу. Их пансион на морском берегу приносил доход – не такой, как они надеялись, но все же немалый. А потом случилась эпидемия скарлатины, положившая конец процветанию не только Бантингов, но и десятков – нет, сотен – других несчастных. За нею последовало некое деловое предприятие, которое завершилось еще более плачевно, и в результате Бантинги остались по уши в долгах. Они задолжали своему прежнему господину, человеку очень великодушному, такую сумму, что не приходилось и мечтать когда-либо ее выплатить. И вот вместо того чтобы – семьей или поодиночке – пойти на службу, они решились рискнуть и на остатки денег наняли дом на Мэрилебон-роуд.

В былые дни, когда они вели не обремененную тревогами и ответственностью и прежде всего безбедную жизнь, которая достается в награду тем, кто добровольно взваливает на себя лакейское ярмо, оба обитали в домах, выходящих на Риджентс-парк. Им казалось очень умной затеей обосноваться в тех же краях, тем более что Бантинг, сохранивший солидную внешность и связи, мог время от времени подрабатывать официантом на частных приемах. Но обстоятельства меняются, причем меняются стремительно. Двое из прежних хозяев Бантинга переехали в другой район Лондона, а знакомый устроитель приемов с Бейкер-стрит разорился.

В данную минуту Бантинг не смог бы пойти на работу, даже если бы ему таковую предложили, потому что отдал в заклад свой парадный костюм. Он не спросил разрешения у супруги, как подобало бы хорошему мужу, а просто пошел и сделал это. И у жены не хватило духу ему пенять. Именно на эти деньги, которые он молча протянул ей в тот вечер, она купила ему последнюю пачку табаку. И вдруг среди этих невеселых размышлений миссис Бантинг услышала громкий, но неуверенный стук в дверь, повторившийся два раза.

Глава II

Миссис Бантинг нервно вскочила. Мгновение она стояла и прислушивалась. Вокруг была темнота, которую делала еще гуще полоска света под дверью гостиной, где сидел со своей газетой Бантинг. А потом неровный двойной удар повторился, и она сказала себе, что такой стук не может предвещать ничего доброго. Будущий жилец стучал бы резко и уверенно. Нет, это, наверное, какой-нибудь попрошайка. Подобные посетители являются в любой час дня или ночи, чтобы клянчить или требовать деньги.

Миссис Бантинг уже приходилось вступать в весьма неприятные контакты с этой не поддающейся определению публикой. Таких мужчин и женщин (прежде всего женщин) много во всяком большом городе; они похожи на балласт, беспорядочно носящийся по волнам. Но с тех пор как она стала выключать на ночь газовое освещение в прихожей, беспокойства от них поубавилось: как крысы, которые сбегаются на свет, они покинули темный дом.

Она открыла дверь гостиной. Встречать посетителей, которые стучали в парадную дверь, было обязанностью Бантинга, но жена куда лучше мужа умела спроваживать неприятных или навязчивых гостей. Сегодня, однако, она предпочла бы, чтобы этим занялся супруг. Но Бантинг, поглощенный газетой, не шелохнулся; он только поднял глаза и произнес, когда открылась дверь:

– Кажется, стучат?

Ничего не ответив, миссис Бантинг вышла в холл и медленно отворила парадную дверь. На верхней из трех ступенек крыльца стояла длинная и тощая фигура, облаченная в инвернесскую накидку и старомодный цилиндр. Несколько мгновений посетитель молча щурился, ослепленный, видимо, светом горелки. Опытным взглядом миссис Бантинг тут же определила, что перед ней джентльмен, представитель того сословия, что и их с мужем прежние наниматели.

– Если не ошибаюсь, здесь сдаются комнаты? – Вопрос был задан довольно резким, но нерешительным голосом.

– Да, сэр, – произнесла миссис Бантинг с сомнением.

С тех пор как к ним в последний раз являлся съемщик, то есть не какой-нибудь, а респектабельный, отвечающий их запросам, прошел уже, казалось, целый век. Инстинктивно она немного посторонилась, и незнакомец проскользнул мимо нее в холл. Тут только миссис Бантинг заметила у него в левой руке узкий саквояж, совершенно новый, из добротной коричневой кожи.

– Я ищу тихое жилье, – произнес он. – Тихое жилье, – повторил посетитель мечтательным отсутствующим тоном и нервно огляделся.

Землистое лицо его просветлело: он увидел, что холл тщательно обставлен и сияет чистотой. Рядом стояла очень аккуратная подставка для шляп и зонтов. Усталые ноги посетителя мягко покоил темно-красный половик, подобранный в тон ворсистым обоям. Дом был превосходен, хозяйка, похоже, тоже.

– Комнаты очень тихие, сэр, – проговорила она мягко. – Сейчас свободны четыре. Кроме меня и моего мужа, в доме никто не живет.

Миссис Бантинг произнесла это вежливым, бесстрастным тоном. Трудно было поверить в такое счастье: вдруг к ней в дом является жилец и к тому же на редкость любезный человек, говорящий приятным голосом, который напомнил бедной женщине дни ее радостной, свободной от тревог юности.

– Как раз это мне и нужно, – отозвался он. – Четыре комнаты? Ну что ж, я, наверное, ограничусь двумя, но прежде хотел бы посмотреть все четыре, чтобы сделать выбор.

Как же это здорово, что Бантингу пришло в голову зажечь в холле газ! Если бы не освещение, джентльмен, конечно, прошел бы мимо. Миссис Бантинг направилась к лестнице, в волнении совершенно забыв, что дверь осталась открытой. Незнакомец, которого она уже мысленно именовала «жильцом», быстро шагнул к двери и захлопнул ее.

– Ох, спасибо, сэр! – воскликнула хозяйка. – Сожалею, что вам пришлось побеспокоиться.

На миг их взгляды встретились.

– В Лондоне небезопасно оставлять открытой входную дверь, – проговорил посетитель не без резких нот в голосе. – Надеюсь, обычно вы об этом не забываете. Иначе в дом может забраться кто угодно.

Миссис Бантинг вздрогнула. Незнакомец говорил по-прежнему вежливо, но нетрудно было заметить, что он рассержен.

– Уверяю вас, сэр, я никогда не оставляю дверь открытой, – поспешно заверила она. – Вам нечего опасаться!

И тут из-за двери гостиной до них донесся кашель Бантинга. Звук был совсем негромкий, но будущий жилец миссис Бантинг подскочил, как ошпаренный.

– Что это? – выдохнул он, хватая хозяйку за руку. – Кто там?

– Всего лишь мой муж, сэр. Он недавно выходил купить газету и, наверное, простудился.

– Ваш муж?.. – Незнакомец глянул на нее подозрительно. – А чем, разрешите спросить, он занимается?

Миссис Бантинг остановилась. Чем занимается Бантинг, касается только их двоих. Однако время сейчас такое, что приходится прятать гордость в карман.

– Он слуга, сэр, – сухо отвечала она. – Прежде работал дворецким. Разумеется, он может оказывать услуги и вам, сэр, если пожелаете.

Миссис Бантинг стала подниматься по лестнице. Гость пошел следом. Первый марш лестницы кончался этажом, который миссис Бантинг про себя называла парадным. Там располагались гостиная и за нею спальня. Миссис Бантинг распахнула дверь гостиной и проворно зажгла канделябр.

Комната была красивой, хотя и немного перегруженной мебелью. Пол покрывал зеленый, цвета мха ковер; вокруг стола – он находился в самом центре – было расставлено четыре стула; в углу напротив двери помещался просторный старомодный шифоньер.

На темно-зеленых стенах висело восемь гравюр с изображениями красавиц ранневикторианской эпохи, одетых в бальные туалеты из кисеи и кружев. Этими картинками, вырезанными из старого модного журнала, миссис Бантинг очень дорожила, считая, что они придают убранству комнаты оттенок элегантности и изысканности.

Спешно включая газ, она радовалась в глубине души, что позавчера собралась с силами и сделала в комнате основательную уборку. Долгое время гостиная стояла в том виде, в каком ее покинули прежние жильцы – бессовестные неряхи. Бантингу пришлось пригрозить полицией, чтобы они убрались. Теперь в комнате был восстановлен безупречный порядок, за одним только важным исключением, о котором миссис Бантинг стыдилась вспоминать. На окнах не было прозрачных белых занавесок, но это упущение можно будет легко исправить, если джентльмен в самом деле решится снять квартиру. Но что это?.. Незнакомец стал осматриваться с некоторым сомнением.

– Эти комнаты для меня слишком… слишком просторны, – сказал он наконец. – Я посмотрел бы другие, миссис… э…

– Бантинг, – мягко подсказала она. – Бантинг.

Говоря, она чувствовала, как на ее усталое сердце снова наваливается тяжкий груз заботы. Что, если она все же ошиблась… то есть не совсем ошиблась, но неверно оценила возможности этого джентльмена? Не исключено, что он беден и сможет снять только одну комнату – скажем, за восемь или десять шиллингов в неделю; от такого подспорья им с Бантингом будет мало проку, но все же это лучше, чем ничего.

– Не желаете взглянуть на спальню, сэр?

– Нет, – отозвался гость, – нет. Думаю, я лучше посмотрю верхние комнаты, миссис… – Словно совершая колоссальное умственное усилие, он натужно выдохнул фамилию: – Бантинг.

Две верхние комнаты находились, разумеется, непосредственно над парадным этажом. Но выглядели они довольно жалко и убого, поскольку были начисто лишены украшений. К ним был приложен минимум усилий – собственно говоря, Бантинги, наняв дом, почти ничего в них не изменили.

В самом деле, трудно придать нарядный вид комнате, если главные предметы ее обстановки – раковина и газовая плита. Плита устаревшего образца снабжалась газом через автоматическое устройство, в щель которого полагалось бросать монетки. Она принадлежала владельцам дома, сдавшим его Бантингам в аренду. Зная, что за нее ничего не выручишь, они бросили ее здесь вместе с другим хламом.

Мебель, как и вся прочая собственность миссис Бантинг, была добротной и содержалась в чистоте, но все же помещение выглядело пустым и неуютным, и хозяйка сейчас корила себя за то, что не позаботилась о его убранстве. Но, как ни странно, смуглое, резко очерченное лицо ее спутника удовлетворенно просияло.

– Отлично! Отлично! – воскликнул он, впервые опустил на пол саквояж и быстрым нервным движением потер свои длинные пальцы. – Это именно то, что я искал. – Широкими беспокойными шагами гость приблизился к плите. – Первоклассно… просто первоклассно! Именно то, что мне нужно! Поймите, миссис… э… Бантинг, я человек науки. Я занимаюсь разного рода экспериментами, и при этом часто требуется… сильный нагрев.

Немного трясущейся (как заметила миссис Бантинг) рукой он указал на плиту.

– Это мне тоже пригодится, очень и очень пригодится, – продолжал гость, медленно, ласкающими движениями ощупывая край каменной раковины.

Он откинул голову и провел рукой по высокому лбу, потом добрался до стула и тяжело опустился на него.

– Я устал, – пробормотал он, – ужасно устал! Весь день на ногах, ни разу не удалось присесть. На лондонских улицах не найдешь ни одной скамейки, чтобы передохнуть. На континенте совсем другое дело. В некоторых отношениях континентальные жители куда человечнее англичан, миссис Бантинг.

– Безусловно, сэр, – вежливо подтвердила она и, неуверенно взглянув на гостя, задала столь важный для себя вопрос: – Так вы решили снять комнаты, сэр?

– Эту комнату конечно, – отвечал он, осматриваясь. – Как раз такую я и разыскивал… о такой мечтал в последнее время. – И он поспешно добавил: – Я хочу сказать, что мне всегда хотелось владеть именно таким помещением. Вы не поверите, если я расскажу, как трудно разыскать что-нибудь подобное. Но теперь конец утомительным поискам. Какое же это облегчение, даже передать не могу!

Он встал и еще раз с отрешенным видом осмотрелся. Затем внезапно спросил: «Где мой саквояж?» – причем в его голосе послышались злость и страх. Он уставился на спокойно стоявшую перед ним хозяйку, и по спине у нее вдруг пробежал холодок. Она пожалела о том, что Бантинг остался внизу, на первом этаже.

Но миссис Бантинг давно усвоила, что люди хорошего происхождения и образованные имеют право на странности. Ей было известно, что ученые – публика особая, а новый жилец, без сомнения, к ним принадлежал.

– У меня ведь был с собой саквояж? – нервно и испуганно спросил гость.

– Вот он, сэр, – поспешила успокоить его миссис Бантинг. Наклонившись, она подняла саквояж и подала гостю. Саквояж оказался совсем не тяжелым – по-видимому, он был почти пуст.